Легко в бою

За неделю бескенмости Куроо успевает разработать детальный план по завоеванию вражеских территорий — молниеносный блицкриг. Ладно, с детальным он погорячился. План, скорее, напоминает цезаревское «Пришёл, увидел, победил» с некоторыми поправками. «Пришёл, облажался, ушёл». Ладно, с заявлением, что у него есть план, Куроо тоже погорячился. Но в этом же вся суть влюблённости, не так ли? В горячности. Может, всё, что ему надо — это разгорячиться так сильно, чтобы солнце глянуло на него с неба с завистью. Чтобы Козуме Кенма глянул на него со своей кафедры с жалостью: «Ты выглядишь разгорячённо. Ты выглядишь горячо. Тебе вызвать врача?» А потом Кенма сам поведёт его в медпункт, и там у них случится сёнен-айновский момент, и медсестры, конечно же, не будет рядом, чтобы остановить их вспыхнувшую страсть, и они будут долго-долго целоваться на больничной койке, и Куроо покажет, насколько разгорячённым он может быть. Он станет ебучей печкой, если потребуется. Но пока что он лежит на заправленной кровати в одних трусах и прокручивает в голове на постоянном репите самое счастливое воспоминание за неделю. Если бы Куроо был героем чувственного романа, то произошедшее позавчера (53 часа и 43 минуты назад, но кто считает?) автор описал бы как-то так: Ничто не предвещало беды. Она пришла сама, незваной гостьей вторгнувшись в сонный полдень Куроо Тецуро. В один момент всё было просто и логично, пока не появился ОН, озаряя сумрак обеденного зала своей незаконной красотой. И больше ни просто, ни логично не было: он, сложный и непонятный, загадочный и недоступный, стоял в очереди за едой, уподобляясь простым смертным, хотя его, конечно же, как всегда, окружал ореол романтичной неуместности — так выделяется сокровище, поблескивающее на песке. Но если Куроо и был героем какого-то текста, то текст этот был напечатан на рекламной афише дешёвой документалки: «ЧУДЕСА ДЕГРАДАЦИИ». Что-то про рыбу, которая не захотела вылезать из воды, чтобы стать человеком, а вместо этого пошла топиться. Впрочем, беды действительно ничто не предвещало. Куроо — без всяких изысков и прикрас — просто пошёл пожрать. Лаконично и по-мещански. Обеденный зал на деле был студенческой столовкой, в которой воняло подгоревшей рыбой. Помещение вовсе не было сумрачным — кто вообще ест в темноте?.. И встречу эту явно нельзя было назвать ни роковой, ни неожиданной: в конце концов, Кенма тут работал и был человеком, для которого характерны обычные человеческие потребности — еда и смартфон, в который он уткнулся, стоя в очереди. Никакой ореол его не окружал, и вообще, он прекрасно вписывался в толпу студентов, неотличимый от них: заебавшийся вид, незашнурованные кеды (да научите его завязывать шнурки!) и безразмерная футболка. И вот здесь внимание Куроо остановилось в ожидании дальнейших указаний. На футболке Кенмы была надпись: «Проклят», и в голове Тецуро тут же возникла прекраснейшая идея, к осуществлению которой он приступил незамедлительно. И уже сегодня утром он забрал из печати свеженькую футболку. Остаётся надеяться, что Козуме будет последователен в своём образе бомжа и похуиста и наденет ту же футболку третий день подряд. Учитывая то, на что похож его гардероб, надежды Куроо вполне оправданы. И Тецуро уже мысленно упивается произведённым эффектом, когда раздаётся деликатный стук в дверь. Так стучат горничные в отелях: «Уборка в номере!» Только вот Куроо уже успел достаточно изучить своего соседа, чтобы знать: убираться в итоге придётся ему самому. — Занято! — орёт он шутки ради, а потом, сжалившись, добавляет: — Ладно, входи. Акааши приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы соблюсти и приличия, и баланс на грани между наглостью и неловким заглядыванием. Всё, что он делает, наполнено каким-то аристократическим достоинством, и Тецуро не уверен, чопорно ли это или всё же слегка сексуально. — Кхм, — Акааши прочищает горло. Куроо заранее чувствует себя провинившимся, но в каком-то приятном, волнующем плане. «Накажите меня, Акааши-сан. Накажите, как своих французских женщин!» — С чем пожаловал? — Куроо улыбается, гостеприимно кивая