Терпко-сладкое

— Божечки, — первое, что Юнги слышит утром. Это звучит обомлевшим шепотом прямо над его ухом. Он жмурится, а потом, открыв глаза, видит лицо Хосока над собой. Тот вздрагивает, выпрямляется и, неуклюже стукнувшись локтем о спинку кровати, принимается лихорадочно тараторить: — Привет. Как дела? Ты уснул в куртке, в этой неудобной одежде, а в комнате такая духота, и ты весь вспотел… — Все в порядке, — он неловко смеется, хотя и в комнате действительно жарко. Убирает неприятно слипшиеся на висках волосы и криво улыбается смущенному омеге: — На самом деле, я собирался уйти. Сам не заметил, как уснул. — Ох, — он опускает взгляд, суетливо приглаживая на себе одежду и застенчиво мямля: — Я помню, что попросил тебя остаться, — и добавляет совсем тихо, будучи не до конца уверенным, стоит ли говорить это, — спасибо, что не ушел. «Для тебя все, что угодно», — помирает внутренний романтик, стоящий на коленях с гитарой в руках. — Не проблема, — тихий смешок, пущенный куда-то в сторону, утопает в смущенной тишине. Но это уютная, способная согреть и легко устроиться где-то на груди тишина. Юнги смотрит краем глаза на омегу, а тот, в свою очередь, поднимает деланно-серьезный взгляд, а потом не сдерживается и, пискнув ворчливое «айщ», улыбается в сторону. А Мин оглядывает небольшую комнату, подмечает самодельные украшения, развешанные по стенам, и думает о том, что ему нужна срочная и тотальная перемена. Он должен начать носить радужную кожанку. Как минимум. — Я пойду, — выдыхает он, вставая и тяжело разминая затекшие конечности. Кожанка противно скрипит после целой ночи, проведенной в ней. — Да, да, конечно, — проговаривает Хосок, вскакивая на ноги и не совсем зная, что ему делать. Проводить альфу до двухметрового расстояния до двери? Смачно поцеловаться, еще раз — на всякий случай, чем черт не шутит — утвердив статус пары? По-дурацки махнуть рукой на прощание, держа от Юнги благородное расстояние? Но Мин решает все сам — вбирает ладошку омеги в свою, коротко треплет по ней и совершенно очаровательно целует в щеку. — Тебя добросить до универа? — спрашивает он у всполошенного Хосока. Тот пару раз открывает и закрывает рот, стараясь вспомнить не столько расписание уроков, а где он, кто он, что он такое… — Да, да, у меня пара в… — пизда его нервной системе, он теперь каждый раз рядом с Юнги будет превращаться в маразматика, — полвторого. Сможешь отвезти? — Конечно, — как само собой разумеющееся отвечает альфа. Вновь чмокает — на этот раз в тонкий нос — и хочет уже выйти из комнаты, как останавливается, слыша голос встрепенувшегося Хосока. — Юнги, стой, я не… — у него глаза становятся круглыми и такими испуганными, что Юнги тут же хмурится. — Что случилось? — Твой запах. Я все еще не чувствую его. «Блять». Мин вздыхает, понимая, что тот сладкий аромат, что он с утра вбирает в легкие, не что иное, как старый запах, залегший на вещах омеги. Тот все еще не излучает свой жвачный аромат. — Хосок, не волнуйся, запахи возвратятся, вот увидишь. Это все побочный эффект того дерьма, которое мы вчера приняли. Хосок ничего не говорит — только беспокойно прижимается к его плечу, утыкаясь туда лбом и хрипло вдыхая слабый, почти выветрившийся запах алкоголя, сохранившийся на редких участках одежды альфы. — Все будет хорошо? — сипло спрашивает он, по-детски волнуясь из-за отсутствия феромонов. Юнги ласково гладит его по спутанным волосам и говорит стальным от уверенности голосом: — Конечно, Хосок-а, я еще не один раз успею почувствовать тебя, — и этих простых слов оказывается до смешного достаточно, чтобы Хосок тихо хрюкнул ему в плечо, а затем ворчливо улыбнулся, когда его подняли за подбородок. Он набухался вчера, выблевал все внутренности, а еще зубы не чистил, но это не останавливает Юнги от того, чтобы коротко поцеловать его в губы, довольно улыбаясь тому, что ему удалось успокоить омегу. Когда он выходит, Хосок бегает по комнате, как обезглавленная курица, собирая вещи для того, чтобы пойти в душевую, расположенную в конце коридора их этажа, и временами пища в подушку, чтобы полегчало. Легче не становится, а вещи все время падают из рук. Уже на выходе из душевой он сталкивается с Юнги. — Тоже в душ? — спрашивает он очевидный вопрос, мысленно вешая себе медаль за сообразительность. Мин кивает, улыбается, опять чмокает омегу в щечку и без лишних слов входит в ванную комнату, оставляя Хосока радоваться тому, что он додумался принести с собой чистую одежду и прямо там нацепить на себя, а не вылезти, будучи обмотанным халатом со звездочками. А потом Юнги возвращается в комнату и обнаруживает Хосока там, прямо на кровати. Нет, он не лежит в ее середине, вальяжно устроившись без какой-либо одежды — Хосок сидит на самой кромке, робко сцепив пальцы на коленях, и ощутимо вздрагивает, когда Юнги открывает дверь. — Хосок? — растерянно спрашивает тот с голым торсом, все еще мокрой головой и обтянутым вокруг бедер полотенцем, за край которого держится, как за самое святое в жизни. — Ты как здесь оказался? — Дверь не была закрыта, — отвечает Чон чуть взволнованным голосом. — Окей… Я выйду через пятнадцать минут. Можешь подождать в комнате? Мне надо переодеться, — он столбом стоит у двери, не совсем понимая неожиданного визита омеги. А тот вдруг вскакивает на ноги и проговаривает