Однажды ты обернешься

Домой Мегуми возвращается настолько очевидно раздраженный, даже взбешенный, что Сатору в кои-то веки милостиво оставляет свои идиотские комментарии при себе. То есть, конечно, вот так сходу сказать, что Мегуми не в порядке, весьма затруднительно – но Сатору знает его достаточно давно и достаточно хорошо, чтобы сделать выводы по мелким признакам; по деталям, за которые взгляд сам собой цепляется. Не так уж и просто вывести его ребенка из равновесия, даже самому Сатору нечасто это удается – и он против воли напрягается и настораживается, пытаясь прикинуть, что такого могло случиться. Проходя мимо, Мегуми приветствует его только коротким, смазанным кивком – и Сатору даже не пытается в ответ растянуть губы искусственной улыбкой; он почти уверен, что Мегуми сейчас его стараний не заметит. А если бы заметил – все равно не оценил бы. Искусственные улыбки никогда не входили в перечень вещей, которые он ценит. Пес вьется вокруг ног Мегуми, знакомо тихий той редкой, но опасной, угрожающей тишиной, которая включается, когда происходит что-то серьезное; и одновременно с этим – какой-то по-щенячьи беспокойный. Он клыки скалит – и в то же время пытается Мегуми под ладонь подставиться в привычном жесте утешения. Тревожных признаков становится все больше. Спустя несколько секунд уже слышится хлопок двери комнаты Мегуми – на тон-другой громче обычного, но и этого более чем достаточно, чтобы Сатору насторожился еще сильнее. Даже разозленный Мегуми редко настолько теряет над собой контроль, чтобы дверями хлопать. Удержать себя от того, чтобы тут же броситься следом и расспросить, едва удается. У Сатору от беспокойства – внутренности в лоскуты, ему нужно что-то сделать, нужно успокоить своего ребенка, нужно разобраться с тем, что настолько пошатнуло его привычную невозмутимость; голыми руками вырвать глотку тому, кто мог причинить ему вред. Да, конечно, Сатору прекрасно понимает, что Мегуми и сам кому угодно глотку вырвет, а Пес ему в этом поможет – но всякое неконтролируемое и опекающее родительское дерьмо никто не отменял. И все-таки, Сатору заставляет себя оставаться на месте. Он слишком хорошо знает, что иногда Мегуми просто нужно время – остыть, взять себя в руки, вернуться в состояние равновесия. Так что дает ему это время. И оказывается вознагражден за свое терпение, когда Мегуми сам выходит из комнаты спустя где-то час. Ровно час. И, нет, Сатору не засекал, не поглядывал тревожно на часы каждые три секунды в ожидании. Ладно, еще как засекал. Еще как поглядывал. Неважно. Главное, что Мегуми из комнаты все-таки выходит и уже без острой ярости в опасно темном взгляде – но с чувством вины, осевшим на донышке его посветлевших невозможных глаз. И Сатору абсолютно и неотвратимо перед этими глазами беспомощен. Он бы им все простил: и сожженные города, и нож между собственных ребер. Его ребенку об этом знать вовсе не обязательно. Тем более, что сейчас Мегуми не за что чувствовать себя виноватым. У всех бывают плохие дни – и в его случае, с его характером, для хоть каких-то внешних проявлений этого «плохого дня» должны быть очень серьезные причины. А все, чем Мегуми ограничился даже при таком раскладе – это короткий кивок и хлопок дверью. Ох уж эта натренированная выдержка, даже попсиховать его ребенок по-человечески не умеет – думает Сатору со смесью веселья и горечи. Но вслух, конечно, ничего такого не говорит; не настолько Сатору мудак, чтобы подбрасывать поленья в костер, который Мегуми явно с большим трудом сумел приглушить. Вместо этого он лишь придвигает поближе к Мегуми и открывает коробку, которую заказал, пока ждал. Пицца. С ананасами. Потому что, очевидно, его ребенок растет совершенно ужасным человеком, который обожает пиццу с ананасами, и, господи, где-то