***
Липкий холод лизал кожу, заставлял рефлекторно дёргаться кончики пальцев. Грудь жгло, живот словно пронизывало тонкой ниткой. Будто какой-то садист тянул её назад, а после вгонял, продевая иголкой сквозь кожу. Шил на парне «второй слой» и не позволял очнуться. Тэхён больше не видел ни единой светлой точки в том омуте, в котором оказался. Он видел лишь собственную боль, ощущал её по миллиметру каждой клеткой своего бессознательного, слабого организма. Он кричит сквозь эту пелену и матерится, так громко, насколько может. Бьёт слабыми руками по выстроенным самолично стенам, раздирает пальцы в кровь о каждый вложенный им самим кирпич, ломает отросшие ноготки. Кровь стекает маленькими каплями по фалангам и останавливается на мозолях. Тэхён не может пробиться, но пытается вновь и вновь. Бьёт ногой и ощущает сильную боль в животе, бьёт руками — в груди. Он должен помочь себе, должен помочь Чонгуку, должен помочь друзьям и не подвести никого. Он должен выжить. Поэтому борется сам с собой, как тогда, в самом начале. Борется маленьким ребёнком против хладнокровного себя. Только ребёнок вырос. Нет, ему не прибавилось несколько лет, плечи не стали шире, а высокие белые носки он не заменил на короткие чёрные. Он просто встал с той земли, к которой оказался прибит. Смотрит этими светлыми и ясными детскими глазами цвета плодов ореха прямо в дуло Спасительницы. Тэхён в реальном мире ощущает её на своей груди, как она давит и просит вернуться, потому что недоиспользовал. Сколько крови он пролил, чтобы спасти себя? Сколько людей упало на колени перед ним, словно перед ангелом смерти, когда он боролся за жизнь своих собратьев. Не бросил всех, не оставил, не слетел с катушек, став, как сказал Хосок, самым. Тэхён всё ещё человечный. Живой организм, который может дышать, ходить, говорить и радоваться, испытывать эмоции. Полный спектр, который там, за стеной. Поэтому он её рушит. Разгоняется маленьким грязным ребёнком и идёт на рожон, не переставая жмурить глаза. Вспышка боли пронизывает тело вновь, по стене — ни единой трещины не пробежало. Вставать и падать, падать и вставать. Тэхён раздирает маленьким ребёнком себе колени в кровь, по ним ощутимо бегут капли и греют дрожащие ноги, оплетают неизвестным никому рисунком ледяную кожу. Словно по до сих пор гоняющим кровь венам течёт пожар, который в светло-карих глазах загорелся в тот момент, когда либо всё, либо ничего. Поэтому либо он сейчас сломает эту чёртову преграду, которая его в мир не пускает, либо умрёт среди темноты и пустоты, глухоты и духоты, которая лёгкие жжёт огнём. Ким чувствует себя отвратительно: дышать невозможно — слышно лишь бульканье воды, идти невозможно — руки онемели. Но он всё ещё может издавать те самые ужасные звуки, которые люди из себя выталкивают вместе с кровью, что залила горло. Поэтому он борется за жизнь, не позволяя смерти взять своё. Даже если сил нет, он всё равно пытается встать. Не может, но чертовски хочет пробить этот барьер, и вот, очередной раз ударив о стену ноющим худым плечом, Тэхён видит маленькую паутину из трещин. Они ползут, словно самые страшные насекомые, по кирпичам и слезам, которыми этот стройматериал был уложен. Бегут к замку, который Тэхён хочет открыть и наконец пробиться к свету. Ему надоело в темноте, за стенами, одному. Надоело кричать в пустоту, слушать её и продолжать с ней разговаривать, словно самим с собой. Ему нужно туда, — на волю, — птицей к Чонгуку. Потому что капитан без сознания. Тэхён знает. Молотит маленькими детскими руками по стене и пинает вновь ногой — вновь яркая вспышка боли по животу, и Тэхён кричит, заливая своё лицо слезами. Не проиграет, нет-нет. Только не так. Только не утопленником. О нём не будут помнить, — ему и не надо, — его голос не будут слышать, его не будут брать в пример, с ним не будут смеяться. Он не хочет умирать вот так. Никто не хочет. Самые ясные и светлые люди умирают так просто, словно тяжёлым предметом по голове, словно глупым словом сердце напополам. Бьёт и бьёт, бьёт и бьёт, кричит и кричит, кричит и кричит. Рассекает себе костяшки и в груду кирпичей вновь летит, разгоняясь, как только может. Ломает себе кости, проламывает голову и падает в труху, на свет, хватая ртом пыль и тот спёртый воздух, в котором он оказался. Он бьётся с ним, пытается найти каплю кислорода, которая ему жизненно необходима. Разгребает сломанными пальцами труху из камней и шипит от боли. Она по животу проходит молнией и пронзает насквозь. Тэхён закатывает маленьким мальчиком глаза и перестаёт кричать, особенно сильно боль