Однажды ты обернешься

Все происходит по чистой случайности, и, нет, это ни капли Сатору не раздражает. Ну вот совершенно. Просто однажды он замечает, как Мегуми разговаривает по телефону. И, в целом, к данному моменту в этом уже нет ничего такого уж необычного – людей, которых Мегуми мог бы назвать друзьями, у него нет, о чем его до предела честный ребенок говорит открыто и прямо. А вот редкие и быстрые разговоры по делу с теми же одноклассниками уже стали частью рутины. Но в том-то дело, что разговоры эти быстрые-и-по-делу. И выглядит Мегуми, пока говорит, зачастую привычно спокойным, равнодушным и самую чуточку раздраженным – будто хочет уже поскорее разговор окончить, но слишком вежлив, чтобы вот так сходу послать... в смысле, сказать все прямо. Даже если ну очень хочется. Но в этот раз что-то идет не так. Потому что в этот раз разговор длится куда дольше обычного. Потому что в этот раз Мегуми, пусть и типично для себя спокойный-равнодушный – совершенно раздраженным не выглядит. Потому что в этот раз Мегуми, кажется, получает пусть и крохотную – но толику удовольствия от разговора. Что, по меркам его вечно невозмутимого и невпечатленного ребенка, значит чертовски много. Ощущая, как в грудной клетке нарастает что-то теплое и обнадеживающее, Сатору начинает едва не на стуле подпрыгивать, кусая внутреннюю сторону щеки, чтобы не начать заваливать Мегуми вопросами в ту же секунду. Неужели, у его ребенка наконец появился друг? Вот прям настоящий друг? Друг, с которым он готов по телефону трещать? Друг, бесконечная болтовня которого его не раздражает – как раздражает болтовня самого Сатору? Да, последнее звучит чуть-чуть оскорбительно – но, хэй! Если у Мегуми появился друг – Сатору готов и не такое стерпеть! В конце концов, он уверен, что его ребенок отлично разбирается в людях – а значит, и в друзья себе абсолютно точно должен выбрать кого-то, этого заслуживающего. И Сатору хочет знать все-все-все! Каждую деталь! Каждую мелочь! Как познакомились, как подружились, почему Мегуми до сих пор своего друга к ним домой не приглашал… Это же так у детей работает, разве нет? Ну там, вредная еда, игра в приставку, ночевки, во время которых они всю ночь болтают и хихикают, старательно притворяясь, будто бы спят?.. Сатору чертовски сильно хочет всего этого для своего ребенка. Хочет кого-то, кто станет ему опорой, кому он сможет по-настоящему доверять – кого-то, кем для самого Сатору когда-то был Сугу... Нет. В эту сторону лучше не думать. И, да, конечно, Сатору прекрасно знает, что его ребенка одиночество не тяготит, и он вполне комфортно себя без друзей чувствует. Но плечо, на которое можно опереться, нужно всем, какими бы сильными они ни были. И Сатору, безусловно, таким плечом для Мегуми будет всегда, всегда подхватит и удержит – но, как бы сильно этого ни хотел, он не может отыгрывать абсолютно все роли в жизни Мегуми и всем для него стать. Мегуми нужен кто-то его возраста, с кем ему будет не сложно и не болезненно, как оно бывает иногда с Сатору – а абсолютно комфортно. С кем будет легко и весело – потому что этого Мегуми заслуживает. Потому что есть вещи, которыми дети просто не могут делиться со взрослыми. Даже теми, которым целиком и полностью доверяют – а, какой бы большой путь они уже ни прошли, Сатору все еще не может сказать, что Мегуми ему доверяет. Эти мысли заставляют разрастающийся внутри теплый пузырь съежиться, обрасти ледяными иглами – но Сатору встряхивается, лишнее из головы выбрасывая и пытаясь сосредоточиться на насущном. Да, точно. Появившийся у его ребенка друг и собственная потребность узнать о нем все-все-все. И вот Мегуми наконец заканчивает свой разговор, а Сатору, все это время старательно притворявшийся мебелью и так же старательно не подслушивающий – ну, потому что не было возможности беспалевно подслушать, разговаривавший Мегуми продолжал ходить по квартире и иногда вовсе из поля зрения скрывался… Неважно. В общем, тот самый Сатору, все об уважении-к-чужому-личному-пространству знающий – как можно небрежнее и равнодушнее произносит: – С кем-то интересным разговаривал? – и на эту самую небрежность уходит вся его гребаная сила воли. Медленно обернувшись, Мегуми смотрит на него. Вновь переводит взгляд на телефон. Хмурится. Сатору на сотую долю напрягается. Нет, если Мегуми не хочет ему говорить – он, конечно же, не станет настаивать и заставлять, но это