Стрельниковский режим

И сразу же поступают в мед пункт. После дороги в голове наконец настала хоть какая-то ясность, помнит Александр хлопал его плечу говоря-«Мы и не такое переживали». И что-то внутри подсказывало, что под <Мы> он подразумевал отнюдь не ССАЗ-овцев. Эта мысль надёжно закрепилась в подкорках разума, чтобы ещё к ней вепеутся. А сейчас были проблемы и побольше. Плитка. Почему в больницах так любят плиту? Захар только сейчас задался этим вопросом. Наверное в этом есть смысл, прок какой-то, а может плитка просто дешевле. Позади его спину осматривал доктор, проводя морщинистыми пальцами то вверх, то вниз. Такое себе удовольствие. — на удъвление вы вполне в неплохом состоянии. Ожоги не страшные, шрамы если и будут то блёклые. Ничего не сломали, заживёт- удивительно задорно говорит он, патрульный даже знать не хочет что по его мнению плохое состояние. Так как болело все адски, глаз заплыл-пришлось забинтовать, да всё тут к чертям пришлось забинтовать! Форму жаль, сгорела, тут же выдали новую, старая была лучше. Ну как выдали, сам взял, всё-таки он же за выдачу и ответственен. И как лучше, привычнее, разношеней, куревом пахла, а эта скрипит. Самые покалеченные поступают следом, а те у кого не столь страшные раны оказывают помощь себе сами. То тут, то там, на лавочках и по кабинетам сидят чекисты, и накладывают друг другу повязки. Пахнет спиртом, но особенно йодом, будто в больницу какую попал, диспансер ёпта. Он и есть. Захар уходит к себе в коморку, ещё ж отчёты. А он уже и так пиздец устал, хочется лечь где-нибудь на лавочке свернувшись в комок и уснуть. Ели сдерживается, работа не волк, и в лес утащит. Буквы перед глазами расплываются, забинтованные пальцы не слушаются, а в голове играет гул. Пару раз Стрельников кемарит, тыкаясь носом в листок. Спать хочется ужасно, наверное от пережитого стресса. Но очередной такой раз прерывает молодой голос: — Захар Константинович, госпожа в курсе прошедших событий на Грозном и хочет слышать от вас лично разъяснение— пялится на парня, будто словам его не верит. Спать уже не хочется. — пе-передай скоро прибуду— проводит рукой по векам, словно пытаясь снять с них усталость. Опять суматошничать. Хоть для вида, но надо что-то с собой притащить. Отчётов с мед пункта еще нет, точнее есть, но далеко не все, какая-то одна треть. Остаётся как-то официально передать на бумагу это ёбанное побоище и его мотивы. Всю эту требуху с огромным количеством фамильярностей комендант не любит до скрипа зубов, лучше даже сказать что ненавидит. Выбирать выражения, подбирать как лучше звучит и как более сдержанно слушается слог. На это уходило слишком много времени, ну почему нельзя на простом русском? Народ напал на первый штаб в выходной день, разьебали половину находящихся в то время на работе, сами конечно же сбежали. Но как раз вовремя подоспел комендант, собрал ребят и они пошли показать этому люду кто тут главный. Большинство задержаны, пришлось применять силу, но только в ответ на их неправомерные действия. Нет! Надо как-то по-другому! Внутри всё холодеет и переворачивается, как в тошноте. Слишком спорно звучат некоторые моменты <<часть ССАЗ-овцев была убита нападающими>>, <<совершившие сбежали>>, <<убита одна треть нападающих>>. Нервно сжимает в руках ручку, сам не замечая как начинает её грызть. «Как Она отреагирует? Накажет за потери? Даст дорасказать? А может я зря это всё сделал и сначала нужно было оповестить Её? Да, наверняка надо было дебильная моя голова! Может не надо было нападать, может выдать надо было, может договориться! Блядский чёрт, блять блять блять, вот я идиот, вот я придурок тупой!» кладет руки на стол и ухает в них лицом, протяжно, но тихо взвыв. Страшно аж колени дрожат. Но тут совсем невмоготу стало, вспомнил кое-что прошлое и аж сердце прострелило. Дышать стало нечем. В следующий раз за его ошибки она обещала спустить псов. Как вспоминаются эти огромные твари со слюнявыми мордами и пастями, полными зубов. А красные глаза источающие всю ненависть, что есть в мире? Вдох-выдох, нельзя выходить из себя, правда поздно уже, вышел так чё хер зайдёшь! — Захар Константинович? — снова слышится голос того же