Однажды ты обернешься

Есть очень много вещей, на которые Сатору может спокойно забить. Оставить жить у них дома огромного щенка, больше похожего на мутировавшего волка и спасшего Мегуми жизнь? Да без проблем! Сатору давно мечтал завести питомца, способного сожрать его во сне. Сатору вызывают в школу из-за того, что Мегуми в одиночку поколачивает местных хулиганов? Ой, ну что за прелесть! Возможно, его ребенку пора начать выплачивать зарплату за то, что он вместо учителей разбирается со всякими мудаками – пусть местная администрация подумает об этом. От его ребенка все чаще и настойчивее несет куревом? Ну, может быть, кто-то в его окружении курит. Мегуми взрослый, ответственный ребенок, он сам может разобраться, с кем ему общаться. Сатору ведь никогда и не утверждал, что он – хороший родитель. Из него даже просто родитель выходит с натяжкой. Но, если уж говорить начистоту, Мегуми доставляет так мало проблем, что это даже скучно, поэтому придираться ко всякой ерунде Сатору никогда не видел смысла. Щенку он был слишком благодарен, чтобы вышвыривать его, а окончательно разбивать искалеченное сердце своего ребенка не входило в планы Сатору, и так виноватого перед ним. А во всей этой истории с избиванием хулиганья Сатору расстраивают только синяки и ссадины на Мегуми – зато Пес, тот самый щенок, всегда гарантия того, что с его ребенком все будет в порядке. Так что, в конечном счете, до сих пор Сатору по существу и не за что было отчитывать Мегуми. До сегодняшнего дня. На самом деле, это все огромная досадная случайность, и начинается она с того, что, когда Сатору проходит мимо вешалки, он случайно задевает плечом куртку Мегуми – и та падает на пол. А когда Сатору наклоняется, чтобы подобрать ее – из кармана что-то вываливается, и, хмурясь, он тянется за этой вещью. Которая оказывается пачкой сигарет. Открытой пачкой сигарет. Полупустой пачкой сигарет. Рядом с которой валяется так же и зажигалка. Есть очень, очень много вещей, на которые Сатору может спокойно забить: закрыть глаза, заткнуть уши. Но в число этих вещей определенно не входит вероятность того, что его ребенок курит сам. На самом деле, это все еще может быть таким же недоразумением, как и запах курева. Возможно, кто-то попросил Мегуми придержать его сигареты. Или подсунул их ему тайком, чтобы спрятать. Или это заговор иллюминатов, масонов… Черт. Сатору шумно, драматично выдыхает. Кажется, им все-таки предстоит серьезный разговор, которых Сатору боится, как огня. Вот только… Серьезный разговор – или оказаться стоящим посреди лужи бензина, пока кто-то рядом с ухмылкой поджигает спичку? Дайте, пожалуйста, два вторых варианта! Но, похоже, разговора им все же не избежать: Сатору не настолько безответственный мудак, чтобы сделать вид, будто сигареты он не видел – и, нет, такой соблазн не посещает его голову. Ни на секунду. Абсолютно. Давить же Сатору не собирается, он всего лишь аккуратно расспросит… Аккуратно расспросить не получается. Когда именно их разговор превращается в катастрофу, Сатору отловить не успевает – кажется, с первой же секунды. Он пытается подобрать подходящий момент. Он ждет, пока только что пришедший со школы Мегуми переоденется. Пока примет душ. Пока поест. Пока немного расслабится – у ребенка наверняка был тяжелый день, пусть отдохнет немного! Нет, все еще слишком рано. Нет, нужно подождать еще чуть-чуть. И еще… А потом Сатору вдруг осознает, что это уже начинает походить на откровенную трусость, и, вздохнув, достает из кармана ту самую пачку сигарет, обращаясь к Мегуми: – Я хотел спросить. Это, случайно, не тво… – Ты что, шарился по моим вещам? – вдруг обрывает его Мегуми резким, острым голосом, и взгляд его темнеет, тяжелеет, и весь он напрягается, выпрямляется так, будто вместо позвоночника у него – стальная