оказывается неожиданно... Обидно. Хотя стоп. Погодите-ка. Совсем не неожиданно. Потому что, если в этом доме и обитает капризный обидчивый ребенок – то этим ребенком является сам Сатору. Но, наконец, после секундного колебания, которое чертовой вечностью тянется – Мегуми все же отвечает ему ровным, ничего не выражающим голосом: – Это был Нанами-сан. Сатору моргает. Недоуменно вздергивает бровь. Оу. Ну, вряд ли его ребенок стал бы так называть своего одногодку, правда? Кажется, версия с другом отменяется – Сатору чуть-чуть сдувается. Тогда кто это? Учитель? Но если учитель – разве не должно быть «Нанами-сэнсэй»? Сатору уже открывает рот, готовясь завалить Мегуми вопросами – но его ребенок вдруг вздыхает, будто собирается прыгнуть прямиком в пасть к акуле. И, отвернувшись, как-то несвойственно ему неловко поясняет сам: – Он помог мне, когда ты упал в обморок. Теперь Сатору ошарашенно вздергивает уже обе брови. Оу-у-у. Что ж. Это – точно последнее, чего он ожидал. Особенно учитывая, что прошло уже несколько чертовых месяцев с тех пор, как Сатору из больницы выписали. Но узнает обо всем только сейчас? Только сейчас узнает о существовании некоего Нанами-сана? И узнает исключительно по чистой случайности? Это… Ну это… Мегуми косится на него. Опять вздыхает – в этот раз так, будто он уже в акульем желудке и готовится быть переваренным – и начинает рассказывать раньше, чем Сатору успевает открыть рот и сформулировать весь ворох того, что проносится у него в голове. И, оказывается, что этот рассказ включает в себя куда больший промежуток времени, чем вечер, когда Сатору в больницу угодил. И начинает Мегуми совсем уж издалека – с того дня, когда впервые встретил щенков. Тех самых, один из которых – теперь уже многотонная махина, а не щенок, – сейчас свернулся пушистым клубком в ногах усевшегося на противоположный конец дивана Мегуми. И вот так Сатору узнает, что история знакомства его ребенка со щенками тоже была совсем не радостной. Узнает, как именно Мегуми себе в драке молочный зуб однажды выбил – да, Сатору прекрасно тот день помнит, когда обнаружил в ванной избитого Мегуми, упрямо пытающегося самого себя подлатать. Узнает, что как раз Нанами-сан – он же Нанами Кенто – был тем, кто вовремя появился, мелких мудаков своим появлением разогнав. И тем самым спас Мегуми от еще больших побоев. И это в то время, как самого Сатору рядом не было – в очередной раз не было, – чтобы помочь и спасти. В то время, как Мегуми даже не доверял ему достаточно, чтобы просто о щенках рассказать. Чтобы попросить щенков к ним домой притащить. И – господи – конечно же, Сатору разрешил бы! Сатору ему что угодно разрешил бы, хоть всех бездомных щенков и котят города к ним в квартиру стащить! Да, при таком раскладе им, вероятно, пришлось бы место жительства сменить... Но и это не проблема! Лишь бы Мегуми просил о том, чего хочет. Лишь бы Мегуми хоть иногда свои желания озвучивал. Но в результате все сводится к тому, что только сейчас, несколько лет спустя, Сатору со сжимающимся и ноющим сердцем слушает, как Мегуми сдавленным, тихим голосом рассказывает о мелких мудаках, которые в тот день подпалили шерсть белому щенку, а Пса и вовсе чуть не утопили. И Сатору абсолютно, ни капли не удивлен, что его ребенок бросился против нескольких старших и явно куда более сильных подростков, лишь бы щенков защитить – в грудной клетке гордость мешается с горечью. И – черт возьми. Какого ж хуя его ребенку постоянно одному приходится через всякое дерьмо проходить?! И какого хуя Сатору никогда не оказывается рядом, если он сильнее всего нужен?.. Отчаянная потребность притянуть Мегуми к себе и утопить в объятиях заставляет руки дернуться – но Сатору себя сдерживает. Его ребенок явно еще не договорил – а Сатору знает, каких сил ему искренность и разговоры стоят. Поэтому не перебивает. И Мегуми рассказывает, что именно в тот день получил от этого Нанами Кенто визитку, отказываясь от всех его предложений о помощи – а сам Нанами Кенто настаивать и принуждать ни к чему не стал. И выясняется, что щенкам Мегуми нашел тогда более-менее сносное убежище и подкармливал их еще пару месяцев прежде, чем случился тот ужас, который случился. И хотел бы Сатору уже к тому моменту заслужить доверие своего ребенка в достаточной степени, чтобы тот мог просто все рассказать... Вот только. С другой стороны. Если бы в тот день щенки были в