***
Хосок стоит на посту. Опустил руки, словно перестал бороться, и лишь изредка поднимает к глазам бинокль, вглядываясь в темноту ночи. Он не смотрит вверх, — на звёзды, — и уж тем более не шепчет ненавистную фразу. Не смотрит в собственную душу, на обглоданные дикими собаками эмоции, и не пытается взглянуть на дрожащие руки. Это случилось. Это нужно принять. Принять крики и отголоски диких рыданий в голове, принять факт того, как нервно Юнги его просил пропустить обед. Принять то, с какой любовью он прижимался к его плечу. Принять и отпустить. Понять, возможно. Но не простить. Хосок этого сделать не сможет. Будучи ещё ребёнком, он прощал многое: оскорбления, игнорирования, молчание. Прощал всё, лишь бы люди поняли, что он нормальный. Прощал им выкрики в спину и тихое молчаливое вставание из-за парты. Прощал пересаживания на утренниках, пустой стол в детском саду и незаполненный дневник дружбы. Прощал нелюбовь отца и матери, упрёки бабушки. Он всегда огромными глазами смотрел на брата и на своего деда. В высоких широкоплечих фигурах он видел не что иное, как настоящую храбрость и отвагу, спокойствие и мудрость, которыми его наделили эти важные люди в его жизни. Они к нему подсаживались за пустой стол, уходили вслед выгнанному из гостиной ребёнку, поднимали опущенный в молчаливых рыданиях подбородок к звёздам. Заставляли смотреть на небо, когда вокруг всё ломало и заставляло падать лицом в грязь. Самыми искренними улыбками возвращали в жизнь и заставляли надеяться. Так они его и прозвали — Надеждой. Их самым ярким чувством. Их надеждой. Если вокруг её не было, мужчины просили Хосока ей стать. Быть сильным и отважным, когда все вокруг боялись и прятались за родительскими спинами. Чон был голым по сравнению с ними: без поддержки и родительской спины. Он сам себе поддержка и родитель. Он сам себе надежда. С болью он льнул к ним, когда рядом никого не было, и слушал рассказы о высоких горах, о мягком ветре на огромной высоте. Слушал о сверкающих рубинами звёздах над головой, до которых ничтожно близко и всё так же запредельно далеко. Они его заставили верить до последнего. И когда маски на других людях не спадали, в его жизни появился силуэт человека, что этот карнавал принимать не хотел. На его порог ступили маленькими ногами, широкой улыбкой и узловатыми пальцами ухватились за косяк. Ребёнок, такой же, как и он сам, никогда на лице не носил чёрную вуаль, прикрывая глаза, в которых вся правда, и за руку вёл не менее настоящего друга. Он вёл в жизнь Хосока его личную надежду. Вскоре милое прозвище «Надежда» ушло не кому иному, как Мин Юнги. Звонким смехом, громкими высказываниями, неуклюжими движениями он вёл Хосока за собой, пока тот отсаживался за любимый пустой стол. Но Юнги вновь и вновь ставил поднос со своей едой рядом и плюхался на соседний стул. Когда Хосок убегал в широкий коридор и прятался среди ненавистных ему людей, шоколадными глазами за ним следили на дальнем конце коридора, а яркой улыбкой оборачивали к себе. Чон от Юнги бежать был не в состоянии, принял его, как родного, и бесповоротно приказал сам себе защищать. Словно птицы свой воздух, Хосок злых монстров от Юнги крыльями отгонял. Не из перьев, но точно прочные, словно сталь. Сейчас же простить того, кто его жить заставил — было невозможно. Трудно до боли, невыносимо покалыванием в пальцах, но Хосок виду не подавал. Снова. В нём горит огнём самая настоящая битва с болью, она хочет, чтобы её почувствовали, а Чон топит. Топит своим спокойствием, отрешённостью, безучастностью. Какой Юнги топил свои переживания. Тот, кто так к рукам льнул и защищал люто, оказался предателем. Это слово на корке подсознания татуировкой выбито — поплывшим синим шрифтом Хосок хотел умереть. Но вместо смерти он принял таблетку снотворного — заглотнул язык и стоит молча, наблюдая за обстановкой. Слышит потрескивания огня в бочках, бурлящую недалеко воду в речке, из которой Тэхёна достал друг. Чудо, что тот жив. И лётчик всем естеством благодарен Вселенной, что та спасла и уберегла единственный лучик, за который все так отчаянно хватались. Хосок прикрывает устало глаза, потому что погасни ещё и он, — стань Ким ещё одной звездой, — никто бы из них не выдержал. Просто не сумел бы. — Хоби, — мальчик рядом выглядел уставшим. Чон быстро переводит взгляд на патрульного. — Ты выглядишь очень расстроенным… Маленькие дети столь же наивны, как и безрассудные взрослые. Витают в ярких мечтах, что всё пройдёт само, и не хотят признавать, что даже самые близкие им люди в состоянии сделать настолько больно, что до крови по лбу и из носа, по губам и с подбородка на пол. Хосок разглядывает хмурого паренька, что на них оружие наставил в первую встречу, и мягко кивает, потому что они всё чувствуют. Малейшие колебания эмоций в воздухе заставляют детей не на шутку испугаться, вздрогнуть всем своим слабым юношеским телом и спросить у взрослого, отчего такой перепад в сознании, почему всё вокруг них трясётся и горит в напряжении. — Это… из-за того парня, да? — мальчик терзает верхними зубами нижнюю губу, крепче сжимая винтовку. Кто дал её ребёнку? — Тэхёна? — Нет, — отвечает спокойно, отворачиваясь. — Дело в другом парне. — В том, о котором Тэ говорил? — ребёнок пытается быть осторожным и обходить всевозможные ямы, но наступает в них раз за разом. До чего же наивен детский разум. — Ты хочешь поговорить о чём-то? Хосок пытается скрыть в себе грубую интонацию, но получается это плохо — он по замявшемуся напарнику видит. Наблюдает, как кадык парня дёргается, как он сильнее к себе оружие прижимает и как делает аккуратный шаг назад, потому что лётчик своей энергетикой давит невероятно сильно на подсознание мальчика. Потому что у Чона в глазах буквально ненависть к предстоящему разговору кипит, какой кипел его Мин Юнги, борясь с собственными демонами. Хосок этих монстров в голове шатена искоренить готов был, прижимая к себе в последнюю спокойную ночь, но не успел. Изменилось бы что-нибудь от его «Люблю»? Сознался бы Юнги? И к каким последствиям это привело бы? Злости? Боли и страху в глазах напротив? К сожалению в глазах смотрящего на него загнанным зверем парня? Хосок хотел бы, чтобы всё закончилось радикальным прощением. За все ошибки, за неправильные слова, за грубые высказывания. Обыкновенным «Прости» глаза в глаза, и больше ничего. Это всё, о чём мечтает сейчас Хосок. Но простить просто не в состоянии. Не хочет принимать одну-единственную мысль в голове, что крутится на языке. Она отчего-то кажется неправильной — рушит всё сложившееся впечатление о дезертире Юнги. Словно ветром карточный домик сносит. Поэтому Хосок эту горькую правду принять не может, считая её в голове сладкой ложью. — Юнги, кажется? — тихо переспросил мальчик, идя по битым стёклам чувств Хосока. — Он… — Я попросил. — …кажется, любил тебя, — поджимает губы парень. Хосок замирает. Смотрит на патрульного, что не знает, куда деть свой взгляд, куда убежать, чтобы его не видели. А так же он наблюдает за ярким интересом и гордостью за сказанное — он просто не мог не спросить. Не мог не выдать определённый факт, который Хосок намеренно от себя отталкивал, чтобы Мина не загубить в своих чувствах. Чтобы не потопить корабль и так с дырявым дном, через которое ледяная вода заливала каюты и нижние палубы. Корабль этот был огромен — полон сомнений и страхов, а Хосок его намеренно держал на плаву, когда мог одним вопросом узнать, но в то же время затопить несчастное судно. Чон сглатывает и внимательно наблюдает за эмоциями на молодом грязном лице. В глубоких больших глазах детский восторг и немой вопрос. Хосок этот вопрос читает беспрепятственно, не натыкаясь на палки в колёсах повозки, не веря собственным глазам, что сумел так легко ухватиться за эти скобки и прочитать написанное внутри корявым почерком: «А это нормально?» — Людям дана возможность любить, — грустно говорит Хосок, когда тянется в задний карман за сигаретой, но останавливается. Он не собирается подавать плохой пример ребёнку. — Эта возможность не распространяется на один пол. Ты волен показывать свои чувства таким же как и ты людям, не стесняясь этого. Поймут они тебя или нет — их дело, но если… если это взаимно… Хосок останавливается, поджимая сухие губы, так мечтая сейчас ощутить привкус табака на языке и тёплые объятия парня с шоколадными глазами. Самая настоящая сладость была опрокинута в песок и обвалена в стоге сена. Ни на что не годная, но Чон бы её