на заваленный вещами стул, но Кейджи жестом отвергает приглашение и остаётся стоять в дверях. Ну, конечно же. На нём очаровательно мягкий кардиган и удобные домашние штаны, в которых он выглядит как те нереальные люди из рекламы IKEA: «Смотрите, этот диван настолько удобный, что мы, совершенные сверхлюди, сочли его приемлемым для наших совершенных задниц». — Я понимаю, что учёба на первом курсе может поначалу обескуражить… — начинает Акааши вежливо и сдержанно. Куроо же его невежливо и несдержанно перебивает: — Прости, ты сейчас реально и неиронично употребил слово «обескуражить»? — А что не так с этим словом? — Кейджи хмурится, и по безупречной глади его лица рябью проходит раздражение. Куроо это нравится. Куроо уже фанат. Он готов повязать на лоб повязку с кричащим: «Даёшь свободу эмоциям Акааши Кейджи!» и нарядиться в костюм чирлидерши с разноцветными шелестящими помпонами. Главное, чтобы кто-то снял это и выложил на Ютуб, и тогда Кенма заметит его в кроп-топе и поймёт, что теряет. — Ничего. Просто люди так не говорят. — Я говорю. Фраза это звучит так, словно должна была начинаться с «ну». «Ну, я говорю». Но Кейджи слишком шикарен для любых паразитов, даже если это слова. — Ладно, — сдаётся Куроо с лёгкой снисходительной ухмылкой, мол, как вам угодно, ваше превосходительство. — Так что там с обескураживающей учёбой? Акааши подбирается, чтобы настроиться на разговор снова. — Я отдаю себе отчёт в том, что… — Серьёзно? Отчёт? Подожди секунду, я надену галстук. Раздражение сквозь изящную маску проступает всё отчётливее, но Акааши не отступает. — Я просто хочу сказать, что пытаюсь быть терпеливым по отношению к человеку, впервые оказавшемуся в незнакомой обстановке и… — А можно впервые оказаться в знакомой обстановке? — поддевает Куроо. Он понимает, что лишь подливает масло в огонь. Но что если ему нравятся пожары? Что если он по гороскопу Маслолей? — Можно, — цедит Акааши, — если обстановка знакома тебе по фотографиям, но лично ты никогда там не бывал. Куроо со всей серьёзностью кивает, мол, очень логично, продолжай. — Поверь, этот разговор для меня так же неприятен, как для тебя, поскольку… — Нет, что ты, мне приятно до дрожи, я аж воспылал. Акааши сжимает зубы, но не останавливается: — Поскольку мне не хочется производить впечатление докучного педанта, но для гармоничного сожительства нам следует соблюдать определённые правила, и тогда подобных разговоров мы сможем в дальнейшем избежать. Ты меня слушаешь? — Прости, я отвлёкся, гуглил «докучный педант». Куроо невинно поднимает глаза от телефона. Вообще-то, он соврал. Он просто набивал рекорд в «Зомби-котах» — сравнительно новой мобильной игрушке, за считанные дни ставшей пугающе популярной. — Помой посуду, — бросает наконец доведённый Акааши и закрывает за собой дверь. К сожалению Куроо, даже ею не хлопнув. — С этого и следовало начинать! — кричит ему вдогонку Тецуро, но вставать не спешит. Вместо этого он открывает свой электронный ящик, чувствуя себя героем того фильма с Мег Райан и Томом Хэнксом, только вот вместо «Вам письмо!» он называется: «Вам хуй! Сосите!» Потому что Кенма ему так и не ответил. Но он хотя бы читает, теперь-то Куроо это знает наверняка. От: @kt6969.ne.jp Кому: @kodzuken.ne.jp Тема: думаю, нет смысла делать вид, что это письмо по учёбе, потому что я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что Вс, 19 апреля, 17:41 Уважаемый (но не слишком сильно, иначе произойдёт некая фетишизация) Козуме-сенсей! Во мне полно достоинств — как скрытых, так и явных. Во-первых, я чертовски красив. Во-вторых, я ужасно обаятелен. В-третьих, я умён не по годам (если верить учителям в моей школе). В-четвёртых, я чуткий и нежный любовник (если верить учителям в моей школе). В-шестых, я чрезвычайно внимателен. В-седьмых (тут ты уже и сам мог догадаться), у меня исключительное чувство юмора, и именно этим я и планирую тебя завоевать. Так что завтра, когда я приду на лекцию нарочно припозднившись и вместо стука в дверь скажу: «Тук-тук», ты должен подыграть мне и ответить: «Кто там?», чтобы я мог рассказать заранее спланированную шутку. Договорились?

