Me amas, le quieres

В последнее время и он меня мучил: всё это было натурально, люди и созданы, чтобы друг друга мучить. Ф.М. Достоевский. Идиот

В начале отношений Чанбин пребывал в около экстатическом состоянии и упивался Феликсом, который дарил свою любовь с неменьшим упоением. С тех пор, как Чанбин и Феликс стали встречаться, имя Хёнджина приобрело для них статус слова-табу, одно упоминание которого вызывало у Чанбина прилив ярости, а у Феликса — желание как можно скорее перевести тему разговора. Справедливости ради, сам Хёнджин не давал много поводов о себе знать. После скомканного признания Чанбин решил раз и навсегда прояснить ситуацию и, поборов чувство гордости, первым пошёл объясниться с Хёнджином. Перековать мечи на орала не удалось: едва увидев самодовольное лицо Хёнджина, отнесшегося к избиению Феликса с фирменным безразличием, Чанбин дал волю кулакам и нелестным выражениям. Зато после подобного объяснения до Хёнджина наконец дошло, что стоит держаться от Феликса подальше. Сторониться стали и бывшие товарищи, с которыми отношения были порваны раз и навсегда. Коммуницировать или даже смотреть на людей, с остервенением избивавших близкого Чанбину человеку, было едва ли приятнее, чем погружаться в бассейн, наполненный ужами и пауками. Одним словом, Чанбин и Феликс сожгли все мосты, связывавшие их с не самыми приятными моментами из прошлого, и зажили по-новому — без сожалений и без забот. По крайней мере, так было поначалу… Вселенское счастье Чанбина, когда от любви хотелось обнять весь мир, длилось недолго. Когда застилающий глаза флёр первой влюбленности начал таять, парень стал ловить себя на малодушной мысли, что его счастье не так уж и безоблачно. К чистому, будто родниковая вода, чувству вскоре примешалось горькое ощущение неясного дискомфорта. Склизкое и мерзкое, словно гад, ощущение того, что Феликс ответил взаимностью лишь потому, что ему отказал Хёнджин, душило Чанбина с учащающейся периодичностью. Но Феликс ни словом, ни делом не давал повода усомниться в своей верности. Чанбин видел, что в каждом взгляде и прикосновении его парня не было ни грамма фальши, и его накрывала новая волна отвращения к самому себе за беспочвенные наветы. Разве могло это зацелованное солнцем чудо, от одной улыбки которого Чанбин таял, будто кусочек льда, пасть так низко и предать его? Сердце разражалось однозначным и твёрдым «Нет!», но микроскопическая часть разума, всё время готовившаяся к худшему исходу, шептала тихо, но отчётливо «Да». Горечь крошечной ложки дёгтя пересиливала сладость целой бочки мёда. Чанбин тщетно старался скрыть свои тревоги. Феликс выучился разгадывать своего парня и каждую натянутую улыбку или неестественный жест считывал с такой лёгкостью, будто читал открытую книгу. Стоило отдать должное, младший стоически выдерживал приступы декадентских настроений Чанбина, воспринимая их, как неприятную, но неотъемлемую часть их жизни, и в глубине души надеясь, что этот период как можно скорее пройдёт. Эта самоотверженность не скрывалась от взгляда Чанбина, и он накручивал себя ещё сильнее, в который раз задаваясь вопросом, за что заслужил такое счастье. Всё стало немного проще, когда Чанбин и большинство его сверстников-согруппников выпустились из школы и рассредоточилось по разным концам города, а то и страны. Главная опасность, всё ещё казавшаяся Чанбину большой проблемой, — пусть и мнимая, но близость Хёнджина к Феликсу — наконец самоликвидировалась: тот поступил в какой-то престижный университет и в пределах видимости больше не появлялся. Только тогда Чанбин вновь смог вдохнуть полной грудью и стал терзать себя ревностью гораздо реже. Да и Феликс, казалось, после этого стал куда увереннее, веселее и источал