с удовольствием поднял и сдул все пылинки. Пусть та бы потеряла красочность, но он бы её съел с особым удовольствием, потому что то, что ты любишь, не имеет физической оболочки. Оно имеет в себе ясный взгляд, мысли, в которых ты готов запутаться, голос, об который греешься, и тепло, в котором тонешь. То, что ты любишь — не имеет пола, будь то одежда или книги, профессия, увлечения, хобби, люди. Навязанные обществом рамки давят, не позволяют понять друг друга, найти самые слабые места, и вместо того, чтобы надавать — помочь излечить. То, что пишут на «мотивационных» плакатах, пытаются скрыть в истории литературы, уродуя письма всемирно известных авторов друг другу, запрещая в детстве, юности и сознательном возрасте — страшно. Запрет на чувства, на свободу, на право выбора. Запрет на искренность, улыбки и смех. Запрет на поцелуи, — случайные или долгожданные, — на вкус сигарет на губах, на приятное послевкусие алкоголя и на секс между людьми. Всё запрещают, и только смелые находят в себе силы бить на руках запрещённые тату, обрезать волосы, что хранили родители, но не ты. Только самые смелые готовы признаться себе в чувствах. — А ты… любил его? — спрашивает парень. Хосок ненадолго зависает. Скорее пытается среди своих мыслей найти ответ на заданный вопрос, потому что он есть. Действительно есть. В этом ответе шоколадные глаза, приятный запах и лёгкое тело на руках. В этих воспоминаниях дрожащие плечи с накинутым поверх одеялом, слёзы, которые он в свой воротник впитывал на больничной койке. В этих воспоминаниях громкое «Хосок, привет! Чон Хосок!». В этих воспоминаниях осколок в кровавых руках, перетянутая нога и отборный мат приятным низким голосом с хрипотцой. — Да, — Хосок отворачивается. — Люблю. Исправляет и не церемонясь отворачивается. Он не в состоянии смотреть на паренька, что явно ещё хочет один вопрос задать, и он, как человек, которого маленьким никогда не любили, примет все его слова, даст ответ на каждый вопрос и ни в коем случае не остановит, потому что знает, как важно знать детям о чём-то ценном. О чём не знал Хосок. Наверное, оно и к лучшему, что он не узнал об этом у родителей, ведь те обязательно протянули бы свои костлявые руки к детскому разуму и нашептали: «Так нельзя». Что это «можно», а то — «нет». Хосок рад, что всему научился сам, будучи изгоем. Он рад, что среди толпы не растворился в человеческую массу и его смог отыскать Юнги. — А простил бы? — поджимает губы парень, быстро отворачиваясь и прижимая к груди винтовку. Он старается не смотреть на высокого и статного солдата, на которого равняется ещё с первой встречи. Кусает пухлые, нетронутые войной, щёки изнутри и не удерживает себя, чтобы не покоситься в сторону парня. Вновь кусает губы, когда видит опущенный взгляд. Молчит долго, уже не надеясь услышать в звенящей тишине ответ, и быстро отворачивается. Потому что ему нельзя было этого спрашивать — явно видно, что перебор! Что для парня, — мужчины, — рядом это больная тема, что он её закрыть отчаянно пытался. Но мальчик не слушал, он напролом шёл всё это время, следуя за детским интересом. Любопытство в нём убивает человека напротив, но ничего с собой поделать тот не может. — Да, — всё, что вырывается из груди Хосока, и он делает пару шагов в сторону, пресекая все попытки продолжить разговор. Ребёнок смотрит на его статный профиль и в лучах отбрасываемого от бочек огня наблюдает ходящие туда-сюда желваки, мгновенно отворачиваясь и принимаясь дальше соблюдать пост. Хосок же стоит неподвижно, находя в себе смелости вскинуть глаза и глянуть на звёзды. Любимые ему звёзды, в которых он отражения миллионов видит. Павшие в боях люди выстраиваются в созвездия, за которыми Чон шёл бы, не глядя под ноги. Потому что всё то, что там, — в небе, — бесконечно и крепко в груди Хосока. Он тяжело вздыхает, когда ощущает подкатившие к глазам слёзы, и быстро переводит взгляд вниз, продолжая патрулировать.Он уже давно простил.
***
В маленькой комнате, что именуется «кабинетом генерала», стены настолько сильно давят серым цветом на подсознание, что Тэхён сперва отшатывается, когда его Чимин мягко подталкивает внутрь, а после и вовсе прячет уставшие глаза, взглядом цепляясь за половицы на полу. Этой ночью он спал спокойно — не слышал и не видел ничего, не ощущал на себе прикосновений, но чувство полного опустошения обволокло тело неприятной негой. Даже холодные руки едва пробивались сквозь всё это. Его пальцами невозможно было зацепить за озябшее тело, не то что вытащить полностью из мрака. Шатен часто трёт алые запястья, на которых засосами остались кровавые метки верёвок. Лопнувшие сосуды расположились слишком близко к коже, совсем не радуя глаз. От меток войны по всему телу Ким ощущает себя на грани срыва — изувеченные ноги и руки, побитый живот, искромсанная плоть и овитая змеями душа. Они шипят, когда к ним ночью Чонгук руки протягивает, и кусают, когда тот их не убирает. Предупреждён был, но не слушался, в себя тэхёнов яд загоняет. И не жалеет ни капли, потому что этих змей из души шатена нужно вытравливать. Даже скорее мягко забирать по одной. Чимин взглядом цепляется за то, как Тэхён старается чистый китель формы натянуть на свои изувеченные пытками руки. Эти следы его раздражают, он уверен. Заставляют вечно вспоминать, — утром, днём и вечером, — о той боли, которую тот пережил в фашистском плену. Паку страшно догадываться, что с ним делали, ведь следы на спине и истощённость друга сами за себя говорят. Это было бесчеловечно, и ему несказанно повезло, что дело не дошло до вырывания ногтей, до заточек в ногах, до проколотого языка — любимые игрища немцев. От одних мыслей ком оседает тяжким грузом на языке, и Чимин его сглатывает незамедлительно. — Завтра мы уничтожим базу, — внезапно рассекая воздух, начал грозный мужчина с бородой. — И, можно сказать, победим в этой войне. Тэхён пропускает момент, когда перестаёт дышать. Наблюдает за кочующей по полу пылью, за блеском на резине собственных ботинок, что были больше в несколько раз, из-за чего пришлось напихивать за пальцы найденную грязную вату и листы жёлтой бумаги. Чонгук ему со всем помогал. Приподнимал ноги, когда из-за болезненно ноющей спины Тэхён каждое движение переживал. Целовал колено, когда натягивал ему штаны. Ким до утра дрожал осиновым листом, который при малейшем неправильном движении мог сорваться тяжким мёртвым грузом. С лаской и трепетом Чонгук застёгивал рубашку на хрупком теле перед собой и не забывал осыпать синеющие скулы поцелуями, собирая в остающихся сверкающих следах слюны всю боль. Тэхён прикрывал блаженно глаза и кутался в Чонгука, как в спасающую негу. Чон ему поможет. Обязательно поможет вернуть себя из этого кошмара. В каждой тёмной пуговице, зауженной в шаткую петельку, ощущалась забота, которую Тэхён на кончиках своих пальцев ощутить не мог. В каждом поцелуе — ускользающая в войне любовь. — Тэхён? — грозным громом спрашивает генерал. Шатен выныривает из приятных воспоминаний с громким вздохом, привлекая к себе внимание всех: генерала Ким Намджуна, у которого в глазах пустота и боль, капитана, высокого широкоплечего генерала в длинном тёмно-синем мундире. Своих друзей. Всех. Чимин мягко касается сложенных ладоней Кима за спиной, успокаивая. Ведёт тёплыми пальцами по чужим ранам и пытается подбодрить, явно вздрогнув из-за такого внезапного звука, что раскатом грома среди спокойных душ. Хосок внимательно смотрит на бледное лицо друга, который своими огромными уставшими глазами смотрит на суровое лицо со шрамом. — Да? — выходит слабо. Ким делает шаг вперёд. — Ты был там, — во взгляде напротив ни капли жалости. — Как нам туда добраться и как ты выбрался? Воспоминания тяжёлым градом по синякам на спине, по исхудавшим в борьбе за кусок хлеба плечам, по тяжелеющей с каждым днём голове. По чувствам, по спрятанным эмоциям, по боли в глубине. Это всё внутри слабой плоти сильного человека. Это всё внутри. Каждое слово, которое застряло в голове и тяжким грузом лежало всё это молчаливое время на языке, выходит с порцией слёз. Чистых детских слёз, которые Тэхён в себе хранит уже как шесть с половиной месяцев. Это не касается тех надрывных вздохов и всхлипов облегчения, когда Чимин, Хосок, Чонгук и… Юнги были целы. Это что-то извне. Где-то глубоко внутри него мальчик, что переломанными пальцами за книжки хватался, наконец осел среди тьмы на пол и зарыдал. Ким рассказывает историю чётко, смотрит перед собой в глаза