Однажды ты обернешься

Когда Сатору говорит, что уезжает из города на три дня, Мегуми только плечами пожимает – это не должно иметь какого-то особенного значения. Он даже думает с некоторым облегчением о том, что его ждет три дня покоя и тишины. На самом деле, Мегуми ничего не имеет против присутствия Сатору в своей жизни – пожалуй, давно уже не имеет; дольше, чем готов это признать. Просто… Просто иногда Сатору много. Очень, очень много. Он яркий, как высоковольтные неоновые лампы; шумный – иногда настолько, что Мегуми за этим шумом мыслей собственных не слышит. Постоянные улыбки, громкий смех, дурацкие шуточки, разговоры, разговоры, разговоры… За прошедшие годы Мегуми успел к этому привыкнуть, плюсом ко всему, хоть на первый взгляд и кажется, что Сатору совершенно незнакома концепция личного пространства – на самом деле он каким-то удивительным образом научился всегда понимать, когда Мегуми по-настоящему хочет побыть один, и его личную территорию уважает. Но все же. Мегуми любит тишину и покой – а тишины и покоя в его жизни было чертовски мало с тех пор, как в эту жизнь ворвался Годжо Сатору. Так что Мегуми совсем не против побыть три дня наедине с собой. И с Псом, конечно, – исправляется Мегуми мысленно, когда ему в ладонь тычется мокрый нос. Опустив голову, он смотрит в умные и очень понимающие темные глаза, зарываясь пальцами в жесткую шерсть. Им обоим не помешает небольшая передышка. Хотя мыслей своих Мегуми, конечно же, не озвучивает – Сатору уже дует губы, демонстративно обиженный его невпечатленной реакцией. Мегуми обреченно вздыхает, моля небеса – или преисподнюю, или кто там первый впряжется – о терпении. Три. Два. Один… – Ну Мегуми-и-и! Ты что, совсем не будешь по мне скучать? Что за жестокий ребенок!.. Не удержавшись, Мегуми закатывает глаза. Начинается… И следующие сутки превращаются в то еще испытание. Потому что в течении следующих суток на Мегуми обрушивается такое количество скулежа, к которому Пес не имеет никакого отношения; такое количество демонстративно обиженных, почти обвиняющих взглядов; такое количество ворчливых реплик в стиле «а вот если бы это Мегуми уезжал, я бы не был так спокоен…» – что к концу этих суток Мегуми уже практически умоляет о той минуте, когда Сатору наконец уедет. Слушая по тысячному кругу все возможные вариации вопросов о том, будет ли Мегуми в порядке один, не нужно ли ему что-то купить, не нужно ли ему оставить еще денег, не нужно ли остаться самому Сатору, он же может все отменить, стоит Мегуми только слово сказать… – Мегуми уже едва сдерживается, чтобы не зарычать. В конце концов, они все же оказываются возле машины Сатору, запихивая в нее его многочисленные чемоданы – будто не на три дня уезжает, а на несколько лет. Но вот наконец все вещи сложены в багажник, и Мегуми застывает, вдруг не зная, куда деть руки; неловко засовывая их подмышки. И он, вообще-то, ненавидит прощаться; никогда не умел этого делать. Тот человек обычно не прощался, когда исчезал или на несколько дней, или на несколько месяцев – так что Мегуми не у кого было этому научиться. Но о нем Мегуми вспоминать хочет в последнюю очередь, так что быстро вытряхивает лишнее – и горькое – из головы, концентрируясь на Сатору. На Сатору, который с широкой улыбкой чешет подставляющегося под ласку Пса за ухом, что-то бессмысленное ему воркуя. На Сатору, который отрывается от Пса и выравнивается, демонстративно отряхивая с одежды шерсть. На Сатору, который наконец поднимает взгляд на Мегуми – и они замирают друг напротив друга. И вдруг широкая улыбка Сатору меркнет, и веселье вымывается из его глаз, не скрытых за стеклами свисающих сейчас с ворота футболки очков – эти радужки всегда чуть-чуть с ритма сшибают, попробуй до конца привыкни. Обиды, которую он очень показательно демонстрировал последние сутки, в глазах Сатору тоже отыскать не удается. Зато там появляется что-то другое, что-то, чего Мегуми не успевает разобрать, потому что Сатору уже сокращает расстояние между ними, сгребая его в охапку и крепко к себе прижимая. И Мегуми шумно втягивает воздух, и руки его, все еще ощущающиеся бесполезными, застывают в воздухе. И не то чтобы ему не нравятся объятия Сатору – в дозированных количествах, конечно, – просто оказывается сложно привыкнуть