Однажды ты обернешься

Все, что Мегуми планировал – это немного исследовать книжный шкаф Сатору и попытаться найти там что-нибудь интересное на вечер. В конце концов, сам Сатору давно разрешил ему брать любые книги, какие только захочет – на самом деле, это разрешение распространялось не только на книги, но Мегуми предпочел не воспринимать его слишком всерьез. Просто потому, что Сатору кажется ему несколько… хм… импульсивным? Да, это выглядит, как неплохой вежливый аналог слову «долбанутый». Надо запомнить. Но суть в том, что он выглядит, как человек, который склонен принимать необдуманные решения, а Мегуми потом вовсе не хочется разбираться с последствиями того, что разрешение брать любые вещи в квартире может оказаться не таким уж и разрешением. Да и в целом, шариться по квартире и влезать в чужое личное пространство у него нет никакого желания. Но книги – это ведь что-то безобидное, правда? И безопасное. Тут-то Мегуми вряд ли умудрится чем-нибудь Сатору разозлить. За исключением того, что, когда Мегуми пытается дотянуться до верхней полки – одна из книг вдруг падает, и само по себе это не должно быть катастрофой. Вот только книга оказывается не совсем книгой. И ровно с этого момента все идет не по плану. Потому что, когда Мегуми наклоняется, чтобы книгу поднять и вернуть на место – его взгляд вдруг сталкивается с широкой лучистой улыбкой. Мегуми моргает. Улыбка исчезать отказывается. А потом он вдруг вместо того, чтобы рукой за не-книгой потянуться и закрыть ее, открывшуюся в процессе падения… Присаживается на корточки. Пес вьется рядом, прижимается к ногам шерстяным боком и тоже сует любопытный мокрый нос к находке, старательно ее обнюхивая; выясняется, что улыбка на самом деле – всего лишь фотография, одна из нескольких, оставленных на развороте. А упавшая книга – всего лишь фотоальбом. Всего лишь. И это абсолютно точно не дело Мегуми. И он абсолютно точно не хотел – и не хочет – в чужое личное лезть; а альбом – он же явно личное. И у него абсолютно точно нет привычки совать нос, куда не просили – а сюда определенно не просили. И Мегуми абсолютно точно нужно поставить альбом обратно на книжную полку. Абсолютно точно. Вот только, вопреки всем рациональным доводам, Мегуми вдруг понимает, что его пальцы к альбому тянутся – но все еще не захлопывают его. А осторожно переворачивают страницу. Сегодня – абсолютно точно – день иррациональных, абсурдных, глупых решений. Но дело в том, что на развороте альбома Мегуми встретила не просто какая-то там случайная улыбка. Это была улыбка Сатору. И не одна из тех его, раздражающе-фальшивых улыбок, которые Мегуми наблюдает каждый день – и не морщиться от вида которых становится все сложнее. Такие улыбки Сатору раздаривает очень щедро, сыплет ими во все стороны, как воплотившееся в человеке искусственное солнце, профессионально притворяющееся настоящим. Нет. Эта улыбка, улыбка-с-фотографий – искренняя, широкая. Концентрированно счастливая. Вдруг приходит отчетливое осознание – ему, Мегуми, за все время их знакомства Сатору вовсе ни разу, по ощущениям, не улыбался по-настоящему; почти убедил в том, что по-настоящему улыбаться и не умеет – только сиять искусственным солнцем. Эта мысль не должна причинить Мегуми боль, совершенно бессмысленно же – и все-таки в грудной клетке что-то неприятно сжимается. Мегуми морщится и растирает ее ладонью, не понимая, в чем дело. А затем вдруг вновь переворачивает страницу. И еще раз. И снова. И с каждой из страниц светом льются улыбки Сатору – яркие настолько, что Мегуми ими сетчатку режет. И почти на каждой из фотографий рядом с Сатору – темноволосый мужчина, так же ярко улыбающийся. И Сатору смотрит на этого мужчину так, будто в целом мире видит только его одного. И Мегуми моргает, не до конца понимая, что именно видит. Но в то же время