напротив, в них же находит толику грусти и жалости. Отточенными словами, длинным монологом он говорит про остров, про искусственную реку, про высокий штаб, про людей, что его пытали. Рассказывать про второй забор, про мосток, который никто не охраняет. Слезами он из себя все сомнения пытается вытолкнуть, но они не заканчиваются. Тэхён просто не в состоянии сказать про Ким Сокджина, про Мин Юнги, чьи имена и фамилии будут написаны аккуратным печатным почерком рядом с военной фотографией, когда они все выберутся из этого зловонного места. Места, в котором звоном колоколов ударяет молния, где со свистом пролетают пули. Он хочет к океану, но сам сейчас затопит всех. Чимин вздрагивает всем телом, когда слышит впервые за сутки голос друга так чётко, громко, говоря не односложное предложение, а выстраивая целый монолог. Сломлен Тэхён, но не солдат в нём. Внутри него воин, что всё так же мечтает закончить войну и выбросить оружие, мечтает об этом так же сильно, как и все вокруг. Как и все друзья. Чимин сжимает пухлыми пальцами рукава кителя, потому что разговоры о длинных подземных коридорах, о куче немцев, о жестоких пытках внутри него зарождают пожар. Но он стоит смирно с серьёзным выражением лица, не позволяя внутренней боли пробраться в тёмный, словно мгла, свет. — Значит, возьмём взрывчатку, — генерал отвечает сразу же, когда холодная тишина давит на уши. — Если там есть всего пару лодок, нам не нужно будет много людей. Тем более так меньше шансов быть обнаруженными. Сколько в штабе людей? — Пятнадцать, — быстро отвечает Чонгук, смотря на Тэхёна холодным взглядом. — Отлично. Впрочем, шатен этого взгляда не замечает. Свой собственный прячет за ниспадающими на лоб волосами цвета кедрового ореха, сглатывает тихо из-за боли в горле и пытается сдержать себя от того, чтобы вытереть слёзы правды. Они по бледным чистым щекам щекочут кожу и пробуждают утраченное в ночи восприятие мира. Тэхён сглатывает вновь, сильнее ощущая боль по горлу, электричество на кончиках изувеченных пальцев, боли в пятках после забега по колючей скользкой траве на вражеском штабе. Он поджимает губы и глубоко вдыхает, пытаясь насладиться запахом сотни страниц. — Обложим ей по периметру, если верить Тэхёну, — словно сам себе говорит генерал, — последнюю заложим в самом штабе, и, по сути, у нас будет несколько минут, чтобы по реке уйти… — Погодите, — Ким хмурится, безалаберно перебивая главу штаба. — Вы собираетесь… подорвать остров? На него смотрят три пары глаз, ещё две — он ощущает сзади. Выедают спереди и сзади, пытаясь в своих омутах рассказать и дать ответ на вопрос, но вместо этого Тэхёна под коленки подбивает громкое: — Да. Мы собираемся его подорвать.***
Шатен бродит призраком по коридорам. Растворяется сахаром в кипящей воде, сливается со стенами, исчезает холодным воздухом поздней осени. Тэхён не поднимает глаз, высчитывая собственные шаги мягким эхом в голове, чтобы не свихнуться в этом мире. Перед глазами всё та же картина: Юнги, пистолет в его руке и мёртвый Джин. Злые слова по ушам бьют глубоко в подсознании, крепкая хватка алеет на запястьях сильнее, нежели следы от верёвок и тканей. Для него закончилось всё в испуге от выстрела, там же и продолжилось. Продолжились страхи, крики глубоко внутри о помощи, громкий плач ребёнка. Всё продолжалось, а святая вера в лучшее исчезла среди мрака. Ложка мёда в бочке дёгтя. Ким прикрывает глаза, когда не находит больше сил, чтобы продолжать сновать музыкой ветра по длинным коридорам. Они отчего-то напоминают тот подвал, в который его выкинули немцы после пыток, собираясь припахать к уборке и без того вылизанных пола и стен. Он глубоко вдыхает, ощущает, как кожа на животе натягивается, а грудь вздымается — его тело до сих пор живо, позволяет ему дышать и ходить, принимать и отдавать. По-настоящему сильный ветер заставляет парня зажмуриться, и он кутается сильнее в лёгкий чистый китель, вдыхая лёгкий аромат хозяйственного мыла. Так же пахла и Мария. Светлые воспоминания просыпаются алой вспышкой в голове. Они мягко оплетают зашедшее в быстром ритме сердце и успокаивают, убаюкивая сознание. Киму на какой-то момент даже кажется, что он заснёт, вновь провалившись в мягкую дрёму, которой ему так не хватает. Правда в том, что лишь в ней он не видит ничего, что могло бы сделать ему больно. Больная голова запретила светло-карим глазам наблюдать ужасы ещё и во снах. Вместо этого — приятная искалеченной душе чернота, которую та принимает охотнее, нежели свет. Свет полностью состоял из разбитых теперь друзей. Они молчаливыми фигурами на складе перебирают взрывчатку, чистят оружие и хмурят лица, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: зачем? Тэхён и сам хотел бы узнать. Но в глазах напротив, что всплывают так неожиданно, единственное, что шатен видит — злость, приказ заткнуться. Себе или ему? Кому Юнги так отчаянно шипел змеёй на ухо в тишине немецкой территории? Спасал ли его или хотел погубить навечно? Слёз больше нет, чтобы отпустить навалившиеся эмоции. Вместо них — полная апатия. После короткого разговора в кабинете генерала Тэхён больше ничего не говорил. Стал вновь молчаливой фигурой с исхудавшими плечами и разломом в душе. У него в груди зияет дыра, в неё однажды был затянут мальчик с яркой квадратной улыбкой, и даже сейчас он мечтает однажды избавиться от этого тревожащего голову и сердце чувства — боль разлилась по венам самым элитным алкоголем, навсегда привязав к себе безвольной куклой. Тэхён старался шевелиться, но его за ниточки, словно марионетку, притягивали обратно и целовали в израненные губы своими ядовитыми. Солдат устал бороться — осел на пол и сжался, ощущая под собой дикий холод, который приведёт к определённой болезни. Тэхён знает. Но вместо каких-либо слов, рыданий или мягкого сна в углу коридора, он наблюдает за раскинутыми по тёмным облакам звёздам, считает их уставшими красными глазами и поджимает болящие губы. Юнги — самая яркая звезда в его жизни. Можно ли считать его мёртвым, позволяя себе называть его одним из миллиарда точек на небе? Ким не знает. Лишь жмётся синей спиной, облачённой в тонкие ткани, к стене и сглатывает болезненный ком. Где-то там под небом правда. Она может быть чертовски горькой на вкус, оставить ядовитое послевкусие и убить, но Тэхён бы её принял. И жил с ней рука об руку, как делал это всегда. Как узнал, что Тэён застрелил себя, как увидел среди всех своих знакомых лишь троих выживших. Он бы отдал всё, чтобы узнать настоящие мотивы Юнги. Хотел бы услышать его голос рядом, пусть и больно будет, но своими руками он мечтает окольцевать его дрожащие в плаче плечи. Знает ведь, что плачет. Возможно и нет. Но Ким хочет отчаянно верить в первое, прикрывая дрожащие веки и вжимаясь головой в плечи. У него нет сил встать и бежать, как было ранее. Он хочет опавшим листом сгнить в промёрзшей почве, навсегда закрыв глаза. Шатен вздрагивает, когда его израненной в маленьких полосах ладони касается что-то мокрое. Мгновенно открыв широкие светло-карие глаза он видит собаку. Овчарка среди всех стен и запахов отыскала тот, который ощущался ярким теплом на шершавом длинном языке. Бакси среди десятка людей проследила лишь за одним, что шёл в обратном направлении, собираясь идти не к финишу, а к старту. Тэхёна финал не интересовал больше, он хотел лишь упасть мёртвым грузом на том вокзале, с которого всё началось, и пропустить злополучный поезд, что их впервые всех познакомил. Вагон двенадцатого отряда, что лицами их поставил друг к другу, никогда не должен был существовать. Маленький полигон среди леса никогда не должен был быть опробован. Бакси утыкается носом между сжатых колен Тэхёна и поднимает свои огромные верные глаза, из-за чего шатен сломано улыбается разбитыми губами, тревожа маленькие ранки. Его уста налились вишнёвым цветом крови, словно его целовали долгие минуты длиною в жизнь. Но целовал не любимый человек, что сейчас разбирается с планом захвата немецкого штаба, а никто иной как смерть. Для Тэхёна смерть стала бесполой. Приобрела женское имя, но мужское худощавое тело низкого роста, шоколадные глаза и узловатые пальцы. Овчарка не брезгует — ложится большим красивым телом на грязный пол и вытягивает свои лапы, не собираясь убирать морду с чужого тела. Она продолжает вглядываться своими омутами, в точности такими же, как у Чонгука, в тэхёновы глаза и искать ласку, которой тот был совсем недавно наделён. Эти ощущения жизнь забрала