ударяет в голову. И он лишь падает тряпичной куклой, так легко сдавшись в плен собственного тела. Падает головой о кирпичи — тонкие струйки кровь бегут по ним и затекают в уши и рот. Тэхён не слышит, не видит и перестаёт чувствовать. Отпускает сломанными пальцами всё то, за что он пытался держаться в этом мире. И тихо, мирно засыпает. Пока вода грубыми толчками с кашлем не начинает выходить из него. Он раскрывает глаза слишком резко, широко и сразу же морщится, подрываясь и переворачиваясь на болезненно занывший бок. Жмёт одну руку к промокшей, — водой и кровью, — насквозь форме, а другую — к горлу, которое рвёт болезненными импульсами. Тэхён кашляет с надрывом, сплёвывая на землю вперемешку с песком и какими-то редкими россыпями травы воду. Глубоко вдыхает через раз, пытается унять пожар в груди, но ничего не получается. Мозг не соображает, руки пригвоздились к телу. В светло-карих глазах вода и песок кажутся одним целым — всё плывёт, словно в каком-то странном эффекте чёрно-белого фильма. Его ведёт, он не ощущает себя в мире. Пространство искажается галлюцинацией, руки становятся кривыми в глазах, но одно Тэхён видит так точно, насколько может позволить его воспалённый мозг. Пятно собственной крови на руке, которая была прижата к животу. С его шеи свисает оружейный ремень винтовки, которая лежит вся в земле и песке, мокрая под дрожащим от холода телом. К Тэхёну эмоции возвращаются чертовски медленно, поочерёдно. Сперва лютый холод лишь постукивал о голову, а теперь бьёт крупной дрожью по телу. Руки не слушаются, но после секундного перерыва сознания, Тэхён уже может сжимать свои плечи, пытаясь согреться. Шатен долго не может ощутит запах, но когда наконец вдыхает, ясно понимает — их течением занесло в болото, затеряло среди камышей и грязной воды и прибило к берегу. Их. Резкий разворот, и он встречается с продолговатой мордой собаки, которая отчаянно тихо скулит, утыкается носом в землю, роет её лапами. Тэхён понимает, что до сих пор ничего не слышит — вода глушит, оставаясь в ушах. Он не слышал даже собственных отвратительных звуков отхаркивания и выблёвывания воды, но теперь, когда позади мокрой, вздыбленной шерсти начал вырисовываться силуэт капитана, Тэхён наконец слышит… Слышит это сперва тихо, а после этот звук нарастает, нарастает и нарастает где-то в груди болезненным нарывом. Наконец, выходит изнутри: — Чонгук! — громко, эхом отдавая меж тихих крон и срывая птиц с веток, Тэхён вскрикивает из-за собственного страха. Он дрожит, не может нормально встать, поэтому соскальзывает по мокрой земле, пытается доползти к Чонгуку, который был в нескольких сантиметрах от него. Но для Тэхёна это расстояние в километры, в несосчитываемые метры между ними, размером с реку, с море, с океан страха и пелены дрожи в глазах. Тэхён хватается одной окровавленной, а второй дрожащей и мокрой рукой за плечи капитана, пытаясь перевернуть его с бока на спину, дрожит весь, умирает от боли, что пульсирующими толчками выталкивает кровь из открывшейся раны. Тэхён дышит через раз, между ними думает, что делать. Брюнет бледный, мокрый и… не дышит. Просто не дышит. Тэхён долго смотрит на невздымающуюся грудь, пытается уловить дуновение ледяного ветерка, когда приближается головой к его лицу и наклоняет её. Ничего. Словно Чонгук мёртв. Испуг детской истерикой бьёт в голову, отдаёт в виски и в сжатые до боли челюсти. Он не может, не так легко. Трясёт Чонгука за плечи, пытается разлепить собственные губы, чтобы что-то сказать, но выходит только жалкий крик. Тэхён дрожит всем телом и на секунду сгибается, болезненно выстанывая, насколько у него хватает сил из-за судороги, что несокрушимой хваткой уцепилась в пальцы на ногах. — Чонгук… — хрип вырывается из груди, а в голове Тэхёна он звучит самой яркой вспышкой. Сбивает с ног. — Чонгук… «Чонгук», — это всё, что может повторять Тэхён. Он не замолкает, не откашливается, а лишь морщится и пытается глубоко вдохнуть, набрать себе побольше сил. Сжимает силы и хрипит, насколько хватает сил, постоянно повторяя одно и то же имя. Чонгук, Чонгук, Чонгук… Тэхён дрожит всем телом, когда сквозь боль, напрягаясь, распахивает слой за слоем мокрую одежду, выравнивая быстро тело капитана на мокрой земле и откидывая его голову. Он никогда этого не делал, но всегда знал, как. Всегда про себя это проговаривал, когда было скучно. Он поэтапно алгоритм СЛР знает, выучил, словно мантру, и сейчас, сложив дрожащие руки в замок на крепкой груди капитана, выдыхает. Нависнув над ним тенью, он продолжает хрипеть имя брюнета, стараясь не