Вакуум
Пустота
Эхо
Весь мир как за ширмой, а он в пузыре. Какой-то гул, шум на заднем плане, и со здоровьем вроде всё хорошо. Идёт отстукивая по асфальту каблуками, массивно так, гулко. Скуривает сигарету за сигаретой, желая согнутся, но жилет мешает. Людей вокруг немного, все куда-то спешат, а его уж тем более сторонятся. Вдруг замирает проверяя на месте ли повязка на плече? На месте, она всегда на месте. Часть недалеко, хоть идти приходится через скверы. А тут недолго, Захар всегда ждёт, от того в кармане всегда носит аллес*. Если что чик в ответ и всё, дальше и в ручную можно, а если совсем худо то и на утек. Даже есть не хочется совсем, и кофе кажется лишним был, неприятное послевкусие оставил. Хотя кофе этот сам по себе дрянной. Смотрит пустым взглядом вокруг, цепляясь им как крючком за людей. Девушка какая-то испуганно отходит, мужчина в белом костюме, дети в шапках с помпончиками в школу идут, блестят редкие лужи, ночью уже был дождь. По сравнению со всей этой жизнью вокруг, со всеми этими голосами и руками он никто, одна лишь крупица, единица. От таких мыслей перехватает дух, путь чекистов режима много, простых людей больше. И каждый из этих людей враг, и упаси бог они соберутся вместе. Вдох-выдох, всё хорошо, всё, как обычно, идти дальше. Не обращая внимания на всё происходящее вокруг комендант вскоре доходит до нужного места. Там как всегда-суета и вечное действие. То туда отнести, то туда поднести. И отчёт. Сидит он над ним долго, ручку над белым листом вознеся. Нужно отчитаться о подавлении «Вот черт, ну почему он убил троих? Одного хотя б на несчастный случай можно было бы спизнуть! Петрада там, но трое блять!» Стучит по столу пальцами, но делать нечего, не врать же. Да он бы и соврал, но Нателла Наумовна наверняка уже знает, и тут он на документиках лож принесёт, сразу поймёт. Губу закусывает и пишет, боится. Потом ещё нужно отчёт отписать за количество пострадавших в его патруле и количество задержанных. Снова туда-сюда мотается, и тут в «судебной» комнате замечает какое-то шевеление в камере. Комната не была никаким судебным помещением, просто огромная, с добротным количеством стульев и парочкой камер. На деле это был бывший актовый зал, камеры для людей приделали позже. — это ещё чего там? — хмурится мужчина, продолжительно всматриваясь. — да дед бешеный, мы его в общую камеру посадили, а он там как начал флюидфы выдавать. Выкрикивать девизы оппозиции, загонять про свободу, общем народ мотивировать. Мы его так скажем в одиночку и посадили. Как душой чувствовал. И чего внутри так холодно, чего сердце не на месте? Смотрит пока с документами не направляют в другой отдел. Но около клетоши задерживается, пока тот мужик возится чего-то у стола и не видит-заглядывает. И сидит мужчина на полу колени к груди неуклюже прижав, бормочет чего-то про холод и голод. А глаз на стороне огромного синяка уже заплыл, куда-то закатывается назад. Почему так жутью обдает, почему руки так леденеют и с силой пачку бумаг сжимают? К чертям. Чем больше работы- тем меньше мыслей. И запряг себя как мог, то бумаги, то разборки с ребятами с отряда. То созвон с комендантом второй и третьей группы. А потом и патрулирование, а наклейка плакатов- любимое дело. Только оно то и успокаивает. Но при взгляде на лицо которое клеит на стену внутри всё в ужасе сжимается, трепещет. — о госпожа, ох помилуйте меня-хрипло шепчет он оглаживая кусок бумаги. А сколько ж их понаклеил в бреду! Оглянулся и сам понял- многовато. Но срывать никогда не станет, никто не станет, пусть кто только попробует. Лично кисти поотрубит! Снег позгребал на главных дорожках, в рыло какому-то больно дерзко и весёлому цыгану прописал. Прошёл кварталов десять, замерз дико, плащ тонкий одел почему-то сегодня, перепутал, а может так и надо. От того замёрз как собака, ещё и об бордюр споткнулся, соответственно упал, а как шарахнулись все! А спину то как свело! И из-за бронежилета согнутся не может, от чего болит сильней. Встал далеко не с первой попытки «Никто мне уроды блять не поможет» сначала злобно до скрипа зубов подумал он, но потом пустота да тоска. Никому он не нужен. Никогда его не полюбит госпожа. Брата люто ненавидит, племянник его сторонится. Да и не племянник даже он, от этого ещё сильней душа болит. А своего ничего нет, забрали. Сложись оно по другому, не закрутись оно так. Была