Сатору чертовски проебался с его воспитанием, раз все пошло по настолько кривой дорожке! Хотя, конечно, это еще большой вопрос, кто здесь кого воспитывал. Зато, когда Мегуми видит кусочки ананаса, уголки его губ чуть-чуть, едва уловимо приподнимаются – не заметишь, если не знать, куда и как смотреть, – и Сатору записывает на свой счет крохотную победу. Это определенно того стоит. Первый кусок пиццы они съедают в тишине, на втором Сатору начинает сокрушаться, на какие подвиги он идет ради Мегуми – ест. Пиццу. С ананасами! На третьем все еще напряженный Мегуми наконец ощутимо расслабляется, пусть и не до конца. Хотя это стоит ему чертовски больших усилий, Сатору пытается не задавать вопросов, прекрасно зная, что Мегуми сам все скажет, когда будет готов. В конце концов, Мегуми действительно говорит. Даже если для этого требуется еще один час. Но, на самом деле, подобные сроки для замкнутого, неразговорчивого Мегуми, который всегда очень сложно делится личным – рекордно малые; а если для Сатору чертов час растягивается на вечность и превращается в пытку, то это только его проблемы. Обхватив пальцами кружку с какао и излишне сосредоточенно глядя в нее, Мегуми выдавливает из себя тихим и хриплым голосом – слишком сбитым, слишком болезненным, чтобы поверить, будто дело здесь только в долгом молчании. – Я встретил его сегодня, – прежде, чем продолжить, Мегуми делает глубокий шумный вдох, и Сатору замечает, что пальцы его плотнее отхватывают керамику. – Своего... биологического отца. Кружка, которую в тот момент держал сам Сатору, тут же идет трещинами. А на следующий день он самым наглым и непримиримым образом навязывается к Мегуми в компанию, когда тот отправляется в школу. Потому что, хотя Мегуми думает, что достаточно одного «пошел нахуй» для Тоджи, чтобы он отъебался – Сатору в этом совсем не уверен. Сатору не собирается рисковать. И, да, он оказывается прав, потому что на том же месте, где, по рассказу Мегуми, они встретились вчера – вновь оказывается Тоджи, привалившийся к дереву и ухмыляющийся, смотрящий опасным мрачным взглядом. Сатору узнает его сразу. Не только потому, что в свое время изучил все материалы по нему, до которых только смог добраться – в том числе фото. Но и потому, что внешнее сходство Мегуми и Тоджи весьма очевидно. Сатору начинает подташнивать. И тошнота становится только сильнее, когда он видит, как Мегуми, тоже заметивший Тоджи, резко останавливается; как он напрягается и вытягивается струной; как руки его сжимаются в кулаки. Осторожно положив ладонь Мегуми на плечо, Сатору сжимает его ощутимо, но безболезненно, с облегчением ощущая мимолетное движение, когда Мегуми бессознательно поддается прикосновению. Совсем чуть-чуть, но он все-таки расслабляется, по большей части оставаясь напряженным и цепким взглядом следя за каждым движением все так же стоящего в стороне Тоджи. – Иди в школу, Мегуми, – просит Сатору, отчетливо слыша, как в собственном голосе едва уловимо проскальзывает что-то напряженно-мрачное, как бы он ни пытался выдержать тон спокойным и ровным; большинство разницы бы не заметило – но Мегуми заметит точно. Черт возьми. И Мегуми наконец оборачивается к нему, смотрит на него. И Мегуми ощетинивается, холодно и колко бросая: – Нет. А Тоджи тем временем наконец отлепляется от дерева и начинает подходить, шагая с ленивой медлительностью и до странного грациозно для такой горы мускулов. Но грация эта хищная. Такая же опасная, как и взгляд. Даже в этих движениях Сатору может уловить сходство между ним и Мегуми. Блядь. Бессознательно подавшись вперед, он прикрывает собой Мегуми – из-за чего Мегуми моментально ощетинивается сильнее. – Мы просто поговорим. Все будет нормально, – настаивает Сатору, не глядя на него; слова выходят рублеными, немного рваными – и Мегуми на это почти рычит, повторяя: – Нет! В ответ Сатору старательно натягивает на лицо ухмылку, усилием воли заставляя себя отвернуться от Тоджи, перестать настороженно следить за каждым его движением. Вернув все внимание Мегуми, он произносит деланно легкомысленно, с максимальной шутливостью, которую только получается из себя выдавить: – Эй, я обещаю, что не убью его! – Мне плевать на него, – отмахивается Мегуми жестко и твердо, и напряжение Сатору само собой приглушается на пару градусов, пока под ребрами едва ощутимо теплеет. Потому что в этих словах он слышит невысказанное «мне не плевать на тебя». Но прежде, чем Сатору успевает среагировать, прежде чем успевает что-то ответить – в диалог уже вмешивается Тоджи, наконец подкравшийся к ним совсем близко. Слишком близко. – А если я пообещаю, что сегодня обойдется без трупов? Мегуми тут же резко оборачивается на грубый, мрачно-насмешливый голос. Скалит зубы. Стоящий рядом с ним Пес оскаливается одновременно со своим хозяином. Тоджи тут же комично округляет глаза и приподнимает руки в театральном сдающемся жесте, но глаза его все еще опасные и темные, и глаза Мегуми начинают зеркалить эту опасность. Сатору моментально вклинивается между ними. Сатору заставляет Мегуми посмотреть на себя, и, хотя ему не нравится стоять спиной к Тоджи, хотя все в нем жаждет прикрыть спиной Мегуми – он игнорирует это, произнося с той смесью уверенности и мягкости, которая поддается ему только рядом с Мегуми: – Ты доверяешь мне? Несколько секунд Мегуми просто смотрит на него, но что-то злое и отчаянное в глазах тает на тысячную долю Арктики его радужек. Наконец он тяжело выдыхает и кивает: – Но Пес останется с тобой, – припечатывает напоследок твердо и безапелляционно, а Сатору на это только ухмыляется, пожимая плечами. Бросив еще один яростный, опасный взгляд на Тоджи – Мегуми разворачивается, чтобы двинуться дальше по дороге, ведущей в школу. Когда он скрывается за поворотом, Пес поворачивается к Сатору, смотрит с намеком на сожаление в умных, совсем человеческих глазах. В ответ на это Сатору только кивает. Они оба знают, где Пес должен быть. И Пес трусит следом за Мегуми. Только после этого Сатору наконец оборачивается к Тоджи, спокойно встречая темноту чужих глаз и чеканя бесцветным сухим голосом: – Так значит, это ты тот мудак, который оставил моего ребенка одного? – Так значит, это ты тот мудак, который его подобрал? – скалится в ответ Тоджи, и Сатору понимает, что ему будет стоить неебических усилий исполнить обещание и не прикончить этого ублюдка к чертям. Перед глазами – тощий ободранный мальчишка со слишком взрослым взглядом, попытавшийся украсть у Сатору еду. Перед глазами – окровавленный Мегуми с огромными испуганными глазами, частящий как молитву «спаси их», указывая на щенков, пока позади валяется без сознания напавший на него урод. Перед глазами – крохотный клубок уязвимости, дрожащий под одеялом из-за очередного кошмара, которые подарило ему далеко не радужное детство. Которые подарил ему мудак, стоящий сейчас перед Сатору. На самом деле, Мегуми совсем мало рассказывал о том, что с ним происходило до встречи с Сатору – но того, что он узнал сам, что видел собственными глазами, более чем достаточно. Кулаки уже начинают чесаться. Желание увидеть кишки Тоджи, размазанные по асфальту, становится почти нестерпимым. Но потом оскал вдруг сползает с чужого рта, угроза и опасность никуда не уходят из глаз и углов лица – но изрядно приглушаются, и Тоджи отводит от Сатору взгляд. Хлопает себя по карманам, достает пачку сигарет и зажигалку, прикуривает. Сатору морщится – но продолжает молчать. Зато не молчит Тоджи. – Мне не нужны проблемы, – говорит он. – Я не планировал этого, – говорит он. – Я встретил его случайно, – говорит