Однажды ты обернешься

Когда завернутый в одеяло, шмыгающий носом Сатору заваливается на кухню и полным трагизма голосом провозглашает: – Я умираю! – в первую секунду Мегуми ощущает, как внутренности прошибает ужасом, а сердце от страха куда-то в пятки проваливается. Но он заставляет себя медленно выдохнуть. И медленно вдохнуть. К этому моменту Мегуми уже прекрасно знает, насколько драматичным может быть Годжо Сатору – так что заталкивает свою тревогу поглубже и окидывает хныкающее одеяльное буррито перед собой критичным взглядом. А после переводит этот взгляд на лежащего рядом невозмутимого Пса, который вздыхает так тяжело, что по уровню драматизма мог бы с Сатору посоперничать – но при этом не выказывает ни капли беспокойства; вот уж кто точно поднял бы панику, будь это что-то серьезное. Теперь Мегуми выдыхает по-настоящему. Но до конца тревога все равно уходить отказывается – даже если версия с умиранием явное преувеличение, это еще не значит, что Сатору совсем в порядке. Так что Мегуми берет контроль над ситуацией в свои руки и толкает Сатору к дивану в гостиной – тот к кухне ближе всего. Весь путь Сатору продолжает упираться и громогласно ныть о том, как ужасно он себя чувствует, какой мир тлен и боль, как он ощущает дыхание смерти, летящее ему в спину. – Это никакое не дыхание смерти, Сатору, – в конце концов, не выдерживает и с легким раздражением шипит Мегуми. – Это всего лишь мои руки тебя толкают, потому что можно же и побыстрее, мы уже полчаса до дивана идем. – ...и твои руки могли бы быть понежнее! Я тут умираю, между прочим, ребенок, и твои грубые лапки именно дыханием смерти ощуща... Ауч! Да иду я, иду, хватит пихать, побольше уважения к больным! – На голову? – Не без этого. Когда Сатору наконец оказывается на диване, а термометр наконец оказывается у него во рту – он наконец затыкается, хоть мычать возмущенно и не перестает. А Мегуми в это время мысленно себе заметку делает: надо держать по термометру в каждой комнате, как средство, спасающее от нытья Сатору. Но затем Мегуми все же приходится термометр изо рта Сатору вытащить – с некоторым сожалением. И он сглатывает облегчение, лишь с увиденной на термометре цифрой осознав, как сильно все равно оставался напряжен вопреки любым рациональным доводам. – Ты не умираешь, Сатору. У тебя температура всего лишь тридцать семь и два. – Это все еще считается! – возмущенно вскидывается Сатору. – И я ощущаю себя так, будто предо мной уже открыл свои врата рай... – Скорее, ад, – невозмутимо поправляет Мегуми. На секунду-другую Сатору демонстративно задумывается, а потом предельно серьезно кивает. – Да, ты прав. Там компания поинтереснее будет. Да и развлечения тоже... – из-за чего Мегуми крайне показательно закатывает глаза, игнорируя последовавшую за этим ухмылку Сатору. И вот так выясняется, что заболевший Сатору – это концентрированно невыносимый Сатору; невыносимый даже по общим меркам его абсолютной невыносимости. Драматизм Сатору выкручен на максимум. Нытье Сатору достигает своего совершенства. По уровню капризности Сатору с легкостью обошел бы толпу избалованных пятилеток – и дал бы им фору. Пока Сатору укладывается на диване, не переставая обреченно поскуливать и выдавать разрозненные драматичные клише о боли-и-тлене, вратах-ада, дыхании-смерти и далее по списку – Мегуми прикидывает, что для его выздоровления нужно сделать в первую очередь. И параллельно жалеет обо всех своих жизненных решениях. Откуда вообще у теоретически «умирающего» столько сил на бессмысленные споры, а? – Тебе нужно поесть, Сатору. – Так я не против поесть. Просто я хочу моти! – Если ты будешь есть только сладкое – то не выздоровеешь. – Вот и хорошо! Может, тогда ты наконец поймешь, как ужасно, бездушно себя ведешь, отказывая умирающему человеку в одном маленьком безобидном моти… – Господи, ладно. Хорошо! – сдается Мегуми, протяжно выдыхая. Иногда бороться со стихией – лишь бессмысленно тратить силы; бывают случаи, когда проще временно ей поддаться. А Годжо Сатору – та еще стихия. И эти секунды становятся тем редким моментом, когда Мегуми почти рад, что его психика обросла сталью еще задолго до Сатору – иначе сегодняшний день Мегуми не пережил