Mio caro Matteo

Челлини действительно проработал всю ночь до утра, а после – и до полудня. Только когда солнце достигло зенита и перестало заливать просторную мастерскую нестерпимо белым утренним светом, он осознал, что трудится уже более десяти часов кряду. Прочие работники только сейчас начали стягиваться в цех, поглядывая на него с подозрением и неодобрением, но ему до них не было никакого дела. Еще разок придирчиво оглядев вещицу, над которой работал, и с удовлетворением заключив, что она уже приобретает тот вид, какого он хотел, Бенвенуто с наслаждением потянулся, разминая затекшие плечи. Теперь можно сделать перерыв, вздремнуть и продолжить ближе к закату – в последнее время он подметил, что в середине дня работа у него не идет, зато в ночные часы вдохновение накатывает с силой невероятной, заставляя работать, не смыкая глаз. И тогда всяческие геммы и машкерки выходят такими замечательными, какие никогда не получаются у него днем. Пройдя в свою пристройку, он распахнул кухонное окно, впуская освежающий ветерок и запахи съестного из крытых лавок на той стороне улицы, и был тотчас привлечен пронзительным женским криком «Держи вора!», раздавшимся совсем рядом, а после – знакомым до боли «Именем закона, стой!». Высунувшись наружу едва не до половины, Бенвенуто с жадным восторгом пронаблюдал, как доблестный капитан стражи в два счета нагоняет неудачливого карманника и без видимого усилия заламывает ему руки за спину. Челлини закусил губу и, не раздумывая долго, заливисто свистнул. Орсо тут же замер с одеревеневшими плечами, безошибочно истолковав и того, кто этот свист издал, и кому он был адресован, и обернулся с мгновенно порозовевшими щеками, что так не вязалось с хладнокровием, с которым он только что обезвредил преступника. Довольно долго они глядели друг на друга через дорогу – Бенвенуто улыбался и откровенно любовался Маттео. В свою очередь тот усиленно делал вид, что оказался в этом районе Флоренции совершенно случайно, и, едва дождавшись, когда к месту преступления подтянется менее резвый стражник, сдал ему вора с рук на руки и скрылся в ближайшей лавке. Несколько минут спустя Маттео уже стучался в знакомую дверь. Открыл Челлини сразу, улыбающийся, взъерошенный от многочасовых трудов, в фартуке поверх одной из своих неизменных туник. – Капитан Орсо! Позволь угадать: я задержан за талант, красоту и складные речи? Вопреки ожиданиям, Маттео не возвел глаза к небесам, прося у всевышнего терпения, а молча вручил Бенвенуто тяжелую миску, накрытую деревянной крышкой, из-под которой пробивался ароматный парок, и куль с лепешками. Челлини уставился на это подношение молча и в один миг осознал, что зверски голоден – и что обед может подождать еще немного. Миска перекочевала на ближайшую поверхность, Бенвенуто ухватил Маттео за грудки, втянул в дом и припал к губам с поцелуем, голодным как он сам сейчас, не давая ему сказать никакого очередного занудства. И капитан Орсо не стал говорить, что он на дежурстве, и что такими темпами о службе он сможет думать сильно меньше нужного. Вместо этого – обнял его поперек тела, вжал в себя, едва не приподнимая над полом, и выдохнул горячо, нетерпеливо ловя поцелуй. Служба может и подождать. Недолго. Совсем недолго. По крайней мере, пока Челлини, обхватив его лицо ладонями, гладит большими пальцами нежную кожу около глаз и смакует поцелуй, сделав его нарочито неторопливым. Теплое гибкое его тело в запачканном фартуке выпускать совсем не хотелось, и под ласковыми этими касаниями так легко было потерять счет времени. – Надеюсь, у тебя найдется немного времени на меня, капитан? – словно прочитав его мысли, пропел Челлини. – Не откажи мне в удовольствии – отобедай со мной. Он продолжал улыбаться и блестеть глазами, больше всего напоминая сейчас хитрого обольстительного Пана, и ответил капитан с заметной паузой. – Обычно я обедаю в казарме. Но многие идут домой, – он снова запнулся, когда понял, как это прозвучало – сам он пришел сегодня домой к Челлини. – Я не откажу тебе, Бенвенуто. Этот Пан просиял, явно не предполагая иного ответа, и, подхватив миску, за руку втянул Маттео в крохотную кухню. Большую ее часть занимала печь, но было непонятно, готовит ли на ней Челлини, зато стало очевидно, что столовой в домишке не предусмотрено. – Располагайся, мой дом – твой дом, – он быстро покидал на стол посуду, устроив в центре принесенную капитаном миску. Под крышкой обнаружилось