Блистательный и находчивый, твой Куроо Тецуро.

На этом Куроо считает свой долг исполненным и идёт мыть посуду, пока его сосед в приступе пассивной агрессии не выкинул все его тарелки и кружки из окна.

***

Начала лекции Куроо ждёт в коридоре, а потому застаёт момент прихода Кенмы: тот прошаркивает мимо, уткнувшись в телефон, и даже не замечает его демонстративно небрежной позы у подоконника, которую Тецуро репетировал всё утро. После того как дверь аудитории 404 закрывается, Куроо отсчитывает в голове минуту и дёргает за ручку, уже готовясь произнести свою реплику: «Тук-тук». Но дверь не поддаётся. Дверь заперта. Куроо дёргает ручку ещё пару раз, начиная паниковать: неужели он пропустит полтора часа, которые ждал всю неделю, из-за тупого прикола?.. «Нет, это немыслимо», — сказал бы Акааши. «Ну, это пиздец», — бормочет Куроо, торопливо шагая к лестнице. Уже на улице, стоя под окнами заветной аудитории, он разглядывает неровную кладку стены и прикидывает, помогут ли его навыки экспериментального альпинизма, полученные за годы лазания по заборам, покорить эту крепость? Но попробовать определённо стоит. Попытка не пытка, как говорится, если не считать пыткой полгода в гипсе из-за переломанных ног. Но Тецуро вспоминает сосульки волос, зажёванных в задумчивости, и решает, что это того стоит. Он оглядывается по сторонам (никто не смотрит) и уверенно цепляется за первый ненадёжный выступ кирпича. Оказывается, залезть на четвёртый этаж и вполовину не так стрёмно, как уже наверху оторвать руку от карниза и постучать. Сквозь стекло он видит, как дюжина голов испуганно поворачивается к нему. В прошлый раз студентов было больше. Но пары Кенмы — это почти что гладиаторские бои. Выживают сильнейшие. Единственные глаза, в которых ни смеха, ни волнения, ни шока — это глаза Козуме, который прерывает свой бубнёж (даже если бы Куроо умел читать по губам, то ничего бы не смог понять — настолько невыразительны артикуляции Кенмы) и подходит к окну, чтобы… резко опустить жалюзи. Тецуро другого и не ждал. Ладно, может, немного и ждал, но, если бы все его ожидания оправдывались, жить стало бы совсем неинтересно. А вот карабкаться к следующему окну, рискуя упасть с высоты четвёртого этажа, — это уже занимательно. Он стучит снова и снова вздрагивает, когда плотная стена игнора (и жалюзи) опускается перед ним. Ну ничего. В аудитории много окон. Но ни третья, ни четвёртая попытка не оказывается удачной. Руки Куроо ноют от усталости. Мышцы обещают болезненную крепатуру наутро. Со лба по переносице скатывается капелька пота. И тут — о чудо! — Эйнштейн переворачивается в гробу со своим: «Безумие — это повторение одного и того же действия с надеждой на иной исход». Впрочем, наверняка Эйнштейн в своём гробу уже извертелся, потому что вопреки всем сайтам со вдохновляющими цитатами такого он ни разу не говорил. Фразу эту приписали ему, украв у «Общества Анонимных Наркоманов», и Куроо не может не улыбнуться иронии: оригинальный источник подходит ему куда больше. На пятый раз Кенма не отрезает Тецуро обзор. Вместо этого он бесцеремонно выхватывает у одного из студентов конспект и ручку, что-то там карябает и прислоняет разворот тетради к стеклу. «ЭТИ ОКНА НЕ ОТКРЫВАЮТСЯ ДЕБИЛ». Куроо не может удержаться и жестом рисует в воздухе запятую, которую Кенма пропустил. А потом он не может удержаться в буквальном смысле. И всё бы могло закончиться печально, а может, даже трагично, если бы не сработали рефлексы и он бы не уцепился в последний момент за карниз. И, боже, блять, боже. Выражение лица Кенмы в ту самую секунду стоило риска.

