Однажды ты обернешься

Требуется всего какая-то неделя драматичного нытья, неделя демонстративных жалоб на несправедливость мира, неделя скулежа о том, что его никто не-любит-не-ценит – и это наконец срабатывает. Мегуми закатывает глаза, бурчит себе под нос что-то о котятах, которыми он, видимо, завтракал в прошлой жизни, раз в этой заслужил такое – но соглашается пойти на фестиваль. Сатору в восторге. На самом деле, это немалый такой прогресс, раньше на Мегуми никакое нытье не действовало, этот упрямый несносный ребенок может быть абсолютно непрошибаемым, когда захочет. Но сейчас он соглашается. И у Сатору за ребрами очень приятно щекочется тепло, когда он позволяет себе мысль о том, что, кажется, у них все получается. Кажется, они и впрямь становятся семьей. Мысль об этом все еще пугающая, но к такого рода страху, оказывается, вполне можно привыкнуть. А спустя несколько дней они бродят в толпе среди лавочек торговцев, и Сатору скупает все, на чем взгляд Мегуми задерживается дольше, чем на секунду, игнорируя его ворчание о том, что Сатору просто не умеющий себя контролировать большой ребенок. Хотя так оно, в общем-то, и есть. Но, несмотря на все это старческое брюзжание из уст одиннадцатилетнего ребенка, Сатору все же удается несколько раз выхватить взглядом то, как уголки губ Мегуми дергаются в намеке на улыбку. Мысленно Сатору ликует, запрещая себе ликовать вслух – а ну как еще спугнет, – но, чтобы выплеснуть свое ликование хоть куда-то, принимается скупать еще больше ерунды. Мегуми ворчит. Сатору лыбится во все шестьдесят четыре. Но потом он замечает кое-что и почти физически ощущает, как собственный взгляд загорается. Начиная дергать своего ребенка за рукав, Сатору принимается клянчить, все так же завороженно глядя в одну точку: – Мегуми. Мегуми-и-и!.. Проследив направление его взгляда, Мегуми обреченно вздыхает: – Ну уж нет. В такой концентрации сладкого я могу воспламениться, как вампир на солнце. Запрокидывая голову, Сатору позволяет себе громко расхохотаться, а когда смех сходит на нет – бросает еще один тоскливый взгляд на лавочку со своими любимыми сладостями. Но почти тут же отворачивается от нее и начинает вслух с воодушевлением размышлять, куда им пойти дальше. Мегуми в ответ на это почему-то хмурится. А потом, оборвав полную энтузиазма тираду Сатору на полуслове, говорит: – Но ты ведь можешь пойти. Я просто подожду тебя здесь. Удивленно моргнув, Сатору обдумывает это предложение. Ему не очень-то нравится идея оставить Мегуми одного в этой толпе, но, с другой стороны, более ответственного ребенка – да и взрослого тоже – Сатору не встречал. Если он сказал, что подождет – значит, подождет; да и на случай, если они все же разминутся в толпе, всегда есть мобильные телефоны. Мегуми свой с некоторых пор больше не игнорирует и на звонки всегда отвечает. Так что, после пары секунд колебаний, соблазн все же побеждает и Сатору уносится в сторону лавочки со сладостями, бросив напоследок: – Только никуда не уходи, ладно? Я быстро! И он правда планирует быстро. Сейчас только скупит там все – и тут же вернется! Но «быстро» оказывается понятием чуть более относительным, чем Сатору рассчитывал; в конце концов, у него всего две руки, которые и так уже заняты, а потребность выбирать что-то из всего ассортимента рвет драматичное сердце Сатору. О, сколько же всего сегодня предстоит выслушать Мегуми на эту тему! – думает он, ощущая, как уголки губ тянет улыбкой. Когда Сатору наконец возвращается, то не находит Мегуми на том месте, где оставил – но ощущает лишь легкий укол беспокойства по этому поводу. Он не может винить своего ребенка, если тому надоело стоять на одном месте, и он решил пройтись по ближайшим лавочкам; далеко