к тому, как легко Сатору объятия раздаривает, как правильно они ощущаются. Просто до Сатору слишком долго никто Мегуми не обнимал – кажется, последней была мама, а ее руки к настоящему времени уже остались лишь мягкостью прикосновений в памяти. Просто… Просто Мегуми – так и не научившийся нормально на такое реагировать идиот, но потом ему куда-то в висок ему прилетает приглушенное, хрипловатое: – Я буду скучать, – и руки Мегуми тут же инстинктивно вперед дергаются – но он не успевает. Не успевает отреагировать. Не успевает на объятие ответить. Не успевает ответить на слова. Потому что Сатору уже из рук своих Мегуми выпускает – и отступает на шаг. И на лице его – опять улыбка, но до того искрящая фальшью и лживой сладостью, что Мегуми зубы сводит. И глаза его – вот оно, Мегуми наконец может увидеть, распознать, – в этих глазах сейчас сплошь грусть и тоска. А еще, совсем чуть-чуть, на самом донышке – разочарование. И Мегуми с силой сглатывает. И Мегуми только хмуро кивает и руки в карманы поглубже засовывает, когда Сатору говорит с обманчивым воодушевлением, наконец цепляя свои извечные очки на нос; пряча за темными линзами свои пронзительные глаза: – Ну, мне пора! Какое-то время Мегуми рассеянно поглаживает Пса по холке, наблюдая за тем, как машина Сатору скрывается за поворотом. Но ожидаемое облегчение так и не приходит. А затем все становится… странно. Когда они с Псом возвращаются в квартиру – там действительно оказывается непривычно тихо и спокойно. Мегуми медленно выдыхает. Ладно, это всего лишь три дня, а он привык быть один – до Сатору ведь почти всегда был один и одиночество ценить умеет; тем более, сейчас у него есть Пес. Все будет в порядке. В порядке. И все действительно в порядке. Мегуми доделывает домашнее задание – в покое и тишине. Мегуми готовит и ест на кухне – в покое и тишине. Мегуми читает книгу в гостиной – в покое и тишине. И этот покой, эта тишина настолько непроницаемы, что Мегуми думает – в этой квартире никогда таких не царило. Потому что Сатору шумный всегда, даже если не говорит – он хлопает дверьми, скрипит половицами, что-то мурлычет себе под нос и воду включает на полную, без каких-либо мыслей об экономии, а зевает так, что его должны слышать на соседней улице. Мегуми вдруг ловит себя на том, что вертит в пальцах телефон – и тут же засовывает его поглубже в карман, невпечатленно хмыкая. Да и Сатору вряд ли уже добрался до места, так что… Ерунда какая. Но тишина вдруг становится слишком тихой, слишком плотной, начинает давить. Схватив поводок, Мегуми подзывает к себе Пса. Вот только и Пес тоже – непривычно спокойный и тихий, какой-то скованный даже, и прогулка выходит не совсем обычной. Вместо того, чтобы носиться вокруг – Пес степенно вышагивает рядом и жмется к Мегуми, напрашиваясь на ласку – а почесывающему его за ухом Мегуми приходится напомнить себе, что все в порядке. В абсолютном порядке. Позже он лежит в кровати, в почти непроглядной темноте ночи – небо затянуто полотном туч. И Мегуми бессмысленно скролит ленту в телефоне, уже понимая, что вряд ли сможет не только уснуть, но даже сконцентрироваться на чем-либо. И он ничего не ждет. Конечно же, нет. Но, когда телефон начинает вибрировать под пальцами, с запозданием в доли секунды отзываясь трелью – Мегуми уже ведет пальцем по экрану; быстрее, чем это можно считать адекватным. Лежащий под боком Пес тут же оживает и лезет мордой к телефону, заставляя Мегуми ласково его отпихнуть. Широкая сияющая улыбка льется с экрана, легко разрезая темноту ночи – но тут же приглушается, когда Сатору чуть хмурится. А потом тянет обиженно: – Мегуми-и-и… Ты что, уже спишь? И даже не дождался моего звонка?! Совсем не жалеешь мое бедное дряхлое сердце! – Дряхлое сердце? Неужели, наконец признаешь, что ты – безнадежный старик? – вскидывает бровь Мегуми, и Сатору по ту сторону экрана пораженно замирает. Три. Два. Один… – Ну Мегуми-и-и!.. Откинув голову назад, Мегуми коротко фыркает, позволяя Псу подползти к телефону и ткнуться носом в экран. Пока Сатору воркует что-то о «самом лучшем мальчике» и жалуется Псу на «самого жестокого ребенка», Мегуми прячет слабую улыбку в шерсти Пса. Давление в грудной клетке, которое он старательно игнорировал весь вечер, наконец ослабевает. Мегуми