он. И с каждой фразой новый виток ярости с лихвой подливает бензина в и так полыхающий внутри Сатору костер. Не желая слушать этот парад оправданий дальше, он произносит максимально ровно и спокойно, настолько холодно, что преисподняя могла бы замерзнуть: – Тогда зачем вернулся сегодня? И Тоджи замирает на половине затяжки, застывает; кажется, врастает в землю с корнями – а потом вдруг закашливается и выпускает дым из легких вместе с хрипом: – Блядь. Несколько секунд он смотрит на свою сигарету, вертит ее в руках, пока огонь медленно подбирается к фильтру, осыпаясь пеплом. Наконец, Тоджи делает еще затяжку и произносит как раз в тот момент, когда Сатору уже начинает терять терпение. – Я ж и не узнал его даже. Только по имени… его позвал мальчишка этот, с розовыми волосами, может, ты знаешь... – Знаю, – коротко обрывает Сатору. А Тоджи на это поднимает голову, смотрит пару секунд странным взглядом – и таким же странным голосом отвечает: – Конечно. Некоторое время они проводят в тишине, пока Сатору наконец не осознает, что стремительно и неотвратимо приближается к точке своего кипения; к эпицентру своего взрыва. Пока Сатору не осознает, что еще чуть-чуть – тормоза сорвет, и этот мудак, на свалку выбросивший детство Мегуми, к чертям отправится вполне буквально. И Сатору повторяет свой вопрос: – Зачем ты здесь, Фушигуро? Знакомая, в каком-то смысле даже ставшая родной фамилия неприятной горечью оседает на корне языка – она принадлежит Мегуми. Только Мегуми. Не этому… Но этот – отец. Биологический. Тот, кем Сатору никогда не сможет стать, как бы ни старался. На секунду он чувствует себя таким по-детски беспомощным, испуганным, таким бессильно несчастным, каким не ощущал, кажется, никогда в жизни – но Сатору быстро берет себя в руки, цепляется за клокочущую яростью, которую пока что удается держать в узде. Это неважно. Сатору будет бороться за Мегуми до последнего – и гораздо дольше. Сатору весь мир за Мегуми порвет клыками, если понадобится – что ему какой-то один мудак? …если только сам Мегуми станет Сатору выбирать. А он станет, – мысленно выдыхает он с убеждением. Если Сатору не будет верить в Мегуми и верить Мегуми – то во что и кому ему вообще верить? – Я не собираюсь забирать его у тебя, – спокойно говорит Тоджи, а у Сатору от его слов – лавина такой ярости под кожей, что она окончательно стирает любой намек на беспомощность и страх, наконец снося все блок-посты, на которых еще держится его терпение. Одно дело – выбор самого Мегуми. И совсем другое – предположение, будто этот мудак мог бы забрать у Сатору его ребенка, будто вообще кто-то в целом блядском мире мог бы забрать. – Будто я позволил бы тебе, – шипит Сатору сквозь стиснутые зубы, и спокойный тон его голоса в этот раз все же сбоит на градус-другой. Когда Тоджи переводит на него взгляд, в темных глазах появляется что-то похожее на уважение, и от этого Сатору только сильнее хочется размазать его по асфальту. Потому что – нахер. Ему не нужно уважение этого ублюдка. Сатору заставляет себя выдохнуть и вдохнуть. Загоняет ярость в клубок внутренностей. Блядь. Даже подростком он не контролировал себя настолько херово. – Тебе не было страшно? – тем временем спрашивает вдруг Тоджи, кардинально меняя направление разговора, и у Сатору от неожиданности на секунду даже приглушается жажда все же выпустить ему кишки наружу. – Что? – Страшно, – задумчиво повторяет Тоджи, растаптывая тлеющий окурок и доставая из пачки очередную сигарету. – Забирать пацана себе. Он мелкий такой был. Хрупкий совсем. Казалось, дыхни слишком сильно – сломаешь. Это же... – сигарета ломается в пальцах Тоджи, на секунду его челюсть сжимается так, что желваки начинают ходить под кожей – но почти моментально расслабляется, и он безразлично сломанную