слететь со счёта в голове. Рывки, которые могут спасти жизнь. Жизнь, которая сейчас в руках Тэхёна. Перед светло-карими глазами всё вновь расплывается. Крови выходит слишком много из открывшейся раны, но Тэхён продолжает нажимать. Продолжает досчитывать то, что у него цифрами на корке сознания выбито. Он может перестараться, сломать из-за дрожи рёбра, но ему это лишь кажется. Сил у него на подобное не хватит. Метается от груди к лицу и зажимает нос, припадая губами к губам. Сухими к мокрым, ощущает свои ранки и мягкость чужих уст. Вдыхает свой кислород в чужой организм, кричит про себя, умоляет открыть глаза. Ничего. Отстраняется и пробует снова, надавливая замком из рук на раненную многими битвами грудную клетку. Но все шрамы стираются, каждый порез Тэхёна не интересует. Он смотрит на собственные руки, отбивая барабанной дробью у себя в ушах счёт, и пытается. Пытается и пытается. Компрессии с каждым разом выходят всё слабее — его тело чересчур ранено, невозможно устало, но он продолжает. Тридцать ударов по сердцу — два вдоха. Тридцать — два. Нажатие — вдох. Тэхён плачет, тело неистово дрожит, и он умоляет грёбаную судорогу исчезнуть с лица Земли, шипя сквозь зубы маты и моля небеса о пощаде капитана. Ким привык молиться за эти месяцы, привык находиться на тонкой грани между жизнью и смертью. Умирать морально вошло в планы на день, а выживать и биться за свою жизнь — стало роднее рук и ног. Чонгук перед ним продолжает лежать недышащим человеком, а Тэхён хрипло кричит, зовя по имени. Он надеется и рассчитывает, что это выхватит капитана из лап смерти, заберёт из пасти дикого животного, что готово вот-вот сцепить свои челюсти и размозжить внутренности. Тэхёну страшно, словно тому самому маленькому ребёнку, и он отчётливо слышит тихое скуление за своей спиной, но не оборачивается — нет времени. Снова компрессии, вновь два вдоха. Он устал, голова нещадно кружится, руки немеют от холода и перенапряжения, словно под толщей воды, он хватался не за капитана, а за всевозможные предметы, пытаясь удержать два больших мужских тела и одну собаку разом, при этом барахтаясь среди волн и погибая изнутри. Тэхён громко воет сквозь плач, но не останавливается. Внутренняя надежда его не покидает. К слову, она умирает последней. — Давай, давай, — тихо шепчет сухими губами Тэхён, вновь припадая ими к чужим. Два вдоха, и вновь по кругу. Он не выдерживает. Его содранные от вечных скитаний по земле пальцы соскальзывают с мокрой из-за тэхёновых рук груди. Но Тэхён возвращается и с хрипом плачет, начинает медленно впадать в истерику, ощущая, как Бакси никуда не может себя деть, не может стряхнуть с шерсти остатки воды и разбросать мокрыми каплями по болотному берегу, окропив и бледное лицо капитана. Сколько они так провалялись? Каким образом Тэхён выжил и сколько ещё времени он будет бороться со своей усталостью, потому что руки не слушают — он буквально падает лицом в грудь капитану, не переставая шептать его имя. — Давай, Чонгук, — хрипит, вновь начиная сначала. — Я не позволю… Нет, ты не можешь умереть. Вновь губы к губам, Тэхён практически ощущает вкус водорослей и пропитавшейся их запахом воды на нежной коже. Слёзы смешиваются с холодным потом, что каплями стекает по вискам и щекам, встречаясь на подбородке. Эта холодная смесь капает непонятным рисунком на исцарапанную грудь, когда Тэхён возвращается. Сколько раз он так проделал? Четыре? Пять? Восемнадцать? Ким не знает. Не считал и собираться это делать не хотел. Он хотел лишь запустить организм Чонгука, услышать сердцебиение, ощутить в руках тёплую кожу и почувствовать своей грудной клеткой вздымающуюся грудь капитана. Проблема в том, что Чонгук по-прежнему не дышит, а Тэхён перестаёт. Он практически весь свой кислород отдал ему. Голова нещадно кружится, но он вновь передаёт воздух между ними, перекатывает его на губах и держится дрожащими пальцами за холодные скулы брюнета. Продолжает шептать и звать в надежде, что тот откликнется, но вместо тысячи слов, которые мог произнести Чонгук, Тэхён вдыхает вместе с воздухом воду, которой брюнет начинает плеваться, выныривая из океана тревоги, в который его кинули. Чонгук помнил лишь зажмуренное лицо перед сильным ударом об воду. Помнил, как отчаянно пытался перевернуть их и принять удар на себя, но солдат не позволил. Упал, словно ангел с неба. Его белоснежные крылья с мягкими перьями были забрызганы кровью убитых им же врагов. Настоящий ангел смерти, как думал Чонгук, пока находился в отключке. Наблюдал за хрипящим и стонущим от боли парнем, чьё лицо