ему почему-то становится иррационально теплее при мысли о том, что в этом мире у Сатору, который казался ему оглушительно одиноким, все-таки есть кто-то важный. Кто-то, кто делает его счастливым. А потом Мегуми осознает – Сатору ведь не счастлив. А потом Мегуми осознает – Сатору ведь больше не улыбается вот так, широко и искренне. А потом Мегуми осознает – он ведь темноволосого мужчину не видел ни разу, хотя живет в квартире Сатору уже далеко не первый день. И что-то тревожное подталкивает тошноту к горлу, заставляя Мегуми сглотнуть. Заставляя его задаться страшным вопросом. Что с этим мужчиной случилось? Но Мегуми качает головой, выбивая из нее лишние мысли – это не его дело. Нужно перестать уже лезть в чужое личное, ему не предназначенное. Нужно наконец закрыть альбом, нужно вернуть его на полку, нужно забыть о его существовании. Нужно... Вот только Мегуми не может заставить себя от фотографий оторваться. И он вдруг осознает, что в какой-то момент подгреб под себя ступни, удобнее устраиваясь на полу, и что пальцы одной руки зарылись в шерсть пса, который свернулся в ногах невинным щенячьим клубком – и что пальцы второй продолжают страницы альбома листать. И листать. И листать. И Мегуми смотрит, как призрак прошлого Сатору продолжает улыбаться ему с фотографий; как он смеется, запрокидывая голову, весело и красочно; как они с мужчиной дурачатся, будто это им тут лет по десять, а вовсе не Мегуми; и он старательно закатывает на это глаза – потому что, нет, Мегуми точно не хочется улыбнуться этим призракам в ответ. Вовсе нет. За исключением того, что, вопреки любым рациональным доводам – уголки губ у него все же дергаются, и что-то светлое, в грудной клетке свернувшееся тащит их вверх и вверх, и Мегуми почти улыбается, почти… А в следующую секунд до него вдруг доносится тихое – но все равно оглушительное: – Что ты делаешь? И момент тут же рушится. Слишком резко. Слишком неожиданно. Будто кто-то протыкает иглой воздушный шар, успевший разрастись за ребрами. Бах – – и магия лопнула. И Мегуми застывает, ощущая, как что-то сияющее, щекочуще-теплое глубоко внутри него тоже лопается – и улетучивается, будто и не было. Приснилось-почудилось. И бесцветный, холодный голос обрушивается на него так, что лучше бы на Мегуми обрушился весь книжный шкаф – вместо одного-единственного свалившегося с его полки альбома. Пока все тело деревенеет, а пальцы цепляются за жесткую шерсть – край сознания Мегуми цепляется за тот факт, что Пес тоже напрягается за ним следом; уши настороженно поднимает и невинный клубок больше не напоминает. Сделав глубокий вдох, Мегуми заставляет себя поднять голову. Замерший в дверном проеме Сатору смотрит прямиком ему в глаза – и нет на его лице даже намека на ту самую, фальшивую улыбку; что уж говорить об улыбке настоящей и искренней, одной из тех, к которым Мегуми незаслуженно прикоснулся с помощью фотографий. Но нет в Сатору также и ярости или злости, которых можно было бы ожидать. На деле лицо его – абсолютно безэмоциональное и равнодушное, как лик идеальной статуи откуда-то из далеких прошлых веков. И Мегуми уже в достаточной степени знает Сатору, чтобы понимать: это – хуже всего. Это – надвигающаяся буря, прикрытая от взгляда листом бумаги. Мегуми сглатывает. Он хочет что-нибудь сказать. Как-нибудь объяснить... Но Сатору делает шаг по направлению к нему. И еще один. И Мегуми не успевает моргнуть – как Сатору уже наклоняется и вырывает альбом из его пальцев, а он сам даже вспомнить не может, когда именно в руки этот альбом взял. Тут же выйдя из оцепенения, Мегуми на ноги резко вскакивает – Пес вскакивает следом. Но в горле все еще ком, и ни слова выдавить из себя не удается; и слова в принципе не находятся, а Сатору уже ставит альбом обратно на полку. Сатору уже произносит все тем же бесцветным, холодным