***

Когда Куроо возвращается под дверь аудитории, как провинившийся, но обретший в своей вине самодовольное счастье неудачник и снова дёргает ручку, она металлическим лязгом поздравляет его с победой, и Тецуро заходит внутрь, отвешивая на ходу поклоны под жиденькие аплодисменты собравшихся. — Никто и никогда ещё не выражал такого желания посетить мои лекции, — сухо замечает Кенма. Его уставшее лицо всё ещё хранит следы беспокойства, но он старательно прячет их за хмуростью. — Прям-таки смертельное. — Ну, выходит, я особенный. — Если можно назвать особенностью лишнюю хромосому. — Не лишнюю, а запасную, — улыбается Тецуро, скользя жадным взглядом по фигуре Кенмы, и когда он натыкается на ту самую футболку с той самой надписью на ней, улыбка его становится только шире. «Проклят», — сообщает мятая футболка Кенмы. «Проклятье», — отзывается свеженапечатанная надпись на груди Куроо. Кажется, это замечает не только Тецуро и не только Козуме, потому что со стороны парт раздаётся тихое хихиканье и кто-то даже делает фотку. Куроо запоминает предприимчивого папарацци и делает в уме заметку: выторговать эту фотографию любой ценой. Повесить в рамочку. Показывать общим внукам. Довольный собой и жизнью в целом, Куроо щеголевато гарцует к своему месту в первом ряду, как вдруг его останавливает голос, который он готов записать на диктофон и сделать саундтреком своих пододеяльных шалостей. — Я не разрешал тебе садиться. Тецуро с готовностью принимает правила игры и, за секунду вжившись в образ наказанного студента, виновато лопочет: — Козуме-сенсей, можно мне занять своё место? — Не. Куроо бы сказал, что отказ приносит Кенме садистское удовольствие, если бы не сомневался, знакомо ли вообще понятие наслаждения этому прекрасному существу. — Иди встань в угол для дебилов, — Кенма кивает на пустующее место у края доски, и Куроо — оптимист по жизни, кенмофреник по диагнозу — едва ли не мурлычет от счастья: «угол для дебилов» куда ближе к Кенме, чем первая парта, а значит, стратегически выгоднее. — Звучит как-то непедагогично, — всё же говорит он, но послушно становится туда, куда указал Кенма. — Наверное, это потому что я не педагог. — Правда? Никогда бы не подумал. Вместо ответа Кенма отбирает конспект у очередного бедолаги, отчаянно цепляющегося за свою тетрадь, выдирает не глядя лист. Что-то там написав, он долго шарит в чужих пеналах, пока не находит скотч. На то, как он зубами отрывает кусок ленты, Куроо готов дрочить в слезах часами. Лист Кенма сворачивает кособоким конусом, заклеивает край и подходит к Куроо, нахлобучивая ему на голову самодельный колпак с надписью: «ПОЗОР». — Смейтесь над ним, презирайте его, — говорит Кенма и возвращается за кафедру, пока Тецуро, дурак дураком, счастливо стоит в своём углу, гордо держа осанку и следя за тем, чтобы колпак его не упал. — Продолжим. Что я там говорил?.. А. Переборы. Есть полный перебор, а есть перебор в глубину, и оба они называются процедурами слепого перебора, потому что расположение цели не влияет на порядок раскрытия вершин… — Извините, Козуме-сенсей, можно вас прервать? — скороговоркой выдыхает Куроо. — Не. Ну ещё бы. — А я всё-таки прерву. Это вопрос по учёбе, честно-пречестно, — Куроо дожидается усталого вздоха — своеобразного эквивалента разрешения продолжить. — На вводной лекции вы так и не рассказали нам об экзамене. Как он будет проходить? В устной форме или в письменной? Что необходимо для зачётной отметки: исправное посещение, конспект лекций, курсовой проект? Думаю, я выражу общую обеспокоенность, если скажу, что мы все ужасно растеряны, ведь раньше этот курс вёл другой преподаватель, и никто не знает, как вы принимаете экзамен. Дюжина пар глаз смотрит на Куроо как на героя, и он самодовольно поправляет свой позорный колпак. Кенма морщится, словно одна мысль о его прямых преподавательских обязанностях нагоняет на него смертельную тоску. — Да можете вообще не ходить, мне как-то пох…уй. Куроо даже интересно, что же такого собирался сказать Кенма изначально, что исправление на «похуй» счёл меньшим из двух зол. — То есть зачёт получат все, кто выдержит с вами тет-а-тет? Вне зависимости от посещений? — уточняет он, и робкая надежда озаряет всех