Хосок долго наблюдает за Юнги, пытается понять его, найти тот самый корень проблемы, что поселился где-то глубоко внутри и никак не хочет выходить. Более того, его невозможно искоренить либо как-то притупить разрастание опухоли, имя которой уже все знают. Он наблюдает издалека, как Мин пишет и зачёркивает множество слов, целые предложения в своём дневнике и кусает истерзанные временем губы: маленькие незажившие ранки и множество кровавых пятен из-за оторванной тонкими слоями кожи. В какой-то момент Хосок даже хочет попросить друга не кусать себя за губы, ведь слышит периодически шипение, но принимает более верное решение — не отвлекать парня от собственных мыслей, что сжирают и пытаются унести за собой в какую-то далёкую дорогу с билетом в один конец. Словно они вновь оказались на том злополучном поезде всем составом, который уже давно несёт потери.
Юнги не отвлекается на парней, что сидят на одной кровати и наблюдают за ним. Вместо этого он упорно пытается сконцентрироваться и направить собственные мысли в правильный поток, найти ту нить, что постоянно ускользает от крепкой хватки узловатых пальцев. Юнги дышит через раз, боясь сам себе помешать и вновь окунуться в ту ненадолго затаившуюся болезнь, которая, он уверен, ждать себя долго не заставит. Она проснётся, как только он вновь увидит Дьяволов. Мин знает, что друзья не смогут его разгадать, отчаянно прячется от них в десятках листов нового, уже наполовину заполненного блокнота. Он даже слегка удивился, когда открыл этим днём не как обычно, — на пустой середине, — а через несколько листов после неё и те уже были заполнены. И вновь перечёркнуты.
Парень улыбается сам себе, когда представляет, как его дети будут радостно прибегать к ветерану Мин Юнги, размахивая пожелтевшими страницами, которые скоро выпадут, судя с каким упорством кареглазый использует этот блокнот. А будущий родитель будет громко заявлять, рассказывать о каждом перечёркнутом слове, о каждом словосочетании и говорить, кто такие Чимин, Хосок и Тэхён. Хотя, чего там рассказывать? Они до последнего будут вместе, Юнги уверен.
В их глазах всё так же плещется море боли и океан решительности. Вода сливается воедино, создавая резонанс в природе, и порождая двигаться с таким неуловимым в воздухе жаром, от которого пули не страшны, от которого в глазах Дьяволов ты не свой страх видишь, а
их. Юнги этим мечтам предан, служит им, ползая на коленях, потому что знает, что их не сломить. Не сломить голос Чимина, который не дрожит даже под сотней прицелов; не переломать надвое два иссиня-чёрных крыла Хосока, благодаря которым он парит в небе, — настоящая «Чайка» и тут уже тяжело догадаться, это про военную технику или же пилота с глазами, полными спокойствия. Ну и конечно же, не выколоть эти меткие глаза Тэхёна. Даже слепым этот парень заметит, учует и выстрелит, куда потребуется. Их просто невозможно сломить.
Юнги в этих мечтах купается после тяжёлых тренировок и не перестаёт карабкаться вверх по этой армейское иерархии, видя себя таким же сильным, каким Чимин видит капитана Чона. Мин Юнги заблуждается. Постоянно. Но даже в заблуждениях своих он уверен на все сотни процентов, которые ему может предложить мир. Даже стоя на коленях он своих никогда не выдаст, — пусть хоть смертельные пытки будут, он сам немцев казнит собственным молчанием, — будет сильным без рук и ног, без обоняния и зрения, ощущая лишь вкус земли во рту, хватаясь за неё руками и слыша на отголосках сознания взрывы гранат. Люди боятся этого. Это — звуки смерти. Юнги же теперь этим живёт.
Сходит медленно с ума и ему никто не может помочь, лишь в руках Тэхёна он ощутил себя в спокойной деревушке, возвращаясь на несколько бессонных месяцев назад, пытаясь уловить то своё безрассудство, что было до непоколебимой уверенности. Юнги отчётливо пытался разглядеть своё незаинтересованное ни в чём лицо среди пыли и дыма во снах, видел себя ребёнком и вспоминал, как учил немецкий вместе с бабушкой, что родом из Германии. Он постоянно мысли о том, что с ней могло что-то случится отбрасывает, потому что род Минов чертовски силён. Сумасшедший, но сильный по-своему. Своим упорством, взрывоопасностью и уверенностью.
Да, он глуп. Да, он юн. И да, он ребёнок войны.
А дети войны не могут спать по ночам спокойно. Они во снах вместо бескрайних полей видят лишь усеянную листвой дорожку из крови — осенний листопад.
Чимин внимательно наблюдает за Хосоком и в глазах друга видит лёгкую тень паники, что присутствует всегда, когда Чон смотрит на парня. Он знает их секреты, пусть они и совпадают, но те друг другу не расскажут. Ни за что на свете они не признаются в собственных ошибках друг перед другом, а главное — в собственных слабостях. Они друг для друга как свежий воздух над головами и сладости, Чимин это выучил как мантру и лишь наблюдает за тем, как развиваются их молчаливые игры. Кто же выйдет из них победителем? Но Пак упорно молчит и старается не влезать в эту кровавую войну, стоя между двух высоких башен, с которых друг в друга горящие стрелы пускают.
В комнате пропахло свежим воздухом. Воздухом, в котором постоянно ощущается аромат газа, исходящего из проезжающих машин с солдатами, и запах пороха, который по ветру уносит с полигона. Чимин здесь привык и даже прекратил молиться, чтобы их не забрали. Он на собственные изуродованные временем руки часто поглядывает и видит всех тех, кто на них умер, скончавшись с большим количеством сожаления в тускнеющих глазах. Пак каждый цвет радужки запомнил: светло-серые, тёмные, словно ночь или же ярко-голубые, которые встречаются в природе до безумия редко. Как минимум, его бывший товарищ был тем самым редким явлением природы: с хорошим юмором, статный, высокий и добрый юноша с глазами, цвета океана. Пусть солдаты его никогда не видели, его глаза и были тем лазурным чем-то, о чём парни грезили.
Чимин каждый день и вечер видит, наблюдает за пустеющей понемногу столовой, в которой встречались сотни улыбок и взглядов, где многие плакали и просили их убить. Чимин таких многих повстречал, но старается не смотреть дальше ребят, перекрывающих обзор на очередные истерики страдающих от боли ребят. Он на себе сосредоточен, пусть и сердце замирает с каждым разом из-за того чувства, что он
может помочь. Может помочь подшить великоватую форму, утешить или же просто сказать, что все тут друг другу помогают. Но даже с такими мыслями, Чимин всегда молчит, уткнувшись в свою тарелку.
Он назначен старшим в двенадцатом отряде, а не за его пределами. В его задачи не входит утешение умирающих.
От этих мыслей каждую ночь хочется себя придушить, потому что до чего же это бездушно звучит. Словно выкинуть новорождённого котёнка, который даже видеть не может, лишь зовёт тонким мяуканьем мать, от которой того отобрали. Выкинули на дорогу и задавили проезжающими военными машинами. Словно только родившееся чудо разбивают, убивая об пол с размаха. Чимин от этого слёзы не раз ронял, жмуря глаза одиноко в комнате, не в состоянии рассказать кому-либо.
Но когда появился Тэхён…
Его смущённая улыбка, тихий голос убаюкивали, позволяли на мгновение окунуться в ушедшее лето и разглядеть в светло-карих глазах пережитый на коже иголками мороз, пережить тот снег и бурю, что в Киме на тот момент существовали. Чимин в глазах Тэхёна самую настоящую войну видел, подобную той, что их самих окружает, в которую они с головой и не выныривают. Но Тэхён держится. Держится самым сильным солдатом, которого Пак за всё время видел и, что самое главное, шатен всегда был рядом. Стоило лишь чему-то сильному пропасть, исчезнуть, как свет в выключенной внезапно лампе, и всё летело в тартарары, а Чимин вместе с этим «всем». Не ухватиться ни за что, лишь за собственный голос, что направлял и укладывал в вечный сон очередных друзей и приятелей.
И сейчас, видя этот огонь безумия в глазах Юнги и вечное беспокойство за первого в глазах пилота, единственное, о чём молит Чимин, разглядывая их с бесстрастным выражением лица, это:
«Только звёздами не станьте».
