Однажды ты обернешься

Внимание Мегуми привлекает громкий глумливый гогот и жалобный скулеж. Он останавливается. Хмурится. Существует крохотная рациональная часть сознания, которая говорит Мегуми, что это не его дело. Уроки закончились, день клонится к концу, а у него теперь есть, куда отправиться – не дом, вряд ли это самое место когда-нибудь станет домом, но все-таки. Это – крыша над головой. Там тепло. Там есть еда. Мегуми не может рисковать всем этим, ввязываясь в неприятности. Тем более, по собственной воле. Он и без того понятия не имеет, как долго продлится эта передышка. Так что Мегуми должен просто пройти мимо. Должен проигнорировать. Должен… Скулеж повторяется – поджав губы, он наконец делает шаг вперед, не задумываясь. И идет на звук. Кажется, это говорит не в пользу его умения принимать рациональные решения. Опять. Когда понимает, что звук ведет его к реке – Мегуми хмурится сильнее и ускоряется. Застывает резко, выйдя из-за деревьев и увидев представшее перед ним зрелище. Но из ступора он выходит почти сразу и тут же опять торопливо шагает вперед, окликая ближайшего из тех трех пацанов, которые на берегу реки находятся. – Эй! Пацан оборачивается. Когда взгляд фокусируется на Мегуми – он ухмыляется и интересуется, даже не пытаясь изобразить дружелюбие: – Тебе чего, мелочь? Мегуми очень хочется огрызнуться на пренебрежительное «мелочь», но это сейчас не так уж важно. Куда важнее – мокрый черный щенок в его руках, и еще один, белый, которого чуть дальше держат двое других пацанов. – Какого хуя вы делаете?! – несдержанно рычит Мегуми, а пацан в ответ на это опять заходится тем самым глумливым хохотом, который и привлек внимание – двое других присоединяются к нему с секундным опозданием. – Ты еще не мелковат для таких слов, а? – и у Мегуми в ответ на это руки сами собой сжимаются в кулаки и челюсть стискивается так сильно, что это почти больно. Второй раз задавать свой вопрос он смысла не видит – и так все понятно. Взгляд сам собой вновь скользит к двум другим пацанам, к зажигалке в пальцах у одного из них. Только теперь Мегуми замечает, что белая шерсть второго щенка местами кажется потемневшей; только теперь улавливает запах чего-то паленого. Кулаки сжимаются сильнее. Перед глазами мутнеет. Мегуми возвращается взглядом к первому пацану – явно их главарю, самому бугаистому и, вероятно, самому безмозглому, – и больше ничего не спрашивает. Вместо этого он делает шаг вперед и рычит сквозь стиснутые зубы: – Пусти его. Брови пацана приподнимаются в деланном удивлении. Он смотрит на щенка в своих руках, потом вновь переводит взгляд на Мегуми и, встряхнув щенка, интересуется театрально-небрежным тоном: – Этого, что ли? – и тут же добавляет, опять ухмыляясь этой гаденькой, скользкой улыбкой, от которой Мегуми тошнит: – Да ладно тебе, мелочь. Ты глянь, какой он уродливый, настоящий монстр. Еще эта отметина на лбу… Наверняка проклятый какой-нибудь. Мы всем сделаем одолжение, если избавим мир от такой мерзкой твари. Но для начала, – и ухмылка пацана становится шире, глумливее, отмерзительнее, – мы можем с ними поиграть. Я покажу тебе, как это делается. После чего пацан подходит к кромке реки, присаживается на корточки, вытягивает руку – и Мегуми осознает, что он сейчас сделает, раньше, чем это происходит. Но помешать никак не успевает. Когда пацан окунает сопротивляющегося, уже воющего жалобно и страшно щенка в воду, удерживая его обеими руками – громкий довольный гогот пацана, троекратно помноженный его дружками, отдается в ушах Мегуми оглушительными раскатами грома. Он застывает всего лишь на мгновение, ошарашенный и пораженный – а уже в следующую секунду бежит вперед, совершенно не думая, и тараном сшибает пацана, заставляя того боком повалиться на землю. Каким-то образом из своей хватки пацан щенка не выпускает, а только тянет его за собой, вытаскивая из воды. Почти сразу он вскакивает на ноги, тяжело дышащий, разъяренный; сжимающий пальцы на холке щенка так сильно, что костяшки белеют – жалобный скулеж становится совсем тихим и таким откровенно болезненным, что Мегуми кажется, у него болезненно сжимается что-то в желудке. – Кажется, зарвавшейся мелочи надо преподать урок, – тем временем выплевывает пацан, швыряя