Собачьи чувства

Человеческое тело невероятно выносливое и сильное. Кроме шуток. Кто бы что ни говорил о том, какое он бесполезное и беспомощное говно, человеческий организм в принципе способен на многое. Это факт. Ну правда, наверняка многие слышали про случай, когда не спали двести шестьдесят четыре часа (а в общем — чуть более одиннадцати дней) подряд. Кто на это способен? Кто может задерживать дыхание под водой на целых двадцать две минуты? А бежать без остановок восемьдесят шесть часов? А плавать в пространстве без гравитации четыреста тридцать семь дней? А не моргать почти сорок две минуты?.. Сумасшествие? Возможно, но именно на это решаются самые настоящие и иногда безумные двуногие существа, которым всегда интересно «А если я не буду делать этого, то что со мной будет?» и которые чаще всего не представляют, что будет с их телами после таких экспериментов. Во многом подобное связано с тем, что человеческий организм до сих пор до конца не исследован, чтобы, наконец, оставить его в покое и оберегать от самих же себя. Люди слишком неугомонные, да. Но всё вышеописанное — рекорды, своего рода, аномальные максимумы издевательства над собственным телом, многие из которых взяли верх реализации благодаря определённым тренировкам. Антон ни в жизнь пробовать не будет не дышать двадцать две минуты, да ещё и под водой. Даже если бы очень сильно захотел, у него бы не получилось. Да вся записанная в книгу рекордов Гиннеса информация — целиком и полностью грань человеческих возможностей, способностей и функциональной составляющей тела. Чаще всего это то, чего не должно быть по законам жизнедеятельности организма. Однако, когда человек в быту оказывается в ситуациях, предлагающих ему выбор жизни и смерти, — вот это интересно. Куда интересней. А ещё это страшно завораживающе и захватывающе, потому что только тогда проверяются истинные физиологические и физические резервы организма. У каждого тела они индивидуальны, но они всегда больше того, чем на самом деле пользуется человек в течение своей жизни. Экстремальные ситуации имеют свойство появляться, но не так часто, чтобы подключать к деятельности все функции и мощность организма, всю его силу и выносливость на постоянной основе. Антон, читая посты в социальных сетях о нечто подобном, привык называть это неким «временным бессмертием». Сколько существует историй, когда человек, получивший серьёзное ранение или травму, не совместимую с жизнью, вспоминает о них только тогда, когда убегает подальше от опасности или сам источник угрозы нейтрализован. Иногда продолжает какое-то время жить, может быть, и не подозревая о том, что ходит по лезвию ножа, а потом частенько действительно вылечивается и продолжает искать приключения на свою жопу. А также есть куча историй о том, как негибкий, неспортивный человек при угрозе смерти перепрыгивает через высокий забор или карабкается на дерево. Даже при отсутствии такого опыта... А ещё это «бессмертие» часто проявляют дети. Антон где-то слышал, что организм ребёнка обладает способностью выживать тогда, когда, по идее, другие бы давно умерли. Вот почему Интернет и другие источники СМИ фиксируют истории чудесных спасений и выживания детей в ситуациях по типу падения с большой высоты. Магия? — Нет. Всего лишь человеческий организм. И этот простой факт офигенен и в то же время так недооценён, потому что люди сами привыкли снижать значимость своего тела, которое ещё может изменяться и совершенствоваться под влиянием различных нагрузок. Но стоит всё равно отметить — адреналин и инстинкт «бей или беги» творят настоящие чудеса. Антон не дурак, слышал про последствия всплеска бурлящего от опасности гормона в крови, но никогда не ощущал их. Ну, или ощущал. Когда-то. Давно. Очень, может быть, давно, что уже и не вспомнит ни одного нормального примера. Впрочем, долго расстраиваться из-за этого ему не приходится.