Дверь тихо открывается и по скрипучим половицам в несколько шагов Тэхён оказывается по центру комнаты, опуская голову и сглатывая тот осевший в горле неприятным ощущением ком. Он с кабинета генерала летел, пытался не толкаться, но всё же задел кого-то плечом. Тэхён от генерала бежал и пытался не оглядываться, чтобы не давать себе ложных надежд увидеть в тёмных омутах, блестящих около безжалостных глаз Намджуна, поддержку и заботу, тихое «Всё будет хорошо». Он увидел лишь мороз, обжигающий кожу и успокаивающий, умертвляющий внутренний жар, разыгравшийся от счастья.
Мимолётное спокойствие разбивают те, кому ты стал доверять так внезапно, бьют об пол. Как всё того же новорождённого кота.
Ким сам себя этим котом ощущает и пытается не зарыдать, не ожидая, что все друзья будут в их с Чимином комнате, поэтому слегка растерянно оглядывается, пытаясь уловить хотя бы в чьём-то взгляде поддержку и успокоение, но вместо этого три немых вопроса «Что случилось?». Конечно, они ведь не телепаты. Не могут залезть в голову Тэхёна и найти ответы за стенами, которые сам парень строил в том снежном Аду. Он в самом холодном котле варился, чтобы убить одного человека и чувствовал себя самым отвратительным человеком на Земле. Его руки тряслись под тёплым одеялом в доме Янины, пока голова нарочно отворачивалась от
живого капитана. Пока сердце беспричинно собиралось разогнать кровь до невероятной скорости, отдавая пульсом прямо в виски среди ночи.
Ему
чертовски страшно.
Мягкая улыбка и уставшие глаза всего день назад были признаком какой-то слабой защиты, которую так легко удалось пробить и уничтожить в прах. Стереть, словно что-то жалкое, как букашка, невзлюбившаяся никем. Он этой букашкой себя ощущал — его стены с грохотом в подсознании рухнули и оставили ребёнка, голого и слабого, одного. Умирать и плакать, карабкаться о разбитые в маленькую труху кирпичи и стараться ими выстроить тот барьер. Только когда Тэхён аккуратно и медленно присаживается на свою кровать, он замечает, как же сильно у него трясутся руки: пальцы в каком-то страшном мандраже хватались за форменные штаны болотного цвета. Некогда нежные руки были ужасно сухими и плотная ткань одежды ощущалась чертовски хорошо: каждая нить, сплетённая воедино в одну ткань, под пальцами шуршала определённым звуком, пока Тэхён пытался вытереть взмокшие руки о штаны.
— Тэхён? — едва слышно спрашивает Юнги, сидя за столом.
Его насупившееся лицо стало ещё более хмурым, ведь брови были сведены к переносице, а между ними залегла глубокая складочка, которую на лице Мина можно было увидеть в разы чаще, нежели растянутые в улыбке губы. Он развернулся на стуле и внимательно смотрит на друга, что дрожит и улетает куда-то в прострацию, позабыв вообще, что должен объяснить, как себе помочь. Именно так, думает Юнги.
Они просто не могут кинуться к парню и пытаться выбить из него нечто, что заставило его так дрожать. Но молчание, проедающее мозг, заставляет мучиться в разы сильнее: внутренние волки воют, подтянув носы к луне. Завывают, пытаясь выбить у звёзд ответы на свои вопросы, найти решение и наконец им воспользоваться, помогая Тэхёну. Но тот упорно молчит, на секунду жмурясь.
У шатена перед глазами пролетают засыпанные снегом трупы, вечный мороз по коже и цель, обведённая контурами внутри прицела. Он отдачи не почувствовал — убил снайпера Чонгук. Так почему? Зачем? Зачем его отправляют на очередное задание, где он вновь разобьётся насмерть и не сможет встать? Вместо привычной ходьбы его будут нести на плечах, сами дрожа не меньше от страха и внутренней погибели замёрзшего организма. Боль от несправедливости, какого-то внутреннего обмана и разрушенного мгновения, наполненного счастьем, въелись в мозг. Он в глазах, что его из цепких лап смерти вырывали, не увидел ни грамма сожаления. Не увидел ничего, что могло ему помочь не распасться на атомы на месте. В этих глазах он лишь видел грубое «Уходи, пока есть время».
Он хотел стать сильнее, совсем позабыв о последствиях. Сильные люди слишком часто плачут.
— Эй, — шатена пробивает крупнейшей дрожью, когда его предплечья касаются до чёртиков тёплые руки Чимина. Он этими руками зимы может топить. — Ты в порядке?
Он не в порядке. Внутри него вопит маленький мальчик в высоких белых носках и пытается не нажать на курок у виска, потому что вновь страшные монстры сквозь сны, вновь стеклянные глаза на цель. Вновь отдача в плечо. Он за все эти мгновения хватался, чтобы выжить, а теперь хочет среди них улыбку чью-то обнаружить и прижать к ноющей от боли груди, глуша сирену тревоги, что его внутренний город за стенами сотрясла. Вновь повалила защиту, обрекая многие скрытые чувства на немедленный выход в виде слёз.
Он даже не ощущает, как те бегут по щекам, а громкий крик застыл в глотке, поэтому Тэхёну приходится приложить усилия, чтобы вместо истошного вопля, сказать тихое:
— Меня снова забирают.
Тишина повисшая в комнате губит не только его самого, но и всех вокруг. В больших глазах светловолосого исчезли искорки беспокойства, вместо них — внезапная лавина страха и цепкая хватка на предплечье. Ким эту хватку из тысячи узнает — Чимин не скажет, но отпускать не собирается. Ему страшно вновь одному остаться, а ещё страшнее
Тэхёна одного оставить. Не слышать и не видеть, не знать, что происходит. Он в светло-карих глазах ту нотку болезненной улыбки видит — жалкая попытка успокоить всех.
Зачем он это пытается делать, когда руки так предательски дрожат, а из горла вот-вот полезут рыдания кристальными дорожками по щекам? Он вновь отнимет жизнь, на этот раз ему никто не позволит прикрыть глаза и не ощутить в собственных руках Спасительницу, которой он собственную жизнь отвоёвывает. Поэтому с кривой, треснувшей напополам улыбкой, Тэхён опускает голову и падает ей на плечо друга, сидящего перед его кроватью на корточках.
Не сдержался. Не смог.
Расплакался.
Громкие рыдания и мягкая, тёплая рука Чимина на голове, медленно убивали, сходясь в контрасте смертельного холода и возрождающего тепла. Он макушкой ощущал, как Пак пухлой щекой прижался к нему, пытаясь быть ближе, но Тэхён не подпустит. Не снова, когда он такой слабый. Когда он собирался стать
сильным. Поэтому он сквозь собственные рыдания поднимает лицо и пытается растянуть губы в квадратной улыбке, но та дрожит, предательница, и лицо Тэхёна выглядит теперь чересчур болезненно, убито, а дрожащий голос тела каждого из присутствующих пробивает на мурашки по спине и лижущий липкий пот:
— В-всё в порядке, я скоро вер… — шмыгает. Не может сказать, потому что едва вернулся с прошлого задания.
— Тэхён, твою мать… — тихо ругается Юнги и бьётся бедром, когда пытается сквозь толщу воды в сознании встать из-за стола.
Парень шипит и толкает скрипучий стул рукой, из-за чего тот начинает шататься, грозясь упасть, но этого не происходит. Вместо громкого звука падения древесины о половицы, комната содрогается в звуке битых колен о пол и тихом «Чёрт» со стороны Юнги. Он крепко Чимина и плачущего Кима к себе прижимает, кусает губы и вновь чертыхается. Ещё раз, ещё раз и ещё раз. Вновь и вновь, словно зачёркивая все слова, что были до этого, только уже в реальной жизни. Тэхён ощущает, как на его спине Юнги в кулак форму от внутренней боли сжал. Знает, что до белых костяшек и до растянутой ткани, но ничего не говорит, потому что всхлипывает жалко, собираясь погрузить лицо в объятия друзей, когда ощущает на себе спокойный взгляд Хосока.
Но он не спокоен. Именно сейчас он ощущает ту острую необходимость встать и подойти, но вместо этого сидит на месте и тяжело выдыхает, осознавая, что они вновь теряют друг друга. Вновь разъезжаются, пытаясь выжить в этом чёртовом мире. Пытаются, в конце концов не потерять друг друга, хватаясь за тела и надеясь никогда не ощутить вместо них пустоту.
Но они уже начали ощущать эту пустоту. Внутри себя.