беспомощного щенка своим дружкам и тут же принимаясь надвигаться на Мегуми, который отказывается отступать. От первого удара Мегуми уворачивается. От второго тоже. Он быстрый и верткий, а свои преимущества научился использовать еще в то время, когда жил на улице. Но избежать всех ударов ему все же не удается, и когда прилетает в живот – фантомная боль в желудке, которую он ощутил, пока топили щенка, становится вполне реальной. Но Мегуми быстро приходит в себя и большинства ударов ему все же удается избежать. Даже удается пару раз ударить самому. Пока, в конце концов, пацану это не надоедает, и он кричит: – Да что вы там жопы отсиживаете?! – после чего два других пацана, до этого только наблюдавших, тут же подскакивают на ноги. Краем глаза Мегуми замечает, как они забрасывают щенков в какую-то тесную клетку, тут же закрывая ее. Чтобы наконец тоже начать приближаться к Мегуми, угрожающе сжимая руки в кулаки. И вот это, понимает Мегуми, уже попадалово. Может, с одним ему и удалось бы справиться, если бы получилось сделать несколько точных ударов, при этом избегая ударов самому – но с тремя? Старше него на несколько лет? И Мегуми прекрасно осознает – у него еще есть шанс сбежать. Есть шанс выбраться из всего этого с минимальными потерями. Но потом взгляд вновь падает на жалобно скулящих щенков. На мокрую шерсть одного. На подпаленную – второго. И Мегуми вспоминает человека, о котором хотел бы думать сейчас в последнюю очередь. Которого хотел бы забыть навсегда. Того, кто должен быть с ним. Того, на кого в лучшем мире Мегуми мог бы положиться. Кто защитил бы его, ребенка, так, как должны защищать взрослые. Кто позаботился бы так, как взрослые должны заботиться о своих детях. Но Мегуми живет не в лучшем мире. В их идиотском мире Мегуми остался один. Его оставили одного. Заставили самого разбираться со всем дерьмом, на него навалившимся; его предали, бросили. В этом, реальном мире, Мегуми может положиться только на себя. И он не может сейчас уйти. Не может поступить с ними так же. Не может бросить их разбираться самих, маленьких и беззащитных, когда огонь жрет шерсть и вода забивает легкие. Поэтому Мегуми упрямо вздергивает подбородок и поднимает кулаки, принимая заведомо проигрышный бой. Потому что это то, что он сделать должен. То, что должны были сделать ради него. «Я буду лучше, чем ты», – думает Мегуми, и тут же выбрасывает образ того человека из своей головы. Потому что на него сейчас нет времени. Потому что он ему не нужен. Мегуми может справиться со всем сам. И он упрямо поджимает губы, сжимает кулаки сильнее; переводит взгляд обратно на пацанов и отказывается отступать, даже если его до смерти тут изобьют. Сколько проходит времени до того момента, когда он оказывается лежащим на животе, пытаясь вырваться из хватки двух прижимающих его к земле пацанов – Мегуми не уверен. Но у него кровоточит бровь. И ноют ребра. И, кажется, вывихнуто запястье. В целом, вполне терпимо, если бы не тот факт, что он не может из хватки вырваться. Первый пацан – главарь – в это время вытирает тыльной стороной руки кровь с лица, и Мегуми удовлетворенно хмыкает, глядя на его разбухший, явно сломанный нос, и чувствуя что-то похожее на гордость от того факта, что это его удар такое сделал. Разъяренный же пацан подходит ближе, замахивается ногой и заезжает Мегуми ботинком по челюсти. К кровоточащей брови тут же присоединяется кровоточащая губа, и Мегуми ощущает, как давно шатавшийся молочный зуб вылетает окончательно. Недовольно поморщившись, он нащупывает его языком. Выплевывает вместе с красным сгустком. И разрешает губам расползтись в улыбке, кровавой и злой, больше ощущающейся, как оскал. Это явно производит тот эффект, на который Мегуми рассчитывал – если судить по тому, как пацан тут же отступает на шаг и спотыкается, едва успевая восстановить равновесие. На его лице на секунду мелькает откровенный испуг, из-за чего улыбка – оскал – Мегуми становится только шире. Но пацан же уже подменяет испуг очередным приступом злости. Он уже отворачивается. Уже идет к клетке. Уже вытаскивает из клетки черного щенка. И он опять ухмыляется этой мерзкой скользкой улыбкой – только теперь Мегуми кажется, что она странно дрожит, – а потом поднимает щенка