Mio caro Matteo

Теплым вечером, когда невысоких крыш уже коснулись косые лучи закатного солнца, в деревянную дверь, выкрашенную облупившейся алой краской, решительно постучали. Мастерская ювелира Франческо Салимбене, под чьим началом трудился сейчас Челлини, располагалась вдали от центра города, сюда едва доносился шум с многолюдных площадей. Золотистый воздух был напоен царственным ароматом азалий, роняющим под ноги крупные розовые лепестки. Заслышав шаги, вскинула голову дремавшая на солнце кошка, зевнула и перевернулась на спину, не подозревая, сколько сомнений принес с собой стучащий в дверь человек. За всё время, прошедшее с их последней встречи, мысли капитана Орсо неоднократно обращались к Бенвенуто. Он сам не мог себе толком ответить, отчего этот нарушитель спокойствия накрепко засел в его сердце. Знал одно: тот был словно соус агресто, так любимый в его родной Апулии. Без него даже лучшие блюда казались пресными. И без Бенвенуто – капитана больше не радовали удачно прошедшие дежурства, не радовал городской покой, да что там – жизнь его не радовала больше. Вот так банально и просто – пара поцелуев, обжигающий взгляд оливковых глаз – и жизнь с ног на голову. Он всегда считал себя человеком спокойным и рассудительным, но то, что творилось с ним сейчас – контролю не поддавалось. И к исходу третьего дня Маттео не выдержал. Ноги сами привели его к маленькой пристройке, ютившейся сбоку от дома Салимбене. Он должен был по крайней мере выяснить – насколько всё серьезно, и можно ли что-то с этим поделать. Кто знает, может, очарование спадет после первой же ночи… – Чем могу быть полезен? О… Маттео, что привело тебя ко мне этим чудным вечером? – рывком распахнувший дверь Челлини быстро поменялся в лице, из почти вежливого сделавшимся каким-то хищным, и подбоченился. Ответом ему послужил крайне мрачный взгляд из-под сведенных к переносице бровей. Слышать свое имя из этих изогнутых в усмешке уст было по-прежнему слишком интимно. – Капитан. Капитан Орсо. – Но ведь ты не в форме, какой из тебя сейчас капитан? Он действительно был в гражданском – колет темно-синего сукна безо всякого узора, купленный в ближайшей к казармам лавке. Он даже рукава нижней сорочки в прорези не выправил, будто специально отрекаясь ото всякого щегольства или не имея никакого понятия, как принято одеваться в модной Флоренции. Но даже такой простой и неброский наряд необратимо превращал его из сурового блюстителя порядка в обыкновенного юношу. Чуть встрепанного юношу с пошедшими розовыми пятнами щеками и шеей. Помрачневшего от слов Бенвенуто сильнее прежнего. – Помолчи, – он с трудом подавил в себе порыв ухватить этого невыносимого нахала за грудки и хорошенько встряхнуть, вдолбить в красивую его голову, что нельзя себя так вести. Сейчас, когда после трех дней беспрерывных раздумий Бенвенуто наконец стоял перед ним во плоти, ровно такой же, каким он его запомнил, и в глазах его опять плясали чертовские огоньки – сейчас в душе капитана роилось всё больше сомнений. Боже правый, зачем же он пришел? Ведь они почти не знакомы, оба мужчины, и стоило бы сперва хотя бы поговорить, обсудить всё без этого насмешничества со стороны Челлини и без утайки – со стороны самого Маттео. Но положа руку на сердце – разговаривать капитану Орсо сейчас хотелось меньше всего. Он и без того никогда не мог похвалиться красноречием, а прямо сейчас единственное, чего ему хотелось – это подойти к Челлини поближе, чтобы снова услышать тот запах, исходивший от него в прошлый раз. Однако Бенвенуто не сдвигался с места, загораживая проход, и только щурился смешливо: – Дай угадаю, устал представлять, чем бы всё могло закончиться в том переулке, и пришел наконец ко мне – чтобы я тебе это показал? – Я ничего не представлял, – отрезал Орсо, продолжая хмуриться, в то время как щеки его полыхнули румянцем, выдавая с головой. – Впустишь в дом? Бенвенуто широко улыбнулся и подался вперед, почти ткнувшись носом к носу. – Что же, если не впущу – зайдешь силой, капитан? Орсо