безопасности у них дома, а на его ребенка все же напали бы – чем все закончилось бы для самого Мегуми?.. Эта мысль заставляет Сатору вздрогнуть, пока внутри него просыпается ужас. Инстинктивно потянувшись к так и лежащему в ногах Мегуми Псу, Сатору чешет его за ухом, в тысячный раз мысленно благодаря – в тысячный раз мысленно благодаря погибшего белого щенка. А Мегуми тем временем рассказывает дальше. И оказывается, что ту визитку он пусть и не выбросил, но так и не использовал ее годами – ровно до того дня несколько месяцев назад, когда Сатору в обморок грохнулся. И, когда Мегуми доходит в своей истории до этого момента – он отворачивается, морщится. Голос его становится ощутимо ломким и остаток рассказа Мегуми выдает совсем кратко. Рваными, колючими фразами. Случайно наткнулся на визитку, когда искал телефон. Говорит он. В панике почему-то позвонил по этому номеру – сам не знает, почему. Говорит он. Потом немного успокоился, перестал вести себя, как идиот – Сатору приходится сдерживаться, чтобы не начать это «идиот» оспаривать – и позвонил в скорую. Говорит он. А этот Нанами Кенто подъехал уже в больницу, помог с оформлением документов. Когда Мегуми наконец заканчивает рассказ, в гостиной повисает тишина; Сатору пытается справиться с желанием самого себя чем-то тяжелым огреть. Несколько лет назад Мегуми не доверял ему достаточно, чтобы о щенках рассказать, когда прошел через личный крохотный ад во время знакомства с ними. Сейчас он не доверяет достаточно, чтобы самому рассказать об этом Нанами Кенто, когда через еще один ад своего ребенка заставил пройти уже сам Сатору, с этой своей дурацкой запущенной болезнью. Насколько же Сатору проебывается, как родитель, если все настолько хуево? Чувство вины бьет в грудную клетку изнутри так мощно, что Сатору едва не сгибается пополам. Но, кажется, его молчание Мегуми трактует по-своему. Потому что он вдруг хмурится так сильно, что складка между бровей въедается в кожу особенно заметно. Потому что он вдруг поворачивается к Сатору – и, глядя знакомо-упрямо и необоснованно-виновато, говорит: – Я знаю, что это было глупо. Что я должен был справиться сам. Прости... Резко вырванный из своих мыслей Сатору ошарашенно моргает. Стоп. Что? – Что? – дублирует Сатору свои мысли вслух, обрывая Мегуми на этом абсолютно нелепом «прости». И наконец отмирает – подается вперед, инстинктивно накрывая ладонями зарытые в шерсть Пса пальцы своего ребенка. Да как вообще Мегуми к таким мыслям пришел?.. Хотя, зная его – на самом-то деле совсем не удивительно. Вот же черт. Что-то за ребрами сжимается знакомо болезненно, знакомо щемяще – уже можно было бы и привыкнуть, но как-то вот нихрена. Из легких вырывается шумный, тяжелый выдох – и Сатору твердо, без всяких сомнений произносит, отчаянно надеясь, что выйдет подобрать правильные слова. Что до его восхитительного, глупого ребенка дойдет. – Мегуми. Ты не сделал ничего плохого. Многие взрослые на твоем месте не смогли бы в одиночку с таким справиться – а ты все еще ребенок. Даже если уже прошел через тонну дерьма и куда взрослее многих взрослых – ты все еще. Остаешься. Ребенком. И ты имеешь абсолютное право запаниковать, когда твой бестолковый роди... На слове «родитель» Сатору непроизвольно запинается – какого-то черта даже спустя годы оно все еще дается ему слишком сложно; все еще слишком страшно, что Мегуми поморщится, что Мегуми его исправит. Так что Сатору все же исправляется сам, мысленно себя проклиная. – Когда твой опекун сваливается в обморок, потому что он идиот, который не слушал тебя и довел свое воспаление легких почти до края. И если тебе было, кому позвонить, если не пришлось справляться одному – я только рад этому. Тебе не нужно ни за что извиняться, Мегуми. Продолжающий хмуриться Мегуми все еще смотрит с виной и явным скептицизмом во взгляде, очевидно не убежденный – но что-то в глубине его глаз, в его напряженных плечах, в самой его позе на сотую долю расслабляется. И вместо того, чтобы начать спорить – как Сатору ожидал – его ребенок просто отрывисто кивает. Ну, зная Мегуми – это явно максимум, на который Сатору может рассчитывать. К его пиздецки громадному сожалению – максимум. Потому что вина из глаз Мегуми никуда не девается, и Сатору понятия не имеет, как ее оттуда прогнать. И Сатору себя за это незнание – ненавидит. Но он все же не давит и не настаивает, с неохотой выпуская руки