* * *

Антон сам не понимает, как приходит в себя. Это происходит очень быстро, и та боль, что сначала так не вовремя затмила собой всё, что только можно, теперь, будто извиняясь, отстраняется и отходит на второй план. Резкий вдох — и всё вмиг пестрит ощущениями, сознание чуть ли не захлёбывается от избытка импульсов включившихся органов чувств. Пространство плывёт только на заднем фоне, всё остальное — просыпается, выныривает из густого забытья, откашливается, будто до этого утопало в болоте. Сжимающие судорогой молнии всё ещё пронзают правую руку, на груди ощущается скребущее противное давление, и Антон, не до конца понимая собственных действий и не концентрируясь на чём-то определённом, выставляет другую ладонь куда-то перед собой. Она тут же упирается во что-то тёплое, почти горячее, живое и злое, кипящее от пробудившейся звериной сущности, и картинка из распавшихся частей мгновенно складывается обратно. Прямой обзор собачей пасти, сморщенной вокруг руки, и неестественно блеклого напряжённого правого предплечья со срывающимися вниз каплями алого клюквенного сока — лучший пинок под зад и шлепок по щекам. Нервно выпустив изо рта облако тёплого воздуха и всё ещё охуевая от происходящего, Антон вцепляется свободной ладонью в челюсть пса. Горловые звуки рычания только сейчас доходят до проснувшегося слуха, и они вибрацией отдаются в эпицентр боли, будоража и так встревоженные рецепторы. Скрипя зубами, парень старается разжать сомкнувшуюся на его руке линию клыков, буквально царапает ногтями верхнюю губу собаки, изо всех сил оттягивая её вверх, но терпит неудачу. Зверь рычит ещё громче и, нагнувшись, давит на грудь лапами, усиливая хватку на руке. Антон сдавленно хрипит, вскидывая ноги, и пытается врезать коленом животное в бок, в живот — куда-нибудь, лишь бы оно отвалило от него, блядь! Но оно никак не реагирует, пару раз встряхивает мордой, и Шастун не выдерживает — громко, чуть ли не переходя на крик, стонет, а затем со злобой вперемешку с паникой дёргается под тушей собаки. Удивительно, что могут сделать несколько десяток килограммов живого веса и вспышки парализующей боли. Вырваться у него не получается, а пёс рычит слишком очевидно, как только не гавкает с закрытой пастью — загадка; кровь разбрызгивается во все стороны. Антон задыхается от её отчётливого запаха, он чувствует её на своей шее, куда она стекает сверху с пропитавшейся насквозь толстовки, и сам от бессилия рычит. Сука, просто ёбаный в рот! — Пш... — хорошая попытка заговорить, но это была именно попытка. Не более. Собака, рыкнув, капает слюной на грудь, скользит по ней лапами, задевая рёбра, и снова начинает мотать головой из стороны в сторону. Перед глазами парня знакомо плывёт от судорожных ощущений, но через лихорадочную волну разрывающихся и умирающих клеток напрягает руку, надеясь, что хотя бы так она останется при хозяине. Срабатывает это или нет — хрен знает, но пёс замирает и при этом будто ещё сильнее сжимает клыки. Антон от шока не успевает даже вскрикнуть, лишь видит, как непроизвольно вздрагивают пальцы зажатой в капкан руки, как будто их дёргают за ниточки, подобно марионеткам. Теперь кажется, что боль пронзает не только руку, но и всю правую половину тела. Кажется, что она вся отказывает, не движется и не живёт. Что она вся покрыта кровью, пахнет собачьей шерстью и железом и остаётся на языке гадким послевкусием талого снега и предвесенней грязи. Отвратительно. Вообще. Не повторяйте, блядь, никогда, нахуй! Всё, всё это, сука, никогда! Уже совсем не контролируя свои действия и не думая о последствиях, Антон изо всех оставшихся сил бьёт свободной рукой, сжатой в кулак, по морде пса. Попадает куда-то в нижнюю челюсть, в ухо, даже между глаз, в сморщенный нос, только нихуя не работает — ебучая псина наклоняется ниже и прижимает твёрдыми лапами его корпус к земле, удерживая