окрасила алая жидкость, чьи пальцы были стёрты, а крылья выдернуты с корнями. Разбившийся о землю ангел плакал и звал его, словно молил о помощи. Он прорывался сквозь тернии, в которых запутался, сквозь бессилие и камыши, в которых заблудился. Протягивал руки, пытаясь собрать осыпавшиеся при падении белоснежные перья, но коснувшись пыли и земли, они стали грязными, абсолютно неподходящие ангелу. Он кашляет, привстаёт на локтях и харкается булькающей водой, всё выплёвывая под себя. Ему дурно, плохо, и к тому же, чертовски ноет буквально всё тело. От рук и до ног его прошибают сотни импульсов боли, сравнимые лишь с той, с какой изнывал Тэхён в его видениях. Чонгук приходит в себя быстро: видит Бакси, которая огромными тёмными глазами смотрит на него и тихо скулит, уже больше от радости, нежели верных переживаний; видит мягко прибивающую к земляному берегу грязную воду; оглядывается вокруг и замечает кусты, деревья, тёмную даль среди чаще деревьев. — Вытащила меня? Умница, — хрипло тянет Чонгук и касается дрожащими пальцами шерсти собаки. Бакси радостно лает. Он кашляет вновь, сплёвывая в сторону остатки воды и неприятного послевкусия, а после вздрагивает, когда до его сознания доходит отчаянное рыдание. Настоящая боль, что способна наэлектризовать воздух. Даже проведя по нему рукой, можно легко обжечься. На секунду капитан думает, что до сих пор спит. Что он плывёт в своём сознании и слышит этот вой подбитого животного, который молит о помощи, но крупно ошибается, когда промаргивается и вглядывается в темноту, где под скрывающими всё ветками кустарников зажался Тэхён. Он обхватил свои колени, дрожа не меньше самого Чонгука, и громко плачет, разрезая тишину раскалившейся в его глазах сталью, что отбивалась в тёмных омутах Чона. Капитан смотрит, с замиранием отмечает алые щёки, судорогу по всему телу и мокрые, спутавшиеся на лбу и висках волосы, что топорщатся во все стороны. Тэхён плачет навзрыд, запрокидывая голову и морща нос, зажмуривая глаза и заламывая брови «домиком». Он ощущает лёгкое облегчение в скатывающихся по щекам слезах, в побелевших костяшках, что ухватились в собственные плечи. Чонгук делает осторожное движение навстречу загнанному ребёнку, но тело не слушается — слабеет, не держит, поэтому капитану приходится на коленях карабкаться к парню. Тэхён, кажется, с ума сходит от того чувства, что грудь разрывает на кусочки. От того монстра, который его с потрохами сожрал и выплюнул, словно невкусный ужин. Тэхён в истерике бьётся внутри, легко дрожа снаружи. Второй раз уже он боялся не увидеть капитана. Второй раз умирает то ли от облегчения, то ли от послевкусия дикого ужаса, что прилип паразитом на корке подсознания. Он бы сам себе не простил, если бы Чонгук не очнулся. Лёг бы с ним рядом и от вечного холода заснул. Тэхён дрожащими длинными пальцами зарывается в спутанные волосы и крепко их сжимает, носом ведя по холодному запястью и едва ощущая себя в пространстве. Вода словно до сих пор находится в лёгких и бьёт по подсознанию, не позволяя успокоиться. Тэхён всхлипывает, ему не хватает воздуха, и тот судорожного его тянет носом, искажая ранее квадратную улыбку в чём-то страшном. В непонятной гримасе облегчения и тупой боли, что в затылке, в сердце и в пронизывающем от холода боку. Тэхён одной рукой крепко зажимает ткань, боится глянуть вниз и увидеть под собой медленно расползающееся пятно его кончины. Чонгук подползает ближе, а Тэхён жмурится, будто не верит. Он думает, что это очередной монстр из его кошмаров, что он сейчас парня съест и не пожалеет сперва перед этим полакомиться его друзьями, родными, Милой, что читает отправленный ответ Кима. Шатен светло-карие глаза зажмуривает плотно и обещает себе не открывать их, пока не наступит ясный день и вместо свиста пуль он не услышит мягкую мелодию любимого саксофона или игру Чимина на гитаре. Да, это всё сон. Он очнётся в комнате, что делит с Юнги в затхлой деревушке, где каждый друг друга знает и на каждый праздник все общаются и льют вина реками. В которых Тэхён путается и пугается страшной стихии. — Тэхён… — хрипло начинает Чон, а солдата пронизывает яркой вспышкой страха. Он замирает. — Твоя рана… Он знает. Знает, что его рана очень сильно сейчас может им помешать в исполнении задания, в передвижении. Тэхён вновь станет обузой Чонгуку. Шатен помнит, как самые страшные мысли о том, как сильно мешал капитану, закидывал в дальние углы тёмного сознания. Теперь же они вспыхнули перед глазами намного ярче, нежели было в первый раз. Теперь Чонгук хрипло говорит об этой