присутствующих. Точно такое же чувство зарождается и в груди самого Тецуро, ведь вероятность того, что под конец семестра они останутся с Кенмой наедине, растёт прям-таки на глазах. — Не будет никакого тет-а-тета, — Козуме снова кривится: мысль об индивидуальных беседах со студентами явно вызывает у него отвращение. — Значит, мы просто сдадим вам курсовой проект? — Не, западло оценивать, — бормочет он. — Тогда вы, наверное, захотите проверить наши конспекты? — Делать мне больше нечего, только ваши каракули разбирать… — Как же тогда нам получить зачёт? — Да в душе не е…бу. В аудитории воцаряется гнетущая тишина, пока очкарик с первых рядов не подрывается возмущённо со своего места. — Но нам нужен зачёт для листа успеваемости! — Звучит как ваши проблемы, не мои. Студенты вполголоса переговариваются, и Куроо из своего угла для дебилов может отчётливо расслышать слова «жалоба» и «руководство». Глаза Кенмы загораются чем-то, смутно похожим на надежду (блять, он же действительно мечтает об увольнении!), так что Куроо приходится спешно взять ситуацию в свои руки. Руки, мечтающие оказаться под растянутой футболкой худшего в мире преподавателя. — Давайте договоримся, — предлагает он. — Вам, очевидно, не хочется вести этот курс, а всем остальным — его слушать. Думаю, всем будет легче, если вы пообещаете нам халявные зачёты, а мы поклянёмся никому не рассказывать, что пары в девять утра в аудитории 404 проводятся в виде уютного чаепития за просмотром «Я робот» или «Она». Несколько долгих минут Кенма обдумывает заманчивое предложение, пока все остальные в аудитории медленно принимают абсурдную реальность. — Не, — в итоге говорит он, в который раз проглатывая окончание и без того короткого слова. — Так неинтересно. Общий вздох двенадцати отчаянных студентов мог бы дать толчок разрушительному торнадо где-то на Филиппинах. — Тогда как же нам получить зачёт?.. — совсем уж уныло уточняет медленно оседающий обратно на стул очкарик. — Удивите меня, — безразлично фыркает Кенма, поворачиваясь к доске, чтобы начертить очередную непонятную схему. От мела он забавно чихает, трёт нос сразу всей кистью, и Куроо думает о том, как ему повезло оказаться дебилом в специально отведённом ему углу, ведь только с этого ракурса можно заметить, как трогательно жмурится Кенма, пытаясь унять свербение в носу. «Надо будет принести ему что-то от аллергии», — решает он. Но прежде… — Предлагаю спор. Если я выиграю, получу зачёт автоматом и свидание. Если выиграете вы, то я буду носить вам кофе до конца семестра. Идеальное пари. Куроо даже не знает, чего хочет больше: проиграть или выиграть. Кенма поворачивается к нему, и сердце Куроо восторженно замирает от блеска азартного вызова в его взгляде. — В чём будем соревноваться? У Куроо в голове проносятся миллионы прекрасных вариантов в секунду. Армрестлинг, который позволит ему подержать Кенму за руку. Рэп-баттл, в котором он сможет воспеть его угрюмое очарование и чудесный нос — идеальный маленький нос, созданный для того чтобы утыкаться Куроо в щёку. Бег, оригами, викторина, поцелуи… Всё подойдёт. — «Зомби-коты»! — выкрикивает кто-то с задних парт. По лицу Кенмы расползается нечто, похожее на улыбку, но в сотню раз лучше. Дерзкая, открытая, насмешливая, она сводит Куроо с ума. Сводит Куроо прямиком в глубины ада. — Пойдёт, — говорит Кенма. — Но если выиграю я, ты больше не появишься на моих парах. Куроо драматично хватается за сердце, как будто фальшивая наигранность может спрятать его вполне настоящую обиду. Как будто ладонями, прижатыми к груди, он действительно не пытается удержать на месте уродливые осколки. Но он не проиграет, ведь так? Он потратил на эту игру слишком много часов, у него «Лютый Мейн-кун» вкачан до девяностого левела, а в связке с пойманным в ограниченном ивенте «Проклятым Сфинксом» он буквально непобедим. — Вызов принят, — говорит он и протягивает ладонь для рукопожатия, и Кенма… Ох, Кенма… Кенма цепко дёргает его за указательный палец, и Куроо тает, тает, тает в очарованное ничто. Они достают свои телефоны с той же патетикой, с которой расчехляют оружие дуэлянты, и через несколько минут технической возни, Тецуро принимает запрос в друзья, а следом — вызов на бой. Если попытаться