удивительные тепло и радость. В их маленький мир вновь вернулась гармония. Пусть после выпуска и поступления в вуз возможностей видеться стало меньше, зато каждая проведённая вместе минута была исключительно счастливой. Чанбин забылся в блаженстве, так что даже те ужасные воспоминания о выходке Хёнджина и товарищей казались нереальными и тускнели в памяти, подобно выцветшим фотокарточкам. Скажи кто-нибудь Чанбину года полтора назад, что он будет с таким трепетом и желанием ждать годовщины отношений и готовиться к её празднованию, будто герой какой-то слащавой мелодрамы, парень покрутил бы пальцем у виска и послал высказавшего подобную мысль куда подальше. Но сейчас он занимался ровно этим: тщательно выбирал подарки и составлял скромную, но романтическую программу вечера. Завтра исполняется ровно год с того дня, как они с Феликсом признались друг другу в своих чувствах и стали встречаться. Пусть начало было не самым радостным, их страдания окупились многочисленными мгновениями искреннего счастья, за каждый миг которого Чанбин готов был воздать своему возлюбленному сторицей. В день годовщины парень шёл по улице, сверкая улыбкой, от которой мины хмурых прохожих становились ещё кислее, и чувствовал себя на вершине блаженства. Возможно, сейчас Чанбин даже понимал героев тех наивных красочных мюзиклов, которые так любил Феликс: от переполняющих его эмоций хотелось начать петь и танцевать прямо посреди толпы. Этот порыв сдерживал лишь здравый смысл и нежелание показаться полным идиотом. «Я стал слишком сентиментальным,» — усмехнулся Чанбин, покрепче перехватывая пакет со сладостями и объёмного плюшевого цыплёнка. В планы парня входило заявиться к Феликсу на квартиру (тот не знал, что ради такого сюрприза Чанбин решил пропустить последние пары), презентовать вышеупомянутые подарки и отвести его на романтический пикник на берегу реки. Однако этим планам не суждено было сбыться… Чанбин почуял неладное, едва поравнявшись с дверью квартиры: казалось, она была защёлкнута не до конца, будто закрывавший её человек не смог попасть во все пазики замка. Парень нервно сглотнул и постучал в дверь свободной рукой. Привычного отклика — по-детски наивного Феликсова вопроса «Кто там?» — не последовало. Чанбин напряг слух и прислушался. Никаких подозрительных звуков, кроме льющейся воды, из квартиры не доносилось. Возможно, Феликс принимал душ и просто не слышал стука в дверь. Парень подумал было, что в состоянии лёгкого мандража накрутил себя, но тут до него дошло, что звуки, исходившие из ванной комнаты, не могли доноситься так отчётливо через достаточно толстую бронированную дверь. Чанбин как ошпаренный дёрнул её на себя, и она без особо труда поддалась. Его опасения подтвердились, и теперь он боялся даже подумать, что происходило в квартире. Бросив подарки у входа, не особо заботясь об их сохранности, он рванулся в ванную комнату. Парень думал, что никогда не увидит возлюбленного в худшем состоянии, чем после избиения. Но сейчас перед ним предстало зрелище, от одного взгляда на которое у Чанбина защемило сердце. В ванне, под мощной струёй ледяной воды, лежало жалкое подобие его Феликса — бледное и обессилевшее, как кадавр. Едва первородный шок, парализовавший Чанбина в первые секунды, сошёл, он подскочил к своему парню и перво-наперво включил тёплую воду, чтобы хоть немного отогреть Феликса. — Ликс, очнись! — умоляюще прошептал Чанбин. Только когда парень принялся растирать щёки Феликса, он понял, что на шее алели пятна, подозрительно похожие на засосы. Спустя пару секунд Феликс поморщился, будто пробудился от глубокого сна, и осовело заморгал покрасневшими глазами. Хотя причина апатичности Феликса прояснилась (рядом с ванной Чанбин обнаружил