Мегуми из своих и чуть отстраняясь. Секунду-другую Сатору колеблется. Он не соврал – он действительно рад, что его ребенку не пришлось проходить через все одному, как Сатору все это время думал. Что его ребенку было, кому позвонить, когда один глупый взрослый отрубился посреди коридора. Пусть этот Нанами Кенто, судя по всему, ничего особенного и не сделал – в конце концов, с вызовом скорой, доставкой Сатору в больницу и прочими охуенными деталями Мегуми пришлось справляться одному. Но у него хотя бы было, с кем поговорить; хотя бы был кто-то, кто в первый день сидел с ним в больнице – и Сатору знает, что это уже может быть очень много. Вот только... Какой-то стремный взрослый мужик, который по непонятно каким причинам вручил Мегуми тогда, в тот далекий день свою визитку – и по еще менее понятным причинам сходу узнал Мегуми и согласился ему помочь, когда он позвонил спустя несколько. Чертовых. Лет. Звучит пиздецки подозрительно, а? Никто не может винить Сатору за то, что включается его вполне обоснованная паранойя! На самом деле, он в ту же секунду отправился бы с битой наперевес этого Нанами Кенто искать, чтобы очень так серьезно с ним потолковать – если бы не тот факт, что Сатору знает Мегуми. И понимает – тот не стал бы доверять первому встречному человеку на ровном месте, без каких-либо на то причин. Понимает – Мегуми разбирается в людях почти так же хорошо, как и сам Сатору. Понимает – даже если остается какой-то мизерный шанс, что Мегуми обманут, у него есть Пес, которого провести неизвестно, возможно ли в принципе. Сатору уверенно ставит на то, что – нет. Невозможно. Так что, если бы этот Нанами Кенто представлял реальную опасность – Мегуми и Пес давно бы его раскусили. Но. Все равно ведь остается чертово «но». Пес же видел его, только когда щенком еще был, так? Чуть не утопленным щенком? А Мегуми... Ну, Мегуми, каким бы проницательным и сильным ни был – все еще ребенок. И, нет, Сатору доверяет ему, конечно – но не может сказать того же об этом Нанами Кенто. – Мегуми, – в конце концов, все же решается Сатору; чертовски надеясь, что ничего сейчас к чертям не похерит. – Как ты относишься к тому, чтобы познакомить меня с этим Нанами Кенто? Сатору не знает, какой реакции ждет. В конце концов, Мегуми ведь по какой-то причине рассказал об этом Нанами Кенто только тогда, когда Сатору прямой вопрос задал. И что делать, если Мегуми откажется? Не может же Сатору его заставлять! Таким дерьмом он точно доверие своего ребенка никогда не заслужит... А тем временем, пока панические мысли с бешеной скоростью бьются о черепную коробку Сатору – Мегуми смотрит на него своими внимательными, слишком взрослыми глазищами. Но потом, кажется, что-то нужное ему отыскав – кивает и коротко, ровно бросает: – Конечно. Сатору наконец выдыхает, только теперь осознав, что все это время от сдавившего легкие напряжения дышать забывал. И в результате они выбирают местом встречи нейтральную кофейню неподалеку. И Сатору пытался сделать вид, что ему все равно, где именно встречаться – пф-ф, подумаешь, можно и у нас дома, если только хочешь, Мегуми!.. Но Мегуми, кажется, его театр одного актера на раз раскусив – только глаза закатил и от последнего варианта сразу отказался. К облегчению Сатору. И только запоздало до Сатору доходит, что, вообще-то, от встречи мог бы отказаться сам Нанами Кенто – что определенно сделало бы его еще более подозрительным, – но он не отказывается. Только время немного корректирует, говоря, что занят на работе. Подозрите-е-е... Ладно, нет. Конкретно это – почти не подозрительно. Сатору еще помнит, что далеко не все, как он, работают в собственное удовольствие и зачастую на дому – и далеко не все, как он, в работе на самом деле и не нуждаются, потому что не нуждаются в деньгах, и делают это исключительно развлечения ради. И вот Сатору с Мегуми наконец сидят в кофейне, и Сатору нервно барабанит пальцами по столешнице, и сыплет тупыми шутками еще чаще обычного, и Мегуми смотрит на него слишком уж понимающе. Дурацкий ребенок. И дело все в том, что этот самый ребенок на самом деле очень сложно подпускает к себе людей – еще сложнее начинает им доверять. Сатору вот знаком с ним уже чуть больше четырех лет – и, как сегодня выяснилось, этого времени все еще недостаточно, чтобы Мегуми ему доверять начал. Чтобы сам об этом Нанами Кенто рассказал. В то время, как Нанами Кенто... В минуту