Они поссорились, разошлись по углам и молчат, словно настоящие звери, которые забрали чужой кусок мяса из тарелки. Хосок на это закрывал глаза, пока не ощутил, — прямо сейчас, — как сильно он облажается, если не скажет что-нибудь, что в душе скребёт когтями вытянувшейся в изящной дуге кошкой. Хосок глубоко вдыхает и наконец подаёт голос, хриплый, сорвавшийся ещё где-то глубоко внутри, когда он только услышал этот дрогнувший голос Тэхёна и их общий смертный приговор:
— Ты справишься, — тихо, с каким-то внутренним болезненным сжатием, наконец сказал Чон. — Мы прошли так много, мы не можем сейчас так легко сдаться. Ты не можешь. Тэхён, посмотри сюда, прошу…
Тэхён медленно поднимает светло-карие глаза, а в них словно никогда и не было того бесстрашного оскала перед врагом, словно никогда вместо туманного узора на радужке не был высечен контур прицела винтовки. Он этим прицелом захватывал, убивал и размазывал былые мечты собственных врагов. Тэхён этими глазами выживал и помогал бороться другим. Заставлял вставать и идти учиться.
— Нам всем страшно. И… мы понимаем твою боль. Но ты должен встать и держаться до последнего. Ради нас и себя самого.
Это обычные слова, они помогают в ничтожно редких случаях. Они приносят победу так редко, что чаще всего именно после них люди воскрешают давно забытые конфликты, злятся, буянят, убивают и терзают друг друга. Люди после неосторожных слов могут войну поднять друг против друга, могут убить нечто ценное в глубине, похоронить без цветов и почестей, не наградив званием «героя». Но если сейчас хотя бы кто-то из них до конца упадёт с колен, на которых обещали драться, Хосок этого себе не простит.
Он будет честен сам с собой — не ощущает боли, страха и отчаяния. Лишь всепоглощающее непонимание, адресованное своим друзьям, которые потерялись среди перечёркнутых листов и натянутых на гитаре струн. Хосок это в себе прятал и упорно пытался вытащить друзей молча, помогал и лечил, приносил лекарства Юнги, старался накрывать по ночам дрожащее от холода тело своим одеялом. Не помогало.
— Мы должны дойти до конца, понимаешь?
Вы понимаете? — сжимая руки в кулаки, Чон отчаянно глубоко внутри себя просит не сорваться с тех петель, на которые он себя к сознанию пригвоздил. — Ты стрелок, Тэхён. Самый лучший из нас всех. Мы с твоим именем в бой шли, потому что
ты показал нам, как нужно за жизнь бороться, и как больно после битв бывает. Каждый видел, как ты рвал после того выстрела, видел, как тебе было плохо и восхищался, чёрт возьми! Все восхищались тем, как ты в таком состоянии их
спас.
Слова Хосока по ушам шатена бьют болезненно и он чувствует, как медленно выпутывается из кокона жалеющих его рук друзей. Из рук тех, кто его хотел утешить, и внимательно смотрит на того, кто собирается его на смерть отправить и сделать так, чтобы тот не пожалел. Тэхён в Хосоке то небывалое ранее спокойствие видит, оно сильнее его волной накрывает и не позволяет повысить голос — тихий шёпот прокрадывается внутрь и слышится отчётливее, словно говорят прямо в ухо. Смысл доходит до уставшего и опавшего замертво ребёнка внутри Тэхёна незамедлительно, заставляет поднять медленно наполненную свинцом голову.
— Ты понимаешь, что ты — наше спасение? — тихо добивает Хосок, кусая собственную губу и не позволяя себе глянуть в широко распахнутые шоколадные глаза. Юнги его сканирует и замирает на уверенном, спокойном взгляде. — Тэхён, ты… самый сильный человек, который у нас есть.
Тэхён уже и позабыл, кто он. В глазах напротив страх и неминуемая погибель, потому что спокойствие, стёртое с лица Хосока, уже не так важно. Хосок тоже человек. Надел свою маску и играет роль того, кто ничего не боится, кому не с кем тягаться, ведь он победит. Но это не так. Его плоть такая же слабая, как и у Тэхёна, Чимина и Юнги. Такая же мягкая, как у капитана Чона и генерала Ким Намджуна. У него всё так же есть свои секреты, как и у Джина. Он так же когда-то улыбался, как Ли Тэён. Тэхён уже и забыл, что значит видеть Хосока
таким. Запутавшимся, испугавшимся собственных слов и действий, чертовски уставшего.
Он в этих глазах напротив наконец сквозь тихую гладь увидел шторм. Но этот шторм не плескался на радужке Хосока, нет. Это был шторм в глубине Тэхёна.
«Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и опять бросать, и опять начинать, и опять бросать, вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость», — Тэхён эту цитату в толстенной книжке едва взглядом уловил в библиотеке Янины и никак не мог придумать, кому же она так идеально подходит, словно ключ в правильный замок? Тэхён наконец понял. Ошибается и бьётся об пол — Хосок; встаёт и вновь падает — Хосок; молчит и кричит одновременно — вновь Хосок. Он жить бы не смог, не скажи этого сейчас.
Потом может стать поздно. Если хочешь что-либо сказать — говори сейчас.
Говори всегда, когда душа требует, не таи в себе. Не жди удобного момента и кричи в спину, если думаешь, что человек уйдёт молча. Просто не стой столбом, как Хосок всегда делал. Он глотал слова, когда Юнги на соседней койке умирал, когда пилоты одни за другими горящими птицами с неба летели, когда собратья рядом с ним от усталости падали. Он молчал, винил себя за это, а после вновь молчал. Но вот, на него все смотрят. Слушают, а главное,
слышат. Но пилот наконец смог сказать это. В лицо, на духу вывалить и ждать, пока эти слова дойдут. Если Тэхён заплачет — он повторит снова. И снова. И снова. Пока вместо слёз на щеках грязь не появится, пока взгляд из отчаянного не превратится в решительный.
«Ошибаться, начинать и опять бросать, и опять начинать…» — засело в голове, бьёт по ушам, и Тэхён глубоко вдыхает, кажется, впервые за последние несколько минут, опуская голову и жмурясь, после резко вставая, преодолевая два шага до Хосока и, наконец, крепко обнимая.
Обнимает того, кто его самым сильным назвал, а на деле, самым сильным является молчаливый парень, которого общество в колледже не принимало, которого родители не звали есть за стол и которого отправили одного за мечтой увидеть звёзды ближе, с расстояния птичьего полёта. Самый сильный — вовсе не Тэхён. Самая сильная личность — «Чайка», что холодным взглядом наблюдает и держит в себе обиды, слёзы, слова.
— Спасибо, — тихо выдыхает Тэхён, когда ощущает, что слёзы больше не идут. — Спасибо…
Чуть тише продолжает и отстраняется на мгновение, впервые увидев мягкую улыбку на лице Хосока. Его лицо освещают мягкие солнечные зайчики из окон.
«Спасибо» за силу, которую Хосок отдал Тэхёну.
Спасибо
***
Стоя вновь перед штабом, Тэхён ощущает себя где-то в невесомости, но тело твёрдо стоит на земле, готовясь к очередному бою не на жизнь, а на смерть. Бой, в котором он обязательно одержит победу, потому что в воздухе будет витать аромат объятий, а не пепла и пороха; потому что его друзья рядом, с поддержкой в небе и на земле, плотно засевшие в голове. Спутанные мысли за последние дни наконец стали ровными линиями, которые переплелись в чёрно-белую косу и окольцевали жизнь Тэхёна. Он в этой жизни варился, а теперь, после слов Хосока, отчаянно желает выбраться из всего ужаса, который сам в себя поселил.
На войне только так.
Нет место страхам, переживаниям и слезам. Есть только уверенность, твёрдая походка и знание, что «завтра» всё же наступит. Для него, как минимум. Тэхён в это «завтра» смотрит ясным взглядом светло-карих глаз и удивляется, как
«одних людей лечат другие люди, а других — одиночество». Это лекарство, которое шатен проглотил, не запивая, до сих пор не растворилось и работает, словно катализатор, помогая держать винтовку у груди, прижимая к форме.
Ощущать затылком взгляды заинтересованных солдат, что повылазили из окон любопытными Варварами. Солдаты тянут носом аромат крови, едва витающий вокруг Тэхёна и засевший на его одежде плотной накидкой. Он успел сходить в душ, и теперь от парня пахло хозяйственным мылом и какими-то травами, которые научился настаивать Чимин за всё то время, пока Тэхёна не было в штабе. Юнги вызвался помочь обмыть друга, но парень шутливо отказался, пусть и пожалел после, когда щипало раны нещадно из-за стекаемой по медовой коже пены.
