Однажды ты обернешься

Поначалу Сукуна просто фиксирует краем сознания тот факт, что в доме начинает мелькать новое лицо. Сложить два и два не так уж сложно – у мелкого засранца, который по досадному недоразумению также является его младшим братцем, появился новый друг. И, в принципе, наличие у Юджи друзей не такая уж новость. Наверное. По крайней мере, Сукуна предполагает, что по этой части у него, вечно расшвыривающего улыбки направо-налево, не должно быть проблем; хотя жизнью братца Сукуна мало интересуется, у него хватает куда более важных дел. Да и в целом – ему похеру. Есть лишь одно «но». До этого домой Юджи никого не притаскивал. Вот только это «но» не до того существенно, чтобы Сукуна всерьез обратил на него внимание. Сукуне все еще слишком похеру, так что о пацане он быстро почти забывает. Почти – просто потому, что мелькать-то пацан продолжает, и с каждым днем все чаще; просто потому, что краем сознания Сукуна продолжает о незнакомое лицо цепляться. Просто потому, что это лицо все сложнее называть незнакомым. Вполне взаимное и всех устраивающее игнорирование продолжается до тех пор, пока они не сталкиваются напрямую. Той ночью Сукуна остается в доме деда и Юджи. Не такое уж частое для него явление, на самом деле, а из-за того, что спит Сукуна достаточно мало, располагается он на кухне с ноутом. Рядом стоит кружка кофе и пепельница, валяется пачка сигарет и зажигалка. Полный набор. Освещается кухня только экраном ноута, а окно раскрыто настежь – на улице конец осени, но сидящего в одной футболке Сукуну все вполне устраивает. А потом ему по сетчатке вдруг режет остро вспыхнувшим светом. Сукуна недовольно морщится, привычное желание разорвать любого, кто сейчас к нему сунется, начинает клыкасто и ядовито щериться где-то в районе диафрагмы. Он поднимает голову. И сталкивается взглядом с тем самым пацаном. Морщится сильнее. Не хватало еще сейчас со всякими сопляками разбираться, – думает Сукуна с раздражением и добавляет во взгляд угрозы. Добавляет молчаливого «вали отсюда, пока ноги целы», потому что не хватало еще слова и время на какого-то пацана тратить. Обычно этого достаточно, чтобы большинство людей тут же отступили и ретировались, инстинкт самосохранения у этого самого большинства работает как надо. Пацан замирает. Его пальцы нервно сжимаются на дверном проеме, глаза чуть округляются и сам он едва уловимо, явно бессознательно подается назад. Сукуна лениво наблюдает за этим – как предсказуемо, – и уже хочет вернуться взглядом к ноуту, уверенный, что пацан сейчас сбежит, и уже начиная о нем забывать... Но потом краем глаза, за долю секунды до того, как отвернуться окончательно, Сукуна успевает уловить движение. Пацан делает шаг вперед. И еще один. Сначала – медленно и чуть неуклюже, будто через заросли продирается, но потом все увереннее. Все упрямее. Доходит до раковины. Достает кружку. Наливает себе воду. И все это – полностью игнорируя существование Сукуны. Так, будто его здесь и нет. Он только ежится один раз, зябко передергивая плечами. Но потом бросает недовольный взгляд на открытое окно, и Сукуна понимает, что это не из-за него. Пацану просто холодно. Что ж, да, у большинства, может быть, инстинкт самосохранения и не дает сбоев – но «большинство» это еще не «все». Вот теперь Сукуна окончательно отрывается от ноутбука, откидываясь на спинку стула, и уделяет все свое внимание пацану. Присматривается к нему по-настоящему внимательно. Тощий и костлявый, по-подростковому угловатый; на вид такой хрупкий, будто сломать пополам можно, лишь слегка надавив двумя пальцами. Эти слишком длинные для тела конечности, которыми он еще не до конца научился управлять, эта копна взъерошенных осиным гнездом волос, эти огромные глаза, смотрящие с худощавого, невпечатленного лица строго вперед – слишком серьезно, слишком сдержанно. Слишком взросло для ребенка. Сколько там Юджи сейчас? Лет семь? Если судить по внутреннему развитию – то вполне себе, хмыкает Сукуна мысленно, но фактически ему четырнадцать, скоро пятнадцать; да, Сукуна все еще прекрасно помнит, когда у него день рождения, но братцу знать об этом не обязательно. Вероятнее всего, эти двое одноклассники – а значит, пацану должно быть где-то столько же. Если судить по его внешнему виду, то Сукуна, пожалуй, такую цифру и назвал бы – может быть, даже меньше. Но если по тому, что он видит в глазах? Это уже вопрос. И так-то Сукуна без проблем мог бы просто схватить пацана за шкирку и вышвырнуть отсюда, как зарвавшегося щенка – но это слишком уж просто. А ему вдруг становится смутно интересно, что будет дальше. Интерес – не такое уж и частое явление для Сукуны, чтобы вот так им разбрасываться. Какой забавный воробушек впорхнул в мое логово, – думает он едко, ощущая, как оскал наползает на лицо. Почему бы с ним не сыграть? Так что Сукуна тянется за пачкой сигарет и вытаскивает очередную, наблюдая за тем, как пацан пьет, опершись поясницей о столешницу и смотря в окно. Но стоит щелкнуть зажигалке – как он тут же переводит взгляд. Смотрит на сигарету. А после – прямиком Сукуне в лицо. И в глазах чужих столько осуждения, что у Сукуны на секунду появляется иррациональное желание тут же сигарету потушить. Он моргает. Наваждение проходит. Злость – приходит. Оскалившись шире и ядовитее, Сукуна поднимается со стула; лениво затягивается и начинает медленно к пацану