смущенным голосом: — Обещай не смеяться. — Над чем? — сильнее удивляется Юнги, не торопясь подойти к парню и замечая, что тот беспокойно теребит подол своей кофты. — Над тем, что я хочу сделать, — шепчет Хосок и делает шаги вперед, хватаясь за руки альфы, словно тот вдруг может убежать. «Боже, как голос-то дрожит», — мелькает у Мина в голове. — А что ты хочешь сделать? — спрашивает он ему в тон. Хосок смотрит ему не в лицо, а куда-то на ноги. Очень жалобно и почти несчастно смотрит, дергая головой вниз и всем сердцем молясь на сообразительность Юнги. А у того развивается неожиданное и яркое тугодумие, и он, продолжая ничего не понимать, допытывается: — Хосок. Чон страдальчески вздыхает и робко кивает прямиком на пах альфы. Мин молчит мучительную минуту, а потом вдруг шепотом, словно это государственный секрет, спрашивает: — Ты секса хочешь? — и не успевает Хосок поднять пунцового лица, как Юнги начинает очень серьезным и даже укоризненным голосом: — Хосок, наши запахи еще не вернулись, я не уверен, насколько безболезненным будет твой первый раз, если ты ничего не будешь чувствовать… — Черт, Юнги, знаю, — Чон тихо смеется, моментально расслабляясь и выпуская вместе с этим смехом всё напряжение из тела. Простой факт, что Юнги заботится о нем и сварливо объясняет элементарные вещи, поднимает внутри омеги несоразмерно большой шарик, что лопается и тепло разливается по груди. Хосок поднимает милый взгляд и лепечет сквозь цветочный ураган в ушах: — Я знал, что ты так скажешь. Я не секса хочу. — А чего тогда? — окончательно теряется Юнги, когда омега смотрит очень тепло, склоняет голову и, улыбнувшись, нежно чмокает в губы. — Обещай не смеяться, — вновь хихикает он, скользя руками по теплой шее альфы. — Боже, Хосок, ты начинаешь меня пугать, — бормочет Мин в губы, недоверчиво смотря на Чона. Тот выпускает шелестящий смешок: — Не пугайся, — и шепчет тихо, куда-то в подбородок: — Я хочу сделать тебе минет. Юнги краем сознания понимает, что у него сейчас глаза большие, как два блюдца, и надо бы в срочном порядке начать расписывать в красках, какая это пиздец плохая идея — делать ему минет. — Хосок, так, нет, — хрипит он, делая для пущей убедительности грозный и до жути серьёзный вид. — Юнги, так, да, — легко передразнивает омега его и — «ох ты ж блять» — падает на колени. Юнги остается только свести ноги и, как последний представитель викторианской эпохи, прикрыть свое достоинство через махровую ткань полотенца. Хосок на это заливисто смеется и смотрит наверх: — Не откушу, — но добавляет после недолгой паузы свое неуверенное «надеюсь», отчего у Юнги где-то между ребер набухает большое и жирное «пиздец». — Хосок, блять, это плохая идея, — шипит он, не понимая, как это «обещай не смеяться» успело опуститься до уровня его паха. — Я просто хочу отблагодарить тебя, — говорит Хосок, а потом захлопывает рот, понимая, что его слова прозвучали очень заезжено и до подозрительного похоже на типичное начало малобюджетного порно. Он встает на ноги — хотя говорить в член Юнги кажется более эффективным методом убеждения — и, положив ладони на напряженные плечи альфы, продолжает вкрадчивым тоном: — Ладно, это не совсем благодарность, а мое простое желание. Разве это плохо, что я хочу, чтобы тебе было… хорошо? На последних словах Чон сильно прикусывает внутреннюю часть щеки, чтобы лицо не свело в кислой мине — кажется, его прокляли в прошлой жизни и теперь он обречен звучать как порно-актер до самой смерти. Джин говорил, что первые разы — это всегда неловкий пиздец вперемешку с пошлым и немного болезненным пиздецом, но Хосок втихаря надеялся, что у них с Юнги выйдет что-то аккуратное. А тут он, томно предлагающий альфе минет, чтобы «ему было хорошо». — Давай поцелуемся и пойдем в университет. Мне будет хорошо и от этого, — вымученно бормочет альфа. Чон дует губы и расстроенно спрашивает: — И ты даже не дашь мне попробовать? — Мой член? — осоловело спрашивает Юнги, чувствуя, как сейчас загораются и лопаются все внутренние кабеля. Этот омега сводит его с ума. — Нет, то есть да, то есть… Я имею в виду, попробовать сделать тебе минет, — у Хосока с каждым сказанным словом щеки все сильнее и сильнее распаляются. Он замирает, молча негодуя на свою неловкость, и дергает Юнги за полотенце — не прямо между ног, где альфа держится мертвой хваткой, но очень близко. — Черт, Хосок, — мычит тот, откидывая со лба мокрые волосы и сердито заглядывая в раскрасневшееся лицо. — То, как ты защищаешь мою оральную девственность — это так благородно, — корчит Хосок рожицу, хоть это и оказывается пиздецки тяжелым грузом — заставить себя разом произнести «оральную» и «девственность». Внутренний параноик тоже не отдыхает, тихо истеря, что минет — если он еще состоится — будет крайне специфичным. Не в хорошем смысле. И Чона вдруг начинает бесить этот писклявый голос внутри, заверяющий его в судьбе безнадежного лузера. Наверное, именно он и доводит его до точки кипения, когда Хосок сильнее стискивает махровую ткань меж пальцев и со всей дури дергает на себя, отбрасывая куда-то в сторону. — Бля, Хосок, какого хуя? — рычит Юнги, а омега смотрит на это сердитое лицо, на которое временами, очень сильно отвлекая от злого настроения, капает с мокрых волос, и, не в состоянии отказать себе в столь