делает глубокий вдох… Как вдруг наступает утро. И он пытается сонно проморгаться, когда находит телефон, лежащим у себя на груди – но не может вспомнить, что тот там делает. И Мегуми выползает из кровати – хмурый, вялый, чуть-чуть жаждущий чьей-нибудь крови; желательно крови того, что вообще придумал вставать в такую рань. И в коридоре его оглушает – покоем и тишиной. Оглушает, когда эти покой и тишина опрокидываются на макушку, как ледяная вода, и заставляют тут же резко проснуться; заставляют вспомнить – Мегуми один. Один. Один. Когда Мегуми вползает на кухню – его не встречает яркая улыбка, испепеляющая радужку, не встречают две кружки на столешнице: кофе – для Сатору, какао – для Мегуми. То, насколько Сатору бодрый по утрам, всегда немного раздражало – не должны обычные люди с восходом солнца так бесстыдно искрить энергией. Даже гиперактивный Пес в такие моменты иногда поглядывает на него с опаской – а Сатору в это время обычно носится по кухне и недоумевает, почему они двое настолько вялые и смотрят так, будто обдумывают план его убийства. Иногда Мегуми хочется потыкать в него серебряной вилкой и проверить, действительно ли Сатору просто человек. Но сейчас этой энергии на переполненной тишиной и покоем кухне нет, нет яркой улыбки, нет двух кружек на пустующей столешнице. За ребрами что-то собирается в давящий ком и отказывается отпускать – приходится подавить желание растереть ладонью грудную клетку. Нахмурившись – да что с ним такое? все же в порядке! – Мегуми с непривычным для него громким шарканьем идет к раковине: набрать воды и включить чайник. Вместо какао он заваривает себе крепкий черный чай – до того горький, что ему просто приходится взять один из моти Сатору, найденных в холодильнике. Моти оказывается настолько сладким, что Мегуми морщится – он терпеть не может сладкое, но все равно почему-то ест. А затем вдруг вспоминает, как именно они познакомились, и хмыкает – Сатору бы оценил иронию. Моти Мегуми у него все-таки стащил, пусть и спустя годы. Вот только рядом – лишь Пес, иронию оценить некому, и это не должно ничего менять, не должно ничего значить. Все в порядке. В порядке. Но оставленный на столешнице телефон вдруг отзывается трелью. И это не то же самое – но даже с экрана телефона Сатору может посоревноваться с солнцем за окном, и Мегуми закатывает глаза. С обещанной утренней тишиной приходится попрощаться – но по-настоящему расстроиться из-за этого не выходит. Сделав рассеянный укус, Мегуми морщится – сладко; Сатору же ахает. – Это что, мои моти?! – возмущается он, и Мегуми переводит взгляд на собственную руку: да, точно. Моти. Он успел забыть. В это время Сатору медленно снимает очки, чуть щурится. Улыбка его гаснет, и после пары секунд тишины – самому Сатору наверняка кажущейся очень напряженной, Мегуми же только утомляющей, – Сатору опасно спокойным голосом говорит: – Даже не знаю, как на это реагировать. То ли радоваться, что ты наконец-то ешь сладкое. То ли обижаться, что ты делаешь это без меня. То ли, – и Сатору показательно задыхается от возмущения, – негодовать, потому что на моих собственных глазах так бессовестно уничтожать мою прелесть – что ты за чудовище, ребенок?! Совершенно невпечатленный этой тирадой Мегуми смотрит опять на моти; смотрит на Сатору, у которого театральное спокойствие сменилось драматичным худшее-предательство-в-моей-жизни выражением лица. Задумчиво протянув «хм-м», Мегуми, как бы между прочим, говорит: – А эти моти не так уж плохи. Возможно, стоит съесть еще парочку… Когда из Сатору вырывается негодующий тонкий визг – Мегуми не выдерживает и коротко тихо смеется, ощущая, как ком за ребрами растворяется. Где-то в этот момент он задумывается о том, что, пожалуй, сегодняшнее утро все же сможет пережить. И Сатору звонит так часто, что, вообще-то, это должно быть очень просто – забыть, что он физически не рядом; но забыть все равно не получается. Не получается забыть, даже когда приходится несколько раз отклонить звонок – а потом объяснять дующемуся Сатору, что, нет, Мегуми не может каждые пять минут выбегать из класса, и хватит вести себя, как ребенок, Сатору, это даже не смешно. Не получается об отсутствии Сатору забыть и тогда, когда Мегуми домой возвращается. Когда вновь делает домашнее