Его все тихим шёпотом провожают, знают, кто это такой — Ким Тэхён. Он с гордостью под пули грудь выставит и целиться будет без промаха, попадая в цели с невероятного расстояния. Для кого-то это были всего лишь слухи, для кого-то — настоящие легенды о неуловимом, бесшумном парне под крылом капитана десятой стрелковой дивизии Чон Чонгука. Чёрный волк в ночи и его сверкающий среди мрака огонь, который Чонгук взращивает и раздувает ветром до неукротимого, контролирующего пожара.
Тэхён — стихия.
О него жжёшься, им питаешься, за него боишься, его остерегаешься. Но всё равно веришь, что он этой силой сожжёт деревни и вражеские штабы, поднимая к алому небу, заполненному смогом, твёрдый стёртый кулак. Ким Тэхён за несколько месяцев в глазах товарищей стал той самой пулей, которую остерегаются все на войне — её свист желают не услышать никогда, а звук выстрела глушит. Отряд номер двенадцать на Тэхёна взвалил те самые надежды, которые кидают в героя в определённых сказках про хорошее и плохое, про зло и добро, где обязательно побеждает первое. Думают, что Тэхён будет твёрдо стоять на ногах, когда на голову и спину давит множество обещаний, прощаний и молитв.
Но он не супергерой. Лишь человек из мягкой плоти и алой крови, как и у всех. Ему не нужны миллионы людей. Пусть в него поверит четыре человека: трое друзей и его капитан. И он горы свернёт, руками будет биться, если оружие выбьют. Он этот шёпот надежды так отчётливо среди комнаты слышал, тот ему в голову проникал не змеёй, а искрой, которая попала на сухие, потухшие во мраке ветки хвороста.
Он не может обещать, что спасёт всех, но их — точно.
Оглядываясь на друзей, Ким им слабо и мягко улыбается, а за треснувшими губами больше не видна лавина из боли и сожалений за все действия, которые были до этого. Он по-прежнему боится убивать себе подобных, это сравнимо с бесчеловечностью, которую мать с детства в нём зачёркивала и наделяла самыми яркими и прекрасными качествами людей. Его прекрасная мать мечтала видеть рядом с собой защитника семьи, настоящего мужчину, которому не страшны боли других людей. Который подстреленных не оставит, а взвалит на свои плечи под звуки поцелуев смерти. Его отец учил:
«Иди туда, где страшно».
Смотреть на Юнги, Чимина и Хосока не хочется.
Не в последний раз. Поэтому он быстро разворачивается, запечатлев в собственной памяти их улыбки и уверенные взгляды. Разлом, трещина между ними залеплена так надёжно тишиной в комнате и их объятиями, что разорвать это крепление способна только смерть. Хотя и после неё между звёздами будут протянуты тонкие яркие нитки, благодаря которым созвездия над головой будут вести, указывать дорогу. Чимин не сдерживается и глубоко вдыхает, чуть выше подняв подбородок, внутри зная, уверяя себя, что Тэхён — живее всех живых. Что он —
самый сильный из них всех. Ему не подвластна дрожь в руках и коленках перед врагом. Чимин своим другом гордится.
Как и Юнги. Парень ухмыляется, складывая руки на груди и наблюдая за каштановой макушкой парня, который залезает в уже знакомую им всем М939. Машина, которая увезёт Тэхёна защищать их всех и, все в штабе надеются, вернёт обратно. Конечно, многим до парня дела не было — у них своя война, своя боль и своя ненависть к этому чёртовому миру, в котором они родились. У них нет шанса и права на ошибку, поэтому они борются сами по лазаретам и комнатам, по полигонам и столовым. По головам и истерзанным рукам.
— Не ссышь? — в привычной манере спрашивает Юнги, ухмыляясь и видя прищур Тэхёна напротив.
— Хочешь поспорить, вернусь ли я?
— Только на поездку заграницу.
Он этот тон узнаёт из тысячи: таким голосом Тэхён в казарме давным-давно мечтал о чём-то прекрасном, говорил сладкое «Когда война закончится…» и решительно шёл дальше слабым пареньком. Слабым
мальчиком, которого воспитывает винтовка и страшно-суровая дисциплина. Они взращивают в Тэхёне то самое, о чём все мечтаю и за что все цепляются, говоря, что будут непробиваемыми. Парнями в бронежилетах, которые будут вести сотни, тысячи, миллионы людей в бой и пусть с диким криком, с соплями и слезами, но победят. Победят, подняв вверх стёртые кулаки…
— Смотри не подохни псиной на обочине, Тэтэ, — подмигивает Мин, ухмыляясь шире, а после вздрагивает, когда слышит сзади себя стальной голос капитана.
— Отставить про псину, — Чонгук на ладони поводок от вальяжно идущей рядом собаки натягивает. — Провожаете?
— Капитан! — Мин жмурит свои шоколадные глаза на секунду, а когда слышит тихую усмешку, медленно их открывает, не осознавая даже, что отдаёт честь. — Так точно, товарищ капитан!
— Ну, провожайте, — покачав головой, Чонгук аккуратно тянет поводок собаки вверх, и та без слов запрыгивает в кузов.
Тэхён внимательно следит за пушистой шерстью, которая каштаново-чёрным облаком растекается по бокам от тела животного. Немецкая овчарка. Очаровательная, прекрасная и грациозная леди, которая может повалить с ног любого среднестатистического человека, поднять на ноги весь штаб своим лаем, сообщая об опасности и, конечно же, чертовски верная собака, готовая вместе с хозяином под град из снарядов броситься, вытащить дорогого ему бесшерстного из воды и пожара. Собака-мечта.
Капитан садится напротив Тэхёна и кладёт вещи рядом, а ружьё между ног, глубоко вдыхая и кивая Тэхёну. Тот без слов оборачивается и улыбается напоследок друзьям, отдавая всё то тепло, что так бессовестно забрал однажды, уезжая в ледяные морозы и холодную смерть. Юнги выглядит по-прежнему бледным, Чимин гордым, а Хосок уверенным. Ким пытался отдать свою благодарность объятиями, словами, но лучше, нежели взглядом, это сделать невозможно. Ким не смотрит в окна штаба, в одном из которых блестят узкие красивые глаза, внимательно наблюдая за парнем, не смотрит на столпившуюся на полигоне толпу солдат, что через решётчатый забор наблюдают за, возможно, чьей-то кончиной. Либо победой.
Он вместо бездумных разглядываний разворачивается и прижимается спиной к невысокому ограждению, прикрывая глаза и вдыхая последний раз спокойствие, уверенность и рвение быть лучшим. Застывает этим вздохом в горле и лёгких, и, наконец, отпускает, когда слышит, как Чонгук хлопает по кабине два раза, давая сигнал уезжать. Тэхён старается не оглядываться, смотрит на винтовку, прижатую к груди, и свои руки, которыми он будет вершить судьбы тех, кто на него положился. Неизвестно, сколько они проведут в дороге, сколько будут идти пешком и сколько будут возвращаться. Неизвестно, вернутся ли вообще, но Тэхён верит и видит лишь лучший исходит.
Он приоткрывает светло-карие глаза лишь спустя полчаса, понимая, что совсем случайно задремал, сам того не заметив. Когда напротив него сидел уже не Чонгук, а точная копия стрелка, Тэхён понял, что не может видеть собственное отражение. Не хочет и не собирается видеть эти уставшие глаза с залёгшими под ними синяками. Его двойник выглядел ужасно: кровь по лицу, её же капли на шее и вороте формы, ниспадающие на лоб грязные волосы и этот взгляд… полный ненависти ко всему взгляд, злости и внутренней решительности, которая заставляла держать оружие крепко, не отпуская. Тэхён испугался, перестав видеть в собственных глазах солнце, вместо них — тёмное небо, с облаков которого капает кроваво-алый дождь. Дрожью по телу, но солдат перед ним, —
Тэхён, — выглядел так, словно прожил двадцать лет на войне.
Его стёртые костяшки на пальцах, окровавленное лицо и шрам… прямо на сердце. Тэхён из-под своей формы видел у себя напротив этот шрам и боялся задать вопрос, откуда он. Но как только открыл рот — всё исчезло. Исчез Тэхён, у которого вместо сердца — пустыня, у которого вместо нежных, исполосованных шрамами рук — орудие для удушья. Он сам себе поклялся никогда таким не стать. Пусть сколько бы он не прошёл, сколько бы всего не произошло — он тёмным змеям сквозь раны пробраться не позволит. Ни в коем случае не позволит теням залечь под глаза и глаза наполниться злостью.
Он не бесчувственный убийца, он — человек.
— Бакси, — свистнув собаке, Чонгук кивает на Тэхёна. — Может, познакомитесь?
— Что? — Тэхён медленно моргает, пытаясь прийти в себя. Нет, он проспал не полчаса. Как минимум, часа два. А они до сих пор в дороге.