сногсшибательно-плоской шутке, коротко хохочет: — Может, твоего? Юнги сейчас точно возведет еще не высохшую башку к потолку и взвоет от отчаяния. Потому что Чон опускает взгляд и тихо фыркает, когда видит, что альфа принял позу футболиста в стенке — член вновь свято и заботливо охраняем. Он молчит, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за крепко-сцепленными пальцами, а потом решается и опускает руку. Ничего не делает, просто кладет пальцы на узловатые, целую вечность смотрит на свою ладошку поверх чужой, крупной, а потом рвано выдыхает и делает не совсем гладкое движение рукой. Вверх-вниз. Очень безобидно, учитывая, что Юнги все еще защищает своими лапищами честь своего детородного органа. Но Хосок чувствует, как все внутри начинает бурлить и искриться в восторге, когда понимает, что это был безошибочно-верный ход. Ведь Мин выдыхает. Достаточно громко и достаточно хрипло, чтобы понять, что у него пересохло в горле и закаменело в остальном теле. Хосок сглатывает, не поднимает нетерпеливого взгляда и вновь дергает рукой, гладя чужую. Повторяя, настойчивее и сильнее давя на пальцы Мина, заставляя того заскрежетать зубами. И еще раз делает, вцепляясь в чужую руку и твердо сжимая губы. Он прислушивается к сиплому дыханию и удерживает внутри победный клик, когда Юнги усиливает хватку на паху, рьяно водит челюстью и невероятными усилиями пытается удержать то, что уже перестает, блять, помещаться в руку. — Отпусти, — лихорадочно шепчет Хосок, не слыша собственного голоса. Он видит это: как пальцы Мина временами разнимаются, не в состоянии полноценно прикрыть его наготу, а там, под этими напряженными руками, проглядывает успевший набухнуть орган. «Ебать». Юнги истуканом стоит, бормочет ругательства сквозь зубы и смятенно выдыхает, когда Хосок поднимает взгляд и хнычет: — Ну же, Юнги, отпусти. Он закатывает глаза, готовый зарычать на омегу, только бы отпугнуть его, но не сдерживается и отпускает. А потом сдерживается уже для того, чтобы не схватиться за сердце, когда Хосок, не выждав и секунды после тотальной капитуляции альфы, плюхается на колени — член Мина дергается прямо перед его лицом. Он большой. Чон это еще в тот день понял, когда отрывисто надрачивал Юнги в туалете, но был слишком поглощен тем, чтобы доставить альфе удовольствие. Тогда он толком не смог разглядеть то, что было там, внизу, только по очертаниям и понял, что он довольно-таки крупный. А сейчас он видит его — член Мин Юнги, дрыгающий и уверенно, без какой-либо поддержки смотрящий куда-то ему в лоб. Хосок не то чтобы не контролирует свой взгляд — он забывается, разглядывая выпуклые венки на члене, и, сам того не замечая, начинает ерзать на месте: навязчивая мысль почувствовать их под своим языком всецело захватывает его разум. Он опускает дрожащую ладонь на стояк, нервно сглатывает, кожей чувствуя гулкую пульсацию, а потом, полностью вобрав его в руку, вновь дергает бедрами: член Юнги тяжелый. Мин грузно дышит и напрягается в ту секунду не только внизу живота, но сразу везде. Потому что омега приближает губы к головке и, сам того не зная, лишь сильнее раззадоривает быстрым дыханием возбужденную плоть. Сидит так, держа член прямо напротив рта — того и гляди, сейчас запоет. — Мне надо использовать зубы? — сипло спрашивает Хосок, поднимая беспомощные, почти жалостливые глаза. Встречается с взглядом альфы, полным молчаливого охуевания, и суетливо смеется: — Шучу, шучу, — не шутит, но выдавать себя абсолютно не хочется. Судорожно вздыхает, собирает себя по крупицам и таки молвит: — Что мне делать? Юнги молчит. У него кадык часто дергается туда-сюда, а бедра напряжены до предела. Капли воды, стекающие с волос на голую грудь, лишь сильнее изводят каменное тело. Хосок опускает потерянный взгляд, а потом втягивает голову в плечи, когда слышит низкий голос: — Хорошенько обмочи его слюной. «Бля». — Просто облизать? — шепотом уточняет омега, нерешительно сжимая в руке член. Юнги коротко кивает. Крепко стискивает зубы, сдерживая себя от того, чтобы не толкнуться в чоновский кулак. Хосок совсем не видит его глаз, скрытых за выбеленной, все еще мокрой челкой. Он опускает голову над покрасневшей плотью, собирает бедные ошметки мужественности и коротко лижет по крупной венке, расположенной у самого основания. Отлично. Он сделал первый шаг, и мир не рухнул. Юнги не издал ни звука, но Хосок понял по его крупно-дрогнувшей груди, что это было неплохо. А еще он, кажется, потек. Стало однозначно жарче. — Сделай его мокрым, — хрипит альфа. Чон пьяно кивает, чувствуя, как по внутренней стороне бедра стекает теплая смазка, и приподнимает толстый член. А потом опускает на него мягкий язык и размашисто лижет по всей длине. Словно горячую, толстую палку обтянули нежнейшей кожей — Хосок не может сдержать слабого стона, когда чувствует языком пульсацию на органе Юнги. А тот скрипит зубами и, когда омега останавливается на головке, рвано выдыхает, часто моргая от накатившего новой волной возбуждения. И тогда Хосок вбирает разгоряченный член себе в рот. — Блять, — мычит Мин, открывая совсем помутневшие от желания глаза. Чон тоже мычит ему в орган, потому что да, воистину блять, ему приходится как пиранья раскрыть рот, потому что член Мин Юнги толстый, а еще от него исходит просто чудовищная жара, из-за которой