объяснить человеку, никогда не игравшему в «Зомби-котов», в чём заключается смысл этого приложения, то трудности, с которыми придётся столкнуться, можно сравнить с трудностями перевода хокку. Смысл будет передан, но суть безвозвратно утеряна. «Зомби-коты», мог бы сказать Куроо, — это гремучая смесь из постапокалиптического хоррора и абсурдной комедии. Это как кото-кафе в декорациях «Безумного Макса» с элементами рыночной экономики, бойцовских турниров и охоты за сокровищами, только сокровища — это зомби, пытающиеся тебя убить, но ещё с ними можно открыть романтическую ветку, если делать им своевременные подношения и качать в статах «харизму» (кстати, шанс повышается, если получено престижное достижение за победу в гонке на нержавеющих акулах). Кто бы ни создал эту игру, он был или безумцем, или гением, или всё сразу. А ещё наверняка он стал долбанным миллионером, потому что популярность этой дикой штуковины зашкаливала. Студенты собираются вокруг них тесной кучкой, с предвкушением ожидая развязки. Куроо уже перебирает варианты мест для первого свидания и смакует сладость зачёта автоматом, когда на экране наконец появляются бойцы соперника. И тут Тецуро понимает, что всему конец. Он — тот самый атеист, которому поставили шах и мат. Он — тот самый идиот из мифа, подлетевший слишком близко к солнцу. Он… он никогда не победит двух «Сиамских близнецоидов» и «Британского монарха» с идеальным билдом на «шизанутость» и тройным бонусом урона на ульте «когтевздрючки». Говоря иначе, ему пизда. Не проходит и минуты, как бой заканчивается его ослепительным поражением, а на экране растекается кровавой слизью зловещее: «Игра оКОТчена». — Но как… Как ты… — Куроо не мямлит, просто губы не слушаются, губы онемели от осознания того, что им никогда, никогда не зацеловать разодранные от заусенцев пальцы, так ловко управляющиеся с мобильным джойстиком. Блять, ему следовало что-то заподозрить, увидев игровой джойстик на телефоне Кенмы, не правда ли?.. — Не убивайся слишком сильно, — советует Кенма, и глумливыми интонациями его голоса можно вспарывать глотки. — У тебя просто не было шансов. — Но я задрю в эту игру с самого её выпуска! — выдыхает Куроо. Обескураженно, как подметил бы его занудный сосед. — Ну, а я её создал, — Кенма пожимает плечами так флегматично, будто и не слышит благоговейного ропота, тотчас окружившего его со всех сторон. — Так что проваливай, Куро. Он кивком указывает на дверь, не договаривая гласную его имени так же, как он не договаривает «т» в слове «нет». Позорный колпак сползает с поникшей макушки и бесшумно опускается на пол. Пока Куроо бредёт к выходу, в голове у него крутится не одна сотня вопросов. Например, почему создатель самой успешной игры на рынке преподаёт «Системы искусственного интеллекта», которые очевидно ненавидит? Зачем он согласился на условия пари, предложенные Кенмой? Как он мог проиграть? Мог ли он вообще выиграть? Как ему теперь получить зачёт по курсу, который он пообещал не посещать? Сколькими ещё сюрпризами набит этот непонятный сексуальный гремлин? Зачем нужны понедельники без возможности снова его увидеть? Зачем нужны остальные дни недели, если они не ведут к понедельникам? И главное, как ему, чёрт побери, всё исправить?.. — Стой, — вдруг вспоминает Куроо. — Я забыл рассказать тебе шутку. Он останавливается у двери, принёсшей ему сегодня столько проблем, и мужественно превозмогает приступ паники внутри. Говорит чётко и серьёзно: — Тук-тук. Кенма выпускает изо рта прядь волос, которую уже успел обслюнявить, и вздыхает: — Кто там? Он, как великодушный победитель, благородно снисходит до последней милости — жалкой подачки, брошенной щедрой рукой униженному противнику. — Если. Тяжестью во взгляде Кенмы можно забивать гвозди. Прицельно. В голову. Он нехотя, но смиренно цедит: — Если кто? — Если кто и достоин тебя, красавчик, то только я. И, подмигнув нагло, подмигнув обольстительно, подмигнув обещанием возобновления военных действий, Куроо поспешно скрывается за дверью, пока его сердце производит фурор на собственном внутрирёберном стендапе, выдавая одну «тук-тук» шутку за другой: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук…» «Кто там?» Сердечный, блять, приступ.