на месте и оглушающе рыча прямо в лицо. Правая рука безвольно дёргается в жёстком захвате, расчерчивая действительность таким ярким, бесспорно различимым запахом металла. Взмыленное взъерошенное сердце заходится ещё более усиленно и тревожно, когда парень встречается с нечеловеческим блестящим взглядом, вмещающим в себя голое, истинное звериное желание победы над соперником (или добычей). Больше там ничего нет. Нет того, что люди называют «другом человека» и «воплощением преданности». Ну, или Антон плохо вглядывается, хер знает. Да он и не хотел бы. В собаку снова вселяется бес, и она бешено мотает мордой из стороны в сторону, стараясь, видимо, вырвать руку с костями. Предплечье сильно режет изнутри и вспыхивает колючими лихорадочными розами ледяного жгучего огня. Шастун с хрипом вскрикивает, неосознанно слабея в ногах, и чуть ли не закатывает глаза от острой и грубой боли. На губы падает несколько капель его собственной крови, и они страшными восковыми печатями расползаются по уголкам рта, стекая к мочкам. Ужасно. Тошно. Больно! И гул в ушах от животного грудного гнева усиливает ощущения, панику и чувство страха таким тупым образом потерять конечность. Откуда-то, кажется, совсем из далёкого далёка, раздаются несчастные, печальные возгласы «Помогите, пожалуйста!», «Мама-а!», и Антон остатком незаполненного болью сознания вспоминает — точно, девочка! Этот бедный ребёнок! Он ещё и смотрит на это всё... В порыве удушающего бессилия Шастун снова хватается за собачью губу, невольно ослабляя напор и ощущая на своём лице жар животного дыхания. Он без понятия, что делать. Он не справляется один, твою мать. У него нет возможности элементарно встать, и вообще всё сейчас играет против него. Чёрт. Плохо. Очень. Кто-нибудь. «Помо...» — Анто-он!!! Новый звук, внезапно приобрётший форму громкого голоса человека, откуда-то знающего его имя, врывается в реальность, как нечто неправильное и совсем не вписывающееся в происходящее. Видимо, парень уже успел смириться со своей судьбой — какой, правда, хуй знает — но он почти чувствует бесконечную радость и реагирует на своё имя бессмысленным ударом колена в бок собаки. Та не перестаёт рычать и не сдвигается с места, даже когда звуки чьего-то быстрого бега становятся очень близко. В следующую секунду Антон краем глаза замечает летящую над головой псины небольшую коробку (что?), в другую — ощущает чужое тёплое присутствие, опустившееся рядом на полулёд и наносящее грозные сильные удары под живот собаки. — Отошла-а! — рычит по-нечеловечески человеческий знакомый голос, пробирающий до мурашек, и Антон отказывается верить. Отказывается верить в ту реальность, в которой ему на помощь прибегают два сияющих океана, сейчас глубоко потемневшие и наполненные горячей яростью и правдивым гневом. Нет-нет. Это всё какой-то тупой сериал, серьёзно. Животное от неожиданности смешивает рычание со свистящим скулежом сквозь крепко сжатые зубы и дёргается от каждого кулака, врезающегося в его тело. Антон чувствует, как удары перемещаются на спину, и пару раз замечает взлетевший кулак над головой псины. Рычание спасающего почти не прекращается: «Вон!», «Пшла!», «Отцепись от него!», «Сука сучья!» и много ещё чего сыплется с губ обладателя двумя океанами. Собака на ругательства не обижается — ха-ха, какой ты смешной, Антон! — несмотря на многочисленные удары, терпит, не отпускает руку и слегка сдвигается с груди парня, чтобы хоть какие-нибудь кулаки не долетели до цели. Изменение положения тут же отзывается болью в повреждённой руке мелкими, но точными иглами. Шастун резко откидывает голову назад и громко вскрикивает от пробежавших по телу противных конвульсий, сквозь полуприкрытые глаза встречаясь со злым и встревоженным голубым взглядом на бледном лице. Он тут же окончательно чернеет, теряя последние остатки ясного небосвода и наполняясь тёмными