парня. — да понял я! — стучит по столу и вскакивает, пусть внутри и разливается лёд. Никуда не деться, надо и всё, просто тупо надо. Прячься или нет- куда не забейся всё равно найдут и притащат. Но он же не трус какой-то! Сам придёт с поднятой головой и прямой спиной. Выходит со штаба и оглядываясь не находит машины, может взял кто из близких ребят? Но тут на глаза попадается скасофонистка, Света вроде, или Катя, ай чёрт с ней! Каково разочарование теперь ехать с ними. Тесно, воняет духами, и не Нателлы Наумовны, а какой-то из этих куриц. Дышать нечем, да и попробуй ещё, выйди если тошнить начнёт. Лицо перевернутое, сидит у окна невольно сжимая падол плаща. И мелькает, всё мелькает за окном город, разбитые дорогие и старые хрущевки. Угрюмые люди и бродячие псы—на скорости всё смешивается в одну кучу. — плохо? — вдруг раздаётся удивительно басистый голос рядом. Глаза как два велосипедный колеса, это у скасофонистки такой голос? А вроде милая дама. Поворачивает голову смотря вверх на светлую шевелюру, едрить она высокая. — нет—сказал как отрезал, ещё не лезла она к его состоянию. — руки дрожат- и глаза опускает на его руки. Захар и сам смотрит, да, правда дрожат. Ещё и плащ в руках сжал так, что костяшки побелели. — сам знаю- ещё более грубо отвечает он и отворачивает голову к окну. Смотреть там честно скажем не на что. Женщина рядом что-то шебуршится и не внушает доверия, только раздражает. Остановились на светофоре, и в это же самое окошко видно мужичка лет сорока с чем-то: Шатается, за забор хватается и кепку постоянно роняет, так он ж синий. Или это шапка? Смотрит как весь этот смрад что-то орёт в небо, ржёт и падает прямо там под забором. «Прям как я когда-то» и на душе становится совсем холодно, аж раны болеть сильней начинают от волнения. В животе что-то переворачивается, начинает тошнить все сильнее. — сколько людей перебили- протягивает как бы в невдомёк саксофонитска, что конечно не может не привлечь внимания. — Нателла Наумовна не любит когда умирают, очень плохо сказывается на её правления—продолжает давить, продолжает показывать всем своим видом, что выше его. И ведь это правда, ближе их у госпожи разве что сын. — и что?! — рявкает он поддавшись вперед, она что-то хочет, явно не просто так всю эту муть разводит. Смотрит на него сверху вниз, даже через тёмные очки прекрасно виден надменный взгляд. — она уволила коменданта первого отряда— слова легли свинцом на сердце, надавили на грудь так, что весь воздух резко вышел. Если она уволила кого-то столь высокого чина ему точно не жить. Вспоминается тот проклятый день после которого на шее остался небольшой шрам. Эта спиртовая вонь, этот ободранный шкаф, и форма словно человек распластавшаяся по полу. Внутри всё затерялось как в треморе, и Стрельников не сдержал сдавленного стона, сил больше его нет! Опускает голову в раскрытие ладони, «Боже блять как страшно, сейчас подохну как тварь» Не успевает и прийти в себя, как уже и на выход надо. Девоньки смотрят как куклы, не поймёшь моргают коли нет. Кадеться ято нет, неужели так интересно смотреть на его напуганную харю? Хотя сейчас откровенно не до них, мужчина онемел окончательно. Приодел перчатки, ибо руки ледяные, да и по форме положенно. Сжимает в них небольшую стопку документов и проходит в слишком большое здание. Хотя оно только кажется таким огромным. Чем дальше Захар проходит, тем больше сгибается и тем сильнее прижимает к груди бумаги. Словно собака жмет хвост, и у самого сразу такая ассоциация возникла. Но ничего поделать не может, слишком давит, слишком много мыслей. И слишком быстро перед глазами оказалась деревянная дверь, на этот раз её пришлось открывать самому. От чего ещё больше ощутил себя таким мелким, аж стыдно стало. А Она всё там же, неизменно нога на ногу, сложив ручки. И чертовски не вовремя встречаются их взгляды- его напуганно-ореховый, и её властно-чёрный. Непонятно почему после этого она самодовольно улыбается, нравится наверное видеть как он рабоплещет. Шаги эхом разносятся по комнате и кажется тут только они одни. Хрипло и опустив глаза он начинает зачитывать с листов свои кракозябры. Тогда хотелось спать, на своём месте, в своей коморке