бы. Ну, или же сегодняшний день не пережил бы Сатору. И вовсе не потому, что у него тридцать семь и два. – Если ты съешь бульон и кашу, а потом выпьешь таблетки – я схожу и куплю тебе моти, – дипломатично предлагает Мегуми. Несколько секунд Сатору сверлит его насупленно-настороженным, обиженным взглядом – ну точно пятилетка! – а потом бурчит себе под нос: – Обещаешь? – Обещ... – Нет, не так, – прерывает Сатору и вдруг хватает Мегуми за ладонь. Распрямляет ему мизинец, цепляясь за него своим мизинцем, и торжественно объявляет, сияя: – Вот, теперь ты не сможешь нарушить слово! Это закон. Мегуми вздыхает – длинно и протяжно, до крайности драматично; Сатору должен быть горд. Как только Мегуми угораздило с этим пятилеткой застрять? Но, тем не менее, как ни пытается – он не может отыскать в себе того раздражения, которое испытывать должен бы. Разрешая переплести их мизинцы, Мегуми смирившимся тоном, предельно сухо – торжественно, спорит Сатору – объявляет, что… – Да, я схожу за дурацкими моти. А потом Сатору все же съедает свой бульон и рис – ну, как съедает. Мегуми в него еду впихивает, пользуясь теми моментами, когда Сатору начинает громко разглагольствовать о том, какой он страдающий и несчастный – и засовывая в его открытый рот ложку. Потому что иначе они с этим провозились бы до самого вечера. Но вот Сатору наконец накормлен; после пяти минут скулежа в него впихнуты таблетки; у него под боком лежит Пес, которого Сатору использует как подушку – тот недовольно подергивает ухом, но выбраться из захвата не пытается и периодически лижет Сатору лицо, чем заслуживает его сонное хихиканье. И Мегуми думает – ладно, он, пожалуй, может оставить этого ребенка одного на десять минут. Ведь может же, да? Ну, с Сатору остается Пес – а уж он-то точно доверия заслуживает. Все еще с легким подозрением на Сатору поглядывая, Мегуми объявляет: – Я скоро вернусь. – Ты куда? – тут же вскидывается Сатору, с которого сонливость мигом слетает, и Мегуми закатывает глаза. – За твоими моти, конечно. – Ты что... Ты и правда купишь? – недоверие в голосе Сатору почти оскорбляет Мегуми, и он говорит хмуро: – Я же обещал, – а потом добавляет ворчливо, глаза закатывая. – Ну, знаешь, без учета всей этой чепухи с мизинцами. Пару минут Сатору, кажется, дает себе на осмысление – все-таки, он выглядит куда более растрепанным, измученным и поникшим, чем обычно. И о том, что он все же болен, это говорит, почти кричит гораздо отчетливее и громче, чем все его нескончаемое нытье. Но потом Сатору вдруг расплывается в счастливой улыбке и начинает сиять – Мегуми надеется, что в собственных глазах не отображается то облегчение, которое он испытывает от одного вида этой улыбки, разбавляющей неестественный и неровный, болезненный румянец Сатору. Тридцать семь и два. Сатору даже почти не болен. А Мегуми даже почти не переживает. И даже самому себе совершенно не верит. – Ага, – довольно провозглашает Сатору. – Обещал. Я даже пропущу мимо ушей твое вопиющее отношение к клятвам на мизинчиках. Мегуми хмыкает. И уходит за моти. А когда возвращается – с некоторое опаской проворачивает ключ в замочной скважине; открывает дверь. Но, к его облегчению – и удивлению – квартира оказывается цела и даже невредима. За это определенно стоит сказать спасибо Псу. Когда Мегуми стаскивает с себя кроссовки и проходит в гостиную, выясняется, что Сатору уже посапывает, все еще лежа на диване; Мегуми хмурится. Он был уверен, что уж своих долгожданных моти Сатору точно дождется, а потому не стал его дергать перед уходом. Сейчас же будить Сатору совершенно не хочется – но и спать на диване тоже так себе идея. Поэтому Мегуми, опустив моти на журнальный столик, все же осторожно сжимает чужое плечо и с сожалением чуть встряхивает. Произносит тихо: – Хэй. Тебе бы лучше в комнату пойти. – Не хочу, – сонно бурчит Сатору в ответ, глаз не открывая. – Там скучно. И там нет Мегуми. Почему-то от последнего заявления ребра будто в легкие вжимает, и Мегуми глубоко вдыхает; встряхнувшись от странного ощущения, он возвращается к насущному и думает о том, что не помешает немного схитрить – не зря же он в магазин таскался, а? – Я дам тебе моти, если пойдешь в постель. Сатору