б Нателла в жёнах, и сыну б шарики надувал. И не было бы этого всего. Но жизнь распорядилась по иному, как её не строй. — о госпожа, что ж такое- бормотал он. Когда на душе и в разуме было совсем горько и худо он к ней обращался. Не к кому больше было. И будто беседовал он с ней, хотя на самом деле в жизнь бы ей этого всего не рассказал. Как псих сам с собой шепчется. Вернулся в штаб будто контуженный и со вздохом лихо сел на стул. Сидеть правда было приятней. Идут все куда-то, только сел, а все уже куда-то идут. «Обед» вспомнил он провожая чёрные блестящие спины взглядом. Есть совсем не хотелось. Зато заключённому хотелось, наверное очень хотелось. И что-то снова перехватило в груди, воздух сперло. Без всяких дум и размышлений он встал и отправился за всеми. «Сейчас же все едят, значит пусто». Столовая была довольно просторным помещением в светло-коричневых и красных цветах плитки. Набрав всего побольше унес к себе, и кто ему чего против скажет? А там пищевой плёнкой обернул, чтоб не выпало ничего и пошёл как ведомый. Сердце в груди так дико билось, избивая кого-то, выгоняя в одной ночнушки на улицу он меньше волновался и боялся чем сейчас, и ком накатывал и в горле вставал. Бред какой-то. — эй- слегка пальцами по жёлтым решеткам постучал, на что снизу поднялась голова. Глаз выглядел жутко. — есть хочешь? — в ответ тишина, смо-отрит на него единственным целым орехового цвета. Словно не понимает чего от него хотят, или упрямится. — еда, есть- чуть громче поясняет Захар. На что старик сразу голову к полу отворачивает, да назад куда-то уползти пытается. «И чего ему тут блять делали?» Закрадываются самые плохие мысли. — я принёс, бери- подымает наконец белую тарелку, обмотанную плёнкой, во второй руке сжата ложка. Сначала тот не верит, но видя что патрульный никуда не уходит и говорит вроде совершенно серьёзно тут же подползает обратно и становясь на колени протягивает руки, принимая через решётку еду. Захар почему-то не уходит, сам не знает какого езеря тут стоит. Неизвестный дрожащими руками торопливо раскрывает еду, и жадно, быстро ест, видимо ужасно боясь что могут застать за этим и забрать. Поэтому уминает всё за минут пять да протягивает через решётку тарелку. Комендант сначала не понимает, что забирать надо, поэтому тарелка чуть не идет на пол. Но чуть в этом предложение главное. — пить хочешь? — дед конечно кивает, на руках у него перчатки без пальцев, видимо в карманах были. Захар выдаёт это абсолютно не думая, действуя будто по какому-то сюжету. Быстро уходит обратно где еду и брал, ставит тарелку, вместо беря высокий стакан с какао. «Какая-то прям школьная столовая» думается ему и вспоминается на секунду. Быстрым шагом приносит тому стакан, что не пролезает между решёток. Зато худые руки пролезают, берут из чужих и выпивает он прислонившись к холодным решеткам лицом. Пьёт чуть ли не захлёбываясь, на выдохе выдавая хриплое≪спасибо≫ Сидя уже в своём безопасном месте комендант тупо смотрит на пустой стол. Руки уже не дрожат, беспокойства в душе становится порядком меньше. Только страх всё ещё продолжает сжирать. «Они его побили наверное, раз не с первого раза понимает обращенную речь» ему ли не знать, человеку постоянно отхватывающему на протяжении всей жизни. «И едой дразнили» он и сам когда-то дразнил кого-то едой, и было редкостно хорошо от тех убитых глаз и дрожащего в горе тела. Но только вот сейчас всё было по другому, именно с этим стариком всё было по другому, именно с его глазами. И почему? Это то он и пытался вперемешку с матом понять. Было холодно, слишком, в части хоть и были проблемы с отоплением, но не настолько. «Может я заболел?» Время клонит к вечеру, за окном всё больше сгущаются сумерки, и холод всё сильнее окутывает худое тело. А как сейчас холодно заключённому. Захар кутается покрепче в плащ, пытаясь отсортировать папки в шкафу. Но порядок это явно не его, он даже не знает по какому принципу это говно надо сортировать. — Захар Константинович, госпожа хочет слышать от вас отчёт о последних действиях-воздух резко пропадает, а с рук чуть ли не падают бумаги. О действиях это о митинге и жертвах на нем, весь день этого боялся, хотя судя по всему не только этого. Сейчас же хочется попятиться и забиться куда-то, но увы таких привилегий у коменданта нет. Он просто кивает, разгибается и пытается вспомнить как дышать.