самым печальным образом, наделив шатена лишь болью, которую тот больше не в силах скрывать, а никто и не скажет слова поперёк. Потому что Чимин, мягко отодвинув тёплой рукой несопротивляющееся тело, будет смотреть своими светлыми глазами прямо в душу, пожирая; потому что Хосок, мягко закрыв спиной от бед, будет следить за каждой стрелой, запущенной в Тэхёна, и принимать весь удар на себя; потому что Чонгук тёплыми поцелуями будет из Кима мягко вытаскивать утраченную на войне чувственность; потому что Бакси верным животным будет лаять, когда приблизится опасность. Они все за Тэхёна — горой. Отплатят ему сполна за каждую улыбку, действие, защиту. За каждый жизненный урок они свои жизни к его ногам бросят, потому что парень, что однажды слабее всех был — сейчас изломленной фигурой стоит на вершине, продолжая лишь потухшим взглядом говорить: «Всё хорошо». Потому что маленький ребёнок внутри него переломал себе все пальцы, защищая близких. Теперь же эти близкие должны целовать каждую костяшку на чужих руках и поощрять маленькое дитя, помогая ему встать на дрожащие ноги. Тэхён был их горой слишком долго. Теперь их очередь. — Я выгляжу страшно, да? — у Тэхёна на глазах слёзы наворачиваются. Он не говорил с людьми, потому что те его не понимали, пусть и одним языком звучат. Он не рассказывал свою боль стенам, потому что те её запомнят и начнут давить сквозь сны. Он не отвечал пустоте, потому что та не вернётся с ответом. Он не целовал в ответ, потому что сил не было. Но он разлепил губы перед животным. Искренним, у которого нет злых помыслов отвернуться, уйти, убежать. Он своими алыми губами зарывается в мягкую пушистую шерсть, когда сгибается, и, не сдержавшись, плачет. — Все эти синяки… ты, наверное, не узнаешь меня? — с хрипом выдаёт Ким. — Я выгляжу чертовски слабо. Овчарка скулит. Жмётся тёплым телом к чужому холодному и пытается отчаянно согреть, не обращая внимания на собственную дрожь под дуновениями холодного осеннего воздухе. Собака — самый верный и преданный человеку друг. Этот друг под пулями загрыз нескольких немцев, защищая Чонгука и Тэхёна. Рычал на тех, кто его хозяев к обрыву подталкивал, и ни минуты не сомневаясь — прыгнул следом, услышав громкий свист. Сейчас же вместо свиста из губ Бакси слышит, как ветер каждую рану тела Тэхёна пронизывает, заставляя ужасно дрожать. Тэхён плачет тихо — на другое просто не хватает сил — и цепляется своими длинными, некогда нежными пальцами за животную шерсть, обнимая Бакси. Она не закрывает глаза, смотрит понимающим взглядом на окрашенное в сине-бордовый лицо. Не понимает, что это синяки и ссадины. Видит лишь прекрасные линии челюсти, носа, складку меж бровей. Собака не видит изъянов — она видит прекрасного человека, что несёт на себе неподходящие ему украшения на теле. Овчарка тычет носом в ноющие скулы, ведёт мокрую дорожку носом, а после, вдохнув приятный аромат хозяйственного мыла, лижет широко языком, пытаясь прекратить нескончаемый поток слёз. Тэхён крепче обнимает Бакси, пытаясь понять, чем он заслужил такую искренность в ответ на своё молчание. Чем заслужил то, как его обнимают и голубят, когда сам он не в состоянии посмотреть в глаза и улыбнуться. Уверенность в том, что его любили за сильную фигуру и ловкие руки, трещала по швам, а Тэхён этого не замечал, всё так же надеясь, что любят его физическую оболочку. Внутренне Тэхён ещё горит. За это его любят. — Ты не должна… — тихо шепчет Ким. Думает, что уже совсем сошёл с ума, раз разговаривает с собакой, но жмётся так отчаянно, наконец прорывая дамбу внутри себя. Эмоции, ворохом перекатывающиеся в его душе, вырываются наконец во внешний мир, и эхом по коридору звучат гулкие всхлипы. Бакси поджимает уши к голове и скулит, вновь пытаясь прижаться к хозяину. А Ким ей разрешает, пытаясь успокоить встревоженное животное и принять часть его тепла себе. Пытается почувствовать мягкую шерсть не телом, а душой, которая отсырела в этом мраке. Его душа скрипкой и фортепиано ноет, разнося прекрасную мелодию ужаса по сознанию. Тэхён под неё танцует среди града и снега, среди холодного дождя и крови. Среди пуль и слёз. Прижимая к себе собаку, он не замечает взглядов, направленных на другом конце коридора. Светло-карие глаза и спокойные холодные. С сожалением, с толикой грусти, с настоящей болью они ведут по другу, что собаку к себе жмёт, плача. Его боль не должна была быть раскрыта так легко, никто её видеть не должен был, но друзья о ней знали уже давно. Чимин и Хосок, — и Юнги, — боль друга давно переняли и разделили на четверых. Но Ким, словно самый сильный человек на этой планете, упорно не хочет принимать, что его слабость заметили те, с кем он должен быть безмерно спокоен и устойчив к боли. Чимин и Хосок переглядываются и исчезают молчаливыми фигурами за поворотом. Тэхён со своей болью в обнимку борется, не целуется, а кусается. Тэхён свою боль пытается оттолкнуть, при этом нежно гладя по шелковистым волосам цвета шоколада. Тэхён свою боль знает в лицо, а для других оно скрыто за алой вуалью крови. Тэхён свою боль сам победит, но если он оступится, друзья его спасут.***
Суетой по штабу разносились громкие выкрики и команды. Каждый в обмундировании, с каской на пустой и тяжёлой голове, с оружием в руках. Каждый тяжёлыми ботинками по скрипучим половицам и мягким телом в бой. Они готовы. Все до единого. Слушают громкий голос генерала Ким Намджуна, капитана Чон Чонгука и генерала восточного штаба. Солдаты в шеренге — пятнадцать людей, что вершат историю. Пятнадцать юных, неопытных, взрослых и больных. Пятнадцать тех, кто либо сегодня падёт в кровавом бою, либо изменит ход истории, поставив на кон свои жизни. Они уверенно стоят плечом к плечу, пусть и слёзы текут по грязным, измазанным специально щекам. В ночи их видно не должно быть. Они тени, они — история. Утекающей сквозь пальцы водой они окружат остров, расставят слабую взрывчатку и пронесут две в главный штаб. А после запустят таймер, отчёт которого покажет, кто сильнее. Ударит либо в голову самым громким и сильным воспоминанием, либо в сердце холодной смертью. Пробирая этими мыслями по коже, думы ударяют в тяжёлые головы, в пустые глаза и в озябшие языки. Пятнадцать юных людей — среди них есть маленькие дети. Отчаянные, готовые пойти на всё ради собственной жизни, они сумеют спасти мир и себя в том числе. Смогут дать отпор тем, кто возомнил себя богами в физических телах, кто положил ни один миллион людей. Пятнадцать рано повзрослевших детей — вот она, чистая вода, которую потомки будут жадно пить из гранёных стаканов. Звуки разрывающихся снарядов им знакомы, они ароматом боли пропитаны, они окровавленные тела уже видели. Их не напугать, пусть жизнью они сломлены, а сквозь раны продувает холодный ветер. Ещё немного, и пойдёт первый снег, осыпая каждую знакомую им могилу, через которые те прошли, мягким белым цветом. Тэхёна зажимают плечами Чимин и Хосок. Стоят они ровно, смотря перед собой и прижимая почищенное оружие. Готовы к любому финалу, готовы отдать свои души и сердца. Преподнеся себя на блюдце, они дадут жизнь сотням сворованных детей, сотням людей, что умираю из-за дискриминации властями. То, каким огнём они сегодня будут гореть — несравнимые жертвы, но они оправданы. В этом путешествии каждый найдёт ответы на свои вопросы — боятся ли они смерти, или же та стала их самым главным союзником. Либо ты, либо они. Тэхён едва держится на ногах, но где-то внутри, за рёбрами, дико бьётся самая настоящая птица, готовая вот-вот расправить крылья. Ещё немного, и они смогут завершить тот ужас, который окутал их с ног до головы. Пятнадцать людей, слабыми руками они разгонят смог и пыль. Ким, как и все, громко отдаёт: «Так точно, товарищ генерал», и разворачивается налево. В его сломанном взгляде читается одно: «Я завершу начатое».Я завершу начатое, пусть сил не будет