задание – и никто не врывается к нему в комнату, чтобы объявить: он самый скучный ребенок на свете, и кто вообще так делает, а как же прокрастинация домашнего задания до последнего, а как же нытье из-за того, что так ничего и не сделал, а как же панические попытки в последнюю секунду что-то выучить. Когда готовит себе еду, чтобы вновь поесть в тишине кухни – и никто не восхищается простым, приготовленным Мегуми омлетом так, будто это пища богов; и никто не шутит неудачно в неудачные моменты, заставляя закатывать глаза; и никто не гогочет напротив, расфыркивая еду, что совершенно омерзительно, но все равно почему-то не бесит. Когда вместо того, чтобы почитать, решает посмотреть какой-нибудь фильм – и в процессе выбора, какой именно, никто не спорит с Мегуми просто ради самого спора, чтобы в конце концов понять: а смотреть-то хотели одно и то же; и никто не комментирует каждую секунду, не ноет драматично, что Мегуми все портит, когда тот замечает каждую нестыковку и без зазрения совести на это указывает, чтобы вместе ерунду высмеивать. И когда Мегуми поворачивает голову и открывает рот, чтобы на очередную такую ошибку указать – он растерянно моргает, обнаруживая рядом с собой пустоту; захлопнув рот, Мегуми тут же отворачивается. Хмурится. В горле появляется ощутимая горечь, которую не сглотнуть – и Мегуми заваливается набок, зарываясь носом в шерсть Пса. Чуть позже они отправляются на прогулку. И Пес еще тише, еще спокойнее, чем вчера, и Мегуми ласково чешет его за ухом; с легким беспокойством размышляет, не заболел ли – но на деле понимает, что причина совсем не в этом. Совсем не в этом, потому что, когда телефон начинает вибрировать в кармане – Пес тут же оживает, хвостом виляет, как ветряной мельницей; в Мегуми тоже что-то оживает. – Вы что же, развлекаетесь там без меня? – заметив, что они с Псом на улице, возмущенно вскрикивает Сатору – кажется, возмущение становится основной его эмоцией в эти дни. Мегуми все еще не впечатлен. – Ты же не думал, что мы на три дня запремся дома в ожидании тебя? В ответ Сатору возводит глаза куда-то к небу, задумчиво барабанит пальцем по губе и тянет медленно: – Ну-у-у… – на что Мегуми лишь неверяще качает головой, прекрасно зная, что он не всерьез – театральные представления собственного исполнения всегда были слабостью Сатору. Что за большой ребенок. А потом Пес вдруг замечает белку и возбужденно тявкает, как радостный щенок, и Мегуми переводит камеру на него – Сатору на той стороне моментально принимается яро восхищаться, тоже щенка напоминая. Во что я только ввязался, – думает Мегуми, пока уголки губ неумолимо дергает вверх. Тишина же в пустующей квартире становится все плотнее. Покой давит все сильнее. Они с Псом проводят дни, свернувшись на диване в гостиной: Мегуми – с книгой, Пес – тоскливо пофыркивая ему в бедро. И, вообще-то, книга отличная, а читается в тишине и покое просто прекрасно – но удовольствия это чтение все равно почему-то не приносит. И зачем-то Мегуми покупает для Сатору моти – хотя, вообще-то, так и не доел даже тот, единственный. И звонки от Сатору становятся все чаще – хотя, казалось бы, куда уж чаще? – и тени под его глазами виднеются все отчетливее; и это – особенно удивительно, потому что он же всегда, даже по утрам выглядит идеально до каждого уложенного волоска. И однажды, проходя мимо комнаты Сатору, Мегуми почти, почти туда заглядывает, сам не зная, что хочет отыскать, если самого Сатору там точно нет – но все же успевает себя остановить. К счастью. Или нет. Или все же прекрасно зная, что отыскать хочет; невольно вспоминая тот раз, когда Сатору лежал в больнице, и Мегуми, кажется, остался в этой квартире наедине с Псом на целую вечность… нутро болезненно сжимается – Мегуми от ведущей в комнату Сатору двери отворачивается и проходит мимо, заставляя себя не думать. Не вспоминать. Не чувствовать. И третьей по счету ночью Мегуми просыпается, тяжело дыша и судорожно цепляясь за шерсть Пса. Кошмары не снились ему так давно, что он успел от них отвыкнуть. Что за идиот. И прежде, чем мозг полностью включается в происходящее, прежде чем Мегуми удается полностью осознать, что именно он делает – пальцы уже мажут по экрану телефона; уже сами отыскивают нужный номер. И Мегуми уже звонит Сатору – по привычке выбирая видеосвязь, – а тот отвечает почти сразу, и то, что он спал, выдают разве что немного взъерошенные волосы и слишком частое моргание. И Сатору чуть хмурится в экран телефона, а Мегуми смутно осознает, что сам он, наверное, смотрит на него слишком уж внимательно, слишком пристально; почти отчаянно пытаясь убедиться в том, что Сатору жив и в порядке, и совершенно себя не контролируя. И рот у Сатору уже открывается, он явно собирается задать вопрос… Но так ничего и не спрашивает. И вдруг лицо его расслабляется, вдруг взгляд становится светлее и спокойнее – будто Сатору верит, что сможет передать свое спокойствие Мегуми даже через расстояние. И вдруг Сатору начинает беззаботно болтать об всякой ерунде – будто и нет ничего особенного, ничего выдающегося в том, что Мегуми позвонил ему посреди ночи. Выдохнув с облегчением, Мегуми прислушивается к умиротворяюще-знакомому тембру голоса, даже не пытаясь вникнуть в смысл сказанного; ощущая, как умиротворенно затихает всколыхнувшееся нутро… А когда опять просыпается с телефоном, лежащим на груди – то в этот раз сразу вспоминает, что так и уснул, слушая Сатору. Всего лишь три дня. Все должно было оставаться в порядке. …все оказалось не совсем в порядке. На скрежет ключей в замке Пес тут же поднимает морду; смотрит на Мегуми с немым вопросом – и после короткого кивка тут же к двери несется. А Мегуми медленно откладывает книгу, которую опять читал на диване в гостиной; делает глубокий вдох. Пару секунд он наблюдает за тем, как Пес закидывает передние лапы на плечи смеющегося Сатору – кто-нибудь другой под таким напором уже завалился бы на спину, но Сатору лишь чуть отклоняется назад. Не отступает даже, хотя и выглядит непривычно выжатым, с тенями под глазами и волосами, нетипично для него растрепанными – и, да, по видеосвязи Мегуми эти признаки уже уловил, но вживую все же ощущается иначе. И от одного вида вот такого, неприкрыто измученного Сатору, в грудной клетке что-то неприятно сдавливает. От этого ощущения Мегуми морщится, не удержавшись и пользуясь тем, что все внимание Сатору в эти секунды – на Пса. А затем Мегуми наконец все же поднимается. И делает шаг. И еще один. И подходит совсем близко, застывая в паре футов от Сатору. Пес тут же понятливо отходит в сторону. И, когда внимание Сатору наконец переходит на Мегуми – его смех гаснет, его яркая улыбка остывает до короткой ухмылки. Несколько секунд царит вязкая душная тишина – дурацкая тишина. За последние три дня Мегуми как-то ее уже наслушался. А затем Сатору наконец разбивает эту тишину, когда говорит деланно-небрежно, пожимая плечами с несвойственной ему неловкостью: – Ну что ж. Я вернулся. Набор идиотских шуточек уже при мне, и я опять готов действовать тебе на нер… Но Мегуми не дает ему договорить. Мегуми уже движется вперед, уже сгребает Сатору в охапку, а тот тут же обрывает сам себя на полуслове; и – о, думает Мегуми, какой надежный способ заставить Сатору заткнуться. Это нужно взять на заметку. И Сатору застывает настолько ошарашенно, что где-то здесь можно было бы уже начать разводить панику – но Мегуми слишком хорошо знает, что от объятий Сатору не отказывается никогда. За прошедшие годы он очень доходчиво это объяснил. А значит, причина в другом. А значит, причина в том, что его ошарашил сам этот факт – Мегуми обнял добровольно. Обнял первым. В принципе – обнял. И это даже могло бы быть немного обидным – не то, чтобы сегодня в принципе первый раз, когда Мегуми сам обнимает Сатору. Вот только все предыдущие разы пересчитать можно по пальцам одной руки – вспоминает Мегуми. И. Что ж, – размышляет Мегуми. Возможно, ему стоит делать это почаще – но не слишком, конечно. А то нечего тут, привыкнет еще. И Мегуми думает… Я скучал. Но вслух Мегуми лишь ворчит, ткнувшись Сатору лбом куда-то в плечо: – Я тебе моти купил. И Сатору вновь смеется – хрипловато и как-то немного обреченно, а потом наконец приходит в движение, и Мегуми чувствует ответные объятия, такие крепкие, что ноют ребра. Ничего, потерпят. – А я купил тебе плюшевого хмурого дельфина – очень он мне кое-кого напомнил. Мегуми фыркает и понимает – это та самая секунда, когда он должен начать скучать по тишине и покою. Вот только как раз по ним скучать совсем не выходит.