паники Мегуми ведь позвонил именно ему – хотя видел этого человека всего раз в жизни. И Мегуми выглядел почти расслабленно, разговаривая с ним по телефону недавно. И рассказывал о нем Мегуми без восторга, конечно – но с явным уважением, что в его случае практически к восторгу приравнивается. Рассказывает ли Мегуми другим людям о Сатору с похожим уважением?.. Ха. Рассмеяться бы от такого – но мешает какое-то неприятное и тошнотворное, совершенно неясное чувство, поселившееся в диафрагме; Сатору морщится, едва преодолевая желание потереть грудную клетку ладонью. А затем он замечает, как Мегуми вдруг садится ровнее и в его прикованных к чему-то глазах появляется узнавание. Сатору прослеживает направление этого взгляда. И наконец видит того самого Нанами Кенто. Серьезный. Чопорный. В приглаженном костюме, застегнутом на все пуговицы, с такой же приглаженной прической – боже, да у него даже пробор есть! И галстук. Чертов галстук. Кто вообще в их время носит галстуки? Просто так? Приходя в кофейню?! Кто носит галстуки… Сатору моргает. С леопардовым принтом? Хм. Что ж. Это слегка выбивается из общей картины – но существенно ничего не меняет. Приговор ни капельки не смягчает. А приговор этот заключается вот в чем. Первое впечатление Годжо Сатору о Нанами Кенто: Зануда и скукотища. Дальше – набор механических действий. Встать. Приветственно поклониться друг другу. Усесться обратно. Холодно-официальная вежливость от Нанами Кенто – для Сатору. Сдержанно-теплая вежливость от Нанами Кенто – для Мегуми. Тошнотворное ощущение в грудной клетке становится отчетливее. Они обменяются несколькими дежурными фразами – Сатору приходится неоднократно прикусывать язык, чтобы не ляпнуть что-нибудь дурацкое и язвительное в адрес этого Нанами Кенто; что-нибудь, из-за чего Мегуми потом будет на него злиться. Чтобы тут же, сходу не устроить Нанами Кенто допрос – на что Мегуми будет закатывать глаза так сильно, что Сатору начнет беспокоиться за их сохранность. Но затем Мегуми вдруг бросает на Сатору донельзя многозначительный взгляд, в котором понимание мешается с очень уж знакомым только-попробуй-сотворить-какую-нибудь-дичь – и говорит, что пойдет сделать им заказ. Поднявшись, он спрашивает, что будет этот Нанами Кенто – после чего сразу разворачивается и собирается уже уходить, на что проигнорированный Сатору возмущенно взвизгивает: – Эй! А у меня спросить, несносный ребенок! Мегуми оборачивается. Смотрит на Сатору еще одним очень знакомым ты-действительно-такой-идиот-или-прикидываешься взглядом, в глубине которого плещется нежность. Коротко отвечает: – А тебе – самое сладкое, что найдется в меню. И так знаю. После чего разворачивается и уходит, ответа не дожидаясь. Сатору все равно бросает что-то фальшиво-возмущенное ему вдогонку – но против воли ощущает, как в грудной клетке теплеет и та стеклянная улыбка, которую он на лицо нацепил в момент, когда увидел этого Нанами Кенто, на секунду-другую становится настоящей. Но потом он опять к этому Нанами Кенто оборачивается. И любой намек на тепло из грудной клетки улетучивается, а улыбка по новой стекленеет, когда Сатору понимает, что тот следил за их с Мегуми обменом репликами с донельзя цепким, нечитаемым взглядом. – Что-то не нравится? – огрызается Сатору, осознавая, как по-детски и глупо звучит – но оказываясь не в состоянии ничего с собой поделать. Выражение лица каменной глыбы перед ним ни на йоту не меняется, когда он спокойным ровным голосом отвечает: – Оказывается, Фушигуро-кун сильно преуменьшал. – Это еще что должно значить? – огрызается Сатору еще активнее, и на секунду – всего на секунду – ему мерещится, что он видит короткий отблеск веселья в глазах этого Нанами Кенто. Но тот быстро гаснет – и Сатору уверен, что показалось, когда он коротко качает головой. – Ничего плохого. Рад наконец лично с вами познакомиться. Фушигуро-кун много о вас рассказывал, – и после секундной паузы добавляет: – По его меркам много, конечно. От этого «по его меркам» неприятное давление в грудной клетке становится еще сильнее – то есть, этот раздражающий, прилизанный зануда перед ним еще и считает, будто он хоть что-нибудь о Мегуми знает? …ну, судя по всему – кое-что действительно знает. Да чтоб его. И Сатору отказывается признавать, что сам-то он почти ничего об идиотском Нанами я-усыплю-вас-одним-видом-моего-лица-кирпича Кенто не слышал – и что в принципе узнал-то