уходить Мегуми точно не стал бы. На секунду Сатору жалеет, что они все же не взяли с собой Пса – это, конечно, всегда весело, посмотреть на то, как люди от него шарахаются, да и Пес отлично расчищает им путь. Но ходить в такой плотной толпе с огромной собакой, больше похожей на волка – почти гарантировано нарваться на чью-то истерику и разборки, которые могут привести неизвестно к каким последствиям. Сатору не уверен, что будет с Мегуми, если Пса у них отнимут. И узнавать не хочет. Решив, что пытаться отыскать самому – это с высокой вероятностью разминуться еще сильнее, Сатору уже хочет достать телефон и набрать Мегуми. Но его внимание вдруг привлекает какой-то шум. Вытянув голову над толпой – все же это так чертовски удобно, быть под два метра ростом и возвышаться над всеми, – он находит источник этого шума. И делает шаг ему навстречу. Может быть, Мегуми тоже привлек шум. Оказавшись достаточно близко, Сатору хмурится, когда видит, как орущий и едва не брызжущий слюной продавец вытряхивает чей-то рюкзак. Кажется, напротив него стоит ребенок, но лучше рассмотреть не получается, поэтому Сатору чуть смещается. И тут же застывает, основательно пришибленный. Какого?.. Блядь. Но времени на размышления у него нет. Прежде, чем происходящее успевает до конца обработаться сознанием, собственные ноги уже несут Сатору вперед. Собственные руки уже довольно грубо расталкивают зевак перед ним. Чем сильнее Сатору приближается – тем больше крик продавца из фонового шума превращается в различимые слова. – …Кто тебя вообще воспитывал? Наверняка такой же безответственный... – успевает разобрать он прежде, чем становится перед продавцом, закрывая от него своего ребенка. Ощущая, как ярость внутри вскипает и нарастает, Сатору произносит холодным твердым голосом: – Я его воспитывал. Продавец тут же затыкается. Поднимает голову. На секунду продавец тушуется, кожа у него на лице покрывается уродливыми красными пятнами, и Сатору отчетливо видит, как он судорожно сглатывает – но потом все же берет себя в руки, начиная обвиняюще: – А, так этот гаде... ребенок ваш! Посмотрите, что он сделал, - и продавец указывает куда-то пальцем. Сатору прослеживает это движение и тут же сжимает челюсть крепче. Стоило только понять, что стоящий перед продавцом ребенок – это его ребенок, и все лишние мысли – любые мысли, на самом деле, – тут же вылетели из головы Сатору. Но сейчас, глядя на разбросанные по земле вещи, он вспоминает, что именно увидел первым. Вытряхивание рюкзака. Сдерживая бьющийся уже где-то под кадыком и просящийся наружу гнев, Сатору приподнимает взгляд – и видит тот самый рюкзак, зажатый в коротких пальцах продавца. Очень знакомый рюкзак. И как только Сатору не узнал его сразу? Как, блядь? – Не знаю, что натворил мой ребенок, – отвечает мрачно Сатору, делая акцент на слове мой, – но вижу, что вы посчитали себя в праве разбросать все его вещи по земле, – и вытянув руку вперед, Сатору выхватывает рюкзак из чужой цепкой хватки. Наклонившись и перехватив все покупки одной рукой, он принимается методично собирать вещи Мегуми. Конспекты. Ручки. Телефон – экран треснул, но плевать, Сатору купит ему сотню таких же; разве что кулаки размять хочется все сильнее. Кошелек. Развернув выпавший из него клочок бумаги, Сатору шумно выдыхает. Это билет в кино, куда он затащил Мегуми больше месяца назад. Конечно, всегда существует вероятность, что это просто совпадение – Мегуми всего лишь забыл его выбросить. Вот только Мегуми никогда и ничего не забывает, а лишний мусор не выносит. Рука сама собой сжимается в кулак, и клочок бумаги почти превращается в ком – Сатору тут же хватку разжимает и бережно билет разглаживает, возвращая его тоже в рюкзак. Когда все вещи