голосом, на Мегуми даже не глядя: – Больше никогда не трогай его. И Мегуми, не успев остановить себя, отшатывается. И периферийным зрением он едва улавливает, как Пес становится между ним и Сатору в защитной стойке – но не рычит и угрожающе зубы не скалит, лишь как-то обиженно, даже будто разочарованно на Сатору смотрит. Но тот, кажется, присутствия Пса совсем не замечает. Но тот, невидящим взглядом – на книжную полку, куда альбом спрятал; а мыслями, по ощущениям – и вовсе очень и очень далеко, будто за сотни световых лет. И какой-то горький привкус появляется в основании языка Мегуми, а глаза вдруг начинает жечь так же, как жгло от улыбок Сатору из фотографий – только ощущается это теперь совсем иначе. Потому что от тех, счастливых улыбок, глаза жгло до странного приятно. Сейчас же... Сейчас Мегуми тут же разворачивается на сто восемьдесят, так и не сумев выдавить из себя ни слова – хотя он знает, что должен; должен объясниться, должен извиниться; он ведь виноват, так ужасно виноват. Но нужны ли Сатору вообще его извинения? И Мегуми уходит, заставляя себя не бежать – и только на пороге комнаты, не удержавшись, все-таки оборачивается. Сатору продолжает смотреть на то место, куда спрятал альбом. Так, будто о существовании Мегуми вовсе успел позабыть. Горечь в основании языка становится ощутимее – Мегуми отворачивается и возвращается в свою комнату, не столько видя, сколько ощущая присутствие Пса рядом. Но даже оно сейчас не успокаивает. А спустя несколько часов слышится осторожный стук в дверь, больше похожий на котячье шкрябанье – и почти сразу Сатору просовывает голову в дверной проем, приоткрывшийся с легким скрипом; произносит тихо: – Хэй. Я могу войти? Часть Мегуми хочет насмешливо, чуть зло фыркнуть – будто Сатору хоть когда-то нужно было реальное разрешение. На деле он только поджимает губы, продолжая с излишней сосредоточенностью делать домашнее задание, и ничего не отвечает. Но, кажется, одно только это Сатору уже воспринимает, как ответ, спустя всего секунду-другую впуская сам себя и проскальзывая в комнату. Ну и смысл был спрашивать? Пока Сатору подходит к нему все ближе и ближе, будто подкрадывается к пугливому зверьку – Мегуми продолжает делать вид, что вовсе его присутствия не замечает. Остается хрупкая надежда, что, не получив реакции, Сатору все же уйдет – но Мегуми прекрасно осознает, насколько эта надежда тщетная. Годжо Сатору не спугнуть такой мелочью, как игнорирование. Даже очень талантливое игнорирование. Вот только дело в том, что Мегуми совсем не хочет Сатору сейчас здесь видеть. Совсем не хочет слышать того, что Сатору собирается ему сказать. Мегуми не трус, но он в состоянии признать. Да, ему страшно слова Сатору услышать. Знакомое шерстяное тепло сильнее жмется к его боку, чуть наваливаясь заземляющей тяжестью; краем глаза Мегуми улавливает обеспокоенный блеск умных темных глаз Пса, на него самого направленных – и заставляет себя дышать. Может быть, так даже лучше. Сорвать этот пластырь сразу, а не терпеть мучительную агонию – вот только облегчения мысль не приносит никакого. А затем Сатору наконец останавливается прямо перед кроватью, на которой Мегуми и делает домашнее задание, обложившись учебниками – все последние несколько часов тщетно пытаясь на этом домашнем задании сконцентрироваться и прогнать из головы образы из фотоальбома, и отзвук холодного голоса Сатору, и страх. Страх. Страх. А затем Сатору опускается перед кроватью на корточки, и периферийным зрением Мегуми замечает какую-то вещь, зажатую в его руках; но Сатору уже опускает эту вещь на кровать куда-то рядом с Мегуми, но вне поля его зрения; уже подается чуть вперед, сам опираясь на кровать локтями. А затем… Ну… Вместо ожидаемого апокалипсиса – наступает тишина. Потому что какое-то время Сатору просто наблюдает