о его существовании только недавно, по чистой случайности. Черт. И что это еще за Фушигуро-кун? Уж не перебор ли, а? Ощущая, как к тошнотворному чувству за ребрами прибавляется все нарастающее раздражение – этот Нанами Кенто все меньше и меньше Сатору нравится! – он решает перейти сразу к главному. Решает сразу все точки во всех нужных местах расставить. Вколотить их туда, как гвозди. Чего тянуть-то, а? Одним слитным движением сняв очки, Сатору разрешает стеклянной улыбке окончательно соскользнуть с губ и жестко произносит, твердо глядя в серьезные глаза напротив. – Мой ребенок вам доверяет, так что хочу предупредить. Если вы хоть пальцем его тронете или как-либо ему навредите – то заплатите за это. Я позабочусь. Надеюсь, все ясно. Черт знает, какой реакции на это сам Сатору ожидает – тут хер пойми, чего ожидать! Может, хотя бы легкого намека на испуг. Может, того, что эта непроницаемая маска хоть на одну крохотную трещину дрогнет – или того, что она, напротив, не дрогнет вовсе. Но чего он точно не ждет – так это странного довольства, мелькнувшего в глазах напротив. Вот только и этот короткий, быстро вспыхнувший отголосок гаснет так же быстро, как и та померещившаяся тень веселья – и становится неясно. И впрямь ли было – или просто показалось. – Предельно ясно, Годжо Сатору, – абсолютно серьезно, без тени язвительности кивает Нанами Кенто. В этот момент к их столику возвращается Мегуми, а Сатору тут же очки напяливает обратно на нос; стеклянную улыбку – обратно на губы. Усаживаясь на свое место, Мегуми бросает подозрительный взгляд на Сатору – взгляд, которого этот Нанами Кенто так и не удостаивается. И. Эй! О с к о р б и т е л ь н о. А следующий час... Ну, следующий час становится тем еще испытанием. Потому что следующий час Сатору наблюдает за тем, как его ребенок с Нанами Кенто взаимодействуют – и мрачнеет все сильнее. Потому что становится все яснее, почему вообще его замкнутый, недоверчивый ребенок с этим Нанами Кенто общий язык нашел. Они оба – сдержанные. Спокойные. Вечно ничем не впечатленные. Их диалог – неторопливый, немногословный, почти лишенный красок – но до странного умиротворенный. Нанами Кенто слушает внимательно все, что Мегуми говорит ему – вдумчиво ему отвечает, обсуждает с ним вопросы, как с равным. С каждой минутой Сатору все сильнее ощущает себя здесь лишним. С каждой минутой Сатору все отчетливее ощущает себя мудаком, который... Перед Сатору сейчас сидит образцовый взрослый. Ответственный, разумный, уважительный. Тот взрослый, на которого можно положиться – уж он-то точно будет рядом, когда нужен, в отличие от всяких там Годжо Сатор. Сатору знаком с ним всего какой-то час – но уже это понимает. Понимает, почему этому человеку Мегуми доверился там, где до их пор не может довериться ему, Сатору. Понимает, черт возьми. И когда речь заходит о работе Нанами Кенто – это становится последней гребаной каплей. Потому что вдруг выясняется – он полицейский. Чертов полицейский. Сатору пораженно на Мегуми смотрит – в ответ тот лишь пожимает плечами. – А разве я это не упоминал? – интересуется флегматично, но в глазах его пляшут бесенята, и Сатору понимает – Мегуми вполне осознанно ничего ему не сказал. Вероятно, чтобы посмотреть потом на его реакцию. Ну что за паршивец. На секунду-другую Сатору ощущает, как напряжение внутри него смягчается, нежностью оплывает; когда его невозмутимый ребенок ведет себя, как засранец – это всегда попадает прицельно. Прицельно попадает тот факт, что Мегуми чувствует себя рядом с Сатору достаточно расслабленно, чтобы засранцем позволять себе быть. Но сейчас и это ощущение быстро уходит. Потому что – полицейский? Серьезно? Может ли этот дурацкий Нанами Кенто стать еще идеальнее?! И где-то в этот момент Сатору наконец не выдерживает: встает из-за стола, натягивая на губы улыбку до того широкую, что скулы ноют; до того стеклянную, что ноет внутри – и говорит, что ему нужно отойти в уборную. Носик попудрить, ну типа того. Лежащий под столом Пес смотрит на него с осуждением – одна из причин, почему они именно в эту кофейню пришли, как раз в том, что здесь уже знают Пса и охотно его пускают. А Сатору хотел убедиться и проверить, какой будет его реакция на Нанами Кенто. И по итогу вся его реакция – нейтральная и с каждой минутой все более добродушная – только доказывает, что все с этим Нанами Кенто в порядке. В гребаном порядке, чтоб