морскими водами до самых краёв, до места роста ресниц, кожа белеет ещё сильнее... А затем их хозяин вскакивает на ноги. Что происходит дальше, Антон не понимает — точнее, не видит. Лишь слышит испуганный визг собаки, на мгновенье сильнее сжавшей зубы, а затем она неожиданно распахивает пасть и буквально летит назад, освобождая корпус парня. Не веря в приближающийся конец всему происходящему пиздецу, Шастун резко поднимается, помогая себе здоровой рукой, и, поджимая под себя ноги, широко раскрытыми глазами смотрит на стоящего к нему спиной Арсения. Да, это он. Просто до неправдоподобия охуеннейший Арсений Сергеевич Попов, с полами, словно крыльями ворона, распахнутого чёрного пальто, снизу покрытого комочками мокрого снега, с тёмными взъерошенными волосами на затылке и с аурой человека, готового убивать и разрывать грудные клетки голыми руками. Антон никогда не чувствовал такое от кого-либо, а если и ждал, то от Попова — в самую последнюю очередь. И это и пугало, и завораживало до чёртиков. Господи, действительно какой-то сериал получается!.. В любом случае, сейчас было не до этого. — Ушла отсюда! Бы-ыстр-ро! — грубо и низко, всё ещё не сходя с уровня крика, басит Арсений, и волна мурашек снова бежит вдоль позвоночника Антона. Неподалёку от коллеги встряхивается от снега собака, беспокойно переставляя влево-вправо свои лапы, и парень понимает, что она успела от чего-то упасть, пока он с непозволительным упоением рассматривал спину Попова. Тот чуть дёргает головой, будто попытавшись посмотреть, что там творится с затихшим пострадавшим, а потом снова переключается на собаку, которая, кажется, чуть присмиряет и делает тщетные попытки подойти ближе. Тщетные потому, что Арсений не лыком шит — делает резкие движения корпусом, ногами, что пугает животное, и оно отскакивает назад, зло и ужасно настороженно рыча. Блин, что? Как? Что Арсений сделал с ним, что оно теперь и шагу боится вперёд сделать? Антон что-то пропустил? Да когда, нахуй?! Но собака сама не из робкого десятка (как уже было и так понятно), морщинится, напрягается всем телом вплоть до самого хвоста, и снова низко опускает морду. Попов в ответ резко шагает вперёд, и животное отпрыгивает назад, всё ещё не отходя слишком далеко от наглого человека и возмущённо лая — злится, но теперь из-за того, что не понимает, как успела поменяться ситуация. В этом плане Антон солидарен с псиной. Единственное, с чем он сейчас не согласен, — так это с тем, что Арсений находится слишком близко к зверью, от которого на километр несёт злобой. Твою мать. — Арс, не подходи к ней, — шипит Антон, весь сжимаясь на земле, но его, кажется, не слышат, потому что Попов чуть нагибает корпус и визуально становится ещё ближе к псине. — Блядь, Арс... — Тише. И парень послушно замолкает, судорожно сглатывая и осторожно подтягивая онемевшую от боли руку к животу. На неё он ещё не смотрел, почему — и сам толком не знает, но пока просто не хочет этого делать. По ощущениям, он вообще давно лишился конечности. Хм, может, так оно и есть? Может, его оторванная рука лежит где-то сбоку, пропитывая полурастаявший снег постепенно застывающей кровью неровными мазками разбавленной акварели?.. «А может, опустить глаза? — предлагает внутренний голос, и Антон представляет, как он пожимает плечами. — Ну, а что? Хоть посмотришь на это зрелище, когда ещё увидишь свою часть вдали от себя самого?» Действительно, нахуй. Может, так и сделать, чтобы потом окончательно крышей поехать?! Кажется, боль слишком сильно влияет на мыслительные процессы его головного мозга... И тут внезапно: — Кнопка! Кнопка, фу! А-ну иди сюда, блядь, живо! При этом слове Антон почему-то вспоминает «Папиных дочек» — хотя там даже не «Кнопка», какого хера, крыша едет, как прекрасно! — но Пуговки из сериала почему-то нигде поблизости не видит. Зато собака загадочно замирает, а потом, чуть слышно рыкнув, медленно ступает назад. С хера ли она реагирует на «Кнопка, фу!»