отбрасывает, достает новую. – Не мое это, отцом быть. Я бы ему жизнь сломал. – Так ты себя оправдываешь, когда совсем тошно от самого себя становится? – выплевывает Сатору ядовито, ощущая, как от этих слов концентрат отвращения копится комом где-то в трахее. А Тоджи в ответ смеется грубым рваным смехом, от которого, кажется, кровавые ошметки должны в стороны разлетаться. – Хах. А тебе палец в рот не клади. Понятно, в кого мой пацан такой. – Он не твой, – обрывает его Сатору, почти чувствуя раскаты ярости под ребрами. Но потом он глубоко вдыхает, физически ощущая хлынувший в легкие кислород – и все-таки добавляет, сам не зная, зачем: – И мне до сих пор страшно. Всегда страшно похерить все со своим ребенком. – Но ты все-таки с ним. – И никому не позволю его у меня отобрать, – повторяет Сатору вновь, чтобы ясно донести свою мысль, а Тоджи только кивает на это. – Хорошо. Значит, я все правильно сделал. – Нихрена ты не сделал правильно! – яростно сплевывает Сатору, контроль к чертям летит, по швам рвется, и голос его грубеет на тон-другой, почти превращаясь в рычание. У Сатору от мысли о том, что кто-то может считать правильным бросить Мегуми, оставить его одного, заставить его пройти через все то дерьмо, через которое заставил его пройти Тоджи – жажда города сравнять с землей. А Тоджи поднимает на него взгляд. Тоджи смотрит с непонятным выражением. Тоджи говорит: – Знаешь, я же почти продал его. Говорит: – Я был в долгах, и это казалось неплохим вариантом. Ему бы не причинили вреда. Всего лишь сделали бы из него идеального убийцу. Лучший расклад, чем то, что ждало его со мной. Говорит: – Этого не случилось только потому, что к тому времени, когда я вернулся, мальца уже не было там, где мы жили. Говорит: – Все еще не согласен с тем, что я поступил правильно? От кулака Сатору Тоджи спасает только тот факт, что чей-то кулак успевает прилететь в него первым. – Кто-то должен был сделать это, раз у тебя не хватает яиц, Годжо, – зло рычит абсолютно разъяренный, скалящийся Сукуна; острые линии татуировок на его лице – в прошлый раз, когда они виделись, их точно не было – делают этот оскал еще более угрожающим. Сатору чуть приподнимает брови, хмыкая. Что ж, чисто технически, он сдержал данное Мегуми обещание. Он сам Тоджи даже пальцем не тронул. О том, откуда Сукуна обо всем узнал, Сатору не спрашивает – он знает, что Юджи был вчера с Мегуми. Сложить одно с другим не так уж сложно, хотя Сатору и несколько трудно представить Юджи, рассказывающего о произошедшем брату, которого на дух не переносит. Но это сейчас неважно. Важно то, что Тоджи уже сплевывает багряный сгусток, проводя тыльной стороной руки по окровавленным губам – один только вид этого наполняет все нутро Сатору мрачным удовлетворением, едва не счастьем. Маловато, правда. Но лучше, чем ничего. На секунду Сатору с Сукуной пересекаются взглядами; у них, конечно, разногласий много, если выражаться мягко и цензурно, а вот общего мало – только Мегуми, как связующая нить. Но в эту конкретную секунду Сатору почти физически ощущает, как между ними устанавливается абсолютное понимание. Опять же – потому что Мегуми. Потому что человек перед ними – тот, кто причинил Мегуми боль, кто почти искалечил Мегуми жизнь. И в эмоциях к этому человеку они сходятся безоговорочно и абсолютно; безоговорочно и абсолютно сходятся в желании голыми руками ему глотку выдрать. Хотя Сатору перманентно, с периодическими обострениями хочется Мегуми от Сукуны спрятать как можно дальше, как можно надежнее – этот удар доказывает то, что он давно уже не может отрицать. Но что, как ему кажется, все еще отрицает Сукуна; они с Мегуми отрицают оба. Если понадобится – Сукуна без сомнений собой Мегуми прикроет. Они с Сатору безоговорочно сходятся в основном – в острой потребности