жердь. Оу, – понимает Сатору. Кажется, он начал разговор не с того. А дальше все идет по накатанной, нарастает, как огромный снежный ком, погребающий под собой. И Сатору в какой-то момент начинает казаться, будто он наблюдает за ситуацией со стороны, не способный ни исправить, ни даже просто повлиять. И каждое слово, вырывающееся из его рта – не то, абсолютно не то, а те слова почему-то отказываются приходить, и каким-то образом и без того дерьмовая ситуация с каждой секундой становится все хуже, и хуже. И Сатору вдруг понимает, что они уже перешли на повышенные тона; что Мегуми, его самый умный и здравомыслящий ребенок в мире, каждое его слово воспринимает в штыки, принимаясь огрызаться; что сам Сатору в какой-то момент вместо того, чтобы говорить спокойно и взвешенно, как планировал, вдруг начинает приказывать. И так до тех пор, пока ситуация наконец не достигает пика своей дерьмовости и не обрушивается куда-то в бездну, когда Мегуми ощетинивается зло и выплевывает: – Не смей указывать мне, ты мне не отец! И. Черт. Сатору даже на шаг отступает от мощи того ментального удара, который прилетает ему в диафрагму. Ни разу за прошедшие несколько лет Сатору не признавался в этом даже самому себе – но он всегда боялся, что однажды наступит эта минута. Боялся услышать вариацию этих слов. Боялся, что Мегуми… А теперь Мегуми говорит их. Не просто говорит – рычит, зло и яростно, с отвращением, и Сатору испытывает такое отчаяние, чувствует себя настолько уязвимо-разбитым, что это страшно. Так оглушительно, всепоглощающе страшно, и от этого чувства по-детски хочется спрятаться, как от монстров под кроватью. И Сатору действительно прячется. Он прячет все вот это, разбитое и сырое, за маской холодности и равнодушия. Он произносит ровным бесцветным тоном: – Но ты живешь в этом доме, а значит, будешь слушать, что я тебе говорю. Ох блядь. Сатору в ту же секунду жалеет о том, что сказал. В ту же секунду начинает ненавидеть себя за собственные слова, он никогда не собирался произносить ничего подобного, он никогда ничего подобного даже не думал – но теперь уже поздно. Слова сказаны. Отмотать время назад и забрать их невозможно. И Мегуми вдруг тоже отступает на шаг, совсем как Сатору считанные мгновения назад. И на лице Мегуми на секунду, всего на какую-то секунду отражается такой ужас, будто самое страшное, что он мог себе вообразить, только что случилось, и весь его мир разрушился. Сатору делает беспомощный шаг вперед. Он хочет объяснить. Хочет исправить... Но Мегуми уже надевает ответную маску, пряча свой ужас и разлом. Мегуми уже произносит тихо и холодно, так холодно, что у Сатору обмерзает что-то внутри; он бы предпочел злость, со злостью обращаться проще. – Значит, меня в этом доме не будет. А в следующее мгновение Мегуми уже разворачивается и выбегает за дверь. На какую-то долю секунды Сатору замирает, абсолютно омертвевший, вросший в пол, и только ошарашенно смотрит на пустующий дверной проем. А Пес уже выбегает следом за Мегуми, разве что напоследок бросив на Сатору осуждающий взгляд, который и выводит его из ступора. И Сатору тут же выбегает следом. И он зовет Мегуми – но уже поздно, слишком поздно, и он не знает, куда именно Мегуми побежал, и он останавливается, растерянный, разбитый, и сила гравитации вдруг становится в несколько раз сильнее и его с такой мощью тянет к земле, что Сатору с огромным трудом удается не рухнуть на колени. С огромным трудом удается заставить себя вернуться в квартиру. И потом он принимается убеждать себя, что Мегуми остынет и вернется. Конечно же, вернется. Нужно просто дать ему немного времени, дать ему возможность выдохнуть. Нужно просто чуть-чуть подождать. Но проходит час. И второй. И вот уже закат бликует алым и яркий день сменяется тусклым вечером. И Сатору вдруг осознает