тушеное мясо с овощами. Бенвенуто одобрительно хмыкнул, налил себе легкого сладкого вина, отсалютовал и поднес бокал к губам, хитро глядя на Маттео поверх. – Он мой только на время, конечно, но мессир Салимбене никогда не беспокоит мое уединение. И после вчерашнего вечера, полагаю, у него стало для этого на одну причину больше. Пить на службе стражникам запрещалось точно так же, как отлынивать от дежурства в компании шальных ювелиров, поэтому капитан с излишне сосредоточенным видом налил себе воды, стараясь не дать щекам вновь предательски заалеть. – Хочешь сказать, он всё слышал? – Пока я выполняю все свои заказы ко времени – Салимбене не может упрекнуть меня в выборе способа провести свободный вечерок, – Бенвенуто легкомысленно задрал брови и, осушив бокал, наполнил его по новой. Орсо, напротив, брови нахмурил, потому что беспокоило его вовсе не количество претензий ювелира к своему подмастерью, но промолчал, смущенно прочистил горло и огляделся. Видеть Челлини в домашней обстановке было непривычно. Через распахнутое окно доносились размеренные звуки не слишком оживленной улочки, рабочий фартук он снял и теперь стоял, небрежно облокотившись о печь и не торопясь присоединиться к Маттео за столом, в окружении простецкой кухонной утвари и подвешенных на стенах пучков засушенных трав. При белом полуденном свете Челлини выглядел уставшим от ночной работы, расслабленным и неопасным, что, конечно же, было обманчиво – страсть, с которой он целовался всего пару минут назад, по-видимому, горела в нем ежечасно, вне зависимости от расположения солнца и луны на небе. У окна капитан заметил большую вазу, всю полную длинных стеблей аканта с кистями пурпурных цветков, уже порядком подвявших и клонившихся к полу. Перехватив его удивленный взгляд, Бенвенуто качнул бокалом: – Знак триумфа и преодоления. Но мне больше нравятся его листья. И пока Маттео разглядывал так приглянувшиеся Челлини крупные листья с острыми краями, тот уселся за стол напротив, оторвал от лепешки кусочек, наложил в него мяса и поднес ко рту капитана, нелепо и уютно одновременно смотрящегося за столом в кольчуге. – Теперь не откажи мне и в удовольствии покормить с рук доблестного стража. – Я не твой сторожевой пес, Челлини, – отговорился Орсо по привычке и тут же почувствовал себя глупо. Во взгляде его было больше смущения, чем возмущения. Он не нашелся, чем перекрыть свои нелепые слова, и молча подхватил лепешку губами, свежую и еще горячую. Затем, повинуясь внезапному порыву, поцеловал кончики пальцев Бенвенуто, подметив, как от этого бесовской огонек в его глазах разгорелся ярче. – Я вовсе не это имел в виду, дорогой мой Маттео. Глядя на тебя, я заключаю, что ты не бываешь часто обласкан, и мне за радость подарить тебе эти ощущения, – соорудив еще один кусочек, Челлини опять вытянул его на руке. С края лепешки на выскобленное дерево сорвалась капля масла, но внимания на это никто не обратил. – Или дома тебя ждет кто-то поласковее Бенвенуто? Несколько секунд Маттео любовался на его руки. Жилистые, сильные, они выдавали в нем драчуна и фехтовальщика. Красивые пальцы, длинные, и – он уже понимал это – умелые. И хотя за прошлый вечер почувствовать их умелость на себе ему не довелось, при мыслях этих, совсем неподходящих для середины дня, в паху сладко потянуло. – Нет, Бенвенуто. У меня даже нет во Флоренции дома. Капитан принял с его рук и этот кусочек, погладил смуглое запястье. Звать его по имени оказалось чрезвычайно приятно. Язык только не поворачивался, подобно самому Бенвенуто, звать его «своим». Для Челлини это было, похоже, чем-то довольно обычным – вот так присваивать людей себе, если хочется. Но Маттео казалось, что такой человек, как Бенвенуто – никогда не сможет принадлежать кому-то одному. Хотелось звать его так, как никто другой не зовет. Но пока получалось только – просто по имени. Челлини, кажется, тоже задумался о чем-то, совсем позабыв про голод. Он облизнул пальцы от масла один за другим и отпил еще вина. – Знаешь, ведь это и неплохо. Тебя ничто не держит здесь, ты всегда можешь отправиться, куда позовет душа. В любой момент, не оглядываясь, – говоря всё это, он присполз на стуле, скинул с ноги сандалию, и, вытянув голую ступню, утвердил ее у Маттео в промежности. Поинтересовался с видом самым обыденным. – Развяжешь? Капитан Орсо остолбенел. Жаркая волна прокатилась по его телу, язык отнялся, не позволив ляпнуть банального «Что ты