? — «Кнопка»? — слышит парень от своего коллеги, который, уже совсем не остерегаясь возможного нападения собаки, невольно переходит на громкий, но привычный тон голоса. Впрочем, та и не собирается больше что-либо предпринимать — чуть слышно возмущённо ворчит, переминается на месте, вороша остатки целостного снежного покрова, и будто неуверенно оборачивается. Импровизаторы тоже смотрят туда, откуда был услышан голос нового героя драмы. Судя по тому, как какой-то мужик с пивным спасательным кругом и в чёрной куртке, надетой поверх неряшливой зелёной футболки, еле перелезает через оградку детской площадки и торопится в эпицентр событий, сценаристы просто забыли его предупредить, когда ему стоит появляться на сцене. Вообще-то не очень смешно, и всё, что происходило последние пять минут — Господи, это длилось вечность! — совершенно не театр, где действия персонажей предусмотрены, прописаны и прочее, но Антон не мог у себя в голове не привести подобный пример. Когда мужик наконец-то добегает до них и светит своим покрасневшим потным лицом, держа в одной руке чёрный поводок, парень не сдерживается и пускает еле слышный нервный смешок. Как вовремя, блядь. — Дура недорезанная, сука! Кнопка, что ты натворила, нахуй?! — очень зло и гнусаво бубнит мужик, резко хватая собаку за ошейник и с силой дёргая на себя. Та усмиряется окончательно, стараясь опустить морду, и смотрит на своего хозяина виноватыми блестящими глазёнками снизу в верх. Абсолютный контраст с тем, что творилось на протяжении последних пяти минут, да. — «Кнопка»?! — снова вырывается у Попова, и теперь Антон солидарен с ним. Потому что... реально, «Кнопка»? Почему самое безопасное слово на свете попалось самой небезопасной псине? Как это работает? Сегодня будет что-нибудь происходить по законам логики или парень зря надеется? Возмущённый возглас Арсения не вызывает никакой бурной реакции у хозяина. Тот лишь слегка стыдливо поднимает взгляд, а затем снова утыкается глазами в собаку и неловко старается прикрепить поводок к ошейнику. Делает всё, чтобы было, чем занять руки. Хороший признак неловкости. Хотя тут про неловкость уже поздно думать, конечно. Позади слышатся осторожные шажки, и Антон тут же оборачивается назад, невольно пугая только что подошедшую девочку с заплаканным личиком и дрожащими губами. Она неловко стоит в одном выжившем сапожке со следами брызг от грязного снега на штанишках и боязливо оглядывает картину последствий борьбы с животным. Ей всё ещё не нужно подходить близко и всматриваться в её детали, но парня снова простреливает острой болью, и он сжимает зубы. Твою мать. — Не подходи, — твёрдо шепчет он и, жмурясь от разрывающей, животной боли в правой руке, заваливается набок, подтягивая к груди согнутые колени и прижимая к себе кровоточащую конечность. Он чувствует очевидную свежую липкость в месте укуса и под спадающее кипение адреналина ощущает прохладу от весеннего сквозняка на оголённых разорванных тканях. Опустить взгляд на свою руку всё ещё не хватает сил, комок тошноты невольно подкатывает к горлу, и Антон, сжимая у подбородка пальцы здоровой руки в кулак, очень сильно хочет провалиться в забытье, чтобы противным, страшным мыслям было невозможно пролезть в его черепную коробку. Однако у него это не получается, да и вряд ли бы получилось — рана не смертельная, если, конечно, ею вовремя не заняться. А ещё одни крепкие руки цепко хватают Антона за плечо и переворачивают на спину, поэтому сейчас действительно не до потери сознания. А жаль. — Нет-нет-нет, Тош! Стой, не смей засы... Девочка, лучше отойди, родная, — голос Арсения заставляет открыть глаза и сконцентрироваться на окружающей обстановке. Что же, почти ничего необычного — небо, редкие высокие облака и Арсений. Его лицо невероятно встревоженное, и