почти пустую бутылку с виски), общая ситуация понятнее не стала. Что могло довести парня до такого состояния, что он даже не смог закрыть за собой входную дверь, а потом и вовсе отмокал под ледяным душем в компании алкоголя, который вообще не признавал? Ещё неизвестно, каков был масштаб разрушений в других комнатах. Думать об этом сейчас не было времени. Чанбин понимал, что от такого количества выпитого нужно срочно избавляться, поэтому помог едва соображающему и могущему двигаться самостоятельно парню доползти до унитаза и опорожнить желудок. Неприятная процедура оказала целебное действие: после промывания и тёплого душа к Феликсу начали возвращаться привычный цвет лица и способность воспринимать окружающий мир. Когда взгляд Феликса достаточно прояснился для того, чтобы узнать нависшего над ним Чанбина, он вдруг спрятал лицо в ладонях и разразился истерикой. — Прости! Прости! — слышалось между приступами рыданий. Чанбин запутался ещё больше, но понимал, что донимать Феликса расспросами в таком состоянии было бы издевательством. Поэтому он убавил мощность потока и, не боясь замочить одежду, вошёл под струи воды и прижался спиной к стене, устроив всё ещё трясущееся от стресса тело Феликса у себя в руках. — Всё хорошо, — приговаривал он, нежно поглаживая парня по намокшим волосам, и гадая, за что судьба послала ему такое наказание. Тёплая вода и ласкающие прикосновения родного человека наконец смогли привести Феликса в норму. Он ещё немного повсхлипывал и уже смог связывать слова в предложения. — Не так я представлял себе этот день, — горько усмехнулся Феликс и, расцепив объятья, перелез в другой край ванны, прямо под лейку душа. Он посмотрел на свои ладони с таким отвращением, будто убил ими человека, подставил под струю воды и принялся тереть с неистовством, желая смыть невидимую грязь. — Что произошло? — Чанбин протянул было руку, чтобы прекратить бессмысленное действие младшего, но тот отдернул руки и посмотрел на них пристыженно. — Они грязные… Я весь грязный. Взгляд Чанбина переместился с рук, покоящиеся на коленях, на заплаканное лицо, а затем замер на шее. Проследив, куда именно смотрит парень, Феликс стыдливо закрыл шею ладонью и, казалось, вновь готов был разразиться рыданиями. — Тебе нужно успокоиться. Давай сначала немного передохнём, а потом ты расскажешь мне, что произо… — Меня изнасиловали, хён, — проговорил Феликс прежде, чем парень успел закончить предложение. Чанбин не поверил своим ушам. Он просто не мог уверовать в правдивость этих слов. Но красноречивые следы на шее, которые Феликс обнажил, будто в подтверждение своего заявления, говорили об обратном. Парень думал, что ничто не может сломить его после новости об этом. — Это был Хёнджин. После второго признания Чанбин был окончательно повержен. В этот момент он почувствовал, что его сердце не просто разбили вдребезги, но и втоптали в самую мерзкую грязь. Хёнджин надругался над его парнем? В день их годовщины? Это звучало как очень неудачный чёрный юмор, но оказалось реальностью. — Не знаю как, но он выследил меня в школе, — Феликс говорил так, будто эта была исповедь приговорённого к смерти. — Что ему было делать там после выпуска? — Может, он пришёл повидаться с друзьями или переговорить с учителями… Я мельком видел его в коридоре. Он так ехидно улыбался, что у меня мурашки побежали по телу. Я старался избегать его, но он будто специально преследовал меня, хоть и держался на расстоянии… когда я решил переждать в туалете на третьем этаже, он уже ждал там. Сначала я думал, что, если пошлю его, он отвяжется… — парень вновь стал срываться на слёзы. — Это было так мерзко. В том грязном месте он делал со мной все эти гадкие вещи. Я всегда хотел, чтобы ты был