творишь?». С Челлини, кажется, всегда так будет. Только тебе кажется, что ты готов к любым его действиям – как тут же он выкидывает нечто такое, от чего ты теряешь дар речи и способность противостоять его воле. Маттео выдохнул долго, плеснул в воду немного вина и осушил бокал в несколько глотков. Опустив руку под стол, распустил завязки штанов, освобождая заметно отяжелевшую плоть. Отяжелевшую от одного только присутствия Челлини. Вот же… Пан. Как есть Пан, языческий божок, страстный, неутомимый и щедрый на проказы. С самыми красивыми, оливково-золотистыми, глазами, какие он когда-либо видел. И, не отрывая взгляда от этих чудесных лукавых глаз, Маттео произнес негромко, но твердо, будто клятву давал: – За тобой. Душа позовет меня за тобой. Челлини выглядел вдруг смущенным таким откровением, пару раз открыл и закрыл рот, и в итоге покачал головой. Он снова подхватил свой бокал, описал им в воздухе полукруг, так и не донеся до рта. Голос его из озорного стал задумчивым и каким-то нежным. – Я уеду. Уеду отсюда. В Рим, туда, где есть, где развернуться, есть, за чьими талантами гнаться. И, надавив сводом стопы на моментально увлажнившуюся, ставшую скользкой плоть, неторопливо задвигал ногой, вырывая из губ Маттео судорожный выдох. Закрыв глаза, капитан откинулся на спинку стула, вцепившись пальцами в столешницу, и проговорил, ошалев от остроты ощущений, от перспективы отправиться в Вечный Город – вместе: – Я никогда не был в Риме. Говорят, сейчас там остались одни руины. Но всё-таки... Я хочу поехать туда. Кто-то… кто-то же должен за тобой присматривать. Последние слова прозвучали совсем неразборчиво, Маттео застонал тихо, двинул бедрами навстречу. Здесь, за этой дверью с облупившейся алой краской, в которую он вошел всего второй раз в жизни, будто существовал отдельный от остального мир. Мир, в котором он заражается кипением крови от этого шального ювелира, забывая на время обо всем, что было важно для него раньше. Мир, в котором существует такое сильное наслаждение, от которого преображается его суровое лицо. Разглаживаются жесткие морщинки в уголках губ, приподнимаются, будто в удивлении, брови, и вертикальная морщинка между ними исчезает тоже. Снова тихо застонав, Маттео насилу раскрыл глаза, чтобы обнаружить, что Бенвенуто наблюдает за ним с восхищением, подперев щеку ладонью, и говорит что-то, не прекращая поразительно умелых движений ногой. – Руины, да… Но там всё же сохранилось множество прекрасных статуй и удивительных барельефов, колонн с капителями и великолепных ларцов... Я хочу попытаться скопировать древних мастеров. Даже просто смотреть на них напитывает меня великой силой, я словно веду с ними неспешный диалог, делясь радостями, доступными лишь творцам искусства… Бенвенуто говорил, словно сам с собой, и горячую плоть между пальцев пропускал с уверенностью, и всё быстрее скользил стопой вверх-вниз. Маттео замычал, почти не слыша его слов за шумом крови в ушах. В самую душу проникало само звучание его голоса, приятного и звучного, наполненного такой страстью, особенно сильной, должно быть, оттого, что он говорил сейчас об искусстве и своем любимом ремесле и одновременно – ласкал его, своего Маттео. В затуманенном близившимся к пику удовольствием сознании проскользнула мысль – безумно хочется посмотреть на него в мастерской. Он ведь даже не видал ни одной его работы, хотя в последний год в городе всё чаще можно услышать о редкостном таланте молодого Челлини. Ты деревенщина, Орсо. Приличного украшения в руках не держал. Так отчего же Бенвенуто выбрал его, грубого стражника, нисколько не разбирающегося в золотых делах? Отчего – не кого-то из своего круга? Флоренция – настоящая колыбель талантов, но Челлини сейчас смотрит именно на него, и в глазах его азарт и едва сдерживаемая страсть. Прикусив от усердия губу, он надавил ступней сильнее, прижимая плоть к животу, и застонал – едва слышно, и стон этот в унисон совпал со стоном самого Маттео. И стоило ему уловить этот тихий звук, его снова прошило очевидным осознанием. Даже если для Бенвенуто он – мимолетное увлечение, своего рода цель – заполучить человека, максимально далекого от искусства. Даже если так – сейчас Бенвенуто искренен. Никогда, ни разу за все их встречи, Маттео не чувствовал от него лжи, не чувствует и сейчас. И сам он – может, глупо и безрассудно, но впустил его в свое сердце, позволяя делать с ним всё, что гениальному ювелиру взбредет