за Мегуми, который продолжает так же невозмутимо делать домашнее задание, пытаясь игнорировать все нарастающую внутри панику – и в такт ей нарастающую дрожь в руках, сильнее вжимаясь пальцами в ручку. Мегуми прекрасно понимает, к чему все идет. Он ведь не идиот. Это должно было случиться, рано или поздно – и наконец все же случится; даже позже, чем Мегуми рассчитывал, на самом-то деле. Потому что от него слишком много проблем. Потому что Сатору явно не особенно понимал, что делает и к каким последствиям это приведет, когда забирал его к себе. Потому что сегодня Мегуми облажался – окончательно облажался. Чертов альбом. Чертово что-то, не позволившее сразу альбом на место вернуть. И вот теперь Сатору точно Мегуми прогонит, да? Это закономерно. Логично. Рационально. И все в порядке. В порядке. Мегуми ждал этого момента всегда, с самой первой своей секунды в этом доме – еще с той ночи, когда Сатору впервые притащил его в свою квартиру. Всего лишь бездомного ободранного щенка, которого пожалел. И это не должно Мегуми расстраивать. Вовсе нет. Он... Он справится. Он не собирается отправляться ни в приют, ни в приемную семью – а значит, придется опять учиться жить на улице. Но Мегуми научился однажды – научится еще раз. Проблема только в том, что теперь он не один. Что теперь за собой, из-за собственной же глупости, Мегуми потащит на улицу и Пса – и вот это уже повод для беспокойства. Одно дело – подводить самого себя. Совсем другое – подводить кого-то другого. А Мегуми слишком хорошо понимает, что это такое – подводить. В конце концов, живым из двух щенков остался только Пес – за это вину перед ним Мегуми никогда искупить не сможет. И подводить его вновь… Но, может быть, Пса Сатору согласится оставить? Может быть, его злость будет направлена только на Мегуми? Ведь Сатору совсем не плохой, на самом-то деле – он дурак и сущий ребенок, это да, но он не плохой. Не в том смысле, в котором бывают по-настоящему плохие люди, изнутри гнилые – Мегуми знает. Видел. И за прошедшее с первой встречи время он не раз убеждался, что Сатору не из числа таких. Дело не в Сатору. Дело в том, что сам Мегуми – тот, кто не заслуживает в этом доме оставаться. И вовсе он не расстроен тем, что придется с Сатору попрощаться – в планы Мегуми никогда не входило к нему привязываться. А еще в планы Мегуми не входило сегодня облажаться – но с планами у него как-то не срастается. И, возможно, облажался он не только с альбомом. Черт. На секунду Мегуми прикрывает глаза. Думает – надо напоследок все же извиниться перед Сатору. За сегодня, да и вообще за все. Хоть бы и за попытку украсть у него моти. Они ведь так об этом никогда и не говорили. Надо бы... Вот только нужные слова отказываются находиться, а в горле слишком сухо, чтобы можно было хоть что-то сказать – и в результате именно Сатору тот, кто начинает говорить первым; Мегуми даже вздрагивает от звука его неожиданного тихого, мягкого голоса. Но взгляд все равно не поднимает. – Хэй, Мегуми. Насчет сегодня... – Я не хотел, – вдруг прерывает его Мегуми внезапно для самого себя; и в горле все еще сплошные пески, и слова об эти пески больно царапаются – но, начав, Мегуми уже остановиться не может; не может контролировать поток слов теперь, когда они появляются сами, когда вырываются изо рта без его ведома. – Альбом сам упал, и... Нужно лучше прятать вещи, если не хочешь, чтобы их кто-то нашел. И Мегуми тут же прикусывает язык. Что он вообще несет? Извиниться же хотел, а вместо этого звучит так, будто обвиняет в чем-то Сатору! Как можно умудриться испортить то, что уже испорчено? И Мегуми ждет, что вот сейчас вновь услышит тот самый холодный бесцветный голос, что теперь этот голос выставит его вон… Но, вопреки любой возможной логике, все, что Мегуми достается – это веселое фырканье, доносящееся откуда-то