травме, которая им помешает. Так думает Тэхён. — Нужно… — Чонгук сплёвывает воду и кашляет. — Нужно остановить кровь, Тэхён. Тянет дрожащие пальцы к разбившемуся практически насмерть ребёнку и пытается дотянуться, раз не смог сделать этого в своём сне. Брюнет сам себе не позволит, как во сне, оплошать, не достать цель, что буквально в метре от него. Тэхён в реальной жизни никакой не ангел, но то, что из него его крылья вырвали и заставили сражаться — правда. Чонгук это по стекающим горьким слезам понимает, по дрожи по коже и боли по телу. Тэхён свой бок зажимает отчаянно, надеясь, что поможет, но вместо этого алая жидкость начинает сочиться сквозь пальцы, течёт по запястью. Тэхён дёргается, когда приоткрывает один глаз и хрипло вскрикивает: — Не трогай! — вжимаясь спиной в дерево, истошно хрипит Ким. Бакси тихо скулит, наблюдая за хозяином и Тэхёном. Ощущает собачьей шкурой, как больно одному и как отчаянно тянется за первым второй. Овчарка хвост поджала и опустила уши, потому что от этих хрипов ей самой становится дурно. Она воды наглоталась не меньше, но ни капли не обращает внимания на собственную животную усталость, — тащить два тела к берегу не так уж легко, — вместо своего отдыха Бакси по-собачьи умоляет людей прекратить. Не ранить друг друга. Чонгук не слушает, подползает ближе, и только когда дует лёгкий вечерний ветер, ощущает сильнейший холод на груди. Его форма распахнута, насколько позволяют ткани, и Чон осознаёт буквально сразу, что Тэхён его спасал. В долгу он не останется, особенно когда парень перед ним так сильно испугался, что не поможет. Не помогут его отчаянные вздохи, его хриплый зов и его уставшие руки, одна из которых оставила кровавый отпечаток прямо под сердцем — ближе к левой лопатке, если со спины. — Тэхён, посмотри на меня, — голос Чонгука становится уверенней. — Тэхён. Зовёт по имени, как это делал сам шатен. Пытается достучаться до воспалённого сознания и обратить на себя внимание, когда касается грязными пальцами холодной щеки. Ловит перепуганный и уставший взгляд светло-карих глаз. И… улыбается. Насколько позволяют силы, боли по телу и истошные вопли от мигрени внутри. Насколько хватает эмоций и потрёпанных чувств, заложенных в нём. Он этой улыбкой пытается Тэхёна достать из тех самых лап, из которых парень сам капитана вытягивал, вырывая собственные руки с корнями. Собственные крылья. — Нам нужно согреться, — тихо продолжает Чонгук, боясь упустить концентрацию напарника. — И остановить твою кровь, понятно? Тэхён загнанным зверем кивает пару раз, но слёзы не останавливаются. Тельце юноши не готово к таким испытаниям, он своего взгляда не может ниже опустить либо вообще отвести, потому что если потеряет эти тёмные, чёрные глаза из своего вида — просто умрёт. Он за этим холодом бежал, в зубах неся факел, зажжённый собственным огнём; он в этом льде кутался, потому что от войны жар прилип к щекам и телу. Теперь он об этот мороз режет покрасневшие от усердствия щёки и широковатый нос с родинкой на конце. Он в этом морозе хотя бы что-то чувствует, кроме страха и агонии. Он сквозь снег собственный силуэт видит… либо же Чонгука. Но даже так Тэхён себя ощущает, словно в тёплых краях, пусть и в ледяных руках. Сильные руки капитана прижимают к себе, когда Ким в очередном приступе боли падает на него, жмурится и плачет. Так громко, насколько хватает сил. А хватает их лишь на жалкие хрипы и тихие стоны. На большее нет ресурсов, нет желания и времени. Оно медленно сквозь пальцы кровью выходит, оседая тёмными каплями на почве. Тэхён готов был умереть секунду назад, но его вновь возродила чья-то жизнь. Он в тёмных глазах вновь увидел успокоение, а в ледяных чонгуковых руках — свой сон. Чонгук прижимает к себе Тэхёна, словно секунду назад он и не должен был умереть вовсе. Более того, Тэхён бы ему не позволил.***
Бакси тихо хлопала по сырой земле пушистым из-за высохшей воды хвостом. Этот звук словно тиканье настенных часов дома — успокаивал и умиротворял, не разрешая забыться в пучинах собственного сознания, где существуют лишь мрак без единого проблеска света. Тэхёнова душа покрылась трещинами, его стена рухнула, а изломанный мальчик едва очнулся, как сразу же оказался закутан в приятный холод. Не тот, что заливал его лёгкие водой, не тот, что страхом в дрожащих руках, а тот, что мягко по телу, начиная с плеч и спины, на которые был накинут мокрый китель капитана. Хоть что-то. Они пытались сушить одежду на разожжённом костре, но Чонгук строго запретил Тэхёну снимать одежду. Сказал лишь потуже затянуть ткани на животе