выше и говорит: – Смотрю, ты нихрена учиться не хочешь, малец. Тогда нужен урок получше, – после чего вместе со скулящим, вырывающимся щенком опять идет к кромке воды. Мегуми, до которого доходит, что именно он собирается сделать, начинает брыкаться сильнее, но вырваться из хватки у него все еще нет ни одного шанса. Тогда Мегуми начинает кричать. Начинает умолять, и ему плевать, насколько жалким его это делает. – Нет! Пожалуйста! Пожалуйста, нет! Пусти его! Меня избей до смерти! Но его пусти! – Да ты совсем ебнутый, – гогочет в ответ пацан, явно пораженно, но пытаясь скрыть ошарашенность и страх за глумливостью и злостью. – Поэтому тебя так к ним тянет. Сам такой же монстр, – после чего он присаживается на корточки и опускает щенка под воду, принимаясь удерживать его обеими руками. И Мегуми вдруг осознает. Страшно, отчетливо осознает – в этот раз пацан не остановится. Изо рта Мегуми вырывается больной и отчаянный, оглушительный хрип, который не перебивает даже гогот трех голосов, а ухмылка пацана, топящего щенка, тем временем становится увереннее, в ней появляется превосходство, откровенное гнилое наслаждение происходящим. Мегуми удается вырвать одну руку из чужой хватки, удается ударить одного из пацанов – но его быстро скручивают опять. Щенок же тем временем постепенно перестает жалобно скулить. Перестает вырываться. Перестает... А потом взгляд пацана вдруг приковывает к себе что-то над головой Мегуми. В его глазах появляется концентрированный, больше не сдерживаемый страх, смешанный с раздражением и злостью; а в следующую секунду он уже вскакивает на ноги и, отпустив щенка в воду, убегает. Следом за ним хватка исчезает с рук Мегуми, и двое других уже сбегают следом за своим главарем. Мегуми не понимает, что происходит – но у него и нет времени размышлять. У него в ушах все еще – собственный крик и скулеж щенка, и он силой отрывает себя от земли. Кажется, он чувствует чьи-то руки на своих предплечьях – но отмахивается от них, и наполовину ползет, наполовину идет к кромке воды, заходит в нее по щиколотку и поднимает щенка, ощущая, как горло больно скручивает и становится сложнее дышать. Он зарывается лицом в мокрую шерсть и из глотки вырывается что-то, похожее на псиный скулеж – он не смог. Он подвел. Он не справился. Не справился... А в следующую секунду он чувствует прикосновение чего-то шершавого и влажного к своей щеке; пораженно поднимает голову, открывает глаза... И тут же натыкается на взгляд темных и умных глаз щенка Облегченный хрип вырывается из горла, и он прижимает к себе щенка сильнее. А потом шум в ушах начинает сходить на нет, и Мегуми наконец удается различить слова. – Эй, мальчик. Ты как? Нормально? В больницу не нужно? Мегуми заставляет себя оторваться от шерсти щенка; поворачивается. Ему приходится чуть запрокинуть голову, чтобы встретиться с твердым непроницаемым взглядом светловолосого мужчины, стоящего рядом и едва уловимо хмурящегося. Все, на что Мегуми хватает, это кивнуть в ответ и выдавить из себя хриплое – горло от недавних криков саднит: – Нормально, – и тут же до него доходит, что, видимо, именно этого мужчину те пацаны испугались, сбежав, так что он добавляет, чувствуя себя до ужаса неловко и продолжая цепляться за щенка: – Спасибо. Но тут же Мегуми вдруг чувствует прилив удушающего ужаса, и его взгляд скользит дальше, ко второму, оставленному на берегу щенку. И только когда он видит, что тот тоже в порядке – бодает мордой прутья клетки и скулит, – наконец удается выдохнуть. А взгляд мужчины скользит туда же, куда направлен взгляд Мегуми, и вдруг кажется, что на секунду выражение его строгого серьезного лица становится мягче – Ты их защищал, да? – Мегуми не знает, что на это ответить, но мужчине ответ, кажется, и не нужен. Мужчина уже переводит взгляд обратно на него и говорит: – Ты молодец. И это не звучит снисходительно, как оно обычно бывает со взрослыми, не звучит свысока. Это звучит просто и уверенно, так, будто мужчина всего лишь констатирует всем понятный, очевидный факт, озвучивает свое наблюдение – и его слова отзываются где-то очень глубоко внутри Мегуми. Теперь, когда адреналин сходит на нет и он начинает медленно осознавать все произошедшее, в ушах вдруг набатом отдается «ты