Рядом с ним его любовь, его друзья и его верность. Самым сильным оружием любого человека являются глаза, в которых свобода вороными крыльями размахивает, восседая не на пьедестале, а на мускулистом коне. Тэхён сам собой пропитан, когда шагает к воротам. Идёт, кусая щёки изнутри, бьётся с собственной слабостью, обнимая ту крепко, и начинает грызть себе руки, чтобы прекратить. Отпусти либо отпустишь дух. Он дёргается, когда Чимин хватает его за руку и разворачивает к себе. Он смотрит в светло-карие глаза, в которых боль смешалась с уверенностью, и видит собственное отражение. Он избит до синего лица, до алых кровавых губ и до самой настоящей злости в глазах. Сейчас они разлучатся с Хосоком, и тот отправится в небо защищать их. Самая сильная поддержка в небе, что одними их не оставит. Самая яркая вспышка в глазах напротив, которая Тэхёна жмёт к себе, и он делает рывок, крепко обнимая друзей. Чимин и Хосок в его руках самой настоящей стеной вырастают, жмутся ближе и так громко в сознании, но ничтожно в мире говорят: — К звёздам, — Чимин сжимает тёплые пальцы на чужих плечах. — Лишь бы одной из них не стать, — продолжают за него друзья. И отлетают друг от друга, словно ошпаренные. Расходятся по разным бокам, исчезают в противоположных сторонах последними взглядами и прикосновениями. Последним боем. Они тремя фигурами на разные фронты. Те, что будут воевать кроваво на земле, не поднимут головы к небу, а тот, что будет парить «Чайкой» среди облаков и пепла, не кинет свой взор вниз. Они знают, на что идут. Знают, чем может всё закончится. Их мечты выше идеалов, выше драгоценностей. Их мечты непреодолимы. Они друг к другу запредельно близко и ничтожно далеко. Они друг другу безмерно и крепко преданы. Хосок натягивает на глаза очки лётчика, готовый растаять среди неба поддержкой. Самыми искренними словами в воздухе он зависает между пропастью, когда на ладони натягивает приятную телу кожу его обмундирование. Он простит что угодно, но не собственный промах. Защитит, успокоит, усыпит. Хосок не оглядывается, когда сзади слышится метушня и громкие приказы, потому что знает, что не увидит среди любимых глаз шоколадные. Потому что знает, что сейчас его обязанности абсолютно другие. Тихой ротой среди леса солдаты пробираются за Тэхёном. Он эту дорогу вдоль реки запомнил испуганными глазами, сейчас же щурится и ближе к себе жмёт Спасительницу. Ту, что с ним от начала и до конца прошла, сейчас окунётся в море крови последней битвы. Ким своими цепкими глазами стекленеет, когда видит то, о чём говорил Юнги — вдалеке виднеется мост, через который они пройдут. И, как он и обещал, тот никто не охраняет. В груди зарождается отвратительно ощущение, что Юнги… Их спасал, предав себя. Шаг за шагом они всё ближе. Ближе к поглощающему огню, ближе к собственной смерти и своей победе. Неважно, какими жертвами, они победят в этом бою. Останутся живы душой, если не телом. Растворятся звёздами в ночи и улыбнутся друг другу там — за гранью. К которой нет дороги без мёртвого сна, к которой нет ключа. Бакси крадётся тенью рядом, не позволяя себя заметить, не позволяя себя учуять немецким собакам. Напряжение, самой плотной завесой опрокинутой на сознания пятнадцати людей, сейчас проедает чужие головы и не позволяет внимательных взглядов оторвать от штаба, к которому они шли полчаса. Высокая охраняемая крепость, которую они подорвут самым кровавым способом из всех, не оставив никого из врагов живым. Даже Юнги. Дезертирство карается смертью, это всем известно. Тэхён вздрагивает всем телом, когда светло-карими глазами цепляется за блеск на крыше. Замирает над одной из взрывчаток, что голыми руками прячет под песок, и дёргается в сторону. — Ложись! Стрельба, раскрытая по ним в самый уязвимый момент, грохотом отдаётся на подсознании. Забирает тела нескольких людей мгновенно, заставляя других чертыхаться, бояться, прятаться. Тэхён падает с Чимином за одно из ограждений, что было перед мостом. Ждали ли их? Сдал ли их Юнги? Ким об этом не думает. Он дрожит всем телом, слыша оглушительные звуки, и слёзы быстрыми потоками заливают лицо. Тэхён этих звуков откровенно начал бояться, начал видеть их в своих самых страшных кошмарах и всё равно бросается вперёд, сперва глубоко вдыхая. Через боль и сожаления, он рвётся к своей цели, держа под грудиной ещё одну взрывчатку. Вторая — у Чонгука. Он бежит, не видя куда, и огибает обещанный Мином мост. Падает на землю, раненым волком воет, когда бок внезапно колет, и прижимается спиной к железным плитам, которые собой являли какие-то ящики. Тэхён хочет плакать и кричать, но когда раскрывает глаза — видит далеко в небе знакомые очертания истребителя Хосока. Мурашками по телу, он роняет слёзы и находит в себе силы выловить из толпы солдат тёмные омуты Чонгука. Те следят, проводят и идут следом. Тэхён — лидер. Ему слабым быть категорически нельзя. Как бы больно ни было, как бы сильно ни били, он должен подниматься, бороться, сражаться. Вскидывает винтовку, замораживает чувства и отрекается от собственной слабости, отрывая её с руками. Его смелость, его опора, его защита — это Чонгук. Он бесформенным телом следует за Тэхёном, прикрывает и вглядывается в темноту, освещаемую огнём из бочек по периметру. Ким сильнее, нежели «просто парень». Ким сильнее, нежели «снайпер». Ким — птицей в ночном небе, среди огня и пепла раскроет свои огромные крылья и фениксом возродится через боль и собственную смерть. — Вперёд! — громко командует Тэхён, а Чимин ему кивает. Когда светловолосый бежит следом и видит перед собой фигуру друга, где-то в груди разрастается то самое тепло, в которое парни верили в самом начале. Они сильнее, нежели мир думает — дают отпор самым страшным способом из всех. Борются против целого мира, когда вокруг тьма и боль. Свистом пуль Чимин отдалённо слышит реальность, целясь и выстреливая. Среди десятка лиц охраняющих штаб немцев Пак не замечает родного, и почему-то на душе становится спокойней. Он следом за Тэхёном — за тем, кто их всегда защищал, готовый подставить свой бок и спину, если шатена захотят подстрелить. Он свою любовь в обиду не даст. Прижимаясь спиной к арматуре, Чонгук поворачивает голову и вглядывается в глаза Намджуна. Как и семь лет назад, они на войне. Вместе. Борются за собственные жизни и готовы пасть, если потребуется. Генерал усмехается, облачённый в военную форму, а не привычный мундир, и Чон буквально ощущает аромат сигарет, исходящий от мужчины. Уголки губ дёргаются вверх. Последний бой. Они его не проиграют. В жизни Намджун и Чонгук прошли многое, отдали многое и позабыли… многих. Лишь друг другу они пришлись друзьями среди пепла и вздымающегося, разрастающегося огня. Среди смертей они за свои плечи цеплялись, пытаясь не потерять в этом вихре свои души, теперь же, вновь нога в ногу с боем, они ухмыляются друг другу, и, словно по команде, одновременно выныривают из укрытий, снося двоих немцев, что мешали дальше пройти Чимину и Тэхёну. — А ты неплох! — смеётся Намджун, находя в себе искромсанном силы. — Пошли, старик! Не отставай, — командует Чонгук, а друг ему в спину усмехается. Крики, среди которых они успевают ловить взгляды друг друга, разрывающиеся под ногами снаряды и свист пуль. Вакханалия, что льёт реки крови, заливает лица и грязью оседает на коже, впитываясь в одежду. Кто-то громко падает с самым душераздирающим молодым криком, но никто не оглядывается. Потому что посмотрев назад, можно там и остаться. И мальчик понимает, когда лежит подстреленный перед вторым забором, что так нужно. Что так и должно было быть, что все ответы на свои вопросы он получил, поэтому медленно перекатывается на спину, ощущая пронизывающий костяшки холод, и цепляется тускнеющим в ночи взглядом за пролетающий над головой истребитель. А Хосок своими холодными глазами обводит умирающего парня, паря и сражаясь в воздухе далее. Так и должно быть. С криками, с болью, с поражениями. Они несут смерти, когда отбиваются голыми руками и бьют прикладами в затылок, они несут смерти, когда раненными животными забиваются в углы скрывающей их арматуры. Тэхён матерится, когда его прижимают к забору сильные руки немца, но Чонгук сзади быстро настигает и молнией ударяет в бок сложенным ножом. Цепляется взглядом за глаза напротив, видит в них дикий ужас и дёргает на себя, впиваясь губами в чужие, тут же отстранившись и потянув за собой. Среди пыли Тэхён всматривается в спину своей смелости, опоры и защиты, и ощущает поцелуй на губах. В последнем бою они держат руки друг друга, обещая ни при каких условиях не сдаваться. — Твою мать! — дёргается Чимин, когда отбивается от ещё одного немца, что режет парню руку. Чимин падает, ощущая своей спиной холодную смерть. Над ним фашист возвышается, наставляя дуло, в которое Пак смотрит светло-карими глазами. Он многих своих положил, сам себя готов в этой земле похоронить, если Тэхён доберётся с бомбой до верхушки штаба и всё здесь поднимет взрывом над землёй. Этот взрыв будет считаться лучшим в истории, и светловолосый сжимает рукой ранение, улыбаясь в