та скромная часть чонова рта, которая не оказывается заполненной чужим достоинством, активно производит слюни. Хосок ощущает это волнительное давление на свой язык, хлипкий вкус от выступившего выделения, что сразу капает куда-то в горло, и шире разводит колени в стороны, чтобы прижаться собственным бугорком к полу. А потом он делает движение головой, и все в быстром темпе летит куда-то в бездну. Чон давится членом, Мин болезненно шипит, и омега не сразу понимает, что напряг челюсти и таки прикусил детородный орган своего парня. — Боже, прости, Юнги, тебе больно? — он видел по пути к университету пустующее пастбище. Отличное место, чтобы похоронить себя. — Нет, все хорошо, — сдавленно проговаривает альфа, достойно не кривя губами и не выдавая вполне обоснованного страха за свой единственный член. Чон виновато массирует покрасневшую — теперь уже и от хищного укуса — плоть, а Мину вдруг рассмеяться хочется от того, как хорошо чувствуются легкие касания омеги после не слишком удачного старта. Он прочищает горло и говорит уже более твердым голосом: — Все, правда, хорошо… Ты отлично начал. — Точно? — боязливо спрашивает Хосок, готовый вот-вот расплакаться от досады. — Да, — отвечает Мин, а потом, встретившись со встревоженным взглядом омеги, мягко просит: — Можешь продолжить? — Ты все еще хочешь? — удивляется он и мелко радуется, когда Юнги кивает. Он облизывает губы, бросает настороженный взгляд на то место, куда случайно цапнул, и хочет уже опустить рот на стояк, как альфа его останавливает. — Не пытайся сразу все вобрать, окей? Начни с головки, дай горлу привыкнуть, — он говорит мягко, убирая редкие пряди с лица омеги, — будь аккуратней. — Да, окей, — шепчет Хосок и, поколебавшись с секунду, чмокает в уздечку. Мин хрипловато выдыхает и кивает, словно бы одобряя милые поцелуйчики по возбужденному органу. А Чон сосредоточенно хмурится и осторожно обхватывает член губами. Массирует только головку, втягивая щеки и обводя языком кружочки на плоти. — Не спеши, — молвит Юнги, дыша в эту секунду, как потерпевший. Омега кивает и действительно перестает спешить. Он мелко двигает головой, не пытается дойти хотя бы до середины и фокусирует все свое пылкое старание на самом конце. Одной рукой обхватывает основание и не совсем стройно надрачивает, пытаясь синхронизировать движения языка и руки. Мин выпускает тяжелый, просто титанический хрип, откидывает голову назад, когда Хосок двигается чуть дальше, отчего головка восхитительно трется о ребристую поверхность нёба, и гулко стонет самое лучшее: — Вот так, малыш. Вау. Вау. Юнги только что назвал Хосока малышом? Хосок только что потек из-за этого? — Тебе нравится? — спрашивает Чон совершенно блядский, никому не нужный вопрос, прекрасно зная по скачущему кадыку альфы, что тот плывет. Но ему это страшно нужно — чтобы Мин вновь простонал заветное «малыш». — Да, ты просто прекрасно справляешься, — гулко шепчет Юнги, а этот самый шепот Хосоку под кожу лезет, все нервы щекочет и заставляет кровь внизу живота разогнаться с новой силой. Он засовывает член обратно в рот, а потом, ради эксперимента, когда под языком собирается достаточно слюней, пытается вспенить их. Мин, опустив голову, распахивает стеклянные глаза, хрипло выдыхает, а затем фокусирует взгляд на омеге, у которого по подбородку текут слюни вперемешку с пузырьками, и выпускает протяжный, голодный стон: — Хосок, блять… Хосок понимает краем сознания, что вид у него сейчас не самый презентабельный — где-то в голове гуляет укоризненное «только охать-ахать умеете» — но все же не может отказать себе в роскоши надавить языком на толстый ствол во рту, вызвав у Юнги очередной полухрип-полустон. — Сожми его, попытайся втянуть воздух ртом, — направляет его альфа, чей голос охрип и стал на несколько тонов ниже. Чон и следует его указаниям, пытаясь создать вакуум во рту, а потом издает хлюпкий звук, словно только что съел макаронину, краснеет в лице от усердия и, оторвавшись от члена, сипит: — Я все делаю правильно? «Ну же, скажи это», — рвет и мечет внутренний зверь. — Лучше не бывает, — шепчет альфа, сосредоточенно открывая рот, а Чон тужится, ломается в спине и жидко двигает языком, почти атакуя разгоряченную плоть во рту. — А так? — одичавшие глаза вновь направляются на тонкие губы, с которых должно — нет, обязано — сорваться очень нужное «малыш». «Ну же». И в ту секунду происходит ебаный стыд под номером два, когда Хосок, увлекшись, продолжает пенить слюни во рту и, не рассчитав силы, резко толкается головой вперед. Его горло, успевшее понемногу привыкнуть к крупному стволу во рту, не бьется в спазмах, а вот член Мин Юнги никоим образом не оказывается подготовленным к тому, чтобы по нему проехались ровным строем зубов. Он мучительно охает и дергает бедрами назад. — Хосок, пожалуйста, — жалобно стонет Юнги, выуживая стояк изо рта и успокаивающе потирая чувствительную, изрядно покрасневшую плоть. Честное слово, они все сейчас заплачут — и Юнги с покалеченным органом, и Хосок с покалеченной верой в себя, и сам член, повидавший виды. — Юнги, извини, это пиздец какой-то, а не минет. У меня кошмарно получается, — лепечет омега, слезливо следя за вынужденно-осторожным движением узловатых пальцев на члене. Мин, тут же забыв про ноющий орган, виновато хрипит: — Эй, — Хосок