такой же монстр, как и они» – и Мегуми думает, что, может быть, тот пацан и прав. Может быть, он и есть монстр, хотя щенки монстрами ему совсем не кажутся Но уверенным словам этого мужчины почему-то хочется верить, его спокойное и внушительное «ты молодец» почти перекрывает в голове ехидный и злой голос пацана – хотя Мегуми вообще не привык никому верить. Даже Сатору... Черт, Сатору. О Сатору сейчас думать не хочется, как и о его реакции на побои Мегуми. Наверное, заметив, как Мегуми недовольно поморщился, мужчина опять хмурится и еще раз спрашивает. – Тебе точно помощь не нужна? – Нет, – качает головой Мегуми, тоже пытаясь казаться уверенным и спокойным; несколько секунд мужчина рассматривает его внимательно, а потом странно хмыкает и отворачивается, чтобы выйти из реки. Только тогда Мегуми наконец осознает, что мужчина в явно дорогом костюме и ботинках следом за ним зашел по щиколотку в воду. Следующий за ним Мегуми опять чувствует себя неловко. Ему хочется попросить прощения. Хочется сказать что-то большее, чем простое сухое «спасибо» – но он совершенно отвратителен в умении подбирать слова. Вот Сатору бы, у которого язык подвешен... Не думать о Сатору. А мужчина уже вытаскивает из нагрудного кармана какой-то белый прямоугольник. Уже вновь оборачивается, чуть наклоняясь и протягивая его двумя руками Мегуми, и тот удивленно моргает. Чувствуя непривычное смущение, он опускает щенка на землю, чтобы тоже поклониться и двумя руками прямоугольник принять, с удивлением осознавая, что это визитка. – Меня зовут Нанами Кенто. Можешь звонить, если что-то понадобится, – не дожидаясь ответа, мужчина уходит, а Мегуми остается только удивленно смотреть ему вслед. Но ступор длится недолго. Почти сразу он срывается с места и бредет к клетке со вторым щенком; вытаскивает его, поджимая губы, когда замечает все новые и новые подпалины. После чего плюхается на задницу, устраивает обоих у себя на коленях и прикрывает глаза, утыкаясь носом в псиную шерсть. И на секунду опять чувствует вспышку злости, не понимая, как вообще кто-то мог бы посчитать их монстрами? Но эта вспышка очень быстро гаснет, когда Мегуми вновь чувствует шершавый слюнявый язык на своей щеке и против воли слабо улыбается. А вечером он возвращается домой – в квартиру Сатору, не домой, приходится напомнить ему себе. И он стоит у зеркала в ванной, антисептиком обрабатывая свои раны и пытаясь прикинуть, удастся ли все от Сатору скрыть. Вот только даже Сатору не настолько рассеян, чтобы не заметить ссадины на губе и брови – да и вообще, Мегуми уже понял, что он совсем не настолько невнимательный и легкомысленный, как пытается убедить окружающих. Хотя все равно тот еще идиот. А потом слышится хлопок двери и Мегуми вздрагивает, едва не уронив пузырек с антисептиком; недовольно хмурится, пытаясь побороть страх – по крайней мере, он надеялся, что успеет обработать все до прихода Сатору. А уже спустя минуту Сатору стучится в ванную, зовет Мегуми. Зовет еще раз. В конце концов, Мегуми со вздохом опускается со скамейки, на которую становится, чтобы достать до верхних шкафчиков – у шпалы Сатору все всегда находится чуть не под потолком, – и открывает дверь. Он ждет бури. Ждет криков. Но Сатору только поджимает губы, несколько секунд рассматривает его – и за стеклами очков совершенно не разобрать, что означает взгляд; иногда Мегуми почти ненавидит эти извечные очки. Пока наконец не произносит ровным, спокойным голосом: – Только не говори мне, что неудачно упал с лестницы. А Мегуми от этого спокойствия только сильнее хочется спрятаться. Мегуми из-за этого спокойствия уже прикидывает, что ему, кажется, придется вновь вспомнить, каково это, жить на улице. Потому что Мегуми уже достаточно знает Сатору, чтобы сказать – его спокойствие страшнее, чем крики. За его спокойствием слишком много скрывается. И Мегуми признает, шмыгнув носом и заставляя себя упрямо смотреть Сатору в глаза, перебарывая желание отвернуться: – Я подрался. Шумный выдох вырывается из легких Сатору, что-то в нем мрачнеет, темнеет, и Мегуми выпрямляется сильнее, чтобы не сжаться в комок, как хочется. Мегуми вновь ждет криков или ругани. Мегуми ждет холодного «пошел вон». Мегуми думает, что Сатору наверняка устал от него, Сатору не нужны все эти проблемы, которые из-за Мегуми возникают, Сатору... ...