— Ты спал всё это время, — усмехнулся Чонгук. — Это Бакси.
Тэхён до сих пор не понимает, но после медленно переводит взгляд на собаку, что, сложив лапы друг на друга, вальяжно поглядывает на шатена своими тёмными преданными глазами животного. Ким уверен, что она не бросит, что эта собака с хозяином до конца и до начала чего-то нового. Тэхён даже в какой-то момент хочет протянуть руку к мягкой и пушистой шерсти, на которой пыль осела тонким слоем, но не решается, пока не слышит нежный смех капитана.
Чонгук в хорошем настроении, это ощущается буквально в воздухе. Холодные глаза залегли снегом по подснежникам на конце зимы, а руки мягко обвили стоящее между ног оружие. Он наблюдает сперва за собакой, а после переводит взгляд на рядового, что оторвать глаз от Бакси не может.
— Дай ей себя понюхать, — просит, нежели утверждает Чонгук, наблюдая за нервными движениями парня. Он не до конца проснулся. — Не бойся, не тронет без команды.
— Откуда в штабе собака? — спросил тихо Тэхён, словно боясь, что их кто-то услышит.
Шатен тянет руку к собаке, а та вздёргивает голову, вытягивая длинную морду навстречу. Тэхён замечает, как овчарка смешно начинает тянуть воздух носом, пытаясь уловить человеческий аромат среди отдушки с хозяйственным мылом и лесными травами. Где Чимин их нашёл — неизвестно. Возможно, ещё в Морозовке.
— Она хорошая девочка, — ухмыляется Чонгук, запустив пятерню в смоляные волосы, откровенно наслаждаясь разворачивающимся зрелищем знакомства собаки и рядового. — Это собака подбитого нами капитана Вермахта. Её били.
— Как Вы узнали? — с грустью, тихо и слегка отрешённо интересуется Ким.
— На «ты», Тэхён, — напоминает брюнет, а кареглазый мгновенно теряется.
— Извините…
Чонгук тихо смеётся, но всё же продолжает:
— На тренировке, когда я на неё замахнулся, чтобы проверить реакции, Бакси поджала уши и зажмурилась, — хмыкнул Чонгук. — Она не боится ничего так сильно, как получить от любимого человека.
— Считаешь себя её любимым человеком?
От капитана не скрывается самодовольная ухмылка солдата, пока тот медленно гладит животное между торчащих ушек, перебирая кончиками пальцев суховатую шерсть. Он видит, буквально ощущает, как Тэхён любит животных. Быть может, у него никогда не было собаки, о которой Ким мечтал в детстве, быть может, он просто чертовски любит собак. Чонгук лишь предполагает, наблюдая за всем этим и немного наклоняя голову набок, следя за каждым движением солдата. Бакси определённо не против компании Тэхёна, чему последний несказанно рад.
— А кем ещё? — ухмыляется Чонгук. — Хочешь, научу некоторым командам?
— В движущейся машине?
— Ты теряешь слишком много возможностей, Тэхён, — губы капитана растягиваются в ухмылке, и он свистит Бакси, а та мгновенно встаёт. — Скажи ей лечь.
— Что? — Тэхён хмурится, но после подпрыгивает из-за сильного толчка об кочку на неровной дороге. — Может, оставим это на потом?
— Потом мы будем заняты.
Тэхён тяжело вздыхает и смотрит на собаку, что взгляд свой от капитана не отрывает. Действительно, любимый ей человек. Даже думать долго не нужно — всё сказано этими большими глазами, в которых миллионы звуков радостного лая, когда капитан вернулся с севера, грязные лапы по одежде от ощущения долгой разлуки и скулёж. Бакси всегда находится в отдельной от капитана комнате по просьбе генерала, дабы не вызвать лишних вопросов, если нагрянут с проверкой, которую за все эти два года войны ещё ни разу не осуществляли, но Чонгук начальства ослушаться не может. Даже если начальство — его друг. Даже если с другом он с матами и на издевательских тонах.
— Эм… — Ким смотрит то на собаку, что взгляд от капитана оторвать не может, то на Чонгука. — Лежать?
Вышло неуверенно, как-то отстранённо, и Чонгук едва слышно смеётся, прикрывая спокойно глаза и говоря чётко, что идёт врознь его образу:
— Будешь говорить в таком тоне — тебя убьют быстрее, — Чонгук, кажется, действительно забавляется.
А Тэхён хмурится сильнее, смотрит на Бакси, а после пытается свистнуть, чем вызывает у капитана ещё больший смех. Тушуется, но после глубоко вдыхает. Его Хосок не этому наставлял перед отъездом. Силе, уверенности и непоколебимости, но никак не жалкому «Эм… лежать?». Точно не этому. Поэтому Тэхён негромко хлопает ладонью по кузову рядом со своей ногой, видит, как дёргаются уши собаки по направлению к звуку и, откашлявшись, более твёрдо произносит:
— Лежать.
Он был уверен в своих способностях, хотел их проверить и увидеть на Бакси, но та всё так же смотрела на Чонгука, не отрываясь и пропустив мимо ушей эту жалкую просьбу со стороны солдата. В нём всё так же мало силы, пусть и ощущает Тэхён себя в превосходстве над другими, но точно не перед этой собакой, что с места не сдвигается, а лишь смотрит на капитана своими преданными, полными любви глазами. Тэхён дует щёки, хмурит брови и складывает руки на груди, обиженно выдыхая. Он не похож на ребёнка, нет. Скорее на озадаченного взрослого, которого ребёнок обвёл вокруг пальца. По сути, так и было. Только обвела его собака.
Чонгук не выдерживает, растягивает губы в ухмылке и смотрит на собаку, а после на Тэхёна, покачав головой. Капитан как всегда выглядит холодным и до жути спокойным, из-за чего Тэхёну невольно хочется прикоснуться к ледяным рукам и охладить свой пыл. Он действительно насупился, потому что собака не легла по его первому зову, но это исправимо. Как минимум, Тэхён так думает.
— Тебе нужно научиться свистеть, — Чонгук смотрит на Тэхёна. — Обычным хлопком собаку не приманишь.
— Научиться свистеть?
— Да, смотри, — Чонгук вытягивает губы трубочкой и выдаёт характерный звук, из-за которого Бакси сразу же забила пушистым хвостом по кузову. — Вытяни губы и старайся сделать как можно мягче, чтобы звук был точнее и звонче. Попробуй.
— Я не умею, — отнекивался Тэхён.
— Попробуй, — кивнул словно сам себе Чон и начал наблюдать, как Ким трёт пальцами переносицу, пытаясь сконцентрироваться.
— Ладно… — вытягивает губы, мягко выдыхает и… ни единого звука.
— Давай, у тебя получится.
— Но я… — Тэхён сглатывает это «не умею» и пробует вновь. Старается, но вновь ничего не получается. Потом ещё раз.
Чонгук не исправляет, наблюдает за парнем и запускает пальцы с татуировками шрамов в шерсть Бакси, которая мгновенно начинает ластиться к нему. Брюнет наблюдает, как Тэхён прикрывает глаза и пытается сконцентрироваться, наконец издать протяжный свист и привлечь внимание немецкой овчарки к себе. Снова и снова, даже не догадываясь, как Чонгук улыбается, наблюдая за этим парнем — своей точной копией в юности. Капитан держится, чтобы не заговорить о чём-то дурном, по типу прошлого, которого для солдат не существует, либо о мечтах. Лишь наблюдает за искренними стараниями и такими же настоящими эмоциями огорчения, когда носик морщится, а в пальцах Тэхён сжимает собственную форму от подступающей злости.
Внезапно звучит едва уловимый свист, на который овчарка вновь ведёт ухом, и Тэхён широко открывает глаза, сам не веря в то, что это едва получилось. Смотрит на Чонгука, громко вскрикнув и улыбнувшись квадратной улыбкой:
— Получилось!
— Только один раз, — ухмыляется капитан, наблюдая за попытками шатена повторить действие. Не получается, и он пробует снова. У него не получается, но он начинает сначала. Вновь не получается и вновь пробует.
Ему бы следовало научиться контролировать гнев, но вместо этого парень вновь устало прикрывает глаза, проваливаясь в сон. Брюнет долго смотрит на умиротворённое лицо парня напротив, что даже сквозь тёплую негу холодной осени прижимает к себе винтовку. Он этой винтовкой Тэхёна похоронил несколько месяцев назад, теперь парень несёт на себе души тех, кто спрятался за его спиной.