отклонился назад, уходя от желанного, но ставшего для него слишком неожиданным контакта, и продолжил сверлить его хмурым взглядом немного сверху. – Это незаконно. – Ну тогда – не впущу! – Челлини одарил его лучезарной улыбкой, и дверь перед носом капитана захлопнулась, сопровождаемая громким смешком. Маттео глубоко вдохнул. Выдохнул. Чего-то подобного он ожидал. Казалось, Челлини доставляет удовольствие вгонять его в краску. Но просто так сдаваться он не был намерен. Если понадобится, он выломает эту чертову дверь. И плевать на законы. Потому что от Бенвенуто действительно пахло горячим, пряным и металлическим. Он постучался снова. Очень настойчиво. – Чем могу быть... А, это снова ты, друг мой Маттео. У тебя ко мне какое-то важное дело? Быть может, ты хочешь заказать какую-нибудь вещицу из золота и драгоценных каменьев? Тогда ты точно пришел по адресу, не слушай никого – Бенвенуто лучший в этом городе! – вид Челлини имел самый невинный и, похоже замолкать не собирался. Поэтому Орсо просто втолкнул его в дом и захлопнул дверь у себя за спиной. – Ты всегда столько болтаешь? – несмотря на всё еще розовые скулы, Маттео был решительно настроен закончить этот фарс. – Где у тебя спальня? Губы Челлини чуть приоткрылись, будто бы в удивлении, он несколько секунд внимательно смотрел поверх головы капитана, словно силился что-то разглядеть. Они стояли теперь совсем близко, и Бенвенуто сказал вдруг спокойным голосом, безо всякой насмешки: – За той дверью. Но скажи сперва, зачем пришел. Что же. Если он сам себе не может в этом признаться, то сможет по крайней мере сказать это Челлини. – Ты был прав, да. В том переулке. Я… всё это время хотел поймать тебя. И поймал, – перчаток он сегодня не надел, и его ладони утвердились на талии Бенвенуто. – Хотя совру, если скажу, что посадить тебя в камеру на недельку-другую не доставило бы мне удовольствия. – Согласен на камеру. Только если будем там вдвоем, – отозвался Челлини, отзеркалив его жест и хитро сощурившись. – Значит, я не ошибся в тебе, мой Маттео? Приятно осознавать. – Как быстро я успел стать «твоим»? – бормотал Орсо, пока они, так и не расцепляясь, добирались до крошечной спальни, всё убранство которой сводилось к не самой широкой кровати, тумбе и платяному комоду. – Надеюсь, что станешь сейчас, – Бенвенуто толкнул его на постель и расстегнул ремень, перехватывающий свободную тунику. – Тебе немало повезло, что я не занят этим вечером. Раздевайся, – и потянул с себя тунику через ворот. Не найдя, что ответить, Орсо принялся за пуговицы на колете, методично расстегивая одну за одной. Вид у него был такой, словно не происходит ровным счетом ничего необычного, и он в казарме, готовится ко сну, как происходит всякий вечер. Своей выдержкой, немало поспособствовавшей тому, что в двадцать два года он дослужился до капитана, Маттео заслуженно гордился. Несмотря на то, что Челлини взял в привычку ее испытывать, и не из всякого испытания получалось выйти с честью. Справившись, наконец, с последней пуговицей и аккуратно складывая колет на комод, он предупреждает: – Только молчи. Ничего больше не говори, слышишь, Челлини? – и, подняв на него взгляд, больше не может его отвести. Бенвенуто успел скинуть с себя штаны вместе с исподним, оставшись полностью обнаженным. Золотые закатные лучи, не сдерживаемые тонкими занавесками, расчерчивают комнату на квадраты, кружатся в замысловатом танце многочисленные пылинки. Но Маттео Орсо не видит ничего, кроме того, как солнечный свет окутывает поджарое тело, делая Челлини похожим на отлитую из сияющего золота статую языческого бога. Вероятно, бога сладострастия, потому что в оливковых глазах его, подсвеченных сейчас закатом, плещется неприкрытое желание. И это желание отзывается в самом Маттео, прокатывается тугим спазмом по всему телу, когда, казалось, ничуть не смущающийся наготы, Бенвенуто без раздумий седлает его бедра, и раздельно проговаривает в самые губы: – Не могу, – стягивая рубашку с его плеч. – Хочу с тобой