его. И Сатору очень старательно игнорировал этот факт весь последний час – но теперь… Ну, даже он не настолько хорош в игнорировании очевидного, да. Мегуми же, когда Сатору встает – бросает взгляд обеспокоенный. Он даже рот открывает, явно собираясь что-то сказать – но в результате только поджимает губы. Хмурится сильнее – казалось бы, куда уж сильнее-то, но его ребенок каждый раз собственные рекорды бьет. В уборную Сатору уходит, пытаясь не чувствовать себя разочарованным. Пытаясь убедить себя, что это тошнотворное чувство в диафрагме – оно никакого отношения к ревности не имеет. Неа. Ни капельки. С чего бы Сатору ревновать? Да пф-ф. Ну не потому же, что этому Нанами Кенто всего за несколько разговоров и встреч с Мегуми – удалось добиться такого уровня доверия и легкости в разговоре с ним, какого Сатору добивался годами. Ну не потому же, что этот Нанами Кенто, кажется, идеален во всем – и родитель из него тоже, очевидно, вышел бы идеальный. Именно такой, какого Мегуми заслуживает. Ну не потому же, что даже Пес – и тот на стороне этого Нанами Кенто. Что за предатель! Ну не потому же, что сам Сатору проебывается и проебывается, раз за разом на всем этом родительском поприще, сколько бы гребаных усилий ни прилагал. Ну не потому же, что Сатору – чертова катастрофа. И Мегуми не повезло в своей жизни с этой катастрофой столкнуться... Ладно, да, Сатору ревнует. До пиздеца ревнует, глядя на то, как эти двое с легкостью на одну волну настраиваются – и ощущая себя лишним, ощущая себя не родителем Мегуми, а главным недоразумением в его жизни. И вдруг доходит, почему именно он все еще не может это дурацкое слово, «родитель», произнести вслух – применительно к самому себе. Сатору попросту глубоко внутри осознает, что не заслуживает родителем зваться. Не заслуживает зваться родителем Мегуми. …ну вот и что это за хуйня?! Что это за жалкое, бесполезное, никуда не ведущее нытье? Сдернув с себя очки и повесив их на ворот рубашки, он склоняется над раковиной и плещет в лицо холодной водой; пытается хоть немного привести себя в чувство. Зло скрипит зубами и рычит на самого себя мысленно. Да соберись ты уже, черт возьми! Хреновый из тебя родитель? Тогда вместо того, чтобы ныть об этом – стань лучше! Научись быть лучше! Научись быть рядом, когда ты Мегуми нужен! Да черт бы тебя побрал, Годжо Сатору! Когда слышится скрип открываемой в уборную двери – Сатору не обращает на это внимания, продолжая стоять с закрытыми глазами и, склонив голову, сжимать ладонями края раковины. Продолжая в собственной голове на себя рычать – что, вообще-то, нихуя не помогает. Тут пора бы уже начать себе оплеухи отвешивать – но это звучит ебануто даже по меркам самого Сатору. Но затем звук шагов вдруг затихает совсем близко. Но затем Сатору вдруг нутром чует чужое присутствие рядом, в считанных футах от себя. Но затем до Сатору вдруг доносится бесцветный ровный голос – теперь уже ему вполне знакомый. – Что-то не так? – швыряет Нанами Кенто в Сатору его же недавний вопрос – и Сатору болезненно фыркает. Ну конечно же. Конечно же, блядь, именно Нанами бесячий-идеальный-хер Кенто должен был сюда заявиться со своими идиотскими вопросами. Потому что – ну а почему бы и да? Надо же Сатору по почкам допинать! Исключительно из благих намерений. Чтоб не мучился, ага. – Все так, – отрезает он, надеясь, что этого будет достаточно, что после этого чертов Нанами Кенто уйдет... Чертов Нанами Кенто не уходит. Надоедливый идеальный придурок. На несколько минут они застывают в душной тяжелой тишине – и, нет, в планы Сатору прерывать эту тишину не входит. Потому что не уверен, какая именно херня из его рта вырвется, если он попытается – и простит ли ему потом эту херню Мегуми. Потому что, в конце концов, этот Нанами Кенто сам сюда заявился – так что пусть теперь сам и разгребает. Или попросту сваливает. Второй вариант Сатору вполне устраивает. Но вместо того, чтобы свалить – это же было бы слишком просто для Сатору, да, вселенная? – этот Нанами Кенто все же решает сам начать говорить. И Сатору, который до сих пор головы не поднимает и глаз не открывает – вновь слышит над собой все тот же спокойный размеренный голос, осторожно вплетающийся в повисшую тишину. – Когда Фушигуро-кун позвонил мне – несмотря на прошедшие несколько лет, я узнал его сразу. Не мог не узнать. Сложно забыть хрупкого на вид – но стального внутри