себя, стоящим у окна и нервно выдыхающим сигаретный дым в открытое окно. До него не сразу доходит, что он курит. И какого хуя. Какого ж блядского хуя. Рука немного дрожит, когда Сатору тушит зажатую между пальцев сигарету в стоящей рядом кружке, а потом хватает куртку и выносится из дома. И он вдруг вспоминает, что Мегуми был в одной только футболке, и днем это нормально, но вечер выдался довольно прохладным, тучи хмуро нависают над городом, не обещая ничего хорошего, и, господи, а что, если его ребенок заболеет. А что, если Сатору его не найдет. А что, если он не вернется. Но Сатору только сжимает зубы крепче, и садится за руль; принимается колесить по городу, но это ни черта не дает, и все темноволосые макушки оказываются отчаянно не теми, и огромных монстроподобных псов нигде на горизонте не виднеется. А потом он выходит из машины, оставляя ее где-то на обочине – плевать, плевать на машину, господи, – и принимается исследовать всякие переулки пешком. И какого черта он вообще тянул? Почему не отправился искать в ту же секунду? В какой-то момент начинается дождь, но Сатору замечает это далеко не сразу, а когда замечает – очередной приступ паники скручивает внутренности, потому что его ребенок в одной гребаной футболке. Так проходит целая ночь. И поиски Сатору ничего не дают. И, пребывая в абсолютном отчаянии, он начинает мысленно перебирать доступные варианты. Здравой частью рассудка Сатору понимает, что с Мегуми не должно было ничего случиться: помимо того, что он умный и сильный ребенок, который в состоянии за себя постоять – вместе с ним Пес, от одного вида которого кирпичами срут даже самые матерые мужики. И определенно Мегуми достаточно умен для того, чтобы найти, где спрятаться от дождя. Но мозг уже любезно рисует для Сатору самые худшие сценарии. И любезно подбрасывает воспоминания о том дне, когда на Мегуми напали, любезно подбрасывает картинки с окровавленным и дрожащим, крохотным Мегуми, который умолял разбито-тихо: – Пожалуйста... Пожалуйста, спаси их... Блядь. Сатору поднимет на уши весь ебучий город, если понадобится, чтобы найти своего ребенка. Но сейчас ему лучше отправиться домой, у него с собой даже телефона нет – так что Сатору возвращается к машине, и садится за руль, и по дороге все так же высматривает знакомую темноволосую макушку, но это, конечно же, все так же ни черта не дает. Домой он приходит абсолютно разбитый, высушенный – исключительно ментально, на деле он промок едва ли не до костей после нескольких часов шатания по городу, но не то чтобы Сатору не плевать. Его мозг уже судорожно обдумывает варианты, кого в первую очередь нужно оповестить, с чего начать поиски. И с этими мыслями он переступает порог, он включает свет... И замирает. Потому что там. На полу. Облокотившись на спинку дивана. Сидит его ребенок. Его ребенок с устроившимся в его ногах громадным псом, который свернулся клубком, как щенок. Его ребенок. Который поднимает голову, когда Сатору заходит. И чуть щурится на включенный свет – на улице уже брезжит рассвет, но в доме еще совсем темно, и его ребенок почему-то предпочел сам свет не включать. И глаза у его ребенка огромные. Виноватые. Испуганные. И он вдруг съеживается так, будто ждет удара. И в этот момент он совсем не кажется взрослым, или умным, или здравомыслящим, или способным постоять за себя. В этот момент он просто ребенок. Ребенок Сатору. Который здесь. В порядке. Жив. Сатору швыряет вперед с такой силой, что он ни за что не смог бы это контролировать – да и не захотел бы. И Сатору падает на колени, только краем сознания отмечая, что Пес понятливо отползает в сторону. И Сатору сгребает своего ребенка в охапку, и прижимает его к себе так крепко, как может, убеждаясь – да, здесь, настоящий, не галлюцинация после бессонной беспокойной ночи, и