армейским поясом с крупной пряжкой. Чонгук тяжело вздыхал, когда тонкой палкой, которая и сама могла загореться в любой момент, помешивал тлеющий в искрах хворост. Капитан дрожал, но практически не подавал недовольства — его можно было отследить лишь цепким взглядом, прикованным к жилистым рукам, которые сжимались непроизвольно в кулаки. И Тэхён видел, крепко прижавшись спиной к излучающей тепло немецкой овчарке, следя за каждым движением Чонгука. Пока они отхаркивались водой и успокаивались от внутренней дрожи, Тэхён заметил небольшую дорожку, что вела вглубь леса, но капитан вновь пресёк любые попытки действовать сейчас, пока на животе Тэхёна нет ни единого живого места. — Иди сюда, — Чонгук не разворачивается, чтобы позвать Тэхёна. Лишь сосредоточенно смотрит на огонь. Правда в том, что он пытается найти что-либо, что поможет ему не смотреть в глаза Кима. Но даже в огне находит искры, плещущие дикими волнами на светло-карих радужках. Тэхён аккуратно подползает, обнимая себя за плечи одной рукой, а второй зажимая бок. Ему больно двигаться, но тепло собаки помогает держаться на плаву. Жар собачьего тела, чья температура незначительно, но гораздо выше человеческой, грел спину, и Тэхён неосознанно расслаблялся, вытягивая всё это время губы в трубочку и пытаясь научиться свистеть. Возможно, с ним сыграл тогда страх, и у него получилось, но теперь эти жалкие попытки выглядели, как способ отвлечься от холодной боли в районе печени. Огонь приятным теплом расползался по коже вытянутых длинных ладоней. Изящные пальцы, что однажды натягивали нежную кожу, теперь были истерзаны на полигоне и стрелковых площадках. Спасительница, которая была откинута, когда Тэхён ринулся спасать Чонгука от водяной смерти, натёрла на руках собственные метки, которые заживут явно не скоро. Однако именно благодаря им Ким не забывает, зачем вообще сюда пришёл. Даже думает порой, что глядя на собственные шрамы, другие солдаты видят свой долгий и трудный жизненный путь и именно благодаря ним не останавливаются. — Нам нужно возвращаться, — тихо говорит Чонгук, задумчиво смотря на потрескивающие ветки. — В штаб? — слабо тянет Тэхён. Чонгук на мгновение смотрит на солдата: его лицо стало бледнее, губы суше, а во взгляде никакой радости, пусть и пожар с того момента, как они упали в бушующую реку, не прекращался. Перед Чонгуком сейчас сидит не просто его подчинённый, а Ким Тэхён, с которым он уже вторую вылазку осуществляет и уже второй раз они друг друга от бед, уготовленных миром, спасают. Чонгук тяжело вздыхает, не отвечая на вопрос, и смотрит на свои штаны. Не задумываясь, хватается одной рукой за манжет форменных брючин, а второй за противоположную сторону, под непонимающий взгляд светло-карих глаз разрезая тишину треском болотной ткани. Чонгук морщится из-за неприятного щекочущего ощущения вылезших ниток на коже ног, но без промедления тянет ещё, пока Тэхён своими длинными пальцами не окольцовывает чонгуково запястье. Ким смотрит своими большими глазами в тёмные омуты и пытается найти ответы на свои вопросы, но вместо этого выдыхает тихое: — Не надо, Чонгук… — Тэхён, убери руку, — тихо просит тот. Парень не слушается. — Ты сейчас кровью стечёшь, идиот. Капитан злится, поэтому ворчит, и это действует на подчинённого должным образом, и Ким одёргивает руку, сглатывая ком вязкой слюны, что никак с языка не исчезала. Тэхён внимательно следит, как Чон отрывает лоскут от штанов полностью, обрекая себя на вечную дрожь, а после следит за взглядом тёмных глаз, которые смотрели на его живот. Ким всё так же боялся убрать кровавую руку с живота, но тихого «Снимай футболку» не мог не послушаться. Дрожащими руками он стянул с себя ткань и поморщился, когда она мокрым слоем слезла с медовой кожи. Тэхёну хотелось прикрыться, но под пристальным взглядом капитана тот просто замер и прирос к земле, не в состоянии что-либо сделать. Ему хотелось лишь, чтобы боль закончилась, чтобы чёрная полоса его жизни оборвалась и наступила долгожданная белая. Чтобы кровь запеклась на его щеках, а раны срослись. Пусть даже очередным шрамом — он будет напоминать солдату о своих кошмарах, делать сильнее. Но вместо этого Тэхён прикрывает глаза, не желая наблюдать за тем, как Чонгук оглядывает его тело, смотрит на медовую кожу и обведённую, словно мишень, алой кровью рану. Чонгук скользит взглядом от одного синяка к другому, от родинке к родинке, но руки тянет к ранению. Тканью своих штанов перевязывает, пытается забрать жалким куском военной формы всю боль и бледность, что переживает Тэхён. Он из