глубоководный синий взгляд нервно перескакивает по Антону, несколько раз, как магнитом, неизменно возвращаясь к полуприкрытым мутным глазам. Выглядит он очень взволнованным, испуганным даже, и парень невольно засматривается на этот меняющийся эмоциональный спектр, как на самую лучшую в мире картину. Хотя, это не совсем так. Не только это. — Тош, Тош. Тихо-тихо, всё хорошо. Мне нужно... — Он быстро берёт зажатую до белых костяшек руку парня и осторожно отводит от подбородка, бледнея ещё сильнее. — Господи!.. Пальцы мужчины неуверенно дрожат у шеи Шастуна, касаются прохладной кожи самыми кончиками, и парень сквозь отступающую ненадолго волну боли хмурится. Почему у Арсения такой беспокойный вид? Нет, понять можно, почему, но почему настолько беспокойный вид? Создаётся впечатление, что Арсений видит не Антона, а как минимум полуживого мертвеца. — Арс, ты ч... Тот тут же мажет указательным и средним пальцами одной руки по его губам, призывая к тишине. Антон сглатывает. — Тш-ш, молчи. Ничего не говори, тебе нельзя, — Попов смотрит на свои покрасневшие от следов крови на лице парня пальцы, и его лицо каменеет, заковывая черты в маску из всепоглощающего волнения и ужаса. — Боже, Тош... Всё нормально, всё будет хорошо, только дай мне... — Ворот толстовки зачем-то оттягивают вниз, и Антон слегка вздрагивает, но, скорее, от неожиданности и медленно крадущегося под ткань одежды холода, чем от чего-либо другого. Однако это еле заметное движение заставляет мужчину замереть и впериться в глаза парня блестящим взглядом. Его руки у шеи тоже застывают, грея контрастным теплом похолодевшую кожу. — Тихо-тихо, не дёргайся. Всё хорошо. Я просто... Я осторожно посмотрю, что тут и... хорошо? Больно не буду делать, только потерпи, мой хороший, потерпи... «Что тут»? У Арсения, что, появилось медицинское образование? Да и при чём здесь шея, ё-маё, когда пиздецки болит рука? Тупые мысли, да. Какие-то неправильные и несправедливые по отношению к коллеге, но зато первые и самые искренние. Быстрые скользящие касания пальцев Арсения тело встречает мелкими мурашками. Антон судорожно вдыхает, чувствуя кадыком тепло от рук, совсем теряясь и не понимая мотива действий мужчины. Затем вдруг замечает ещё более хмурое выражение лица напротив и ощущает более уверенное давление на своей шее. Ещё пару секунд — и Попов внезапно громко выдыхает, а сам он весь расслабляется и на мгновенье прикрывает глаза от облегчения, глупо вздёргивая уголки губ в слабую улыбку. Радость. Спокойствие. — Боже, твою мать, Тох! Как я уже испугался, блин! — Он снова касается шеи парня и водит по её коже большими пальцами, внимательно рассматривая и будто успокаивая лежащего и успокаиваясь самому. — Я подумал, что собака твоё горло... Господи! Почему у тебя здесь кровь, а? Почему на лице? — Тёплые ладони переходят на лицо и аккуратно вытирают костяшками уже застывающие струйки крови. — Шаст, Господи-Боже... Сука! Ах, вот оно что. Следы крови из прокусанной руки вовремя нападения собаки, накапавшей Антону на шею, Арсений принял за укус и полноценное ранение. Что же, это, наверное, действительно не самое приятное зрелище. Собственно, как и весь Антон целиком сейчас, в том числе. — Прости, не успел вытереть ещё, — тихо говорит Шастун, даже не стараясь толком втолкнуть в свои слова сарказм, но Арсений его понимает и снова радостно улыбается, всё ещё внимательно щурясь и не отпуская лицо парня из своих ладоней. Хотя можно было бы и отпустить... Хотя зачем? — Ты удачливый придурок, Шастун! Ненавижу и обожаю тебя за это, понял, блядь? — Он с неверием качает головой и, снова изучающе оглядывая черты лица Антона, отводит руки, напоследок невесомо цепляясь за чужой подбородок. — Так, давай сейчас с тобой сядем, м? В лежачем положении тебе наверняка захочется заснуть, а это я тебе не могу позволить, уж прости. Антон устало кивает