лицо своему липкому страху и смерти. Тот что-то шипит на немецком, и Чимин готов поклясться, что услышал щелчок курка, но это был не фашист. А генерал Ким Намджун, что валит мужчину без особых разборок, тут же протягивая руку рядовому. Тот встаёт быстро, сглатывая и готовый поблагодарить солдата за помощь, но вздрагивает, когда раздаётся ещё один оглушительный выстрел, и Намджун вновь меняет их местами. Чимин отшатывается, делает пару шагов назад, вздрагивая всем телом из-за громкого разрыва снаряда где-то поблизости, дёргается и приоткрывает глаза, вглядываясь в расползающееся по чужой форме алое пятно. Намджун, сжимая свой живот, смотрит хмурим взглядом на свои окровавленные руки, лёжа на противоположной стороне. — Чимин, вставай! — Тэхён подхватывает друга на руки, пытаясь не смотреть на генерала. — Подожди… генерал, — Чимин слабо пытается выпутаться, но его оглушает громким выкриком. — Беги, чёрт возьми! — холодными пальцами его вздёргивают за шиворот. Капитан кидает холодный взгляд на умирающего друга. Смотрит в расслабленное лицо, в расползающуюся на нём улыбку, в ямочки, которым доверился однажды. Сглатывает самый болезненный ком в горле, отворачивается и ощущает естеством, как Намджун прикрывает слабо глаза. Он своего единственного друга здесь оставил, как самый настоящий солдат развернулся и пошёл спасать своих подчинённых. Генерал Ким Намджун сделал бы точно так же. Бросил бы всё и пошёл к своим ребятам. Он так же сделал, когда его капитан был при смерти, чтобы спасти Чонгука. Намджун дал самый правильный урок в своей жизни, взращивая Чонгука. Намджун, умирая, мягко шепчет в воздух: — Вы справитесь. Человеческая жизнь ничтожно легко может раствориться в воздухе. Исчезнуть среди холодного ветра и тяжёлых облаков. Человеческая жизнь настолько хрупка, словно фарфор, пусть все будут гадать, что ты прочнее самых сильных металлов. Человеческая жизнь — ничто. Плоть слаба, состоит из мягких тканей, жидкой крови и ломающихся костей. Состоит из переживаний, страхов и неуверенности, но Намджун всегда знал, что если судьбе так заблагорассудится — он падёт за молодых. Так и случилось. Подарив жизнь мальчику со светлыми волосами, он в последний раз улыбнулся своему ученику, который спасёт их всех. Отомстит за каждую брошенную на произвол судьбы душу и воспитает новое поколение. Оно будет сильнее, смелее, отважней. Намджун улыбался, потому что знал. Последний бой — последний раз. Чонгук сжимает кулаки, держит Чимина так крепко, что тот едва волочит ногами, пытаясь поспеть за капитаном, но дёргается и идёт сам. Практически бежит, ведь им нужно всё сделать быстро, пусть вокруг смерть царит, пусть она восседает на троне и выше их всех вместе взятых. Её они возьмут штурмом и поднесут к самим облакам самой яркой вспышкой. Пак сглатывает слёзы, сглатывает боль и несётся дальше, слыша за своей спиной немецкие выкрики. Оглядываются все втроём — за ними погоня. Тэхён вздрагивает всем телом, прижимая к груди ближе взрывчатку, совсем не ощущая себя в этом мире. Он бежит, не зная куда, несётся болью по венам, не зная зачем. Но шатен должен. Он обязан провести по коридорам, которые должен был запомнить, обязан установить две взрывчатки и нажать на кнопку до обратного отсчёта. Пусть он свою жизнь здесь оставит, как и многие, но он сможет. Они смогут. Смогут завершить тот путь, который их всех невероятно сильно вымотал и истощил до состояния ходячих трупов. Они все смогут выбраться отсюда, пусть и ничтожно жалкие в этом мире. Хрупкие, словно самое тонкое стекло. Огибая очередной поворот, Тэхён вздрагивает всем телом. Чимин мгновенно рядом вскидывает оружие, когда перед глазами огромные шоколадные. Юнги стоит, не предпринимая попыток защитить себя, не пытаясь сделать больно своим друзьям. Он смотрит в ответ, вглядывается в широко раскрытые глаза и видит в них всю боль, которую причинил так легко, словно Тэхён, Чимин и Хосок — шарик, который можно лопнуть. Он себя обронил уже давно, кусает щёки изнутри и делает шаг вперёд. — Отойди, — на этот раз уже Тэхён вскидывает СВТ-40. — Иначе я тебя застрелю. — Бегите, — сглатывает Мин. У него дрожат руки, дрожат ноги, дрожит сердце, но он смотрит прямо в глаза напротив. В ошеломлённые омуты друга, с которым жил не первое лето и провёл не первый бой. Этот бой для всех станет последним. Больше они не выдержат — либо сейчас, либо никогда. Юнги хватает голой рукой длинное дуло тэхёновой винтовки и отбрасывает от себя, громко вскрикивая, насколько хватает сил: — Бегите, чтоб вас! — хватает Чимина и Тэхёна за руки, смотрит в последний раз капитану в глаза и дёргает на себя. — Чтобы я вас не видел, давайте! Дайте мне исправить хоть одну ошибку! — Что ты творишь, Юнги? — вскрикивает Ким. Но Тэхёна холодной ладонью оплетают за запястье — прямо по алым следам от верёвки, прикрепляя к себе не хуже, чем это делали немцы к трубе. Шатен вздрагивает, когда его тащат за собой, когда дёргают и в холодных объятиях заставляют идти дальше. У Тэхёна наворачиваются слёзы боли, он кричит в спину оглянувшегося Юнги: «Зачем? Зачем? Зачем?», продолжает вырываться и кричит самым яростным огнём, который хранил в себе, выплёскивает всю боль в воздух, повторяя этот вопрос. Он в голове Юнги самой яркой вспышкой музыку звучит, у него по бледным щекам мягко струятся слёзы. Юнги оглядывается вслед друзьям, мягко улыбаясь, а после разворачивается, глубоко вдыхая аромат дыма и разрастающегося по сырой траве огня из перевёрнутых бочек. Юнги совершил слишком много ошибок, слишком много боли принёс тем, кто его защищал всё это время. Теперь же, слыша громкие крики, проклятия плачущегося Тэхёна сзади, он должен совершить хотя бы один правильный поступок в своей жизни. Защитить свою семью. Для него семьёй стали три парня, что за одним столом говорили с горящими глазами, что принимали его детские повадки, что дрожали над его телом, когда тот долго не просыпался. Для него семьёй стали самые обычные парни, которых никогда, возможно, и не связала бы судьба. Для него Тэхён, Чимин и Хосок, что парит в небе, — он его сразу увидел, — стали больше, нежели «просто люди». Это его страх потери, это его счастье, его смех, его слёзы. Они для Мина не просто три имени, они — татуировки на сердце, в разуме. Чёткими линиями выбиты их имена на корке подсознания, и Юнги, отрешённо вслушиваясь в самый болезненный крик позади верит, что сможет сделать то, на что никогда не решался, хотя знал, что так и поступит. Знал, но зачёркивал все извинения, потому что принимать не хотел. Закладкой с летающими птицами он будет в чьей-то истории. В истории трёх парней он останется особой главой, которую те должны будут пережить. Оплетая узловатыми пальцами лакированную поверхность пистолета, которым выстрелил в Джина, Юнги ловит им немые вопросы в глазах тех, кому письма слал с точными координатами, с временем и датой. — Зачем?! — на задворках сознания. Щелчок передёргиваемого затвора — в жизни. У Юнги в голове картинки плывут, и оттого он на месте не дышит, хотя морозный воздух лёгкие жжёт — воспалённый мозг пытается отсудить. Мин хочет, чтобы пошёл дождь. Стоит посреди этого поля, на котором возвели немецкий штаб, где однажды воздушных змеев с братьями мог пускать, на котором проводила рукой по макам его мать. Где-то далеко за спиной бегут его собратья. Он обещал сам себе задержать. Сам себе пообещал и с огнём ненависти в глазах затвор спускает. Никому не даст пройти, никто за его друзьями не рванёт. Боль в плече отрезвляет, импульсом по грудине бьёт, двигаться заставляет. Он в последний раз среди пуль танцует, вспоминает как под гитару Тэёна со смеющимся Тэхёном со всеми танцевал, в тот первый день их долгого кошмара, как настоящий солдат; как Чимин ему длинные лекции о важности чистки ствола винтовки диктовал, а он не слушал… Сейчас Юнги понимает — он в собственной болезни уже тогда умирал, а Чимин это своими светло-карими глазами уловил. Видел всё и хотел друга отвлечь, жаль, что и тогда он разозлился. Сейчас же Юнги падает на колени и роет узловатыми пальцами выжженную родную землю — маки здесь больше никогда не зацветут. Он хватается бегающим взглядом за растекающееся по камуфляжу алое пятно, спотыкается о собственную человеческую сущность из мягкой плоти и крови. Она ему всегда была ненавистной, но сейчас, слыша отголоски любимых фраз в голове, видя перед глазами лишь образы друзей и своей любви, Юнги сдаться не может. Он приподнимается на