в ум. Маттео простонал, сжимая столешницу до побелевших костяшек: – Бенвенуто… – и, ахнув в голос, выгнулся на мгновенье в позвоночнике, беспомощно ловя ртом ставший враз очень горячим воздух, а после обмяк на стуле с металлическим звуком. Широко распахнув глаза, Челлини жадно впитывал чужой экстаз, и лишь спустя несколько секунд понял, что совершенно забыл дышать. Шумно втянув в себя воздух, он отыскал полотенце, смочил его прохладной чистой водой из кадки и помог капитану отереться. – Знаешь, если так пойдет и дальше, мне станет совершенно некогда устраивать в городе беспорядки, – он легко рассмеялся и затолкал себе в рот крупный кусок лепешки. Орсо выпрямился на стуле с видимым трудом, и, приведя одежду в порядок, поймал Челлини за ладонь. Ему казалось, что он привык к его манере общаться и шутить даже в такой интимный момент, но это продолжало смущать. Хотя в то же время – давало ощутить ту легкость в душе, с какой, по-видимому, сам Бенвенуто идет по жизни. Маттео плеснул им обоим еще вина и пошутил с каменным выражением лица, словно не его только что другой мужчина удовлетворил ногой на кухне среди бела дня: – На то и был расчет. – Так я и знал! – ахнул Бенвенуто, звонко чокнувшись с его бокалом. – Ты коварен, мой Маттео, хотя с виду не скажешь! – он снова засмеялся, всплеснув руками, и опрокинул вино залпом. – Ты очень красивый, когда смеешься, – заметил Маттео неожиданно и очень искренне. Памятуя, что он по-прежнему на дежурстве, пригубил совсем немного и отставил свой бокал. Эти простые слова, кажется, смутили Челлини, он ничего не ответил, только заулыбался теперь более сдержанно. Орсо начал догадываться, отчего вдруг такая перемена в настроении. Знатоком людских душ он не был, поэтому свое предположение ему еще только предстояло проверить. Помолчав, он спросил: – Какие у тебя планы на вечер? – А ты еще и ненасытный, вот уж не ожидал! – Челлини прищурился хитро и оперся о стол ладонью вытянутой руки, изящно подперев столешницу бедром совсем рядом с Орсо. – Ну что же. Я не делаю из своих планов секрета. Подумывал сходить на ужин к своему хорошему другу, он пишет чудные портреты и обещал показать мне свою новую работу... Но Бенвенуто пташка вольная и вполне может остаться дома, если таков будет приказ капитана стражи. Челлини стрельнул в него глазами, однако пальцы его неосознанно выводили узоры на столешнице, и Маттео, от чьего внимания это не укрылось, накрыл его ладонь своей и внимательно заглянул в глаза. – Я не могу тебе приказать. Но… я прошу, – произнес он серьезно. – Я знаю чудесное место за городом. Вечером за тобой зайду. И Челлини вдруг вспыхнул при этих словах. Казалось, не умеющий смущаться вовсе – зарделся румянцем на смуглой коже и отозвался немного растерянно: – Я... зайди, конечно. Я буду ждать. – Что-то не так? Я обидел тебя? – Маттео свел брови и голос его стал почти суровым, как всякий раз в ситуациях, в которых он чувствовал себя беспомощным. Челлини замахал руками, заулыбался виновато: – Всё так! Всё так! Это романтично до безумия, знаешь. Никто еще не приглашал меня в чудесные места. – Это шутка, Бенвенуто? – Это правда. Я не мог подумать, что услышу подобное предложение. Челлини продолжал неловко улыбаться и пытаться отвести взгляд, и Маттео чуть сжал в ладони теплые пальцы, желая через это прикосновение донести то, что не решался пока произнести вслух. Что Бенвенуто ему очень, очень нравится. Неужто укротить этого смутьяна так просто? Обыкновенной искренностью. – Я принесу вина и оливок. И сыру. Знаю одного торговца, порядочный человек, у него всегда очень вкусный сыр. И... Вот. Чуть не забыл. Маленькая баночка с узорчатой крышкой, в каких обычно хранят лекарственные мази, легла в ладонь Челлини. Глядя на эту баночку во все глаза, он проговорил медленно, будто никак не мог поймать ускользающую мысль: – Мне... нравится сыр. И оливки. И ты. И... черт! Со свойственной ему порывистостью, он вдруг обвил Орсо за шею руками и принялся целовать, часто и неглубоко. И оторвался с трудом, замотав головой, когда тот, отвечая с жаром на поцелуи, потянул его за талию на себя в попытке усадить на колени. – Ступай, у тебя служба, а мне теперь нужно закончить работу до вечера... Ступай, мой Маттео, – Челлини запечатлел на его устах последний сладкий поцелуй. – Это был лучший обед за всю мою жизнь. Маттео недоуменно нахмурился. – Ты ведь вовсе ничего не съел. Бенвенуто только рассмеялся.