он едва обращает внимание на то, что Мегуми даже не пытается привычно вырваться. И Сатору хрипит Мегуми в макушку – плевать, сколько в этом хрипе отчаяния: – Никогда так больше не делай, – прижимает к себе Мегуми еще сильнее, зарывается носом в его волосы, глубоко вдыхая – здесь, живой, в порядке – и повторяет еще сорваннее: – Никогда. – Прости, – вдруг слышится тихое-тихое, чуть сиплое, прилетающее куда-то в ключицу, и Сатору с трудом заставляет себя чуть отстраниться, все еще не разжимая объятий – ровно настолько, чтобы иметь возможность заглянуть Мегуми в лицо. – Хэй, нет, это ты меня прости. Можешь курить. Можешь делать, что хочешь. Хоть на ушах здесь стой. Только... «Только не сбегай от меня». Голос обрывается на первом слове предложения, и острые лезвия поперек глотки не дают Сатору его закончить. Вместо этого он опять прижимает Мегуми к себе – крепко-крепко, сильно-сильно. И какой-то частью сознания понимает, что Мегуми был сухой, когда Сатору только вошел в квартиру – наверное, он вернулся раньше, чем начался дождь, слава богу, – но теперь из-за объятий и он тоже промок до нитки. Вот только Сатору все равно не находит в себе сил на то, чтобы отпустить Мегуми. Не сейчас. Ему нужно еще немного времени. Совсем чуть-чуть. Нужно окончательно убедиться, что его ребенок здесь, с ним, что он никуда не исчезнет, не растворится, стоит Сатору отвернуться. Потом он заставит Мегуми просидеть как минимум час в теплой ванной, согреваясь, но сейчас… Сейчас Сатору кажется – он развалится, если разожмет объятия. А потом под руками вдруг чувствуется осторожное движение Мегуми – и внутри что-то болезненно, тошнотворно скручивается, когда Сатору думает, что он сейчас попытается вывернуться из хватки, что сейчас оттолкнет… Но вместо этого Мегуми обхватывает Сатору поперек спины. Сначала – неуверенно, но потом сильнее. И сильнее. И вот он утыкается носом Сатору в шею и сжимает его в объятиях почти так же крепко, как сам Сатору сжимает Мегуми; что-то внутри Сатору разбивается, когда плечи под его руками начинают дрожать. Черт возьми. Черт. – Так вот, значит, о чем говорят люди, когда утверждают, что с подростками сложно, – сорванным, хриплым голосом ворчит Сатору в висок Мегуми и застывает, ожидая реакции. Застывает, надеясь, что ничего не испортил. Проходят несколько тяжелых, душных мгновений абсолютной тишины, пока Сатору в шею наконец не прилетает слабый приглушенный смешок. Пока ему в бок наконец не прилетает безболезненный, едва ощутимый пинок локтем, который Мегуми умудряется сделать, не разорвав объятий. – Так вот, значит, о чем говорят люди, когда утверждают, что ты придурок, – в ответ сипло бурчит Мегуми, и Сатору почти физически ощущает, как облегчение разливается у него под кожей, смешиваясь с острым приступом тепла. А он тоже смеется – коротко, рвано, и спустя секунду вдруг осознает, что они хохочут уже оба, немного слишком громко, немного слишком истерично, но очень-очень нужно. Его ребенок вообще удручающе редко смеется. Дерьмово, что в этот раз у его смеха такая предыстория. А потом приступ их хохота затихает, и им на плечи опускается спокойная мирная тишина, и Сатору не знает, сколько они так продолжают сидеть, сжимая друг друга в объятиях, пока Мегуми не перестает дрожать, пока что-то отчаянное и рваное внутри него самого не приглушается, пока слабый росчерк рассвета за окнами не сменяется ярким полыханием солнца. Может, проходит час. Может, два. Может, вечность. Все, что Сатору знает – в его голове продолжает речитативом отбиваться одна мысль. Важная. Ключевая. Мысль, из-за которой он зло оскалится против целого мира, если придется. Из-за которой выгрызет глотки всем на своем пути, если понадобится. Никто и никогда не отберет у Сатору его ребенка. Тем более какая-то гребаная пачка сигарет.