Сатору вдруг подхватывает не успевшего остановить себя от писка Мегуми, усаживает его на стиральную машинку и отворачивается, чтобы взять ватный диск с антисептиком и пластырь. А когда поворачивается опять, его выражение лица вновь – привычно расслабленное и дурашливое, и Сатору спрашивает весело, пока смачивает ватный диск в антисептике – хотя Мегуми в его веселье все равно мерещится напряжение и что-то болезненное. – Ну так, ты победил? Мегуми удивленно хлопает глазами. Ему требуется несколько секунд, чтобы осознать – да, Сатору действительно спрашивает всерьез, и только тогда Мегуми задумывается над его вопросом. – Нам помешали, – в конце концов, честно признает он. И губы Сатору наконец растягиваются в улыбке. И не в обычной для него широкой-веселой, той самой, которую Мегуми тоже иногда почти ненавидит, как и очки, потому что не верит ей, потому что слишком наигранной, лживой ему эта улыбка кажется, – а более мягкой, будто бы даже грустной. – Я буду воспринимать это, как да, – со странной гордостью произносит Сатору и треплет Мегуми по волосам, а Мегуми, чтобы побороть тупое желание к этой руке потянуться – старательно морщится и от руки Сатору отмахивается. А потом Сатору принимается обрабатывать раны Мегуми, игнорируя все его протесты и упрямые «я и сам могу» с коротким цыканьем и ворчанием о том, что, конечно, может – но не должен. – И вообще, когда ты, глупый ребенок, усвоишь уже, что у тебя есть кто-то, на кого можно положиться, и что не обязательно пытаться справиться со всеми самому? – и хотя начинает свою тираду Сатору привычно веселым, полушутливым тоном, продолжая при этом старательно, с каждой секундой все фальшивее улыбаться – на последней фразе в его голос отчетливо пробивается раздражение. Вот только руки его при этом раздражения не выказывают, раны он обрабатывает так удивительно бережно, что Мегуми в какой-то момент даже ловит себя на понимании – ему вдруг вспомнились полузабытые и ласковые руки мамы. Но Мегуми моргает – и заставляет себя выбросить эти мысли из головы, заставляет себя прогнать жжение из глаз, вот только получается плохо. И в голову закрадывается глупая надежда – если Сатору сейчас не разозлился и не выгнал, может, он не разозлился бы, даже притащи Мегуми домой – сюда, это не его дом, не его, снова и снова напоминает себе Мегуми, – щенков? Мегуми нашел для них переулок почище и спокойнее, притащил картонную коробку и одеял, еды и, может, когда у него будет на это время, удастся найти что-то поприличнее... Но это все еще улица. А Мегуми не понаслышке знает, как дерьмово на улице жить. Но потом на смену воспоминаниям о маме опять приходят воспоминания о другом, том самом человеке. О том, кому Мегуми против воли доверял. О том, кто оставил его. О том… Мегуми крепко зажмуривается, заставляя себя о нем не думать. И – нет. Нет. Сатору наверняка рассердился бы, это логично, понятно. А Мегуми уж точно ничем не поможет щенкам, если опять окажется на улице – вместе с ними. Кто знает, насколько этой жажды благотворительности Сатору вообще хватит? Вряд ли надолго. Сатору наверняка окажется таким же – одним из тех, кто предаст, стоит довериться. От последней мысли настроение портится окончательно, и Мегуми больше ничего не говорит. Только терпеливо ждет, пока Сатору обработает раны, никак не реагируя на его обычные дурацкие шуточки. Никак не реагируя, когда Сатору вбрасывает будто бы невзначай: – А тот шатавшийся зуб наконец выпал, да? – и старательно делает вид, что ничего особенно в этой реплике нет – а Мегуми под стать ему старательно делает вид, что ни капли не ошарашен тем, насколько внимательным все-таки может быть этот идиот. И все еще никак внешне на его слова не реагирует. А когда Сатору заканчивает, Мегуми тут же спрыгивает с машинки, только буркнув напоследок «спасибо» и не глядя на него. Продолжая убеждать себя, что боится потерять крышу над головой, тепло и возможность регулярно питаться, не задумываясь о том, где еду добыть. И вовсе ему не страшно, что от него отвернется этот глупый большой ребенок, вовсе не страшно его потерять. Нет, Мегуми вовсе не привязался к нему. И привязываться не собирается.