дрожащих, гнущихся руках, ощущает холодной колкостью слёзы лишь тогда, когда ветер оставляет поцелуи на бледных впалых щеках. Троих он всё же убил — немцы под ногами безжизненными трупами валяются, и он намерен завалить ещё хотя бы одного, улыбаясь в уродливые лица Дьяволов. Ударил гром — резкой болью стрельнуло прямо в центре грудины, перехватывая дыхание, не собираясь отдавать его обратно, и Мин всё же падает. Его перешагивают, словно выброшенную тряпку. Что ж, справедливо — он так же поступил бы и с ними. Первые капли холодного дождя падают на разбитые губы, потом на тяжелеющие веки. Распластанным по сырой земле он вглядывается куда-то вдаль острова: его собратья в безопасности, и он удовлетворённо прикрывает глаза. Юнги не досчитал одного дьявола — того, что пустил ему пулю в грудь. Их должно было быть восемнадцать. Что ж, людям свойственно врать. Хотя нет… погодите. Последний Дьявол, вот же он — лежит мёртвым, отдав свою собственную жизнь за всех тех, кого любил. И любит до сих пор. Он защищал их всё время, безмерно любил и крепко обнимал, принимая каждую слабость. Он делал то, что мог. То, на что хватало сил в дрожащих руках. Он своих друзей с яркими улыбками после всего этого кошмара видел, рядом с океаном и собакой под боком. Они прошли так долго, потому что Юнги в лицо знали, потому что взамен на шпионаж те пообещали их не держать на мушке. И они сдержали своё слово. До этого момента. Если бы не поливший дождь и яркая звезда над головой, он бы точно улыбнулся. Потому что убил всех восемнадцать. Потому что он — последний Дьявол. Юнги может спать спокойно. — Юнги! Юнги! — кричит, захлёбываясь в слезах, Тэхён. Он дерётся с Чонгуком, пытаясь выпутаться из чужого мёртвого захвата, и краем глаза наблюдает, как Чимин со страхом оглядывается. Наблюдает, как его разворачивают насильно, когда убегают. Тэхён в чужих руках бьётся в истерике, а Бакси внезапно рычит, не позволяя бежать дальше. Все втроём замирают, Тэхёна тянут вбок, опрокидывают на землю. Всё, словно в тумане: громкий вскрик, выстрел, зажмуренные от боли тёмные омуты. Где-то внутри Тэхёна разрывается всё на мелкие кусочки. Он дрожать на мгновение перестаёт, когда Чимин, громко вскрикнув, пристреливает фашиста, который выпустил пулю в них с Чонгуком. Чонгук Тэхёна защитил. Свою опору, свою защиту, свою любовь. — Вы в порядке? — подбегает к ним Чиним и вздрагивает всем телом. Капитан медленно слезает с Тэхёна, переворачивается на спину, оставив после себя на шатене алые брызги и такое же кровавое пятно. Оно въедается в ткань, пропитывается в сердце, и Тэхён ошарашенно смотрит на того, чьи уста совсем недавно целовал, кто его из мрака вытаскивал, кто его слёзы так нежно вытирал. За кем Тэхён всё это время следовал, за кем Ким сам себя волок на последних издыханиях. Собака тихо воет, скулит, впиваясь мокрым носом в раскрытую чонгукову ладонь. Она буквально ощущает аромат крови, пропитавший кожу хозяина, что этой же рукой свой живот трогал. Тэхён подрывается, своими коленями и руками землю роет, тянется к Чонгуку. «На губах вязкой пылью осел страх, готовый вот-вот ядом отравить, сквозь душу чёрным ужом проползти и все раны сковырнуть. Вокруг со свистом снаряды пролетают, а в небе ярким взрывом разрывается густое облако сажи и дыма. Тэхён медленно переводит взгляд на трясущиеся в ссадинах руки. На этих руках кровью пропиталась кожа, синяками выбита татуировка космоса и тяжким грузом лежит что-то такое, за что уцепиться хочется, но до чего достать нельзя, словно солнце. Запредельно близко и ничтожно далеко. Тэхён сглатывает, пытается оглядеться по сторонам, но в глаза ветер песок бросает и заставляет зажмуриться. Хоть на секунду уйти из этого кошмара в более безопасное место. В более лёгкое, открытое, ясное, как небо. До которого всё так же запредельно близко и ничтожно далеко, но он правда пытается, тихо крича где-то внутри, становясь тем самым ужом, змеёй, что раны открывает, заставляя кровь течь ручьём». Он вздрагивает, хватаясь своими дрожащими руками за чужие. Уже такое было, уже он это проходил. Самое страшное видение за всю его жизнь, оказывается, было правдивым. Прямо сейчас лежит на коленях Тэхёна дрожащим человеком. Лежит, проникая в воспоминания трепетными поцелуями по вздрагивающему телу, по синякам на спине, по выемке меж ключиц в звёздной тишине. — Такое уже было, — голос Кима сильно дрожит, он зажимает рану на животе Чона, пытаясь остановить кровь. — Я справлюсь! — Тэхён… — дрожа зовёт Чимин, протягивая к другу тёплую руку, но та зависает в воздухе. — Чонгук, давай, нам нужно идти! — слёзы заливают лицо, капают на чужие щёки серой болью. Он отчаянно давит на рану, но бордовая, алая кровь по дрожащим рукам свои отпечатки оставляет, просачиваясь сквозь пальцы и окольцовывая наручниками запястья. В голове пусто, в ней — ни единой мысли. Нескончаемый поток борьбы прервался на безумно долгие мгновения, на задворках сознания слышатся шаги немцев, что переступили Юнги, как тряпку, и бегут за ними. За Чимином и Тэхёном. — Тэхён, они близко, — дрожа шепчет Пак. — Чонгук! — вскрикивает Тэхён, когда всматривается в лицо того, кого любит всем сердцем. У Тэхёна на коленях его смелость, его опора, его защита. Чонгук больше не дрожит, лишь пытается растянуть сухие губы в улыбке, смотря в залитые слезами глаза. Смотрит зашифрованным взглядом в чужие глаза, а те его не понимают. Не хотят понимать. На это уйдут годы, чтобы в радужке напротив перестать в кошмарах видеть самый страшный сон за всю свою жизнь, на то, чтобы исцелиться от огромной травмы нужны будут не просто вечность, а бесконечное количество жизней, в которых они с Чонгуком будут обязательно вместе. — Ну… не плачь, — треснувших губ бледная улыбка касается, и Тэхён несдержанно дрожащими пальцами её ловит, боится отпустить. — Взгляни на меня, солнышко. Солдат поднимает заплаканные красные глаза, всматривается ими в любящий взор напротив, ловит эту улыбку, отчаянно её в себе запечатывает, борется с истерикой, которая накрывает мгновенно. Он дёргается обратно к ране, зажимая её и беспомощно смотря на Чимина. Тот выглядит бледным, напуганным, смотрит своими светло-карими глазами на капитана и друга, что так много пережили вместе. Такие разбитые, одинокие, и нашедшие друг друга в этом ужасном мире люди. Тэхён крупно дрожит и его лица касаются окровавленной рукой. Он дёргается, как и Бакси, что скулит и забивается мордой в бок холодеющего хозяина. Дёргается, пытаясь не принимать действительность, ведь та ужасна, кровожадна и пытается забрать с собой всё, что было до этого. Алой вспышкой над головами что-то взрывается. А дождь гасит чувства, что на душе остались яркими красками и послевкусием элитного алкоголя. — Мы должны победить, солнышко, — Чонгук ведёт окровавленным пальцем по синей скуле, прикрывая глаза. — Нет, нет, нет! — у Тэхёна сердце из груди выпрыгивает. — Чимин, помоги! «Я тебя люблю», — остаётся в воздухе. — Предал? — Хосок сильнее сжимает штурвал, стискивает челюсти. Он это от себя гнал до последней битвы. Ему обида и злость глаза заливают, не позволяют сквозь красную пелену на мир ясно смотреть. — Не верю. Сахарная задница, чёрт тебя дери, ты не мог… Хосок шепчет уже скорее сам себе, кусает губы и обещает — этот бой он не проиграет, защитит друзей… и этого маленького паренька. От себя же, наверное? Если он сейчас не уничтожит вражеские самолёты, если не приземлится около места, о котором знают лишь они, как он сможет из шатена дурь выбить? Как сможет потом по стене размазать? Знает ведь, что парни Юнги найдут и приведут обратно. Истёртыми в мозолях пальцами тянет грубую обмотку со штурвалом на себя и набирает высоту. Он не щадит никого, не экономит боеприпасы, хладнокровно истребляя «Чайкой» всех, кого видит, перед ним падают не на колени, а умирают птицами без крыльев. В голове красным мигает «ты окружён», но Хосок до последнего будет парить в небе. Парень кидает беглый взгляд вниз на остров, пытаясь разглядеть тени фигур собственных друзей, капитана, любимого. Это стоит ему встряски и он усмехается: чёрт, кажется, крыло горит, и он стремительно снижает высоту, отчего в висках болезненной пульсацией кровь бьёт. Хосок улыбается шире, стягивая одной рукой кислородную маску такого приевшегося, любимого болотного цвета. Он хочет, чтобы мир увидел его улыбку напоследок. Пусть она будет адресована Юнги. Последний вздох — последний взрыв.К звёздам. И он одной из них стал.