со стороны Сатору. Только после этого Мегуми наконец приподнимает голову и косит взгляд, чтобы убедиться – да, Сатору и впрямь смеется, но этим своим, знакомо-фальшивым смехом. А не тем, незнакомо-живым смехом с фотографий. Тут же отвернувшись, Мегуми вновь демонстративно сосредотачивается на домашнем задании. – Да, с этим не поспоришь, – продолжает наигранно веселиться Сатору. – И кто из нас здесь рациональный взрослый? – У меня тот же вопрос, – бурчит Мегуми, чем вызывает еще одну вспышку смеха Сатору – будто бы даже чуть более искреннего. Но, скорее всего, Мегуми просто принимает желаемое за действительное. А краем глаза он замечает, как пальцы все еще посмеивающегося Сатору тянутся к шерсти Пса – но тот лишь щелкает на него клыками; без реальной угрозы, зато очень показательно. Не удержавшись, Мегуми хмыкает, пока брови притихшего Сатору ползут чуть вверх – Пес никогда с ним так себя не вел. Взгляд же Пса, теперь на Сатору обращенный, вновь становится разочарованно-обиженным – и в этот раз хмыкает уже сам Сатору. – Ладно. Справедливо. А затем его внимание вновь сосредотачивается на Мегуми, и тот, немного отвлекшийся от своей показательной увлеченности домашним заданием, вновь голову склоняет. Начинает что-то черкать в конспектах, и сам не особенно понимая, что именно. Спустя секунду-другую до его ушей вновь доносится вот этот тихий мягкий голос, который в теории обязан бы раздражать – но он на практике почему-то нет. – Я не должен был так реагировать. Мегуми застывает. Пальцы его так крепко сжимают ручку, что появляется ощутимое давление на суставы. – А я не должен был смотреть, – и это все еще не извинение, но это что-то – и это максимум, который Мегуми удается из горла вытолкнуть. Со стороны Сатору доносится короткое невеселое фырканье, а когда он отвечает – голос звучит ровно и спокойно, со странной смесью света и горечи. – Мы оба сделали то, что не должны были, да? И, может быть, это ничего не значит. Это скорее всего ничего не значит. Людям свойственно произносить слова легко. И так же легко от них отказываться. Но… Сердце рушится и бешено колотится где-то в пятках, когда Мегуми с силой сглатывает и спрашивает прежде, чем успевает себя остановить, все еще не находя сил на Сатору посмотреть. – Значит, ты не собираешься меня выгонять? На какое-то мгновение повисает ужасающая, душная тишина, пока ее не разрубает тихий шепот Сатору: – Что? – который тут же сменяется громким возмущением. – Конечно, нет! С чего ты вообще... Но возмущение его, кажется, гаснет так же резко, как вспыхнуло. На секунду опять воцаряется тишина, пока Сатору не просит – вновь тихо, но твердо: – Мегуми, посмотри на меня. Но Мегуми только сжимает губы сильнее и стискивает зубы крепче. Давление ручки на пальцы становится почти болезненным. А потом знакомые ладони обхватывают лицо Мегуми, приподнимая его и заставляя смотреть на Сатору, на котором вдруг не оказывается привычных очков – и это немного нечестно. Потому что Сатору-без-очков – запрещенный прием, моментально из колеи выбивающий. И именно на отсутствие очков Мегуми переваливает вину за тот факт, что, хоть и хочет вывернуться, хочет тоже клыками-зубами щелкнуть, как Пес – он почему-то этого не делает. Почему-то сделать этого не может – или не хочет. Детали, в которых Мегуми пока что отказывается разбираться. – Каждый раз думаю, что наконец удалось до тебя донести… Но это не может быть так просто после всего, через что ты прошел, да? А сегодня я еще и так облажался… – с неожиданной грустью произносит Сатору почти шепотом, будто больше для себя, чем для Мегуми – и взгляд его эта грусть тоже отравляет, облаков в небо нагоняет. И хотя Мегуми не понимает до конца, ни о чем говорит Сатору – это ведь Мегуми здесь тот, кто облажался, а не он, – ни где источник у этой грусти, но от