Обводит взглядом юношескую фигуру и останавливается на животе, на котором в последний раз видел расползающееся среди снега и одежды пятно алой крови, которую невозможно было остановить. Ледяное тело максимально быстро коченело, Чонгук даже думал, что не успеет донести его, ведь руки и ноги не слушались среди метели и стены из снега. Он думал, что его тело не способно пройти такое расстояние и отыскать среди бури дом лекаря. Но судьба сама их нашла в первом же доме. Чистое везение, невероятная удача, которая оплелась вокруг парня настоящим ужом. Рад ли этому Тэхён, Чонгук не знает, но то, что эта удача помогла им обоим капитан уверен на все сто процентов.
Ночь выдалась для Чонгука бессонной. Он наблюдал за тем, как Бакси вылизывает себя, за пролетающими над головой звёздами и думал… много думал о словах Намджуна, то и дело поглядывая на рядового Кима. Чон обещал себе навсегда закрыть это воспоминание, не позволять ему отравлять собственную жизнь, но та жгучая боль по телу, застилающая глаза проснулась опять. Он помнил, как занесли над его спиной нож, — на солнце тенью это увидеть было легко, — и вонзили прямо около лопатки. Ещё бы миллиметр и Чонгук бы погиб. Не было бы никаких «Скажи ей лечь» или «Не нравится, рядовой Ким». Не было бы горы трупов, прошедших по мозолистым рукам.
Не было бы страданий и вечных скитаний по этим землям в поисках спокойствия.
И лишь ночью, когда сумерки беспощадно врываются на территорию уходящего за склон солнца, люди становятся честны сами с собой. Говорят слова, о которых давно хотели, делают то, что поможет им избавиться от боли — будь то грустная песня среди коридора, тихий плач на балконе, стоя коленями по осыпавшейся штукатурке, либо же тихий сон, в котором ты утонешь и забудешь всё то, что существовало до этого. В ночное время суток люди признаются в любви, потому что темень создаёт ощущение покоя. Ты становишься смелее.
На свету все страхи оживают, ты открыт и обглодан, словно провод. А ночью тебя не уловить, ты тень, ты мрак, ты — честность. Её порой так мало в мире и запредельно много в душе, что приходится ждать определённого момента, дабы рассказать о своих чувствах, вот и парень напротив Чонгука никому о них не рассказывает, кроме как в своих снах, сквозь которые он молит о пощаде и маленьким ребёнком просит, чтобы его забрали. Даже сейчас, сквозь обволакивающую темноту и шёпот звёзд над головой, брюнет видит и слышит, как тихо шмыгает сквозь густую тишину Тэхён и как мелко дрожит. Поэтому свистит едва слышно и кивает на рядового, а собака понимает без слов.
Поднимает морду с опущенной ноги капитана и в несколько вальяжных шагов переходит к Тэхёну, укладываясь на его коленях, прикрывая глаза. Тэхён искреннее тепло чувствует мгновенно, одну руку неосознанно опуская и ощупывая шерсть — дрожь в миг проходит.
Чонгук ощущает себя впервые настолько нужным, когда видит, как успокоился внутренний ребёнок в перепуганном, но таком уверенном Тэхёне, поэтому лишь оглядывается, оставаясь непреклонным перед сном, держа свою винтовку наготове. Глубоко вздыхает и поднимает голову вверх, принимаясь пересчитывать звёзды. Их стало больше, не он один это заметил. Смотрит на яркие, тусклые, бледные и горящие, и прямо на его глазах одна срывается с небес.
Он своими чёрными омутами наблюдает, как падает звезда, а после — на Тэхёна, желая, чтобы он всегда был счастлив и сильным.
Загадывает желание.
***
Чимин проснулся этим днём один, уже вернулся с тренировки и даже взял гитару, но отчего-то тревожное чувство в груди не позволяло начать играть хотя бы одну песню. Одну единственную, которую он смог выучить за всё то время, что занимается сам. Поэтому светловолосый аккуратно перелистывает нотный блокнот с аккордами и начерченным от руки боем и начинает учить что-нибудь новое. Ему вновь нужно отвлекаться, теперь на это уйдёт непонятно сколько времени. Как долго он пробудет вновь один среди чистоты и внутренних переживаний?
Наверное, лучше бы он задал вопрос, когда же всё-таки кончится война. Потому что терпеть её невыносимо, не хочется и даже не можется. Конечно, он пойдёт со своими друзьями и поведёт десятки таких же людей вперёд, как и всегда, но ноги уже подкашиваются. Он не знает и не верит, что в ближайшем времени может наступить их последний поединок, в котором они либо выиграют, либо победят. Никто гарантий не даёт и давать не станет, потому что конфликт, зародившийся между двумя государствами, несёт за собой настолько большое количество жертв, что мурашками по спине и липким потом через сон.
Пак пропустил завтрак, теперь пропускает и обед. Отчего-то, — наверное, из-за тревоги, — не хочется есть и даже пить. Пусть в горле стоит Сахара, а ноги не держат из-за отсутствия энергии. Хотя, какую там энергию можно взять из жидкой похлёбки, в которую Юнги раз за разом крошит кусочки твёрдого чёрного хлеба? Чимин тоже уверен, что никакую.
Аккорды слетают, пальцы неистово болят, а горячие руки скользят по грифу. Он никак не может сконцентрироваться, вновь и вновь вступая на этот путь, и вновь проваливаясь. Не выдерживает и отставляет гитару. Тошнота подкатывает к горлу, и Чимин запрокидывает голову назад, ощущая в ушах собственный пульс: сердце слишком быстро качает кровь, из-за чего тело парня раскаляется до предела. Это чувство небезопасности разгорается перед глазами самой страшной и ужасной картиной, поэтому Чимин хмурится, смотрит долго в окно и, не заметив ничего примечательного, тихо выдыхает.
— Да что с тобой… — Пак мотает головой, прикрывая глаза и делая глубокий вдох, пытаясь успокоить внутреннюю тревогу.
Он волнуется за Тэхёна, его руки заходятся в мандраже, и Чимин ничего с этим поделать не может. Как бы ни сжимал, ни мял простынь, ни тянулся к поясу штанов и тут же ни одёргивал руку — не здесь. Здесь нет места такому, даже если ты раскалён до предела, нужно с этим бороться по-другому. Поэтому Чимин выбирает самый оптимальный вариант — сходить к Юнги и Хосоку. Он не уверен, что те не пошли на обед, но пытает удачу и выходит из комнаты, лишь на секунду останавливаясь и бросая взгляд на оставленную возле кровати винтовку. Но тут же откидывает мысли, что её нужно взять с собой, и закрывает дверь, направляясь прямо по коридору.
Стены словно давят, собираясь прорваться через голову и стиснуть лёгкие до чертовски маленьких масштабов, лишив кислорода. Чимин и вправду не может дышать, ускоряется, пытается ухватить ртом воздух, но лишь обращает на себя внимание сорвавшихся с веток птиц. Пак ускоряет шаг, сжимает взмокшие ладони в кулаки и тяжело выдыхает, едва успев подавить рвотный рефлекс, потому что ему очень…
очень плохо. Сердце сжимает в тисках, губы на вкус горькие, отчего — непонятно. Он пытается отрезвить себя болью, щипая бёдра и кусая губы, но ничего не получается, и переходит на бег, несясь по длинным коридорам.
До комнаты Хосока и Юнги три двери. Три двери, а после первой — санузел, и Чимин сворачивает, мгновенно залетая в пустой туалет и падает на колени. Ему плохо, жарко и тошно. Не хватает кислорода, пульсирует голова и вяжет язык. Ему буквально нечем блевать: он не ел и не пил. Почему-то напоминает картину, как Тэхён, крича про себя, выворачивался в разбитом на опушке леса лагере из-за отвращения. Парня тогда можно было понять, его состояние было критичным, а вот Чимин ни с того ни с сего ощущает себя слишком больным, чтобы куда-либо идти и что-либо делать.
На тренировке он ни с кем не разговаривал, не прощался и даже старался не говорить, потому что тошнота отвратным чувством прилипла ещё с утра, не давая покоя. Чимин дрожащими пальцами хватается за ободок унитаза, оставляя свои горячие следы, а когда всё заканчивается, — так же внезапно, как и началось, — Чимин глубоко дышит, опираясь спиной о закрытую кабинку чистого туалета, запрокинув голову. Что-то не так.
Что-то идёт не в ту степь, что-то происходит. Либо внутри него, либо вокруг.
На ватных ногах стоять чертовски сложно, он практически себя не ощущает, пока плетётся к раковине и выпускает ледяную осеннюю воду. Горячая или тёплая вода в штабе была редкостью, но даже так, Чимин уже привык и даже рад, что может в любой момент взбодрить всё тело, помогая привести мысли в порядок и расфасовать их по полочкам. Мягкими руками он умывает лицо, ощущая, как из-за, буквально, льда из-под крана, кожа покрывается сильными мурашками.