Мегуми защищать. И в данный момент это все, что Сатору нужно знать. А тем временем Тоджи говорит низким, угрожающим голосом – и они отворачиваются друг от друга, переводя взгляды на него: – Если ты думаешь, что я сейчас включу благородство и не отвечу тебе тем же... – Вперед, – предвкушающе, едва не торжествующе скалится Сукуна, разводя руки в стороны в приглашающем жесте и тут же сжимая их в кулаки; Сатору против воли тоже становится в боевую стойку – стоять в стороне и отдавать все удовольствие Сукуне он не собирается, хотя зрелище и обещает быть любопытным. Уж прости, Мегуми. – Только рад начистить рожу очередному уеб... – Какого черта?! – обрывает Сукуну новый, но до боли знакомый голос, и Сатору, у которого весь запал, весь тут же хлынувший по венам адреналин схлопывается – на секунду прикрывает глаза, матерясь про себя. А потом смотрит на Мегуми. Который, вообще-то, должен быть в школе. Но Сатору был бы совсем идиотом, если бы и впрямь рассчитывал, что Мегуми действительно станет спокойно отсиживаться все это время в школе. И, нет, он не рассчитывал. Но надеялся, что у него будет чуть больше времени. А Мегуми проходит вперед, смотрит разъяренно сначала на Сукуну, и тот под его взглядом выпрямляется сильнее, тут же разжимая кулаки; Сатору даже замечает, как он приподнимает стопу и едва не отступает назад, только в последний момент успевая себя остановить. От этого зрелища Сатору едва не фыркает развеселенно. Но потом разъяренный взгляд достается уже ему самому и весело вдруг резко перестает быть – на место веселья моментально приходит чувство вины. На самом деле, винить Сукуну за желание отступить, когда у Мегуми так глаза огнем полыхают, Сатору совсем не может. Наконец, Мегуми поворачивается к Тоджи. Выплевывает с очевидным отвращением, которое скрыть даже не пытается: – Ты. Тоджи в ответ только ухмыляется криво, опять поднимая руки в этом своем театрально сдающемся жесте, от которого Мегуми, по ощущениям, распаляется еще сильнее. Пес рядом с ним принимается утробно рычать, и, кажется, даже воздух сгущается вокруг Мегуми, кажется, даже тени сползаются к нему послушно, ему под пальцы. И Сатору отчаянно хочется шагнуть вперед и сгрести Мегуми в охапку. Спрятать его от этого. Спрятать от прошлого. От кошмаров. От человека, подарившего эти кошмары. Но Сатору продолжает стоять. Потому что Сатору как никто знает – иногда своим кошмарам нужно посмотреть в лицо. Знает – Мегуми это нужно. Знает – Мегуми справится. Потому что Мегуми в свои семнадцать сильнее всех, с кем когда-либо был знаком Сатору; в свои восемь, когда они познакомились, был сильнее большинства из них. Даже если отголоски страха вновь просыпаются в нем самом. Страха, что он все-таки проебался по всем фронтам, как отец. Страха, что так и не заслужил, чтобы Мегуми выбрал его. Страха, что недостаточно хорош. Недостаточно старался. Недостаточно. Страха, что единственный важный ему человек – самый важный, ключевой, – выберет не его. Но Сатору глубоко вдыхает. Верит в Мегуми – верит Мегуми. И не мешает ему смотреть своим демонам в лицо. Потому что Мегуми более чем способен это сделать. – Слушай, пацан, – начинает Тоджи, растаптывая ботинком очередной окурок и глядя Мегуми в глаза нечитаемым взглядом. – Я знаю, ты меня ненавидишь, и ты имеешь на это полное право... И Мегуми вдруг, в одну секунду, как по щелчку пальцев – меняется. То мрачное, злое, что клубилось вокруг него тенями, вдруг уходит, и взгляд его светлеет, проясняется. И он вновь – тот спокойный, вечно невпечатленный ребенок, которого Сатору знает. Только напряжение в плечах и сжатые кулаки – еще Пес, который больше не рычит, но все еще скалится зло и явно готов в любую секунду броситься вперед, – выдают, что Мегуми совсем не в порядке. – Я не ненавижу