своей головы не может выкинуть те белоснежные крылья, на перьях которых застыли алые капли. Не может, сколько бы не жмурился, сколько бы не просил самого себя забыть. Их на берег прибило волнами, а из воды достала собака, и Чонгук лишь рад искренне, что все трое живы, а вода их успокаивает лишь звуком, а не вечным сном. — Не сильно затянул? — из-под лба Чонгук наблюдает за эмоциями на лице солдата, но ощущает лишь, как ткань медленно слабеет в его жилистых руках, ведь Ким, кажется, впервые вдохнул за последнее время. — Так нормально, — соглашается Тэхён, и капитан быстро перевязывает, затягивая ткань. Наблюдая друг за другом, эти двое создают резонанс в природе: холодное с тёплым не существует. Взаимоуничтожая друг друга, эти два аспекта никак не могут ужиться. Именно поэтому юг на противоположной стороне от севера. Именно поэтому хладнокровные и теплокровные создания не живут плечом к плечу, не связываются и не взаимодействуют. Вместо тысячи слов о «Противоположности притягиваются» лишь бесконечные войны горячего с холодным, метели и жаркого солнца. Одно растапливает снега на вершинах гор, а второе ледяной водой тушит пожары. Несопоставимые вещи внезапно сошлись, словно звёзды на ночном небе. Тэхён — пожар с привкусом крови. Чонгук — лёд, обозначающий смерть. В них слишком много разного и лишь одно одинаковое. Они живые существа, у которых бьются сильные сердца. На их руках набиты мозолями поцелуи смерти, она их пытается достать и ухватиться посильнее, вырывая внутренности. Но даже так огонь разогревает снег, а холод обволакивает спокойствием неукротимый жар средь ночи. Успокаивает лихорадку, пока тепло растапливает вечную мерзлоту. Тэхён наблюдает за взглядом чёрных, словно смол, глаз, заведомо зная, что его теплее в сотни раз. Они — цветом цветущего каштана под солнцем, у Чонгука же — ледяное тихое озеро. В тихих наставлениях Ким путается, но рвётся дальше, вслед за спокойным и тихим, словно гепард, Чонгуком. Капитан поднимает взгляд и смотрит в ответ на солдата, тихо выдыхая: «Ещё немного посидим». Укутывает вновь своим холодом, а Тэхён его, пусть и принимает, но запрещает тому коснуться своей бронзовой кожи, натягивая влажную футболку на тело. Чонгук и Тэхён — история о медали с двумя сторонами. Так и называют гармонию в природе.***
— Учись-учись, — Чонгук вырывает Тэхёна из собственных мыслей, отодвигая холодной рукой лезущие в лицо ветки деревьев. Оружие они прижимают к груди, постоянно держа на готове. Капитан дал точный приказ — направляться обратно в штаб, сколько бы времени это ни заняло, ведь идти туда, непонятно куда — самая глупая затея, которая может прийти в период войны. На машине они ехали день, но объезжали всевозможные места, что были небезопасны. Сейчас же оба идут тихо, насколько это возможно в их положении, собираясь пройти напролом. Всё это время, устало оборачиваясь, Чонгук поглядывал на не оставляющего свои попытки научиться нормально свистеть Тэхёна. На его полуприкрытые глаза, в которых читалась усталость и неприятная боль от открывшейся раны, на его сморщенный нос — глупая привычка, когда что-то не получалось. — У меня почти вышло, — тихо отвечает бледный Ким. Идя всю ночь через тернии, Тэхён ощущает, как в пустом желудке начинают завывать свою оду киты. От этого становилось грустно, ведь если их не забрала на дно река, оставив в жидком болоте и глине разлагающимися телами, то точно повалит на землю голод, который сперва будет долго держать их обоих в сознании, а потом медленно поедать: щёки быстро впадут, очерчивая гладкие скулы; руки станут тощими, как и ноги; а о рёбра и выступающие позвонки можно будет порезаться. — Кажется, Бакси на это плевать, — ухмыляется Чонгук. Он до последнего держит на лице маску сильного капитана. Того, кто поведёт своими холодными руками в бой, пусть ногу кусает ледяной ветер и шипы с веток; пусть на голых плечах, без кителя, — он его отдал Тэхёну, — уже прошло три табуна мурашек, но Чон продолжает держаться. Не хочет показаться своему подчинённому слабым, бесхарактерным, держит это в себе и слабо поглядывает на блестящий браслет, что тонкой стальной змеёй окольцевал запястье. Брюнет не поворачиваясь, продолжает: — Уже думал, что будешь делать после войны? — оглядываясь по бокам, тихо спрашивает Чон. — Эм… — Тэхён кутается в плотную ткань кителя, второй рукой прижимая к себе винтовку. — Мы с ребятами хотели уехать куда-то заграницу. — Заграницу? — Чонгук улыбается едва видно. — Вы вчетвером как не разлей вода. Особенно с Чимином. Тэхён решается поднять взгляд и посмотреть