Он смотрит в чистое, такое же, как и санузел, зеркало и видит бледное лицо с уставшими глазами. Его пухлые губы потеряли тот вишнёвый оттенок, который был когда-то ранее, а блондинистые волосы слегка спутались. Видеть себя в зеркале — чудо. Постоянно солдаты куда-то спешат, боятся стать очередными жертвами фашистов, но никто не смотрит в зеркало. Смотрят вокруг, запечатывают в голове образы товарищей, солнца, ярких улыбок. Но не себя.
И вот, опираясь двумя руками по обе стороны от раковины, Чимин, с ужасающим чувством в груди и мандражом в коленках, долго всматривается в каштановые глаза, пытаясь разглядеть в них былую неуверенность. Мальчика, который вечно улыбался и принимал на себя все грехи. Который увидел смерть задолго до своей службы.
Тот момент из его жизни убил в нём маленького ребёнка и разбудил внутреннего зверя, что грызёт и рвётся. Чимин помнил. Отчётливо помнил те три месяца до начала службы, до того момента, как стоял на вокзале и ждал друзей. Помнил слёзы матери и старшего брата, что отчаянно её прикрывал. Помнил, как зажимал себе руками рот, спрятанный в соседнем доме. Всех вывели на улицу. Всех до единого. Одного его забыли.
Вывели и…
Чимин вновь блюёт, склоняясь над раковиной и забрызгивая её желчью. Кашляет, пытаясь уловить ртом ускользающий холодный воздух, и включает вновь воду, делая максимальный напор. Очередной приступ тахикардии и тошноты, пульсации в голове и дрожи по пальцам пугал. Это ощущение никуда не проходит ни после первого умывания, ни после второго и даже тогда, когда Чимин не выдерживает и жадно пьёт ледяную воду, тоже не проходит. Тошнота немного спадает, но не проходит до конца.
Он на себя смотреть больше не хочет. Знает, что увидит то злополучное девятое марта, когда должен был поехать поздравлять Юнги с днём рождения. Не поздравил. Сам заново родился в тот день, в рубашке.
Едва выползая из туалета, Пак проходит ещё две двери и слабо стучит по деревянному косяку, потирая мокрыми пальцами переносицу. Из-за чего ему так плохо? Он отсчитывает пять секунд с момента, как постучал, и, глубоко вдыхая, собирается разворачиваться, но двери внезапно распахиваются и Юнги выгибает бровь, когда видит бледного друга перед собой.
— Ты чего тут? — отойдя, Юнги молча приглашает зайти, но друг стоит на месте. — Да зайди ты, нахуй.
Светловолосый действительно словно в трансе. Медленно проходит внутрь и слышит отчётливо скрип половиц под военными ботинками болотного цвета. Он этот тягучий звук слышит надоедливым комаром возле уха и трясёт головой, словно пытаясь скинуть его с себя. Юнги внимательно наблюдает за другом, который будто под гипнозом, и медленно переглядывается с Хосоком, что лежал на кровати. Видимо, отдыхал.
На сегодняшней тренировке Хосок показал невероятные результаты — первый в списке с самыми высокими рейтингами. Чимин даже хорошо запомнил каждый мат удивления от Юнги, а после его неверующие, блестящие глаза, что были направлены на друга. Наверняка Чон просто чертовски устал и хотел отдохнуть, а Чимин пришёл невовремя. Ему бы сейчас поспать, вдруг солнечный удар схватил? В пасмурный день…
— Чимин? Ты нормально себя чувствуешь? — хмурится пилот, подавая голос с койки.
— Нет, — честно признаётся Чимин и трёт голову рукой. — На самом деле, мне очень плохо.
— Может, в лазарет? — Мин хмурится, оглядывая бегло друга на наличие травм.
— Меня там не примут.
— Зато в похоронном бюро очень даже, — ухмыляется Юнги, а вокруг них повисает тишина. — Что? Я сказал что-то не так?
Пак выдавливает из себя улыбку и проходит вглубь комнаты, замечая открытый дневник Юнги, что вновь был исчёркан от страницы к странице, от поля к полю. У парня явные проблемы, но он с ними борется. Пока что успешно. И Чимин просит небеса, чтобы это продолжало оставаться на отметке «успешно». Садясь на кровать Юнги, что находилась в противоположной стороне от Хосока, Чимин немного морщится и слабо начинает:
— Ощущение тревоги настолько сильное, что я буквально только что блевал в туалете, — прикрывая устало глаза, Чимин наконец ощущает на губах едва уловимый вкус желчи.
— Может, отравился? — предполагает пилот, повернув голову в сторону друга.
— Я ничего не ел.
— Конечно! — едва не взрываясь, начинает Юнги. — Поэтому и тошнит!
В такие моменты Мин становится настоящей мамочкой. Либо любящим и заботящимся о своём чаде папой. Смотрит с укором и пытается в карих глазах найти хотя бы каплю стыда, но те постоянно ускользают, нервно обводя пространство. Юнги видит, как товарищ перебирает пальцами тонкую простыню, которой Юнги укрывается уже который месяц, и он просто надеется, что в ней нет никаких вшей до сих пор. Наблюдает, как Чимин трёт своё горло, явно пытаясь избавиться от приступа тошноты.
— Чимин, может…
— Тшш, — внезапно перебивает Хосок и вскакивает на кровати. — Что это?
— Ты о чём? — хмурится Юнги, явно недовольный тем, что его перебили.
Чон прикладывает палец к пухлым губам, прикрывая глаза и хмурясь. Он вслушивается в звенящую тишину: не слышно шума города за открытым окном, нет звуков проходящих за дверью солдат. Это
мёртвая тишина. Её в городе быть не должно. Сейчас не ночь, а самый настоящий день, самый разгар суток, когда каждый боится, что их куда-то отправят. Хотя, по сути, этого нужно бояться постоянно. Чимин внимательно смотрит на Хосока и вслушивается в такую же звенящую тревогой тишину, ощущая намного сильнее и ярче пульс во всех конечностях и местах тела.
Здание содрогается во взрыве. За окном на смотровой площади разгорается огонь с громким звуком разрывающейся петарды.
Юнги смотрит из окна за осыпающейся с выступа смотровой площадью, широко открыв глаза, а к Чимину вновь подступает тошнота.
На город напали.
***
День в дороге, а Тэхён едва разлепляет глаза, хотя уже давно как за полдень. Бакси в ногах мирно лежит, так и не услышав приказа встать, но ей этого и не нужно. Она находит в человеке, к которому её приставили мягкой игрушкой во сне, надежду и искренность. Верит этим эмоциям, которые Тэхён мягкими касаниями по шерсти излучал сквозь дрёму, и верит капитану, своему хозяину.
Бакси поднимает большие тёмные глаза и откидывается на спину, когда Тэхён медленно поднимает голову, сонно вглядываясь в силуэт Чонгука, что сидит перед ним. Внимательно разглядывает контуры и линии, что с каждым мгновением становятся всё чётче. Чонгук наблюдал за Тэхёном неотрывно, следил за едва уловимыми эмоциями, отображающимися на лице и вздрагивал, когда сквозь кошмары парень тихо просил о помощи. Такое слышать не захочет ни один капитан в армии. Только не от своего подчинённого.
— Выспался? — тихо интересуется Чонгук, выпуская изо рта сигаретный дым.
— Да, спасибо, — хрипло отвечает Тэ и тянется за поясницу, доставая флягу и делая один жадный глоток. — Где мы уже?
— Я не знаю эту местность, — качает головой капитан и оглядывается. — Но у нас шикарный водитель, да, Вить?
Ухмыляясь, Чонгук бьёт ладонью по крылу салона, слыша уставший смех мужчины, что обязан был довезти их с капитаном до определённой точки. Оттуда они пойдут сами. Тэхён до сих пор не понимает как и не знает, зачем им собака, но свято верит в свои дедуктивные способности и надеется, что собака, которая была ранее у немецких войск, приведёт их прямо к их цели. Кстати о собаке…
Тэхён медленно опускает взгляд светло-карих глаз и улыбается, когда видит у своих ног развалившуюся Бакси. Она берегла его сон и до сих пор не отошла, словно так и надо. Чонгук не расскажет, что это он отдал команду, а Ким будет мягко надеяться, что собака пришла к нему, как ко второму «любимому человеку».