за дубовый темным столом. Было так уютно. А теперь он может туда не вернутся. Хлопок по столу останавливает его поток речи, заставляя захлебнутся буквами. — Как ты посмел—выдерживает паузу, специально, чтобы насладится ужасом в его глазах— принять такое важное решение без моего ведома?! Сердце ухает в такой забег, что кажется сейчас остановится или вылетит из груди. — я, я посчитал что это верное решение— видит, что госпожа вот-вот скажет что-то ещё, что-то ещё хуже чем до этого и резко распрямляется. — ваш верный слуга решил наказать всех тех, кто посмел пойти против режима. Они вздумали бить ССАЗ, а значит недалеко до захвата ратуши! Это надо пресекать! И я готов понести любой выговор который госпожа мне даст—отчеканил словно солдат вернувшийся с передовой. Хотя кто он ещё, если не солдат? Пару секунд женщина пристально смотрела на поручика широко раскрытыми глазами. Он уже ожидал того, что его погонят ко всем чертям с комнаты. Но вдруг на прекрасном лице засияла ещё более лихая и лукавая улыбка. Неспешно поднявшись она простучала каблучками до своего «верного слуги». Ему только и осталось как поднять глаза, голову это слишком. Другой бы на его месте комплексовал перед женщиной своим небольшим ростом, но ему наоборот нравилось. Почему так и не понял, да и не хотел понимать. Само нахождение рядом с Ней, высокой и статной, хорошей собой и уверенной в каждом шаге заставляло таять. — значит решил—и вдруг она замахнулась, и почему-то так страшно это выглядело. Будто сейчас столкнут прямо с обрыва вниз, на верную смерть. Само собой это вышло, даже разум в момент, когда он закрылся от удара бумагами и сжался не сработал. А когда услышал тупой хлопок аж сам испугался что Так перед Ней струсил. — боишься Захар, боишься как псина сутулая, зажатая в углу перед живодерами— хмыкает президентша, и глаза её блестят. В это же время ее рука вынимает с зажатых документов листок. И всё падает на пол, разлетается и разъежается на довольно приличное расстояние. — но я ведь не живодерка Захар- специально так часто произносит его имя, чтоб тот чувствовал себя чуть важней. И вдруг берёт его за эту же руку, рассматривает чего-то. А он шокировано пялит туда же, трепеща как бабочка в паутине. Хотя скорее как какая-нибудь мушка. Её рука хорошо больше, от этого стыдно, стыдно что родился таким мелким и никуда негодным. И вдруг вторая ручка ложится ему на правую щеку, прямо под забинтованный глаз. От этого уж совсем теряется всякое понимание происходящего, мужчина невольно краснеет и плывёт. — вижу ты дрался с честью, вместе со всеми— лицо слишком быстро, накрывает горячей волной и почему-то начинают дрожать губы, от волнения? — думаю, мне стоит тебя наградить- почти шепчет она, лицо обдает чужим жаром. Комендант стоит даже не в шоке, а в оцепенении, будто если хоть малёк шевельнёшься всё это унесётся пылью. Губы госпожи целуют его в лоб, почему именно туда черт поймёшь, но он и понимать не хочет. Губы очень горячие, мягкие, это слишком приятно для обычного быстрого поцелуя. Всё тело обдает такой волной неведомых эмоций, слишком теплых для его натуры, слишком быстро он тает. Со стороны конечно это выглядит довольно комично, учитывая насколько Нателла Наумовна выше Захара, ей пришлось согнуться чуть ли не в трое, так еще и на каблуках. Сейчас же она распрямилась, а когтистая рука игриво погладила мужчину по затылку. Волос там уже не было, сожгли. — Н-натте- только начинает он, тихонько так, язык совсем не слушается. — чшш Захарчик— рука спускается куда-то ниже, прямо на лопатки и подталкивает к себе. А ему много не надо, и так на ногах ели стоит. Ухает носом куда-то в блузку, обычно то в шубу, так что такая близость ударила по мозгам более знатно, чем любой скипидар. Руки бархатного меха касаются, опереться он побаивается. А чужая гладит по спине, и всё млеет, млеет он как мальчишка. Тянет она его куда-то, в ту самую комнатку. Мысли уже в адекватные предложения не складываются, ничего уже не складывается, тем более адекватно. Пахнет чужим телом, этим особенным запахом который присущ всем людям. И её духами, что опьяняют разум как дорогой коньяк. Да какой коньяк, к черту коньяк, это Она!