моим первым, но он… За тот год, что они были вместе, Чанбин не позволял себе вольностей. Он дал себе обещание и пальцем не дотронуться до Феликса до дня его совершеннолетия, да и после не решился бы на такое без согласия парня. Но Хёнджина вопрос деликатности не беспокоил. Он будто в отместку решил трахнуть любимого человека Чанбина в грязном школьном туалете, как какую-то дешевую девку. Чанбином завладело неконтролируемое чувство злости непонятно на кого: на Феликса, на Хёнджина, на себя. Рационально он понимал, что вины первого в этом нет, но какое-то животное естество, несдерживаемая ревность и обида обманутого собственника заставляли его сжать ладони в кулаки и со всей силы ударить по стене рядом с Феликсом. Такой резкой реакции младший не ожидал: он округлившими от удивления глазами посмотрел на кулак, находящийся в паре сантиметров от его лица, и издал неясный звук, похожий на щенячий вой. Чанбин, отрезвлённый болью, стал постепенно приходить в себя и осмыслять своё опрометчивый шаг. Он вновь облажался: вместо того, чтобы успокоить своего парня, и так пребывающего в состоянии раздрая, Чанбин лишь с большей силой надавил на рану словами и действиями. Видимо, пришло его время приносить извинения. — Феликс, прости меня, я дурак… Чанбин был готов ко всему — крикам, слезам, даже презрительному молчанию — но только не к тому, что минуту назад готовый расплакаться Феликс просто возьмёт его ладонь с разбитыми в кровь костяшками в свои и, как ни в чём не бывало, поцелует свежие раны, осторожно, нежно, не желая причинять лишней боли. Лёгкое прикосновение мягких губ будто забрало всю боль, физическую и душевную, и Чанбин почувствовал странное облегчение. — Я люблю тебя, — вдруг сказал он. Это вышло так легко и естественно, будто минутой ранее не было той страшной сцены, причинявшей боль им обоим. Феликс ничего не ответил, лишь притянул парня к себе, ласково чмокнув в лоб, и устало, словно лишившись последних сил, упал в его объятья. Чанбин решил, что надо дать обессилившему после потрясений Феликсу отдых, поэтому выключил воду, предварительно избавившись от промокшей насквозь одежды, перетащил уснувшего прямо в ванне парня в его спальню и привёл в порядок больше всего пострадавшие ванную и кухню. Он остался на ночь, чтобы проследить, что за время отсутствия родителей Феликс не учудит ещё чего-нибудь, так что времени на мучительные размышления у парня было более, чем достаточно. Сколько раз он прокручивал в голове возможные сценарии мерзкого сношения, но так и не мог поверить в их правдоподобие и случайность. Хёнджин наверняка отправился в школу не ностальгии ради. Он никогда не испытывал особо тёплых чувств ни к учителям, ни к другим ребятам, значит, появился там исключительно в силу определённой цели. И почему-то Чанбину казалось, что целью этой был именно Феликс. Конечно, было бы слишком самоуверенно говорить, что Хёнджин решил подобным образом отомстить своему бывшему товарищу: это значило бы признать за Чанбином особые права, а Хёнджин не привык тешить ничьё тщеславие, кроме своего собственного. Однако парень не видел иной причины помимо изощренного способа мести. Хёнджин наверняка был уверен, что привязанность Феликса не исчезла бесследно, поэтому решил воспользоваться своей властью и надавить на едва затянувшуюся свежей коркой рану. Что ж, ему это удалось: Феликс был морально сломлен после подобного грязного поступка и наверняка потерял веру в своего былого идола, а Чанбин… Чанбин не знал, куда себя деть от злости, ревности, сострадания. Всё это навалилось сразу, подобно снежной лавине, и погребло его под толстым слоем противоречивых эмоций. Когда Феликс наконец пришёл в себя, он сам инициировал серьёзный разговор, который