на него не смотрит — он уставляется куда-то на бедро альфы, будучи мыслями где-то в похоронном бюро, выбирая себе приятного цвета кедровый гроб. Юнги мягко выдыхает и слабо треплет омегу за подбородок. Тот поднимает на него уязвленный взгляд и нехотя встает на ноги, старательно пряча стремительно набухающие капли слез в уголках глаз. И не видит теплого взгляда альфы, напрочь забывшего о дискомфорте и всецело озабоченного одним хрупким омегой, у которого все получается просто восхитительно, но которого нужно лишь чуточку направить. Потому он втягивает опухшие губы в тихий поцелуй, а затем щекочет их своим вкрадчивым шепотом: — Давай я покажу как надо. Он берет сжатую в кулак ладонь омеги, вновь целует того уже не в губы, а в изгиб шеи, лаская нежную кожу ровно до тех пор, пока Хосок не расслабляется и не отпускает напряжение в пальцах. Юнги тепло лижет по острой линии скулы и вновь целует омегу в губы, играясь с чоновыми пальцами, сгибая и разгибая их. А потом отрывается от обкусанных губ и вбирает дрожащие пальцы Хосока в рот. Тот замирает, раскрыв губы и следя за тем, как два его тонких пальца исчезают и появляются между губ Юнги. Его язык очерчивает их длину, ритмично давит на ногти и плавно скользит между ними, пытаясь настроиться не на бешеный ритм, а на что-то более мирное и тихое, что однозначно чувствуется в разы приятнее. — Видишь: я не спешу, — шепчет он, вынимая пальцы изо рта и чмокая Чона в по-тупому полураскрытые губы. Тот выдыхает, словно бы выведенный из транса, и гулко падает на колени, стараясь не смотреть на альфу, чей взгляд колеблется с бесконечного нежного на животный. От каждого из них Хосока одинаково трясет. У него джинсы насквозь взмокают, а в голове гуляет просторный ветер. Ему и облажаться во второй раз до иголок в груди не хочется, и заманчивая мысль быть вновь «обученным» Юнги сильно мешает думать. Он помнит ровным счетом нихуя. То есть, знает, что спешить не надо, но вот технику миновского языка, кроме того, что благодаря ей его пальцы чуть не кончили, он не помнит. С белым шумом в ушах Хосок берет тяжелый член в рот и делает неосторожное движение головой, наступая на те же, сука, грабли, и слабо царапая тонкую кожу. — Мягче, не спеши, — проговаривает Юнги, рвано выдыхая и стараясь не выдать боли в голосе. А потом не выдерживает, просит омегу встать и сам опускается на колени. — Юнги, нет, черт, мы так не договаривались, — хнычет Хосок, когда Мин дергает его за штанины вниз. Тот лишь делает большие глаза и бодро интересуется: — А мы вообще договаривались? — и опускает белье омеги вниз, трепетно улыбаясь при виде розовой головки, мокрой от обильных выделений. Он размашисто целует по внутренней стороне бедер, крепко стискивая их, чтобы Чон не выбежал из комнаты, и без всяких предупреждений слизывает смазку, собравшуюся на яичках густыми нитями. Хосок тихо пищит, а Юнги поднимает твердый взгляд и проговаривает издевательски-важным тоном: — Смотри внимательно. И нерасторопно берет член в рот. Его губы красиво замыкаются на чоновой плоти, обычно бледная кожа на шее тут же краснеет от старания, но Юнги уверенно и твердо двигает головой, не просто давая члену двигаться внутри его рта, а старательно обсасывая, обводя языком тонкие нити венок. Хосок всхлипывает, до предела напрягает мышцы живота, максимально оттягивая момент финиша, и коротко стонет, когда Мин выпускает его орган изо рта. — Бери небольшие передышки, — у него голос стал еще ниже из-за напряжения в горле. Он берет стояк в кулак, некрепко сжимает между пальцев, а потом легко обводит ногтем яйца, во все глаза следя за реакцией омеги. Тот открывает рот, но не издает ни звука. Потому Юнги шепчет: — Ты знаешь свои чувствительные места, Хосок-а? — и треплет, жмет и мучает нежную кожу. Целует, куда придется, прислушиваясь к гулкому оханью сверху. — Я… Я не знаю, — мямлит Хосок, царапая себя за бедра. Юнги, и не ожидавший другого ответа, хрипловато смеется, а потом замолкает, скользя носом по яйцам, мягко облизывая их и упиваясь смазкой, отдающей пусть и не жвачкой, но желанием омеги. Чон коротко стонет и трясется в коленках, не выдерживая давления на члене. — Давай, сядь, — молвит альфа, отлепляясь от паха Хосока и толкая того на кровать за спиной. Тот готово плюхается, разводит ноги в стороны и лишь потом, словно бы увидев себя со стороны, растерянно сводит коленки. — Будешь дальше смущаться — откушу член, — ехидничает Юнги, освобождая своего парня от штанов. Тот мученически вздыхает и рухает на подушки, ни физически, ни морально не подготовленный к тому, что альфа сейчас отшутится, а потом так засосет его орган, что у Хосока из глаз брызнут искры, а из задницы — очередная порция смазки. Мин заглатывает член до конца, отчего Чона мелко швыряет на подушках, и, освободив рот, продолжает свое благодеяние: — Если стонать или издавать какой-либо звук, это будет приятно чувствоваться. Что-то вроде вибрации, понимаешь? Нет, Хосок не понимает — он чисто физически не успевает воспринять жизненно важную информацию, как Юнги берет ствол в рот, туго зажимает его между мягких стенок и гортанно стонет, почти рычит, стараясь сделать как можно приятнее. — Ах, Юнги… — контролировать голос не удается от слова совсем. Хосок змеей изгибается, плавится не только там, под изрядно намокшей