Тэхён всматривается в бледное лицо Чонгука, дрожит всем телом, а после стискивает челюсти. До конца. До самого последнего вздоха он будет биться за тех, кто в этом бою пали, поэтому медленно расстёгивает китель капитана и дрожащими пальцами выуживает взрывчатку с каплями крови любимого. Сколько они прошли… сейчас не время пасть рядом. Все, кто с твёрдой ладонью упал на поле боя, должен быть оправдан. Поэтому Тэхён с горящим взглядом кидает взрывчатку Чимину, а после на мгновение останавливается, мягко выуживая дневник из внутреннего кармана, сразу же вставая. Больше не может. Бежит вслед Чимину, сжимает зубы, кулаки. Ноги подкашиваются, и он лишь один раз оглядывается на тело любимого, пока за ним бежит следом Бакси. Самый верный друг, что не оставит, даже когда теряет любимых. У собаки глаза слезятся, и Тэхён, вздрогнув всем телом, свистит, как только умеет, заставляя ту поднять на себя взгляд. Смотрит в слезящиеся животные глаза и сжимает крепче винтовку. — До конца. Они не дошли все вместе до штаба с десяток шагов. Поэтому сейчас, пролетая этажи и расстреливая всех, кто им мешается, Чимин и Тэхён стоят друг к другу спинами. Они до конца, они вместе, они — живы. Пусть слезами боль по щекам, но они всё ещё дышат. Тэхён бьёт какого-то немца в подбородок прикладом, а после ногой прибивает к земле. Слёзы злости, боли, отчаяния. Мужчина шокировано смотрит на возвышающегося перед ним настоящего ангела смерти. У Тэхёна по щеке размазана кровь любимого, на груди его кровь, и на руках. Он выуживает из сапога складной нож, что есть у всех, и без раздумий вонзает в живот мужчины, шипя прямо в лицо: — Его имя Чон Чонгук, — выдёргивает ножик. «Не иди за местью», — в голове, а руки делают другое. Он должен сделать так, чтобы имена погибших слышал весь мир. Чтобы помнили, чтобы знали, чтобы слагали легенды и писали портреты. Чтобы их силуэты в истории закрепились на вечность, а не расплылись буквами в итоговых цифрах войны. Тэхён вскакивает вслед Чимину, что так же бьётся до конца. Бежит за Бакси, что сильными челюстями перегрызает гортани и не менее сильными лапами валит на пол. Они с плеча распахивают двери и расстреливают внутри сидевших. Либо сейчас, либо никогда. Последний кровавый бой в их жизни, а после — мечты. Они обязаны отдаться мечтам. Их общим мечтам. Чимин и Тэхён быстро устанавливают взрывчатку, нажимают на кнопку, и красными цифрами загорается обратный отсчёт из пяти минут. Шатен срывается с места, вылетает из комнаты — за ним Чимин и Бакси. Они бегут по коридорам, которыми вёл его Юнги, выбегают на задний двор и спешат к лодкам, прижимая к груди винтовки. Они должны, должны, должны… За спиной — Ад. Остров, который они должны покинуть. Когда они садятся в лодку, взглядом цепляют ещё несколько, в которых могли быть их товарищи. Но они одни. Тэхён глотает слёзы, когда Чимин, упираясь руками в их последнюю надежду остаться живыми, отталкивается ногами от дна, запрыгивая в лодку. Ноги неприятно холодит морозная вода, которая стала ещё холоднее из-за дождя. Силуэт за силуэтом испаряется лес, пока парни, крепко вцепившись в деревянные бортики металлической лодки, пытаются удержаться на весу под сильным течением искусственной реки. Бакси прижалась животом ко дну, тихо поскуливая и роняя на ало-коричневую шерсть из-за крови мокрые дорожки слёз, что впитываются моментально. Они вздрагивают, когда поток воды выбрасывает их в огромное озеро с противоположной стороны немецкого штаба. Теперь перед ними реальная картина ужаса: остров горит. Даже дождь, что успокаивается, не остужает тот пожар, который разгорелся в месте, где слегли все те, кто с ними бок о бок шёл. Тэхён жмётся к Чимину, ощущая единственное тепло в этом холодном мире, а между ними — собака. Единственные выжившие из двенадцатого отряда. Из восточного штаба их армии. Единственные, которые смогли. Бежали, рвались и метали все, но остались лишь они одни. Каждый выполнил своё предназначение. Слёзы тонкими дорожками бегут по грязным щекам. Тэхён мягко стягивает с головы каску, когда алый рассвет обрамляет весь кошмар на яву мягким розовым светом. Их несёт спокойная вода, убаюкивая. Чимин обнимает дрожащего Тэхёна и всматривается в остров, который ещё мгновение и взлетает в воздух, сокрушив последним взрывом мелодию этой ночи. Семь месяцев кошмара закончатся здесь. И сейчас. Тэхён медленно прикрывает глаза, его качает на весу мягкая вода из-за импульса от ударной волны. По его лицу стелет розовым рассвет, оповещая о новом дне. Последний бой — они победили.***
Стоя перед разрушенным домом в деревне, Тэхён подкидывает на худом плече рюкзак. Рядом с ним Чимин, а около левой ноги сидит собака. Он разглядывает разрушенную деревню, которую покинула жизнь, и сглатывает, когда делает шаг по мокрой траве, открывая почтовый ящик, созданный из дерева когда-то самим же Кимом. Внутри скомканное письмо, которое шатен читает без единой эмоции на лице. Они прошли многое, больше их ничего убить не сможет. Огрубевший материал под шершавыми пальцами и довольно краткий конец, выписанный аккуратным почерком на пожелтевшей бумаге: «…Скоро вернёмся, ждите нас с Юнги! Как и обещал, с победой в руках либо в зубах. Не скучай, моя дорогая. Твой Тэтэ.» — Пойдём, — Ким роняет письмо на сырую землю и разворачивается, глянув в глаза Чимина. Они шли слишком долго и пройдут ещё столько же в поисках своего дома. Пак разворачивается, в последний раз глянув в светло-карие глаза, в которых всё ещё блестит огонь. Они победили, заплатив огромную цену, при этом оставшись живыми. Они победили, сохранив свои тела и слегка потревожив разумы. Каждый на войне был болен душой и головой. Кто-то за семью, а кто-то за себя. — Пойдём, Тэ, — мягко обнимая друга за плечи, Чимин идёт следом, не оглядываясь. Они оставили свои страхи позади. Больше их никогда не будет. Они — легенды. А легенды не умирают.