— Как долго нам ещё ехать? — смотря Чонгуку в глаза, Тэхён вновь видит холод, о который можно порезаться, и слышит сталь в ответе и голосе.
— Я не знаю, — капитан прикрывает глаза, зарываясь пальцами в собственные волосы. Они всё так же уложены пылью, как и раньше.
— А приблизительно?
— Я не знаю, Тэхён, — хмурится Чонгук, явно немного злясь из-за того, что Тэхён не услышал его в первый раз.
— Извини, — моментально отворачивается Ким, чем вызывает усмешку на лице мужчины.
Они едут молча где-то пять минут, а вместо разговоров — звук рычащего мотора и отлетающих из-под массивных шин мелких камней. Тэхён щурится, когда смотрит вверх на хмурое небо, ёрзает на месте из-за затёкшего тела и осознаёт всю плачевность ситуации, когда боль резко отдаёт в шею. Всё-таки заснуть сидя было отвратительной идеей. Больше он этого не повторит. Двух раз хватило. И все два раза в обнимку с СВТ-40, которая помогает ему в эти трудные времена.
Он практически перестал ощущать опасность, следуя за словами Хосока, которые сквозь сон направляли дальше. Он вёл его сквозь собственные страхи и показывал, чего бояться не надо. Заменил отца на войне, пусть и являлся другом. Одно предложение, один диалог наделили Кима той силой, которую он почти утратил в этом мраке и страхе. Услышав свой приговор, Тэхён даже и не думал сперва глотнуть воды и успокоиться — сбежал, словно трус, не оглядываясь. Ощущал на спине взгляд двух пар глаз, что слились воедино. Безжалостные, храбрые и сильные Чон Чонгук и Ким Намджун.
Чимин выбрал правильный пример для себя.
— Я всё хотел спросить… — немного медлит Тэхён, привлекая внимание Чонгука. — А ты…
Договорить не успевает. Его оглушает, как тогда, на опушке леса, когда он сквозь собственное состояние тащил Тэёна под мышками. Оглушило так же сильно, как когда он упал и увидел перед собой оторванную конечность бывшего товарища. Он в бой летел смелой птицей и навсегда останется в памяти товарищей двенадцатого отряда. И лишь через десятки лет имя сотрётся из памяти, но будет выгравировано на памятнике. Уж Тэхён с друзьями постарается.
Но сейчас ему нужно постараться встать. Тело онемело, прибитое к земле. На его щеках осыпалась грязь какими-то непонятными созвездиями, и парень не может раскрыть глаза. Он словно улетел из этого мира и не собирается возвращаться, отчаянно пытаясь остаться в той тьме, в которую погрузилось его сознание. Снова.
Он вновь в этом вакууме — не дышит и не слышит, не двигается и не чувствует. Он стал тряпичной куклой, чей слух разрезает тонким звуком потерянного сигнала телевизора. Его кабель отошёл, он не может ничего перед собой разглядеть, но пытается, старается отчётливо. Не получается. Вновь карабкается и тянется к свету, который застыл над головой треснувшей лампочкой. Его задача — зажечь её как можно сильнее. Он выберется из собственного подсознания в реальный мир.
Тонкий писк нарушается лаем. Громким и жестоким лаем, а после тёплая слюна стекает по загривку на шее. Его отчаянно пытается поднять Бакси, и у неё это удаётся. В мощном теле животного хватает сил встряхнуть дезориентировавшегося Тэхёна, вновь залаять на ухо и наконец заскулить, когда до этого расслабленное лицо Кима начинает морщиться и подавать первые признаки жизни. Он глубоко вдыхает и находит неведомые силы с громким кашлем вынырнуть из-под волны, которой его накрыло, оглушая. Руки немного дрожат, и он оглядывается, расфокусированным взглядом замечая перевёрнутую машину, что загорелась.
Широко раскрыв глаза, Тэхён быстро хватает собаку за ошейник руками, тянет за поводок и, насколько хватает сил, быстро отползает назад, смотря, как после красного пламени начинает идти чёрный дым. В его светло-карих глазах бессознательный Виктор в перевёрнутой машине, а руки и ноги ничего не могут сделать. Он без сознания, не умер — видит по дёргающемуся пальцу. Секунда промедления, а после рывок в сторону машины.
— Тэхён, нет! — Чонгук хватает ледяными пальцами за локоть и дёргает на себя, вследствие и Бакси.
Ким падает в руки капитана, слышит скулёж дёргаемой в разные стороны собаки и наконец видит взрыв. Перед ним следует тонкий звук и аромат утечки газа. Он расплывающимся по воздуху призраком влечёт к себе и даёт последний шанс, но Чонгук уже развернулся. Им нужно бежать. А Тэхён наблюдает, как Виктор вместе с машиной становится пеплом и кровью.
—
К звёздам, — шепчет тихо, широко открытыми глазами наблюдая за всем в замедленной съёмке.
А после приходит в себя и разворачивается, когда ноги заплетаются. Когда Чонгук тянет за собой, пытается поспеть. Они под собственными ногами ощущают нажимаемые кнопки мин, по бокам разносятся выстрелы, но они втроём бегут меж них, сжимая челюсти, поводок до предела. Бакси кометой бежит рядом, Чонгук придерживает Тэхёна за руку, но тот не отстаёт. Он много смертей повидал, ещё две не должны оказаться в его списке.
Слышит немецкие вскрики за спиной, ощущает буквально, как по пяткам пытаются стрелять — хотят взять живыми, но дёргается, перехватывает руку Чонгука и ускоряется. Насколько может тело, насколько способен человек. Бежит и чувствует, как бок колет невыносимо, страшно до одури, он свою винтовку на груди не ощущает, но бежит. Не имеет права на ошибку.
Тут всё или ничего.
На войне только так.
Он слышит лай Бакси — она предупреждает об опасности, и Чонгук дёргает Тэхёна в бок. Несётся сквозь листву, ветки и кусты. Они режут открытые участки тела, ранят лицо и заставляют кровь маленькими каплями выходить из ранок, заставляя щипать кожу от грязи. Щёки, что были все в пыли, у Тэхёна безбожно покраснели — ему дико хочется орать от страха, но этот же липкий страх засел в его груди, где он воздух задержал. И на этом воздухе, словно на топливе, бежит, пока есть силы. Прикрывает лицо от очередных веток и лоз, нагибается под особо толстыми и перепрыгивает через корни, едва не заплетаясь в собственных руках.
Свисты пуль, словно музыка, и громкие мольбы в голове, лишь бы их не достали.
Он был лишь в окопах. Отстреливался, зная, что не является мишенью настолько открытой. А теперь, среди чащи леса, где за каждым деревом тебя могут пырнуть, а позади слышатся громкие выкрики и взрывы — становится страшно до одури. До не слушающихся ног, дрожащих рук и всё таких же… цепких глаз.
— Осторожно! — вскрикивает внезапно Чонгук, дёргая Кима на себя. Бакси едва успевает затормозить.
Перед ними обрыв, внизу — бушующая река и неизвестно сколько метров до дна.
Сердце готово выпрыгнуть из груди, руки потеют, а голова мгновенно оборачивается: он видит, как сквозь тёмный лес на них наставили оружия с прицелами и фонариками. Оба солдата морщатся, всматриваются в этот яркий свет, который окружил их в темноте со всех боков, и не знают, что делать. Бакси утробно рычит, скалится, показывает зубы, но это не поможет. У них автоматы, у них количество, у них гранаты и неведомо какой запас боеприпасов.
Тэхён испуганно смотрит вперёд, бегает взглядом от одного фонаря к другому, сглатывает подступившие рыдания и бросает всё. Бросает все страхи, учения, что проходил, и всё, что было до этого. У него есть сейчас, никакого «вчера» и «завтра». Это же самое «завтра» может
не наступить. Они хотят взять их в плен — это заведомо смерть. Ничего не расскажут под страшными пытками, под болью и унижением. У Тэхёна в глазах огонь разгорается, раздуваемый ветром. Пожар, самая настоящая катастрофа.
Крохотные секунды, как они замерли, кажутся минутами, вечностью, после которой их подстрелят по ногам, чтобы не сбежали. Центровые два фонарика медленно опускаются вниз, собираются выстрелить, — Тэхён своим нутром чувствует, как указательные пальцы мягко надавливают на курок. Щелчок в голове, рывок в руках и вскрик из груди. Похоже на смерть, но шатен выбрал ей альтернативу:
— Чонгук! — хватает за руку, тянет на себя.
И свистит, как только может. Бакси прыгает за ними.
Тэхён жмётся к капитану, зажмурив глаза, и последнее, что он ощущает, как больно бьётся спиной о воду.