Мегуми оказываются в положенном им месте, на земле остается еще кое-что, Сатору незнакомое. Все это время продавец продолжает что-то орать, но Сатору обращает на него мало внимания, лишь краем сознания выхватывая отдельные слова и в целом составляя картину происходящего. Во всем этом бессмысленном потоке ругани мелькает что-то о краже. Сатору на секунду прикрывает глаза, скрывая от своего взгляда незнакомую вещь. Что-то болезненно колется по изнанке. В голове лихорадочно курсирует только один вопрос – почему? Почему Мегуми просто не попросил денег? Почему просто не попросил купить то, чего он хочет? Почему? Мегуми до сих пор ему не доверяет? Или думал, что он откажет? Боже, да Сатору отдал бы Мегуми все, что у него есть, если бы тот только заикнулся! Неужели, он недостаточно это показывает? Настолько недостаточно, что его упрямый, всегда честный, всегда отстаивающий справедливость ребенок решился на кражу? Сатору всегда знал, что родитель из него выходит хреновый – но неужели он настолько плох? Сделав глубокий вдох, Сатору взмахивает головой. Нет, об этом он подумает потом. Для начала нужно разобраться с мудаком… то есть, продавцом… то есть, все-таки мудаком, который посмел к его ребенку полезть. Так что Сатору открывает глаза; тянет к незнакомой игрушке, подбирая и ее. А потом поднимается на ноги. Поворачивается к Мегуми. Впихивает ему в руки рюкзак и свои покупки, теперь кажущиеся абсолютно бессмысленными. Если бы только Сатору не ушел… Если бы… Еще раз встряхнув головой, он вновь поворачивается к продавцу и закрывает Мегуми собой. Приспущенных на секунду очков и одного бритвенно-острого взгляда хватает, чтобы вопли продавца тут же оборвались, а сам он отшатнулся. Краем сознания Сатору осознает, что людей вокруг них собирается все больше – и ему-то самому плевать, но вот Мегуми… Сатору чуть смещается, так, чтобы Мегуми оказался за ним полностью – скрытый не только от продавца, но по возможности и от любопытствующих зевак. – Нормальные люди, обнаружив кражу, вызывают охрану, а не устраивают самосуд, – произносит Сатору все тем же холодным твердым голосом. Продавец опять тушуется, краснеет еще сильнее; мнется и отворачивается, пыхтя себе под нос, и испуганно бегает глазами, явно опасаясь даже посмотреть на Сатору – и Сатору посмеялся бы над такой реакцией на себя, если бы дело не касалось Мегуми. В конце концов, продавец берет себя в руки и пытается перейти к угрозам. – Лучше я вызову сразу полицию, пусть они разбираются с этим... – Отлично, вызывайте, – губы Сатору растягиваются в обманчиво-лучистой улыбке, но голос становится лишь холоднее, опускается до температуры арктических льдов; он позволяет скользнуть в интонации откровенной угрозе. – Как раз расскажу им, как вы занимались рукоприкладством по отношению к несовершеннолетнему, на которого набросились, отобрав у него вещи. Думаю, вон та камера мне в этом поможет, – и Сатору не глядя указывает рукой на камеру, которую заметил уже давно. Продавец задыхается от возмущения, кожа его цветом уже ближе к свекольному – но Сатору видит по выражению лица, что ржавые шестеренки в чужой голове крутятся, обдумывая нелицеприятные последствия; он явно уже жалеет о том, что ввязался во все это и распускал здесь руки. Вот и чудненько. Когда продавец так ничего и не отвечает, Сатору берет Мегуми за руку, бросает: – Отлично, раз мы со всем разобрались... – уже собираясь отвернуться и увести Мегуми подальше отсюда, но продавец взвизгивает: – Кто-то должен заплатить за игрушку! Челюсть Сатору сжимается крепче, желание все же пустить кулаки в ход становится почти нестерпимым. В одной из рук до сих пор сжата эта чертова игрушка, которая почти превращается в ошметки в его судорожной хватке – за это дерьмо уже заплачено сверх меры той херней, которая здесь произошла. Но потом Сатору бросает взгляд на Мегуми. Видит, какой он бледный. Видит, как поджаты его губы. Видит, каким пустым стеклянным взглядом он смотрит себе куда-то в ноги. Только сейчас до Сатору доходит, что за все это время Мегуми не сказал ни слова – и что-то внутри тревожно скручивается, перекрывая и гася ярость, пока он наблюдает за своим прямым, как стальная жердь, непривычно тихим ребенком. Блядь. Мегуми нужно уводить отсюда как можно скорее, время на разборки закончилось – и явно затянулось. Так что Сатору, не выпуская руки Мегуми из своей, достает бумажник, вытаскивает из него пару купюр и швыряет их продавцу, наплевав на то, что там гораздо больше нужного. Сосредоточившись после этого исключительно на Мегуми, он забирает назад свои дурацкие покупки и наконец разворачивается, чтобы уйти. Когда они оказываются на достаточном расстоянии от той лавочки и от начавших расходиться зевак, Сатору резко останавливается. Присаживается на корточки, бездумно отбрасывая пакеты куда-то на землю, и обхватывает пальцами лицо Мегуми, все еще отказывающегося на него смотреть. Обратив на это внимание лишь краем сознания, Сатору наконец отпускает на волю тревогу и беспокойство, граничащие с паникой, и начинает исследовать Мегуми на предмет каких-либо травм, бурча себе под нос: – Он больше ничего тебе не сделал? И… – Если он притронулся к тебе даже пальцем… И… – Увижу хоть один синяк – вернусь и прикончу. Очередная вспышка ярости разгорается под кожей при одной только мысли о том, что этот мудак мог хоть как-то навредить его ребенку. Вот только Мегуми так ничего и не отвечает. Никак не реагирует. Мегуми позволяет вертеть себя в разные стороны, как послушная кукла, и это – неправильно. Так неправильно. Но это тоже – лишь краем сознания, пока Сатору продолжает методично проверять Мегуми на наличие каких-либо травм. А потом его внимание привлекает тихий сиплый голос, такой уязвимый и разбитый, что и внутри что-то разбивается; Сатору, как раз закатывавший рукав Мегуми, резко останавливается на половине движения. – Я ничего не крал, Сатору. Не знаю, как... Но я не крал. И – блядь. Блядь. За эти секунды почти-паники Сатору успел совсем забыть о том, с чего все началось. Что-то внутри опять болезненно скручивает при мысли «украл, чтобы не просить», при мысли «не доверяет», при мысли «хреновый отец», но потом до Сатору наконец доходят слова Мегуми, и он поднимает взгляд на его лицо, все еще сидя на корточках и смотря снизу вверх. И Мегуми наконец смотрит в ответ. И глаза у него больше не пустые и не стеклянные, напротив, в них эмоций теперь столько, что для всегда сдержанного Мегуми это – через край. Мегуми смотрит с отчаянием и мольбой, с таким уровнем безнадежности, что, боже, Сатору становится сейчас куда больнее, чем в ту секунду, когда он увидел незнакомую игрушку, валяющуюся в пыли. Потому что Мегуми смотрит так, будто ждет, что Сатору сейчас его прогонит и прикажет никогда больше на глаза не показываться. – Я верю, – тихо, но уверенно говорит Сатору, только бы прогнать это выражение из глаз Мегуми. И Сатору действительно верит. Абсолютно, безоговорочно верит. И все со щелчком становится на свои места. И сдвинувшийся с проторенной колеи мир возвращается на свою орбиту. Всего лишь нескольких тихих разбитых слов для этого более чем достаточно. Ощутив острый укол вины, Сатору вдруг абсолютно не понимает – как вообще он мог усомниться? Как мог решить, что Мегуми действительно украл что-то, чего ему хотелось – только бы не просить? Это же Мегуми! Да, он не попросил бы, никогда не попросил бы – потому что он попросту отказал бы себе в том, чего хочет, но никогда не