разговаривать, этот твой румянец тебе очень к лицу, поверь мне и не лишай меня этого зрелища. – А ты краснеть, я так погляжу, не умеешь вовсе? – Маттео бормочет и прибегает к крайнему средству заставить Челлини молчать хоть недолго – обхватывает обеими руками кучерявую голову и сминает губы поцелуем. Отвечает Бенвенуто с той же пылкостью, что и в первый их раз, выдыхая горячо, и подается вперед всем весом, опрокидывая капитана на спину, шарит руками по поясу, расстегивая и вытягивая ремень. И тогда вся хваленая выдержка Маттео летит к чертям, его накрывает – жаркое, буйное, как танцы его родной Апулии, как горячая его южная кровь. Он стонет коротко и нетерпеливо, помогая стянуть с себя последнюю одежду – исстрадавшаяся плоть, упруго качнувшись, прижимается к животу, а самому ему хочется не то начать костерить всех святых, не то умолять Челлини, чтобы тот поторопился. Губы его сжимаются плотно – слишком он рискует действительно начать просить. Бенвенуто замечает это, припадает к его горлу, прихватывая кромкой зубов нежную кожу на кадыке, проходится легкими укусами выше, пока не добирается до губ, которые прикусывает и легонько тянет на себя тем же манером. – Нет нужды сдерживаться, мой дорогой Маттео, ты немало угодил бы мне, если б показал, как сильно я тебе нравлюсь, – усмехнувшись, он выпрямляется, сидя верхом, и проводит пальцем по чужому возбуждению от головки до основания. – Помимо вот этого очевидного признака, конечно. У него у самого встал, стоило только оседлать капитана, и он, красуясь, и зная, что красив, медленно ведет по себе раскрытой ладонью, наблюдая за Орсо из-под полуприкрытых век. И капитан сдается – стонет вновь, приоткрыв губы – темные и чувственные, хотя никто никогда ему об этом не говорил. Сильные, жесткие от мозолей ладони ложатся на стройные бедра, проводят ласково, словно не веря, что это – по-настоящему. И уже в следующую секунду он опрокидывает Челлини на спину, вжав головой в подушку и закидывая себе на плечо его ногу. Ладонь его обхватывает соприкоснувшиеся члены – для этого приходится широко мазнуть языком по ладони, раз, другой – Бенвенуто следит за этим жестом расширившимися глазами – и проводит с нажимом снизу вверх. Они выдыхают синхронно, долго, от резко прошившего удовольствия. Поза у Челлини открытая донельзя, он закусывает губу, подается бедрами вперед, усиливая контакт, и лихорадочно проговаривает: – Не медли, я тебя заклинаю, не медли! Губ Маттео касается улыбка, глаза темнеют от страсти. Его никто никогда так не желал, и Челлини совсем не похож на женщину – он не выпрашивает ласку, он требует свое, но и предлагает – не меньше. Нависая над ним, Орсо чувствует, что не окажись он в его постели сегодня – всё равно оказался бы в ней так или иначе, и это осознание смывает из его разума последние сомнения. Он погружает пару пальцев между губ Бенвенуто, заставляя его смочить их своим юрким языком, и, действительно не медля более, вталкивает их в его тело. С наслаждением он зажимает второй ладонью его рот, лишая любой возможности сказать еще что-либо, и позволяя только мычать. Внутри Бенвенуто горячий до одури и обхватывает пальцы очень плотно, так что Маттео кажется – у него не было раньше мужчин. Безрассудная юность. Безрассудная юность под ним гнет брови и часто дышит, мычит коротко на каждое движение в себе, и – Орсо чувствует это – старательно расслабляет мышцы. И тогда он наклоняется низко-низко, уткнувшись лбом в лоб, ловит взгляд напротив, и в нем – согласие и нетерпение. Направив себя, Маттео наконец толкается, горячо и всё еще очень туго, рычит, плотно сжав зубы, качнув бедрами, вгоняет до половины, до искр перед глазами, до грани с мукой. Всё-таки отнимает ладонь от лица Бенвенуто, и он стонет мелодично и, хвала небесам, ничего не говорит. Только мотает головой, гнется в пояснице, впускает в себя, упрямо смаргивая выступившие в уголках глаз слезы. Орсо чувствует, как дрожит всё его тело, но слышит, что в голосе его больше удовольствия, чем страдания. Челлини