и, позволяя Арсению одну руку просунуть под поясницу, а другую положить на грудь, садится, болезненно жмурясь. Опускает голову к согнутым коленям и сдавленно шипит, прижимая покалеченную руку к животу. — Блядь. — Тихо-тихо, тут дети, не матерись. — Сам же кричал «Сука!» на весь район. — Имел право, отстань. «А лучше бы меня», — почему-то шутит юморист внутри Антона, и тот хмурится. Хуйня, а не шутка. Судя по вздёрнутым вверх бровям Арсения, он ещё это и вслух сказал. Мо-ло-дец! — Забей, — Антон чуть ведёт плечом, как бы отмахиваясь от своих слов и предстоящей реакции коллеги. Он бы краской покрылся, будь с телом всё в порядке и будь хорошее настроение. Но сегодня эти два пункта явно под сомнением. — Посмотрим, — хитринка в голосе Попова заставляет упрямо уставиться в невозмутимое лицо напротив. Что это ещё такое? Между тем мужик, передвинувшись в сторону, хмыкает и неожиданно просыпается: — Наворковались, пидорки? Антон никогда не видел такой резкой и быстрой смены настроения Арсения. Вот так, чтобы это ещё было отчётливо заметно. — Какие-то проблемы? — Мужчина, грозно нахмурившись и поднявшись на ноги, приближается к хозяину собаки, виновато прижавшей уши. — М-м? Что молчишь? Я повторяю: у тебя какие-то проблемы? Мишень Арсеньевского гнева неловко расправляет плечи и, видимо, хочет казаться визуально выше и увереннее. Получается не очень, потому что против сжигающих заживо морских глаз, снова тёмных от звериной ярости, и низкого голоса, пронизывающего насквозь до самых нервов, нет приёма. Даже — или особенно — у тех, кто совсем незнаком с Арсением. И это снова невероятно завораживает. «Как девчонка, восхищаешься, ты в курсе? — Антон бы помахал головой, если бы внутренний голос был живым собеседником. — Но тебе же похуй, да? — Антон бы кивнул, если бы... ну да. — Тогда посрать, сходи с ума дальше». — Да никаких проблем, — гундосит мужик и чуть дёргается, когда злой Попов вскидывает подбородок с выражением отвращения и ощущением собственного превосходства. Бомбическое сочетание. — Нет, у тебя проблемы. Причём большие, — Арсений криво улыбается. — А начались они ещё с того дня, когда ты взял к себе бойцовскую собаку и не задумался о том, что её надо будет воспитывать и тренировать. Ты это ведь даже предположить не мог, верно? Кстати, породу своего цербера знаешь хоть? — Мужик, да чё ты кипятишься-то?.. — Знаешь или нет? — О взгляд Арсения можно порезаться, оступиться, споткнуться и ёбнуться обо что-нибудь головой. — Знаю! — И? — Ам... Американский питбуль, вроде, — со слегка боязливой неохотой отвечает хозяин Кнопки. Попов всплёскивает руками, театрально хохотнув. — Ах, ну да! Американский питбуль, точно! Ещё и один, без хозяина. А ещё напал на человека! — Он перестаёт наигранно улыбаться и приближается к мужику, грозно шипя: — Тебя ждут просто большущие проблемы. Ещё больше, чем они уже есть. Тот топчется на месте, нервно дёрнув головой. Видимо, ещё хочет что-то сказать в своё оправдание. — Да Кнопка в первый раз так!.. — Ну точно. — И вообще, она пугливая! Испугалась его роста! — Он кивает в сторону Антона, всё ещё прижимающего больную руку к себе. Так, ну охренеть теперь не встать. Приплыли. Откуда хоть столько наглости берётся? — Слышь, твоя псина сначала на девочку накинулась, — огрызается Шастун, морщась, и ощущает на себе всеобщее внимание. — Даже когда я прибежал, она до последнего старалась откусить что-нибудь от... — Он замолкает, внезапно осёкшись, качает головой. — Ты... ты ничего не видел, потому что тебя вообще не было рядом. Так что завались и жди кары, твою мать!.. Хуезяин пса открывает было рот, чтобы не оставлять Антона тем, кто говорит последнее слово, но ничего не успевает сказать. Со стороны противоположного ряда сухих кустов слышится треск и громкий женский зов: — Настя! — Мама! — Девочка, всё это время неподвижно стоявшая позади Шастуна, оживает