пошел бы ради своих желаний на кражу. Не ради какой-то дурацкой игрушки. Кажется, он сам все еще эгоист до мозга костей, – осознает вдруг Сатору. Потому что подумал в первую очередь о себе, о собственном задетом эго, когда решил, что Мегуми не захотел у него ничего просить – а если бы задумался хоть на секунду, хоть на одну чертову секунду, то понял бы сразу... А Мегуми все еще продолжает смотреть отчаянно и безнадежно, и Сатору опять обхватывает его лицо ладонями, и, сидя на корточках, это уже немного сложновато сделать, потому что – боже, когда этот ребенок успел так вытянуться, когда успел стать совсем взрослым? Почему это произошло так быстро? Почему, черт возьми, даже спустя несколько лет он все еще сомневается, что Сатору не собирается его бросать? – Я верю, – повторяет Сатору чуть громче и тверже, заставляя поверить и Мегуми, потому что, боже, конечно же, он верит. Он должен был догадаться сам. Но дело вот в чем: даже считая Мегуми виноватым, Сатору ни на секунду не задумался о том, чтобы просто его наказать; и он не представляет себе, что именно Мегуми нужно сделать, чтобы в его голове даже мимолетно промелькнула мысль о «прогнать». А Мегуми смотрит на него еще несколько секунд, и выражение его глаз едва уловимо меняется, но вместо облегчения, которого Сатору ждал, на которое надеялся, там появляется... Удивление? Недоверие? – Почему? – в конце концов спрашивает Мегуми тихо, и прежде, чем Сатору успевает задать встречный вопрос, уже продолжает чуть поспешно, несвойственно себе сбивчиво. – Мы даже познакомились, когда... Когда я пытался украсть у тебя... Так почему ты веришь сейчас? Почему... Не прогоняешь меня? Ох. До Сатору вдруг доходит еще кое-что. То, почему Мегуми молчал. Почему не защищался. Почему сразу, еще там, у лавочки продавца не сказал, что не виновен. Почему ему понадобилось для этого так много времени и сил. Ведь даже в тот день, когда они познакомились, когда Мегуми действительно попытался украсть – он не сдавался до последнего, до последнего защищался. Но сегодня… И Сатору вдруг понимает – Мегуми боялся. Боялся не обвинений продавца, не его криков – такой мелочью Мегуми не испугать. Но боялся того, что он, Сатору, ему не поверит. Что он, Сатору, его прогонит. Боялся его, Сатору, потерять. Может быть, даже на сотую долю не так сильно, как сам Сатору боится потерять Мегуми, но все-таки – боялся. И боится сейчас. И этот страх вогнал его в ступор, когда появился Сатору. Вдруг хочется рассмеяться – но смех будет слишком горьким, слишком болезненным, и Сатору его сглатывает. Как этот самый умный ребенок в мире может быть по совместительству еще и самым глупым? – Мегуми, – твердо и серьезно говорит Сатору, заставляя Мегуми смотреть на себя и отчаянно желая, чтобы он понял. – Ты пытался украсть у меня еду, когда был на грани голодного обморока. Это – чрезвычайная ситуация, за которую ты не можешь себя винить. Я запретил бы тебе себя винить, но это, к сожалению, не сработает. И если бы ты сейчас что-то украл, я был бы уверен, что у тебя есть для этого веские причины, потому что это ты. Хотя знаешь, что? – вдруг добавляет Сатору, потому что – к черту причины. К черту рациональность. К черту. – Даже если бы ты просто украл что-то, потому что захотел, мне было бы плевать. Я бы порадовался тому, что ты наконец сделал то, чего хочешь! Ты можешь сделать что угодно, Мегуми. Что угодно – и я никогда не прогоню тебя. Никогда. Ты можешь однажды прийти и сказать, что убил человека, а я спрошу, нужны ли нам лопаты, чтобы спрятать тело. Потому что, уверен, этот человек будет мудаком, а у тебя будут причины – но, знаешь, что? Мне будет плевать! Потому что это ты. И я помогу тебе, что бы ни случилось. И никогда от тебя