хватается пальцами за крепкие плечи, блестит глазами, и на припухших от поцелуев губах его играет бесовская улыбка. На задворках сознания Маттео бьется мысль, что он может навредить Челлини, но остановиться он уже не в силах, он не остановился бы, даже если захотел. Он вбивается до упора и стонет в голос, ощущая тугой жар, идущий, кажется, из самой глубины, самой сути Бенвенуто Челлини, глотает его жадно, не боясь захлебнуться. И так они движутся навстречу друг другу, с каждым толчком соединяясь всё теснее, заставляя неплотно подогнанные доски кровати трястись и скрипеть. Бенвенуто вскрикивает, звонко и удивленно, когда капитан обхватывает ладонью его плоть, всю скользкую от естественной влаги, и принимается ласкать, уверенно и жестко. И впивается взглядом в его лицо, и в глазах Маттео – острое, мучительное удовольствие, и вызов, словно вновь они стоят друг напротив друга в узком переулке, и капитан Орсо клянется – больше не отступать. Сильные пальцы скребут по его плечам, Бенвенуто стонет протяжно, и стоны эти полны наслаждения, жаркого и откровенного. Он вжимается затылком в подушку, сминая и без того спутанные кудри, и закидывает на своего любовника и вторую ногу, открываясь ещё сильнее, отдаваясь целиком, и сбивчиво шепчет, пытаясь поймать губы губами: – О, мой Маттео, дай мне больше, я хочу тебя всего... Капитан угадывает, ловит поцелуй, проталкивая внутрь язык, вбирая в себя все стоны и вздохи. И выполняет просьбу. Подхватив под поясницу, вышибая у Бенвенуто дух из груди, вжимает в себя плотно, соединяя кожу с кожей, влажную от пота. Движется мощно, на пределе, один раз, второй, и еще, и кончает со стоном, до полуобморока, до искусанных чужих податливых губ. Обмякает, вжав Бенвенуто собою в постель, чувствуя, как он отзывается всем естеством на его стон, чувствуя его дрожь и вязкую влагу на своих пальцах. Какое-то время они лежат тихо, приходя в себя – Бенвенуто бездумно разглядывает почти истаявшие полосы света на потолке, всем телом ощущая приятную тяжесть тела Маттео, уткнувшегося лбом в его плечо. Тот обессилен, и от разлившегося по телу сладкого томления едва может пошевелиться. И всё же, едва отдышавшись, приподнимается на локтях и спрашивает почти виновато: – Ты как? – он был слишком резок с Бенвенуто, и если сейчас придется бежать за лекарем, он, побежит, конечно, но проблем у них обоих будет предостаточно. – Я? Просто великолепно, – Челлини находит в себе силы сфокусировать на нем светящийся довольством взгляд и улыбается. – Буду еще лучше, если завтра снова навестишь меня, и мне не придется для этого дебоширить на людях. Орсо выдыхает с облегчением и, заметив, как Челлини всё пытается облизнуть пересохшие губы, отыскивает взглядом на столике у кровати кружку с водой и подносит к его губам. Отвечает твердо: – Я приду. К воде Челлини припадает с той же жадностью, с какой припадал к губам капитана совсем недавно, но ладонью своей находит ладонь Маттео и переплетает пальцы ласково и благодарно. А оторвавшись, улыбается сыто: – Теперь иди. Я должен поспать пару часов, после чего буду работать всю ночь до рассвета. Покидая его дом, Маттео осознает со всей ясностью, что придет не только завтра, но и послезавтра, и через месяц. Будет нести службу с удвоенным рвением, отказываться от пирушек с другими стражниками, до которых и прежде был не шибко охоч, от прогулок в одиночестве по садам за городскими стенами, напоминавшими ему о родной деревушке. И будет возвращаться снова и снова в этот небольшой дом на окраине великолепной Флоренции, к этому золотисто-смуглому, исполненному хищной грацией человеку, этому юному гению, незаметно занявшему все его мысли и без труда завладевшему сердцем. Он влюбился. Влюбился крепко, по уши, как мальчишка, в свои двадцать три – первый раз в жизни. И не понимал, почему Бенвенуто, живое воплощение божественной силы и красоты, выбрал именно его, но раз уж так случилось… Раз уж так случилось, капитан Орсо не собирается отпускать то, что попало к нему в руки.