задницей, но и в голове, где все сотрясается в очень громких звуках, с которыми Юнги принимает член в рот. Он стонет частые и дурацкие «да», царапает свои бедра, а потом спрашивает дрожащим, совершенно не слушающимся голосом: — Юнги, ах, можно я… можно я положу руки на твою голову? Тот, выпустив пенис изо рта, ласково улыбается и тянется к губам омеги за поцелуем. Глотает его тяжелый выдох, а потом шепотом говорит: — Тебе все можно, — и опускается обратно к члену, оставляя Хосока краснеть и погибать от тепла даримых ощущений. Он терпеливо ждет, когда трясущиеся руки омеги опустятся на его голову, и только потом, сцепив пальцы на основании, принимается медленно и старательно обсасывать головку. Чон открывает рот, задыхается пару мучительных секунд, а потом тонко и тихо матерится, потому что шершавый язык Мина, бесподобно скользящий на его уздечке, создает то самое нужное трение на особо чувствительном участке кожи. У альфы во рту слишком быстро накопляется излишнее количество горячей слюны, которой оказывается слишком много для одной лишь головки, поэтому Мин, освободив рот от члена, вытягивает шею и выпускает продолговатую нить слюны прямо на набухший орган. Хосок сжимает кулачки на волосах альфы, жмурится и кусает губы, только бы не завыть в голос, когда пенис обдает резким холодом, а потом таки скручивается на подушке и воет. Потому что Юнги берет член в рот и мягко, совершенно не спеша, опускает голову, давясь и заглатывая все до самых яиц. — Юнги… — заветное «мне так хорошо» готово вот-вот сорваться языка. Он уже запрокидывает голову, чтобы распахнуть слезящиеся веки и прошептать это в потолок, как вдруг в его голове просыпается сразу стая мелких и недовольных жизнью букашек. А почему, собственно, ему хорошо? А где Юнги научился делать такой минет? А сколько омег так же умирали из-за его языка, прежде чем очередь дошла до Хосока? И этих вопросов оказывается достаточно, чтобы Чон захлопнул рот, беззвучно пискнул, давя в себе позорный стон, и сильно прикусил красные губы. — У тебя очень хорошо получается, — вымучивает он из себя, держась за простыни по обе стороны от туловища, как погибающий за лодку. Он опускает голову вниз, встречается взглядом с миновым и опять кусает губу, вежливо стараясь не кончить в рот альфы от того, как пиздато он смотрится с его членом во рту. — Угу, — мычит Юнги, втягивая щеки и сося орган в булькающей тесноте. Чон кривит губами и, кажется, скоро заплачет из-за того, что великие жучки в его голове приказали молчать. — У тебя очень хорошо получается, — задыхается он, а Мин хмурится, подталкивает член глубже в горло, ласкает его мягко и не понимает, почему омега вдруг затих. А тот страдальчески сводит брови к переносице и шепчет, словно бы перед самой смертью: — Омегам с тобой так повезло… И тогда он понимает. Криво улыбается со стволом во рту, потом выпускает его, разминая щеки, которые немного плачут от усталости, и, ласково мазнув по розовой головке, отвечает: — Ну, насчет минета не уверен. Ты первый омега, которому я отсасываю, — а потом, осекшись, добавляет: — То есть, вообще первый, кому я отсасываю. У него голос хриплый-хриплый, глубоко заседающий в ушах. Хосок открывает покрасневшие глаза и опускает взгляд туда, где Мин тихо посмеивается и медленно дрочит ему. — Не может быть, — выпаливает он, становясь в одну линию с вопящими от возмущения жучками. — У тебя слишком хорошо получается, так с первого раза не бывает. У меня тоже, блин, первый раз! — на последних словах скрыть великую обиду на весь белый свет не удается. Жучки копошатся в голове неровным строем, и он не сразу вспоминает, что у Юнги есть небольшое преимущество в виде того, первого минета, что случился в больничном туалете во время его, хосоковой, течки. «Но ведь и тот раз был таким же охуенным», — думается запоздало, и Хосок, совсем взгрустнув, опускает голову вниз. А Юнги улыбается тепло, мелко умирая от ревности омеги, и молвит совершенно влюбленно: — Хосок, но твой член, он такой… Милый. Хосок не понимает. Он делает большие, оскорбленные до глубины ромашковой души глаза и непонимающе спрашивает: — Мой член маленький? Ты это имеешь в виду? — Нет-нет, не маленький, но… Миленький. Миниатюрный, — ему страшно не хочется обижать омегу, потому что он правда обожает его, его член и так далее по длинному списку, потому серьезно добавляет: — Мне тоже нелегко, на самом деле. Я просто сильно стараюсь. — У меня маленький член? — переспрашивает Хосок совершенно ошарашено, мыслями все еще в этой теме. У него лицо такое трагичное, словно его мир в эту секунду раскалывается на две части — когда его член был нормальным и когда стал «не маленьким, но миленьким, миниатюрным». — Хосок, он очень красивый, — не знает Мин, за что ухватиться. Надо было сказать, что член богатырский, а научился он сосать на банане. Но Чон уже не слушает — он вдруг вскакивает на ноги, хватает альфу за плечи, суетливо приговаривая «вставай, вставай» и, — «о, да ладно, он не станет мериться, чья пиписька длиннее, мы же не первоклассники» — вытягивает свой и минов стояк. Он прикладывает их рядышком и охает в смертельном шоке. — Действительно, маленький, — звучит как приговор. Юнги кусает губы, смотрит вниз, где Хосок устроил их органы у себя на ладошке, словно двух голубков, и не знает, как