Чанбин готов был отложить на как можно более неопределённый срок, чтобы не бередить горькие воспоминания. Первое, что младший попросил — забыть всё, как страшный сон. Как будто это было так просто — закрыть глаза на надругательство над любимым человеком. Но это было слишком в стиле Феликса — мученичество и всепрощение. Чанбин искренне не понимал, как он мог, после того, как ударили по левой щеке, подставить правую, но дал обещание, что об этом неприятном инциденте они забудут раз и навсегда. Он соврал. Строить из себя доброго самаритянина и прощать Хёнджину бессовестное обращение со своим парнем Чанбин не собирался. Поэтому, сдав Феликса с рук на руки вернувшимся из командировки родителям, он поспешил на поиски Хёнджина. Тот нашёлся слишком легко, будто сам искал встречи, чтобы вживую насладиться глумлением над поверженным соперником. Чанбину не пришлось подолгу выжидать. Они пересеклись в дворике университета, куда поступил Хёнджин, и встретили друг друга, подобно двум свирепым хищникам, столкнувшимся на одной территории: Хёнджин источал ауру довольного жизнью удава, вдоволь насладившегося пойманной добычей, а Чанбин походил на изголодавшегося льва, что вот-вот перегрызёт глотку любому, кто осмелится перейти ему дорогу. Первым желанием парня было любыми способами стереть с лица Хёнджина эту самодовольную усмешку. Ладони сами сжались на чужой лощёной шее, но Хёнджин и не подумал признавать поражение. Он улыбался с ещё большим удовлетворением и высокомерно бросил, даже не обращая внимания на нависший над его лицом кулак с разбитыми костяшками: — Годы идут, а ты всё никак не повзрослеешь: так и решаешь все проблемы при помощи кулаков. Эта фраза одёрнула Чанбина и вернула ему едва не утерянное окончательно хладнокровие. Ему расхотелось опускаться до рукоприкладства: гадюку не пристало убивать голыми руками. Поэтому он отбросил всё ещё не сбросившего самодовольную маску Хёнджина и с достоинством ответил: — Я уже делал тебе предупреждение не приближаться к Феликсу. Похоже, с первого раза не дошло. — «Не приближаться к Феликсу»? А если я скажу тебе, что он сам искал встречи со мной? Чанбин отказывался верить в эти слова, звучавшие как явная провокация. Феликс явно дал понять, что всё это время держался как можно дальше от Хёнджина. — Он не сказал тебе? — продолжая умело и с удовольствием играть роль змея-искусителя, спросил парень. — Не сказал, что ему понравилось? — Ты изнасиловал его, мразь! — бросил Чанбин, с трудом сдерживая желание втоптать театрально развалившегося на земле Хёнджина в асфальт. — Я бы никогда так не поступил с ним. Стоило ему только попросить — и я бы остановился. Но он требовал продолжения. Видимо, ты не удовлетворял его потребности… Чанбин наступил тяжёлым ботинком на грудь Хёнджина и придавил его к земле. — Заткнись! Хёнджин будто ждал этого: даже распластавшись на тротуаре, он напустил на себя вид триумфатора и ехидно ухмыльнулся. — Не можешь принять правду? — спросил парень, и Чанбину показалось, что вместо слов он слышит шипение сотен склизких гадов. — Пойми же наконец: стоит мне только щелкнуть пальцами, как твой Феликс прибежит ко мне как миленький. Терпение Чанбина вышло из берегов. Стало ясно: ещё один звук, вырвавшийся из глотки Хёнджина, — и он окончательно потеряет контроль над собой. Поэтому, не заботясь о своей репутации, парень решил поспешно удалиться, чтобы не избить противника до состояния полусмерти. Он явственно ощущал на своём затылке торжествующий взгляд Хёнджина, но сейчас готов был смириться даже с этим. Пусть в собственных глаз после такого малодушного побега он пал, единственным его утешением было не потерять лицо перед Феликсом. «С этого дня мы начнём всё заново, я обещаю…».