не откажусь. Это ясно? И дело в том, что Сатору прекрасно осознает: каждое из сказанных им слов – чертова правда. Мегуми может сделать что угодно, буквально что угодно; может однажды приставить нож ему к горлу – Сатору в ответ лишь улыбнется и спросит, как высоко поднять подбородок, чтобы Мегуми было удобнее глотку вспороть. Возможно, это не совсем нормально. Возможно, это должно пугать. Но Сатору плевать. Сейчас для Сатору имеет значение только то, чтобы до его ребенка дошло, насколько он важен. В перспективе имеет значение только то, чтобы Мегуми знал, как он. Блядь. Важен. А Мегуми выдыхает в ответ свистяще и хрипло, а в глазах Мегуми наконец что-то смягчается недоверчивым доверием – ребенок крайностей и абсурда, господи – и благодарностью. Мегуми говорит сбитым сиплым голосом: – Рад слышать, что ты веришь, будто однажды я могу заявиться на твой порог с трупом. – Всегда пожалуйста, – натянув на лицо широкую улыбку, весело отвечает Сатору – и получает в ответ хмыканье, от которого в солнышке теплеет. Какое-то время они просто смотрят друг на друга, и тишина между ними наконец перестает давить и душить – но потом Мегуми отводит взгляд; начинает вполне очевидно для Сатору колебаться, кажется, желая что-то сказать – и Сатору не давит. Терпеливо ждет, пока Мегуми наберется сил. Наконец, он все же задает вопрос немного опасливо – но голову на бок склоняя с намеком на любопытство: – И что, ты даже не спросишь? С первой попытки до Сатору не доходит. Со второй – тоже. В конце концов, он только удивленно моргает, интересуясь в ответ: – Не спрошу что? Пару секунд Мегуми смотрит на него как-то недоверчиво, даже ошарашенно – а потом вздыхает со знакомым обреченным знанием, как делает всегда, когда Сатору творит какую-то из ряда вон выходящую, но типичную для него дичь. Глядя на такой знакомый привычный жест Сатору не знает, как в его грудной клетке помещается вся та нежность, которая за ребрами океаном разливается. Но у Мегуми вдруг опять – хмурая складка между бровей. Он вдруг опять – взглядом себе в кроссовки. – Я правда не знаю, как игрушка оказалась у меня в рюкзаке. О, – доходит до Сатору. Так вот Мегуми о чем. А ведь это правда не имело значения – и все еще не имеет. Мегуми сказал, что не виновен, и для Сатору этого более, чем достаточно. Вот только для Мегуми, судя по его хмурому серьезному взгляду, ответ действительно важен. Наконец поднявшись с корточек, Сатору с драматичным кряхтением разминает ноги и подбирает покупки; задумывается на секунду. Он знает, что пытаться сейчас успокоить Мегуми и говорить ему, что это неважно, вариант заведомо проигрышный, поэтому пытается подобрать рациональный ответ на возникший вопрос. – Ты видел сегодня кого-то знакомого? – Нет, я не... – качает головой Мегуми сосредоточенно, а потом в его глазах вдруг загорается понимание, когда он обрывает сам себя, вскидывает взгляд и смотрит прямиком на Сатору, произнося: – Вообще-то, пока тебя не было, я решил немного пройтись. Недалеко, до ближайших лавочек. Твое «быстро» всегда растягивается на вечность, если дело касается сладкого, – сбивается на беззлобное ворчание Мегуми, явно сам того не замечая, и Сатору без зазрения совести улыбается во всю ширь; но Мегуми уже продолжает, посерьезнев: – И там до меня дое... Хм... Я встретил нескольких парней из школы, которых однажды… Ну... – Избил? – услужливо подсказывает Сатору, не пытаясь скрыть своего веселья, когда Мегуми простреливает его хмурым взглядом. Ах, эти прекрасные деньки, когда его вызывают в школу, потому что Мегуми доставил очередную партию избитых мудаков прямиком под ворота! Сатору продолжает настаивать, что Мегуми должны были выплачивать зарплату за то, что он решает проблемы вместо