не расплакаться от смеха. — Я люблю твой член, — это, однозначно, последний припасенный козырь. Немного жалкий, но искренний до глубины души. — Что тут любить-то. Раз-два и обчелся, — несчастно и обиженно бурчит Хосок, глядя глазами, полными слез горя, на миновский красивый и плотный член и на свой рядышком — хилый, розовенький, почти вдвое меньше. — Он идеальный, самый идеальный для омеги — миролюбиво улыбается альфа и, опустив руку, лениво водит ею по их твердым стволам. Чон сорвано выдыхает и кладет лоб на теплое плечо. А Юнги, обслюнявив большой палец, мажет им по их членам, уделяя особое внимание чоновскому. Он мягко обхватывает орган омеги в плотное кольцо пальцев и уверенно водит ими по всей длине. Видит, как от этих движений на головке набухает горячая капля предэякулята. Хосок слабо стонет, когда та тяжело падает на пол. — Дай продолжу, — лепечет Чон, поднимая взгляд и самозабвенно целуя альфу в губы. Тот продолжает вялое движение рукой и грузно вздыхает, когда Чон опускается на колени. Он смотрит на набухший стояк Юнги и коротко чмокает. Моргает пару раз, а потом поднимает голову, еще раз повторяет в голове совершенно взбалмошную мысль, а затем, пыхтя и краснея, озвучивает ее: — А давай ты сам? — и наткнувшись на, конечно же, недоуменный взгляд Мина, вздыхает, несчастно жует губами, не зная, как сделать так, чтобы слова звучали не как из порно, и лепечет совершенно севшим от волнения голосом: — Давай ты будешь сам двигать бедрами, а я просто держать рот открытым? Ака «трахни меня в рот». У Юнги взгляд такой, словно все святое в мире оскорбили. — Нет. — Пожалуйста, — страдальчески тянет омега, потираясь щекой о член и даже краем ума не представляя, что с Юнги происходит от этой картины. Он слабо выдыхает — очень близко к поджавшимся от нехилого напряжения яйцам — и бурчит: — Ты лучше меня знаешь, что и как. То есть, я тебе доверяю, окей? — Хосок хмурится, а потом хватается за эту мысль, ерзает на коленях, принимая более уверенную позу, и говорит дрожащим от трепетного волнения, но невероятно красивым в своей нежности голосом: — Это не что-то вроде «делай со мной все, что захочется», а скорее… Скорее «я позволяю тебе делать со мной все, что захочется, потому что я доверяю тебе и знаю, что больно не будет». Мин быстро опускается на колени, притягивая омегу к себе и целуя в трескающиеся в улыбке губы. Ему это сейчас очень надо — направить куда-то это шквалом бьющееся чувство, что так сильно сейчас пульсирует у него в груди, в разы превосходя возбуждение под животом. — Я тебе доверяю, — еще один волнительный шепот, пущенный в губы, быстро утопает в шумных выдохах, с которыми его Юнги целует, целует, целует. — Я буду осторожен, — тихо говорит он, когда влажно чмокает омегу в нос и встает. — Я знаю, — улыбается Хосок, поднимая руку и лаская горячий орган. — Если будет некомфортно — просто скажи, окей? Ущипни меня за бедра, я сразу пойму, — беспокойно продолжает альфа и прерывисто выдыхает, когда Чон широко улыбается и сам вбирает стояк в рот. — Нафинай уфе. И Юнги начинает. Двигает тазом так, словно рот у Хосока хрустальный, а язык — это один большой бриллиант, давить на который равносильно государственному преступлению. Он слабо толкается внутрь, входя в волнительную жару только головкой, а Чон смотрит преданно-большими глазами, широко открывает рот и, вспомнив наставления альфы, гортанно стонет. Мин поджимает губы и рвано дергает бедрами, проезжаясь членом по хлюпкому языку. Он замирает, гулко дыша и настороженно следя за реакцией омеги, а потом кладет широкие ладони на чонову голову, долго смотрит на слезящиеся глаза и медленно-медленно толкается внутрь, входя чуть дальше половины. Сипит, фокусируя взгляд потемневших глаз на родинке в уголке опухших, совсем покрасневших губ, и осторожно проводит пальцами по запутанным волосам, когда утыкается членом в язык. И низко рокочет, когда Хосок несмело двигает языком, потирает им набухший ствол и шумно мычит. — Бля, Хосок, — звучит угрожающе, а еще пиздец как возбуждающе. Хватка на волосах усиливается, и альфа скрипит зубами, делая короткие толчки и хрипя на каждом из них. Во рту у Чона слишком горячо, скользко и мягко, а от его неопытных движений только хуже — Мин боится кончить прямо в горло омеги. Он начинает двигать бедрами, изредка издавая глухие рыки и следя за тем, как изо рта омеги хлюпают и тяжелыми каплями стекают слюни, что стали белесыми от капающего на язык предэякулята. Хосок изгибается в спине, краснеет и пыхтит, но продолжает огибать языком каменную плоть во рту, прося не останавливаться. А Юнги, откинув голову назад, блаженно стонет, когда пенис почти полностью оказывается зажат между упругими стенками. Громкий хлюп, с которым Мин выуживает член изо рта, еще долго звучит в голове поплывшего Хосока. Он не замечает капающей с подбородка слюны, а смотрит с широко раскрытым ртом на то, как альфа, крепко сжав губы в тонкую и белую полосочку, быстро надрачивает себе. А потом поднимает глаза и словно бы скукоживается в размерах. Потому что пытливый взгляд Юнги гуляет по его лицу, а потом скользит между ног, где одиноко лежит возбужденный член омеги. «Ого. Юнги дрочит на меня. Ого». — Можно мне? — шепотом спрашивает Чон, не слыша ничего, кроме жидких звуков яростной дрочки. Он перехватывает