приоткрывает один глаз. Зыркает своей пронзительной голубизной на Мегуми. Наверное, уже стоило бы привыкнуть – это далеко не первый раз, когда Мегуми видит Сатору без очков, тот дома все чаще без них ходит. Но все равно каждый раз – немного под дых. – Принимаю оплату в моти и Мегумях, – в конце концов, глухо ворчит Сатору в подушку, и Мегуми фыркает. – Ладно, я пойду с тобой. Все равно тебя нельзя одного оставлять, ты же себя угробишь. Но Сатору на это заявление только чуть смазано, но ярко и довольно улыбается. После чего они всей процессией – Мегуми, Сатору, Пес и моти – отправляются в спальню Сатору. Когда Сатору оказывается в постели, со всех сторон укутанный в одеяло и с вновь торчащим изо рта термометром, Мегуми разворачивается, чтобы уйти... Но успевает заметить, как рука Сатору из-под одеяла выползает, делая «хвать» ему за футболку – Мегуми на полном серьезе почти уверен, что слышит, как Сатору свое «хвать» озвучивает недовольным мычанием сквозь термометр. Мегуми вздыхает. Оборачивается. – Я сейчас вернусь, только возьму пару учебников. Мне еще домашнее задание делать. Следующие несколько секунд Сатору смотрит на него с подозрением, но в конце концов футболку Мегуми все же отпускает. Продолжая всем своим видом отыгрывать капризного, готового устроить истерику ребенка, он зарывается пальцами в шерсть лежащего рядом и излишне драматично поскуливающего Пса. Но устроить истерику и разыграть драму на практике Сатору не успевает – потому что уже через пару минут Мегуми действительно возвращается, нагруженный учебниками и конспектами. Когда термометр показывает, что температура чуть спала, хоть полностью и не прошла – Мегуми приходится поучаствовать в выборе того, что Сатору будет смотреть на ноуте; тот явно спать больше не планирует, хотя Мегуми надеется, что его все же скоро отрубит и простуда, и выпитые таблетки. После чего Мегуми раскладывается со своими учебниками на второй половине гигантской кровати Сатору. Но не то чтобы его попытки домашнее задание делать оказываются хоть сколько-то продуктивны. Потому что. Ну... – Мегуми! Посмотри! Это просто уморительно! – Мегуми, ты пропускаешь все самое интересное. – Мегуми, хватит меня игнорировать. – Мегуми, мне скучно. – Мегуми, я хочу еще моти. – Нет, Мегуми, я хочу не такие моти, я хочу другие. – Мегуми, думаю, я умираю. – Мегуми, ты ведь будешь бережно обращаться с моим прахом? – Я завещаю тебе свое чувство юмора, Фушигуро Мегуми... – Точно, завещание! – Мне срочно нужна ручка и бумага, Мегуми! – И нотариус! У нас нигде под кроватью не завалялся нотариус? – Я уже вечность тут лежу – а мы до сих пор не составили завещание! – Это же ужас! – Кошмар! – А вдруг я не успею? – А вдруг я болен какой-нибудь инопланетной заразой и пришельцы уже готовятся меня похитить? – А вдруг они не успеют, потому что я умру раньше?! – Боже, бедные пришельцы! – Ну Мегуми-и-и... В конце концов, Мегуми не выдерживает – его стальные нервы не настолько стальные. – Сатору. Прошло всего десять минут с тех пор, как мы включили фильм, а ты уже с ума сходишь. Можешь перестать выедать мне мозг из черепа ложкой? Слова выходят куда более резкими и раздраженными, чем Мегуми планировал – хотя Мегуми в принципе ничего говорить не планировал. В ответ Сатору складывает руки на груди и тут же принимает вид жутко обиженного, расстроенного ребенка, которому не купили вот ту игрушку мечты прямиком с витрины – и это же определенно конец света. Тяжело вздохнув, Мегуми начинает чувствовать себя виноватым. Нельзя бить лежачих, детей и больных. А так уж вышло, что Сатору сейчас воплощает в себе все это разом. – Прости, – немного рассеянно бормочет Мегуми, потирая лоб – головная боль начинает стучать в виски. – За что ты извиняешься, Мегуми? – спрашивает Сатору растерянно, вдруг переставая выглядеть обиженным ребенком и забывая даже демонстративно руки на груди складывать – и Мегуми хмуро смотрит на него в ответ. – За то, что сорвался на тебя. Ты болен, а я... – У меня температура всего тридцать семь и два. – Это все еще считается, – машинально ворчит на это Мегуми, и только подняв глаза на Сатору и увидев мягкость в его взгляде осознает, что сам повторил его недавние