мальчика, бросившегося ради спасения щенков противостоять тем, кто был в несколько раз сильнее его. Знаете, я из-за вашего сына вернулся в полицию. Посмотрел на него – и вдруг вспомнил, почему вообще когда-то поступил в академию. Стоит признать – у Годжо Сатору есть некоторые слабости. В число этих слабостей входят тупые шутки, сладкое, выводить Мегуми из себя и огромная коллекция очков с затемненными стеклами. А еще – тот момент, когда кто-то в разговоре с ним называет Мегуми его сыном. Мегуми в принципе – самая большая, неоспоримая и ценная слабость Сатору. Мегуми же – и его сила. Будь на месте этого Нанами Кенто кто-нибудь другой – он бы сейчас автоматически парочку бонусных очков заработал. Впрочем, стоит признать – остальная часть монолога тоже привлекает внимание. Так что где-то на этом моменте Сатору все же не выдерживает: открывает глаза и резко выпрямляется. Бросает взгляд на Нанами Кенто – но тот на него не смотрит. Его взгляд, серьезный и острый, направлен на стену перед ним – но вот он медленно поворачивается к Сатору. И в этих непроницаемых глазах не удается найти осуждения или презрения – а именно их Сатору, пожалуй, ожидал бы увидеть, если бы только об этом задумался. Пару секунд Нанами Кенто молчит, прежде чем продолжить. – В больнице я окончательно убедился в том, что понял еще тогда, когда Фушигуро-кун позвонил мне. Дело было не в том, что ваш сын запаниковал из-за самой ситуации – он ведь в результате со всем справился один, я ничем ему не помог. Он запаниковал, потому что в опасности оказался самый важный для него человек. Потому что он был в ужасе от одной мысли о том, что может этого человека потерять. Дурное сердце Сатору пропускает удар. А Нанами Кенто смотрит на него внимательно и серьезно; удерживает взгляд, когда заканчивает уверенно, твердо: – У вас замечательный сын, Годжо Сатору. Берегите его. После чего Нанами Кенто разворачивается на сто восемьдесят – и совершенно невозмутимо уходит из уборной, реакции Сатору не дожидаясь. Еще минуту-другую Сатору ошарашенно перед собой пялится. Медленный выдох. Глубокий вдох. Губы дергает изломом улыбки – Сатору идиот, да? Потому что в опасности оказался самый важный для него человек. Потому что он был в ужасе от одной мысли о том. Что может этого человека потерять. Еще один шумный вдох – и давление в грудной клетке вдруг становится слабее. И дышать вдруг становится легче. И Сатору, высушив руки и нацепив очки обратно на нос, выходит из уборной. Когда он усаживается вновь на свое место за столиком и сталкивается взглядом с Мегуми – у того в радужках все еще плещется беспокойство. Но Сатору улыбается ему. И с облегчением понимает – улыбка выходит достаточно искренней, чтобы часть беспокойства из глаз его ребенка прогнать. Может, Сатору бестолковый и бесполезный. Может, Сатору – идиотский родитель. Может, чертов Нанами Кенто во всем лучше него. Но все это не имеет никакого значения. Потому что: сколько раз Мегуми показывал, что Сатору ему важен – вот такой дурной и раздражающий, какой есть? Потому что: разве Мегуми не провел почти безвылазно у койки Сатору несколько недель, на которые тот оказался заперт в больнице? Потому что: разве Сатору не застал своего ребенка, уснувшего в ворохе вещей самого Сатору, когда вернулся наконец домой? Потому что: разве множеством других бесконечно важных мелочей – и совсем не мелочей тоже – Мегуми не показывал свою растущую с годами привязанность? Потому что. Разве Сатору не идиот, если хотя бы на секунду решил, что Мегуми – его упрямый и верный ребенок, – променял бы его, бестолкового Годжо Сатору, на идеального Нанами Кенто? Пес под столом закидывает морду Сатору на колени, смотрит на него взглядом: Дошло, идиот? Сатору фыркает. Коротко чешет его за ухом. А потом вновь переводит взгляд на Мегуми – и тянется к нему, чтобы ласково взъершить темноволосую макушку. В грудной клетке ощутимо теплеет, когда его колючий ребенок ворчит себе под нос – но не уворачивается. Над столом Сатору с Нанами Кенто пересекаются взглядами. И Сатору кажется – он уже знает самое главное об этом человеке. То, что на самом деле знать о нем в первую очередь должен. В случае чего – Сатору сможет доверить ему своего ребенка. И этого пока что достаточно. И в собственной голове язвительное этот-Нанами-Кенто сменяется на… просто Нанами. Обычное. Спокойное. Сатору хмыкает. Но все-таки этот Нанами Кенто его бесит.