тебя, – ровным твердым голосом произносит вдруг Мегуми, прерывая Тоджи, и что-то внутри Сатору обрывается. Что-то падает. Рушится. И только усилием воли удается удержать себя на ногах. Только ради своего – своего же? он же все еще имеет право так думать, правда? – ребенка. А Мегуми тем временем уже продолжает – ровно, спокойно. С убийственной искренностью равнодушия. – Ненавидеть можно того, на кого хоть немного не плевать. Ты же мне никто. Сатору рассмеяться хочется от силы того облегчения, которым вдруг накрывает. Умеет же его ребенок – его, определенно его, – держать интригу. Моя школа, – с гордостью думает Сатору. – Но, – вновь говорит Мегуми, который явно еще не закончил; и взгляд его вновь становится жестче, мрачнее; чистая угроза, когда он подходит к Тоджи ближе, выплевывает ему в лицо. – Только посмей причинить вред близким мне людям... Взгляд Сатору мимолетно выхватывает лицо Сукуны, выражение которого всего какое-то мгновение выглядит по-детски растерянным и ошеломленным, но уже в следующую секунду он возвращает на привычное место привычную маску похуистичного мудака. Сатору вновь едва удерживается от того, чтобы фыркнуть, хотя ему нихера не весело. Забавно все-таки – для Сукуны, кажется, новость, что он может входить в чертовски узкий круг тех самых близких и важных, которых Мегуми жаждет защитить. Интересно, а насколько это новость для самого Мегуми? – задумывается на секунду Сатору, но почти тут же выбрасывает эту мысль из головы. Сейчас для этого не время. Сейчас, когда Тоджи смотрит на Мегуми в ответ неясным, непроницаемым взглядом, и на пару секунд все замирают, никто не произносит ни слова; душная плотная тишина давит на кости. А потом Тоджи ее разрубает, когда наконец начинает говорить – и в голосе его сквозит гордость, на которую он не имеет никакого ебучего права: – Совсем взрослый. Почти мужчина. – Не благодаря тебе, – холодно обрубает Мегуми; голос – режущие колотые льды. А затем он наконец отступает на шаг, припечатывая жестко, бескомпромиссно. – Я никогда больше не хочу тебя видеть, – после чего разворачивается, чтобы уйти, и бесцветный ответ Тоджи прилетает ему в спину, хотя Мегуми он явно уже не нужен; Мегуми все уже сказал. – Не увидишь. Сатору ощущает, как в грудной клетке клубится такая всеобъемлющая, всепоглощающая гордость, что от нее даже почти больно – но такая боль приятна. Однажды он поклялся себе, что защитит Мегуми, что не позволит Тоджи больше никогда причинить ему вред – но с тех пор прошли годы и Мегуми больше не страшен ни призрак Тоджи, ни Тоджи во плоти. Насколько же его ребенок взрослый. Взрослее, чем они все трое, стоящие здесь же и смотрящие ему в ровную, стальной сильной жердью выпрямленную спину. В глазах появляется жжение, и Сатору приходится моргнуть – а знакомое щемление за ребрами он приветствует радостно. Его потребность защищать Мегуми никогда никуда не денется – просто Мегуми раз за разом доказывает, что более чем способен защитить себя сам. На секунду переведя взгляд на Тоджи – Сатору произносит тихо, но твердо, так, чтобы не услышал Мегуми, но точно услышал Тоджи: – Благодаря твоему самому большому проебу я получил лучшее, что когда-либо было в моей жизни, – и добавляет, насмешливо осклабившись. – Спасибо. После чего тоже разворачивается и идет за Мегуми следом, выравниваясь по правую его руку – пока Сукуна идет по левую, а Пес чуть выбегает вперед, возглавляя шествие. Сатору замечает, что Мегуми окончательно расслабляется, лишь когда он оказывается рядом. Рука сама собой, интуитивно, инстинктивно опускается на черноволосую макушку, ласково ее взъерошивая – и Мегуми вместо того, чтобы увернуться, поддается движению; Сатору наконец по-настоящему выдыхает – его ребенок в порядке. Тоджи остается где-то далеко позади.