слова. Черт. – Просто у меня завтра важный тест и нужно подготовиться, – продолжает он, пытаясь сместить акцент со своих предыдущих слов; и хотя на деле Мегуми просто констатирует факт – звучит это все равно, как оправдание. – Во-первых, я уверен, что ты и так все знаешь и сдаешь на отлично, – тут же с готовностью, чуть легкомысленно отвечает Сатору, будто ему в принципе не кажется реальным, что может быть иначе. – А во-вторых, – и он чуть вперед подается, проникновенно Мегуми в глаза заглядывая. И в радужках его начинает отплясывать очень знакомые черти, которые никогда ничего хорошего не предвещают – и эти черти противоречат абсолютно серьезному тону, с которым Сатору добавляет шепотом, будто раскрывая Мегуми очень важный секретный секрет: – Если ты наконец-то получишь двойку, Мегуми – я куплю тебе мороженое. Не удержавшись, Мегуми коротко тихо смеется и качает головой, наблюдая за тем, как Сатору расплывается в довольной улыбке. – Ты отвратительный родитель. – Я знаю, – улыбка Сатору из просто довольной становится самодовольный. Но затем он вдруг вновь становится серьезным, подползает к Мегуми ближе и секунду-другую будто колеблется – а потом все же бодает Мегуми лбом в руку, которой тот в постель упирается. – Я знаю, что был надоедливым мудаком, и обещаю, что теперь буду потише. Только не уходи, ладно? В горле застревает булыжник, в грудной клетке что-то сжимается и Мегуми не может найти слов – так просяще и уязвимо Сатору смотрит. Ух, страшные штуки творит эта его простуда. Но эти страшные штуки почему-то происходят с Мегуми. В конце концов, он просто комкано кивает, ничего не отвечая – но этого хватает, чтобы Сатору опять начал сиять. Пока Мегуми возвращается к домашнему заданию, Сатору возвращается к ноутбуку, впрочем, очень скоро его выключая. Краем глаза Мегуми замечает, как Сатору сворачивается клубком вокруг Пса, который тычется ему мордой куда-то под подбородок, и они оба принимаются тихо за Мегуми наблюдать. Спустя несколько минут таких наблюдений Мегуми хмыкает: – Это стремно, – но Сатору в ответ только улыбается, продолжая помалкивать – чем заставляет Мегуми вздохнуть. – Я не просил, чтобы ты вообще ничего не говорил. Когда Сатору лишь пожимает плечами чуть обреченно – Мегуми насмешливо фыркает, без слов этот жест понимая. Если я сейчас скажу хоть слово – то уже не заткнусь. Впрочем, очень скоро простуда и таблетки все же берут свое, и Сатору наконец вырубается – но вместо того, чтобы тут же уйти, Мегуми так и продолжает делать домашнее задание у него в комнате. В конце концов – зря он, что ли, устраивался здесь со всем возможным комфортом. Когда Мегуми наконец захлопывает последний учебник – он бросает взгляд на Сатору. Смотрит внимательно пару секунд, с облегчением видя, что болезненный румянец сошел со щек; протягивает руку, чтобы проверить, не спала ли температура окончательно. Но Сатору его тут же за руку сцапывает и подсовывает ее себе под щеку вместо подушки, с наслаждением посапывая и так и не просыпаясь. Попытки вернуть руке свободу успехом не увенчаются – ну, или Мегуми не так уж старается. Неважно. Но, в конце концов, Мегуми просто отпихивает книги на край кровати и укладывается рядом, зарываясь пальцами другой руки в шерсть Пса, вытянувшегося между ним и Сатору. Одновременно с этим он думает о том, что полежит так пять минуточек – и уйдет. Засыпает Мегуми через три. А просыпается со скользнувшими в комнату предрассветными сумерками. Сонно моргнув, Мегуми сначала выхватывает взглядом часы – полпятого, рань-то какая – и потом оглядывается вокруг себя; понимает, что распластался по всей кровати и уперся пяткой Сатору куда-то в скулу, пока пальцы самого Сатору легонько обхватывают его лодыжку, а Пес фырчит куда-то в подмышку. На удивление – спать так оказывается вполне удобно. Хотя со стороны картина, наверное, та еще – с легким весельем думает полу-спящий мозг Мегуми, не уверенный до конца в реальности происходящего. Пока ленивая, мягкая нежность разрастается и пушисто щекочется за ребрами, тот же дурной полу-спящий мозг успевает подумать еще одну дурную мысль: Наверное, так ощущается семья. После чего Мегуми вновь проваливается в мирный и теплый сон.