вида ее какое-то неуютное, давящее ощущение появляется в грудной клетке; Сатору идут те, искренние улыбки с фотографий. Но совершенно не идет грусть. Вот только у Мегуми не появляется даже шанса придумать, что на это может ответить – потому что Сатору уже по-псиному встряхивает головой, будто в попытке лишнее из нее вышвырнуть. А когда он вновь взгляд Мегуми перехватывает – грусть из его глаз уходит, сменяясь твердостью и решимостью. И с редкой для него серьезностью, какой-то абсолютной уверенностью, Сатору говорит: – Я не выгоню тебя из-за такой ерунды, Мегуми. Да вообще никогда тебя не выгоню, даже если ты мне всю квартиру вверх дном перевернешь! – явно не удержавшись, все-таки сбивается он в еще один всплеск возмущения, но тут же шумно выдыхает и добавляет уже спокойнее; то ли разочарованно, то ли удрученно, то ли все же насмешливо, то ли все разом – Мегуми не удается разобрать: – Как для самого умного ребенка в мире, ты бываешь иногда поразительно глупым. Мегуми хмыкает, очень стараясь звучать невпечатленно и ровно, и наконец все же выворачивается из рук Сатору. Накатывающее облегчение оказывается такой мощи, что выбивает из Мегуми остатки сил – ручка сама выпадает у него из пальцев; Мегуми отводит от Сатору взгляд и делает вид, что отслеживает это падение. Ладони он сжимает в кулаки, чтобы унять совсем уж взбесившуюся дрожь. Чтобы Сатору эту дрожь не заметил. А в следующую секунду в руках Мегуми вдруг что-то оказывается, и он моргает удивленно; кулаки бессознательно разжимаются, чтобы вещь пальцами обхватить. До сознания не сразу доходит – это Сатору ему что-то впихнул; и совсем уж запоздало приходит понимание: это что-то – тот самый фотоальбом. – Я не… – пытается подобрать слова Мегуми, вскидывая на Сатору взгляд и совершенно не понимая, что происходит – но Сатору только качает головой, не давая ему договорить. И не нужно ему знать – Мегуми и сам не представляет, что собирался сказать. Что тут вообще скажешь? – Ты можешь посмотреть, Мегуми. Это всего лишь прошлое. А мое будущее… – на секунду Сатору замолкает и смотрит на Мегуми таким взглядом, какого тот никогда у него не видел. И взгляд этот кажется одновременно незнакомо живым – и ужасающе разбитым, и уровни неба в нем, по ощущениям, стремятся все выше и выше; и есть в нем что-то такое, совершенно нечитаемое, но важное, что-то, с чем Сатору смотрит на Мегуми так, будто… Будто все происходящее вовсе не ошибка. Будто все происходящее на самом деле имеет какой-то смысл. Будто в Мегуми, находящемся здесь, в этом мгновении. Есть смысл. – Мое будущее сидит сейчас передо мной, – и голос Сатору теперь уже не просто мягкий. В голосе Сатору сквозит совсем неприкрытая нежность; в глазах его, в каждом из тысяч уровней неба – нежности столько, что убедить себя, будто только показалось, почудилось, у Мегуми никак не выходит. И уголки глаз вдруг начинает жечь – приходится моргнуть. И в горле вдруг ощущается что-то соленое – приходится сглотнуть. И что-то всегда отстраненное, обычно холодное и отчужденное в выражении лица Сатору вдруг ощутимо сглаживается, смягчается; и лицо это вдруг кажется куда более открытым, чем Мегуми когда-либо помнил. И в глазах Сатору оживают вдруг знакомые, ничего хорошего не предвещающие черти, когда он говорит весело, на Пса указывая: – И я не о нем, конечно. Если бы Пес умел закатывать глаза – Мегуми уверен, именно так он и сделал бы. Вместо этого Пес тянется мордой вперед и теперь не просто клыками щелкает – а чуть прикусывает палец Сатору, на него направленный. И Мегуми знает, что это безболезненно – но Сатору все равно глаза драматично округляет; все равно с театральной пораженностью охает. На Пса смотрит, как на худшего предателя из возможных. Мегуми не выдерживает – и пара коротких глухих смешков вырываются из его горла; лица-морды