на капитана, но ошпарившись о мороз во взгляде, брошенным через плечо, быстро меняет объект для разглядывания. Цепляется за появившуюся на листве, опавшей жёлтой кроной, росу. Она под ногами ощущалась скользким ковром, по которому они с Чонгуком шли, но даже так это не мешало им держать курс прямо и не соскальзывать с неё, вслушиваясь в скрип под подошвой. — Мы очень близки, — робко отвечает Тэхён. Этих вопросов он никак не ожидал, как и обычных разговоров с капитаном. — А… откуда ты родом? — Я? — Чон оглядывается, растягивая свои губы в полуухмылке, из-за чего стала видна маленькая родинка под губой. — Хочешь съездить туда? — Я даже не знаю, куда, — улыбается в ответ Тэхён, хмуря свои брови. Бакси рядом бьёт его по ватным ногам хвостом. Чонгук улыбается, а после молча отворачивается, глубоко вдыхая аромат нового утра. Они практически пришли. Это чувствуется в приближающемся аромате проезжающих машин, пролетающих над головами истребителей и отбывающих от причала кораблей. В аромате грязи на полигоне, жидкой похлёбки в столовой и запахе потных тел, которые куда-то спешат: на задание, защищать родину или просто снуют туда-сюда по штабу, потому что каждого изнутри пронизывает липкий страх. Никто не знает, что может произойти в следующую секунду, никто не уверен, что следующая секунда наступит. Поэтому Чонгук мягко продолжает, натягивая поводок Бакси на свою ладонь, пусть та и идёт рядом с ковыляющим по пятам Тэхёном: — Когда всё закончится, мы съездим в мой родной город, — утвердительно кивает Чонгук, прищуриваясь куда-то вдаль. Тэхён не мог уловить интонацию в воздухе, даже, скорее, не хотел, нежели не мог. Эти слова теплом разлились по грудной клетке, потому что Ким хотел куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, в этом разбитом судьбой месте. С оружием в руках и дрожью в ногах он прошёл достаточно дорог, чтобы понять — он в этой стране находиться не желает, не может. Его эти города, пройденные посёлки и штабы гнетут, пусть он и не видел, что такое настоящая смерть. Пусть не видел, как выглядит настоящий центр боевых действий; не слышал самых ужасных звуков войны, о которых все шептались в его деревне за несколько недель до момента, как их с Юнги отправили на вокзал. С того вокзала они ехали уже как солдаты. Всемирно известная «Катюша», звуки которой били тревогу в головном мозге. Она никогда в живых никого не оставляла, не позволяла сделать лишний глоток пропахшего вонью опавших, словно листьев, тел. Истребляла, как еврейский народ, и сжигала, словно ведьм в старых сказах. Мучительно и на кострах под всеобщим взором. Бог тому судья — все молили о пощаде. Как странно иногда бывает, что люди, — такие же организмы планеты, — возлагают на свои плечи непонятные никому задания, такие как «истребить редкий вид диких куниц», «восстать войной против себе подобных», «забыть про честь и отвагу, и стать Богом». Самое страшное, что есть у людей — это власть. Она позволяет зарабатывать много, сносит головы и вершит только им известное «правосудие». Но ведь суть в том, что это лишь в голове. Это неправильно, нечестно, убивающе, но люди продолжают свято верить, что «это — моё, а что твоё — тоже моё». Тэхён от этих мыслей жмёт винтовку ближе к груди и жмурится на секунду, потому что страшно представить, сколько ещё произойдёт с ним. Что может его вновь погубить, расстрелять на месте и распотрошить. Он об этом думать не хочет, пусть и принял свою участь. Он по-прежнему слаб плотью, но силён духом. И этой силы хватит, чтобы не забить себе мозг самыми страшными представлениями собственной меткости. Этой силы хватит, чтобы не услышать вновь змеиный шепот Юнги. «Убей его», — клеймо на душе. Но он поделать ничего не мог. За трусость и невыполнение обязанностей под трибунал ставят. Тэхёну своя жизнь дорога. — Сядь, — предупреждающе говорит Чонгук и всматривается из-за кустов куда-то вдаль. Они обошли с другой стороны, как оказалось. Река занесла их в другом направлении. Тэхён вздрогнул всем телом, что не миновало и пережатую тканью рану. Он смотрит своими широко открытыми ореховыми глазами на картину, развернувшуюся напротив них: Военные. Не в их форме. Оружие не их изготовления. И машины не с их эмблемой. Снайперы по крышам, но не знакомые им лица. Они разговаривают, но не на их языке. Тэхён неосознанно тянется к винтовке, и его глаза стекленеют. Он смотрит в прицел и упирается прикладом в плечо. Их сдали. От момента, как капитан и лучший стрелок уехали, и до расположения штаба. Внутри есть предатель. Крот. Дезертир. Тэхён его найдёт.