и бросается навстречу бегущей в узкой юбке женщине. — Мамочка! Ух ты, а вот и мама блудная пришла! Антон даже не знает, радоваться ли ему чудеснейшему воссоединению матери и дочери (и хозяина с питомцем, ага). Он опускает голову и случайно — он правда не хотел так рано — видит свою повреждённую руку... Видит пропитанную насквозь кровью рукав толстовки, видит разорванные ткани одежды, видит стекающие по пальцам красные струйки... А затем просто не может отвести взгляда. Рука выглядит искусственной, созданной в качестве декорации для сцен фильма про зомби-апокалипсис, где повсюду лежат оторванные, обглоданные конечности. Конечно, укус был всего один, но глаза и мозг любят всё приукрашивать, верно? Антон осторожно отодвигает предплечье от своего живота и судорожно сглатывает, ощущая жгучую волну боли от такого несерьёзного движения. Толстовка всё ещё не до конца открывает вид на рану, но парень замечает розоватые края прокусанной плоти и зажмуривается. Сукасукасукасука... — Тш-ш-ш, — Антону еле удаётся уловить уплывающим от шока сознанием успокаивающее шипение и поднимает рассеянный взгляд. — Тш-ш-ш, всё. Всё, не смотри пока. Парень смотрит на ласково-тревожную улыбку Попова, снова присевшего рядом с ним, потом переводит взгляд на синий штиль и, коротко втянув воздух, с неверием моргает. Как-то ему что-то... не очень. — Антош. — По-моему, мне... — Шастун слабо ведёт по своим волосам здоровой рукой, — ... не очень хорошо. Арсений пододвигается ближе, аккуратно хватая парня за правое плечо. — Тш-ш, ничего. Это может быть. Опасность миновала, вот и накрыло, — он внимательно наблюдает за чужим бледным лицом и вытирает фалангой указательного пальца кровавые следы на щеке Антона, всё ещё удерживая его для опоры. — С твоей рукой надо что-то делать, м? Дай мне её посмотреть, и мы потом поедем в больницу. Хорошо? Тот слабо кивает и вдруг отчаянно-сердито фыркает. — Может, лучше сразу отрезать? — Ну зачем же? Не всё так плохо. — Откуда ты знаешь? Ты ещё не видел руку. Да о чём я? Я ещё на руку толком не смотрел!.. — Последнее чуть ли не выкрикивается вместе со сгустком воздуха, застрявшим в лёгких, и Антон невольно закрывает глаза, глотая ртом встрепенувшийся весенний ветер. Почему он волнуется? Нет, ладно, окей, понятно почему. Почему это волнение такое густое и плотное, как будто перекрывает горло тугим кольцом и сдавливает, сдавливает изнутри? — Тош, нет, дыши. Успокойся, ну, — Арсений совсем близко, от него пышет жарким умиротворением, и одна его рука соскальзывает по шее, останавливаясь на груди парня. — Медленней. Как я, давай. Он показательно глубоко и длинно вдыхает, на несколько секунд задерживая дыхание и неотрывно глядя прямо в глаза Антона, затем так же долго выдыхает. Тот смотрит из-под полуоткрытых ресниц и повторяет за коллегой, и ему хватает трёх вдохов, чтобы более или менее прийти в себя и ощутить ослабшую хватку кольца волнения. Какой же он слабак, ё-маё. — Молодец, — мягко проговаривает Арсений, облегчённо улыбаясь, и сдувает упавшие на лоб волосы. — Хуйлодец, — бубнит парень, с неудовольствием отмечая, что ему действительно стало спокойней. С чего хоть паниковать начал? С того, что, возможно, может потерять руку? Даже если для этого нет очевидных, более опасных причин? Ну класс, чё. — А сейчас-то в чём дело? — с нисходящей улыбкой спрашивает Попов, на что получает отрицательный качок головы. — Во-от, всё хорошо. Ты молоток, слышишь? Если ещё беспокоишься, сконцентрируйся на чём-нибудь другом. Не на руке. Только дыхание не задерживай. И распрямись, твоя грудная клетка должна свободно себя чувствовать. — Угу, — Антон поднимает подбородок, когда ощущает прикосновение чужих пальцев на покалеченной руке, покорно глубоко вздыхает. Так, что там надо? Сконцентрироваться на чём-то другом? Ну, давайте. Не то что бы он прям беспокоится сейчас, но... Но.