руку альфы и сцепляет пальцы на горячей плоти, под которой словно бы мелкие жучки ворошатся — настолько ощутимо она пульсирует. Он дергает рукой один раз — звучит сдавленный стон, двигает второй — пресс Юнги дергается, и тогда делает это. Принимается торопливо водить рукой, размазывая обильно сочащуюся смазку по всей длине, и подставляет язык аккурат перед головкой. Ебать. У Юнги с самого начала не было шансов как-то культурно завершить этот минет. Он кончает бурно, с рычащими ругательствами на кончике языка и абсолютной слабостью в ногах. Сперма брызгает на пол, на простыни за спиной омеги и тому на язык. Она кажется Хосоку горьковатой на вкус, но такая, пусть и призрачная, схожесть с алкоголем даже чем-то привлекает. Но он не успевает набросать в голове примерного отзыва на вкус миновской спермы, как Юнги подхватывает его за подмышки и бросает на кровать. Чон видит это выражение на лице своего парня — животное и голодное — прежде чем оно совсем чернеет под накалом того пиздеца, что ударяет в голову альфы и заставляет его без каких-либо предупреждений мазнуть языком прямо между ног — по розовой от возбуждения дырке. — Юнги, — вскрикивает омега, вне себя от махинаций Мина. А тот отвлекается на несчастно дрыгающий без внимания член, коротко лижет по нему, словно бы извиняясь — «прости, сегодня не твой день» — и скользит ниже, обводя языком горящую промежность, обслюнявывая все и делая невозможно мокрым. А потом утыкается носом в мошонку и давит языком на напряженное кольцо мышц. Хосок подпрыгивает на месте, задыхаясь и пытаясь зацепиться за спинку кровати — куда угодно, лишь бы его в край не разнесло от получаемых ощущений. — Нет, остановись, — хрипит он, а потом Юнги толкается языком прямо туда, где все давно намокло, где жжет и сильно пульсирует от пустоты, и у Чона простыни меж пальцев, возмущенно треснув, расходятся по швам. Мягкий язык альфы внутри него — это хорошо. Хорошо настолько, что Хосок хватается за мокрые волосы Мина и, когда тот скидывает его ноги к себе на плечи, лепечет тонким-тонким голосом: — Боже, Юнги. Мин успевает лишь пару раз грубо толкнуться между тугих стенок, не доходя до нужной точки, но достаточно массируя чувствительные мышцы, прежде чем Хосок складывается пополам, скулит без разбора «нет», «остановись» и «о господи, Юнги, да» и забрызгивает тонкой струей спермы свой живот и простыни. Его трясет сразу везде — в руках, в ногах и в спине. Альфа продолжает давить языком на лихорадочно сжимающиеся стенки, лакая всю смазку, что Хосок производит в эту секунду, и, крепко схватив омегу за бедра, чтобы тот не дернулся лишний раз, толкается шершавым, невероятно гибким языком глубоко настолько, насколько может. И этого оказывается достаточно, чтобы Чон схватился за подушку, уткнулся ею в лицо и глухо завыл: — Черт, блять, Юнги, мне нечем уже кончать, — и, действительно, член изрядно дергается, обтекает густой спермой и почти болит от такой разрядки, где его так и не коснулись. Юнги хмыкает и высовывает язык из пульсирующего прохода, вырывая у Хосока еще один слабый стон. Он теперь мягко скользит губами по обмякшему члену, прислушиваясь к разморенным вздохам сверху и зацеловывая все участки кожи, куда капнули чоновы выделения. — Не делай так больше, — шепчет Хосок, когда Юнги, наигравшись у омеги между ног, ложится рядом и лениво целует в губы. У обоих дыхание затрудненное, а тела, еще недавно благоухающие гелем для душа, теперь покрыты блестящей, липкой испариной. — Почему это? — притворно удивляется Мин, задирая кофту Чона и скользя пальцами по его впалому животу. Тот замирает, напрягается от этих незамысловатых движений, а потом загнанно шепчет: — Потому что я кончил, черт возьми, за пять секунд. — Разве это плохо? — мурлычет альфа, беспорядочно чмокая то в ключицы, то в блестящую от слюней шею. Хосок слабо улыбается, прикрывая глаза и отдаваясь мягким ласкам. — Позорно, — делает он выразительное лицо, открывая глаза и встречаясь с веселым взглядом Юнги. — По-моему, это очень даже ничего — кончить много раз за пять секунд. Звучит, действительно, очень бодро, свежо и даже заманчиво, но к великому огорчению омеги, Мин целует его в шею — возможно, немного увлекается и оставляет лишний засос — и встает. — Мы опоздаем на пары, Хосок-а. У меня и так по восемь пропусков по каждому предмету. Хосок, вздохнув, встает и тут же неуютно сводит ноги: мокрый пах при движении неприятно обдает потоком холодного воздуха. Юнги замечает это и беспокойно спрашивает: — Болит что-то? — Нет, я просто должен опять умыться, — смеется Хосок, умиляясь миновой гиперопеке. Они все равно опаздывают, потому что целуются еще хуеву тучу времени прямо перед дверями аудитории, а потом Юнги, чертыхнувшись, вспоминает, что его пара, вообще-то, на другом этаже, и неловко выходит из аудитории. — Вы же не поебонькались? — вежливо интересуется Сокджин, когда Хосок, благоухая, как утренний цветок, плюхается рядом с ним. — Фу, как некультурно. Нет, конечно, — морщит он нос. А потом, не выдержав немигающего взгляда друга, коротко отвечает: — Ну, разве что отсосали друг другу. Благо, преподаватель начинает пару, и Сокджин, за неимением возможности вдохновенно поорать на всю аудиторию, лишь миролюбиво царапает в чоновой тетради корявое «пещерные люди». Хосок улыбается.