учителей. Пусть и – хм – нестандартными методами. Может быть – только может быть – Сатору относился бы к происходящему чуть более серьезно, если бы у Мегуми не было Пса, который всегда подстрахует и прикроет. Но Пес есть. И отдельный вид веселья – тоже. – Вроде того, – кивает Мегуми, пытаясь казаться привычно невозмутимым – но Сатору все равно видит намек на неловкость и вину в том, как он на секунду отводит взгляд. – Они сначала пытались меня спровоцировать, говорили... Разное. А потом как-то очень резко ушли. Сатору вдруг приходится напомнить себе, что он взрослый. А взрослым нельзя избивать несовершеннолетних. Даже если заслужили. Даже если очень надо. Сатору, нельзя! Сатору, место! – Вот тебе и ответ, – довольно кивает Сатору, пытаясь скрыть свое раздражение – только бы Мегуми не подумал, что это раздражение направлено на него. Сатору не нужно больше задавать вопросов, чтобы прикинуть, как все было дальше. Наверняка игрушку подкинули так, чтобы ее было видно из рюкзака, а потом, может, продавец заметил сам. А может, один из пацанов – мудаков малолетних – подошел к нему и намекнул, мол: смотрите-ка, а что это торчит из рюкзака во-он того мальчишки? А он точно за это заплатил? А дальше продавцу – мудаку великовозрастному – сорвало тормоза. Либо для начала он все же спросил у Мегуми про украденную игрушку и потребовал заплатить – а Мегуми, очевидно, платить не стал, потому что ничего не крал. Либо он вовсе пошел в отрыв сразу. Независимо от деталей, вывод один – Мегуми сегодня нарвался на сборище мудаков. И Сатору это сборище возглавляет. Потому что вообще Мегуми оставил. – Наверняка на камерах наблюдения все осталось, – как можно легкомысленнее произносит Сатору, пытаясь сглотнуть горечь от всколыхнувшегося чувства вины; не хватало Мегуми еще с этим разбираться. – Можем вернуться и ткнуть его в это носом, если хочешь. Да, Сатору определенно хотелось бы ткнуть мудака носом в то, что он мудак. Хотя бы одного. О, он бы так наслаждался… – Давай лучше уйдем, – полувопросительно – и вполне ожидаемо – произносит Мегуми, и Сатору согласно кивает, заталкивая подальше ту ублюдскую часть, которая требует мести за своего ребенка. Но Мегуми разборок никогда не любил, и, если он хочет сейчас уйти – они уйдут. Может быть, Сатору вернется позже один и свою ублюдскую часть сполна удовлетворит. Может быть. Вдруг вспомнив еще кое о чем, Сатору сует руку в карман. Достает находку, которую бездумно сунул туда, когда швырял продавцу деньги – и показывает ее Мегуми. Когда его ребенок морщится так, будто Сатору сунул ему под нос что-то похуже самого сладкого пирожного в мире – Сатору с коротким смешком бросает игрушку куда-то за свое плечо. Спустя пару минут ходьбы в спокойной уютной тишине, Мегуми вдруг спрашивает: – Знаешь, что, Сатору? – М-м-м? – тянет Сатору вопросительно, поворачиваясь к нему и вдруг осознавая, что макушка Мегуми уже доходит ему до уровня грудной клетки – да куда этот ребенок так быстро растет?! А Мегуми тем временем смотрит ему прямиком в глаза и абсолютно серьезным, уверенным голосом произносит: – Я бы тоже помог тебе спрятать труп. Несколько секунд они смотрят друг на друга, где-то плачет ребенок, кто-то смеется; Сатору задевают плечом и извиняются, но он едва ли это замечает. Уголки собственных губ дергает, в грудной клетке теплеет. В глазах Мегуми пляшут озорные чертята, которые так резко являют себя на свет. Спустя мгновение они уже хохочут оба, а Сатору едва сдерживается от того, чтобы вернуться сейчас в ту чертову лавочку и скупить там все – пусть бы Мегуми потом мог в свое удовольствие эти дурацкие игрушки топить, жечь и швыряться ими в Сатору. Все, лишь бы его ребенок был счастлив и смеялся так же, как сейчас.