Сатору и Пса тут же к нему поворачиваются. Плотная тишина давит на легкие пару секунд. А потом Сатору запрокидывает голову и тоже смеется – и теперь этот смех звучит так искренне, как Мегуми никогда еще не слышал. Кажется таким реальным, каким еще никогда на памяти Мегуми не был. Тем временем, Пес тихонько пофыркивает – и это можно считать за эквивалент его псиного смеха. И Мегуми на секунду задумывается – может, смысл и правда есть. Может, Сатору не настолько импульсивный… не настолько долбанутый, как может показаться на первый взгляд – Мегуми ведь не раз убеждался уже, что не настолько. И, может, его решения на деле более продуманы, чем кажется даже самому Сатору. Вот только продуманы не совсем головой, как бы глупо и непонятно это ни звучало даже для самого Мегуми. Иногда в мыслях проскальзывает какая-то бессмысленная ерунда. Мегуми чуть встряхивается, пытаясь от ерунды избавиться, и хмыкает бездумно, когда смех начинает сходить на нет: – Придурок. А Сатору в ответ улыбается – и это все еще не та его улыбка-с-фотографий, в ней слишком много печали, слишком много тоски для той улыбки. Но все равно она ощущается куда более настоящей, куда более светлой и искренней, чем все его улыбки, которые Мегуми вживую раньше видел. И пусть это все лишь тень, прячущаяся в уголках губ – но ее хватает, чтобы надежно выбить из Мегуми остатки веселья вместе с воздухом. – И ты с этим придурком застрял, – удивительно ласково произносит Сатору. После чего им на плечи вновь опускается тишина, но в этот раз – мирная и уютная, в которой дышится очень-очень легко. И в этой тишине Сатору и Мегуми смотрят друг на друга. И что-то в Сатору еще никогда не ощущалось таким искрящимся и живым. Но спустя несколько секунд Мегуми все же не выдерживает и голову опускает; прямой взгляд Сатору с этими его невозможными глазами вообще выдерживать сложно, хотя Мегуми клянется себе, что научится. Если у него будет время научиться. Если его и впрямь никто выгонять не собирается – поверить в это все еще сложно, но вдруг. Вдруг. Взгляд Мегуми обращается к альбому в его руках. Надежда – та еще сволочь, он слишком хорошо это знает. И все равно ощущает, как она пускает в искалеченной почве внутри него ростки. И Мегуми пытается встряхнуться. Пытается это чувство от себя отогнать. Пока одна ладонь продолжает держать альбом, пальцами второй он зарывается в шерсть Пса – а тот еще сильнее к нему жмется, мордой ласково в бедро бодает. Доверие – это ловушка. И Мегуми отказывается в эту ловушку попадать. Отказывается… Но затем Сатору взъерошивает ему волосы – а Мегуми не уворачивается, и хотел бы он сделать вид, будто всего лишь не успевает, или слишком ошарашен, или еще что; но на практике ему просто уворачиваться не хочется, и понимание этого немного страшное. Очень, очень страшное. И краем глаза Мегуми улавливает, как Пес носом тычется в другую руку Сатору – теперь уже одобрительно. И вот Сатору опять хмыкает, коротко и ласково его за ухом почесав. И вот пальцы Сатору, на секунду, всего на секунду – но накрывают пальцы Мегуми, чуть плотнее их к альбому прижимая. И вот Сатору встает с излишним театральным кряхтением. И вот Сатору уже оказывается у двери – но вдруг останавливается. И вдруг оборачивается, взгляд Мегуми перехватывая. И глаза Сатору – серьезные, уверенные; тысяча уровней ясного искреннего неба. – Это – твой дом, Мегуми. И я повторю это столько раз, сколько понадобится, чтобы ты наконец поверил, – твердо произносит Сатору прежде, чем отвернуться и из комнаты наконец выскользнуть. Дверь за ним бесшумно захлопывается. Пальцы цепляются за жесткую шерсть. Еще несколько минут Мегуми невидяще пялится на альбом в своих руках, ожидая, пока непрошенное жжение в глазах исчезнет. Пока непрошенное жжение привязанности и благодарности растворится в грудной клетке.