приближаться. Шаг за шагом. Тот тут же весь напрягается, струной вытягивается, и костяшки его пальцев, судорожно сжатых на кружке, белеют; и кадык его заполошно дергается, когда пацан судорожно сглатывает. Сукуна все это видит. Видит все эти признаки, все эти до пиздеца очевидные для него отголоски страха, принимающегося душить пацана – но тот все еще не двигается с места. И возможно. Возможно. Сукуна невольно совсем немного впечатлен. В конце концов, он подходит к пацану вплотную, снисходительно глядя на него сверху вниз, и видит, как тот недовольно морщится в ответ, как подбородок упрямо вздергивает; пацану явно не нравится то, что он оказывается почти на голову ниже Сукуны. Как очаровательно, – думает Сукуна с мрачным весельем и затягивается. Выдыхает сигаретный дым в чужое лицо. Пацан морщится. Сукуна скалится. – Так ты и есть новая игрушка моего младшего братца? – интересуется насмешливо, и не то чтобы это имеет хоть какое-то отношение к реальности, но Сукуна просто хочет посмотреть, как пацан отреагирует. А пацан в ответ вздергивает подбородок выше, чуть щурит глаза, хмурясь сильнее, и отчаянно пытаясь скрыть свой страх. Но Сукуна все равно этот страх видит. Нутром его чует в расширенных зрачках пацана, в его бровях, сведенных к переносице вовсе не хмуро, как он пытается показать – беспокойно. В том, как опять заполошно дергается кадык, раз и второй. В сбитом дыхании, которое частит, как у воробушка, пришпоренного к земле когтями сцапавшего его кота. Пацан до пиздеца напуган. Пацан все еще не бежит, хотя Сукуна милостиво оставляет ему пути отступления и даже не особенно напирает. Вместо этого пацан выплевывает: – А ты тот тупой и злобный старший брат, о котором и говорить не хочется? – и голос его даже не дрожит, только срывается в паре мест на октаву-другую. Дерзим, значит. Сукуна чувствует, как смех начинает пузыриться в гортани, но сглатывает его, только оскаливаясь шире. Теперь, находясь совсем близко, он может увидеть легкие тени под чужими глазами, может увидеть пушок на чуть по-детски округлых, но все равно слишком тощих, почти скуластых щеках – там, где очень скоро появится щетина. Может увидеть в ярко пылающих радужках упрямый блеск, который несется бок о бок со страхом. И явно у страха выигрывает, пусть и на сотые доли. Совсем еще мелкий, – мысленно фыркает Сукуна со снисхождением, но любопытство все еще никуда не девается. Любопытство почему-то загорается только сильнее. Сукуна плавно скользит вперед, так, чтобы теперь пацану точно ничего не оставалось, кроме как отлепиться от столешницы и отойти в сторону; если, конечно, он не хочет оказаться окончательно загнан в угол и зажат Сукуной без возможности скрыться. И пацан действительно сдвигается на шаг, впервые поступая так, как Сукуна рассчитывает. Только кружку отставляет, в которой Сукуна тут же тушит сигарету. Губы при этом пацан поджимает с откровенно бессильной яростью – но не большей яростью, чем нужно; не большей, чем он явно готов показать. Выдержка у этого мелкого все-таки достойна внимания. И терпения тоже хватает с лихвой. А потом он отступает еще раз, чтобы не ткнуться Сукуне носом в грудь, когда тот продолжает напирать. И еще раз. И опять. Пацан все еще отказывается бежать и признавать поражение, он даже не отворачивается, идя спиной вперед и следя за Сукуной настороженным цепким взглядом Сукуна все еще мог бы вышвырнуть пацана, мог бы вынудить его сдаться, мог бы разыграть еще тысячу элементарных сценариев – но гораздо интереснее узнать, на сколько пацана хватит. Его очаровательный воробушек оказывается чем-то куда более занимательным, и Сукуна, испытывая какое-то странное довольство этим фактом, думает о том, что был бы не прочь узнать, чем именно этот пацан окажется. В кого именно он однажды вырастет. А потом они доходят до дверного проема. Пацан, все еще идущий спиной вперед, спотыкается о порог и, шумно втянув носом воздух, начинает заваливаться назад. Сукуна успевает подхватить его за талию и прижать к себе. Наклоняется, оскаливаясь ему прямо в лицо; так близко, что их носы едва не соприкасаются. Вот теперь на секунду, только на секунду – но в сдержанных, закрытых на тысячу замков радужках, из которых Сукуна отголоски эмоций по капле выцеживает, проступает откровенный ужас, пока пацан вырывается из рук Сукуны, который и не пытается его удержать. Вот теперь пацан действительно отпрыгивает от него, ощетинивается. И, когда между ним оказывается расстояние в несколько шагов, на лице его недавний секундный ужас сменяется тут же бессильной яростью и ощущением собственного свершившегося поражения, пока взъерошенный пацан тяжело дышит и сжимает руки в кулаки. Не воробушек. Оскаленный упрямый волчонок. Наконец, Сукуна все-таки отпускает пузырящийся в гортани смех на волю и заходится громким хохотом, приваливаясь плечом к дверному косяку; пацан же, бросив на него последний злобный взгляд, наконец разворачивается и уходит. Все еще не бежит. Уходит. Как только пацан скрывается, смех Сукуны гаснет. Еще несколько секунд он смотрит вглубь коридора, а потом отворачивается. Выключает свет. Возвращается к ноуту. Прикуривает еще одну сигарету, с удовлетворением затягиваясь, и находит список одноклассников братца. Находит знакомое лицо. Фушигуро Мегуми. – Как любопытно, – тихо произносит Сукуна, лениво скалясь и выдыхая сизый дым в ночь.