Однажды ты обернешься

Мегуми ведет себя странно. Ну, по меркам этого в принципе нетипичного ребенка – странно. Не выйдет даже описать, в чем именно эта странность заключается – то есть, Мегуми всегда слишком тихий и до абсурдного спокойный, но сегодня просто что-то… не так. Сатору ощущает это всеми своими инстинктами, которые на Мегуми годами настраивал. И дело в том, что так-то его ребенок последние недели две уже достаточно странно себя вел – был куда раздражительнее и резче обычного, с каждым днем становился все мрачнее, отвечал все грубее и короче; после чего зачастую, заметив собственную грубость, притаскивал кофе в качестве извинений, хотя Сатору и так совершенно на него не обижался. Потому что знал, в чем именно причина таких перемен заключается – какое у этой причины имя. Вполне конкретное имя. А еще потому, что в принципе на своего ребенка обижаться не умеет – но это Мегуми совсем не обязательно знать. И, вообще-то, тему под названием «Рёмен Сукуна» они больше не поднимали – но Сатору все же догадывался, что Мегуми поговорить с ним так и не удалось. Если бы удалось – он уже либо дошел бы до своей точки кипения и черт знает, каков был бы радиус поражения из-за следующего за этим взрыва. Либо, напротив – наконец успокоился бы и вновь стал привычным невозмутимо-непрошибаемым ребенком. Так что, да, к раздраженному и резкому Мегуми за две недели Сатору уже успел привыкнуть – но сегодня он вовсе не выглядит раздраженным, почти не выглядит мрачным. Он выглядит молчаливым, задумчивым, грустным. Даже, кажется… Немного испуганным? И вот последнее пугает уже самого Сатору. Потому что это Мегуми. Потому что Сатору по пальцам может пересчитать разы, когда видел на лице своего ребенка страх. Потому что каждый из этих раз был далеко за гранью – по-настоящему испугать Мегуми на самом деле пиздецки, пиздецки нелегко. И что же могло напугать его в этот раз? Они с Сукуной все же поговорили? И что же это, блядь, должен был оказаться за разговор такой, если привел к подобным последствиям?! По его итогу Сатору ведь ожидал либо взрыва от Мегуми – либо воцарившегося штиля. Но чтобы страх?.. Сукуна мудак, это безусловно – но Сатору видел, как он на Мегуми смотрит. Видел, как редко и бережно его касается. Мог бы Сукуна на словах разозлить Мегуми настолько, чтобы тот превратился в клубок огненной ярости? Это да. Это конечно. Но мог бы он Мегуми испугать? Сатору был бы последним в списке поклонников Сукуны – далеко за пределами этого списка, – вот только даже он поверить в последнее не может. Слишком неправдоподобный расклад, если учесть все исходные данные – включая его собственные наблюдения за взаимодействием этих двоих. Но перестраховаться не помешает, считает Сатору; может быть, он одного мудака-по-призванию все же переоценивает. Так что в конце концов Сатору спрашивает словно мимоходом, пока они с Мегуми обедают на кухне. – Итак… Вы с Сукуной поговорили? Пора ли мне достать биту, чтобы провести с ним успокаивающую профилактическую беседу о том, как глубоко в земной коре окажутся его кости, если он тебя обидит? Когда Мегуми поднимает на него взгляд – то в первую секунду лишь моргает непонимающе, будто был настолько погружен в свои мысли, что до него в принципе не сразу доходит, о чем вообще Сатору говорит. Но потом на лице Мегуми проступает осознание, до этого задумчивое выражение становится хмурым, и он мрачно хмыкает. – Для начала я хотел бы сам его отловить и профилактическую беседу провести. И все сильнее склоняюсь к тому, что бита мне самому для этого понадобится. Весело на это фыркнув, Сатору старается скрыть за своим фальшивым весельем беспокойство – ага, значит, ответ все же в чем-то другом; как и ожидалось. И то, что Мегуми просто утыкается взглядом в тарелку, вновь становясь задумчивым, как-то нихрена не утешает. Хотя бы потому, что его ребенок никогда на актерскую игру Сатору не ведется и всегда замечает, если он за весельем пытается что-то спрятать. Но сейчас Мегуми не замечает. Сейчас Мегуми вообще мало внимания на Сатору обращает, вновь возвращаясь к своим мыслям. И это – очередной, особенно громкий, особенно мощный тревожный звоночек, который заставляет беспокойство внутри Сатору разразиться бурей. Он даже почти уже спрашивает напрямик, в чем, блядь, дело – но вовремя прикусывает язык. Это бессмысленно. За все те годы, что они друг друга знают, Сатору научился отлавливать признаки, по которым можно понять, что его ребенок к разговору готов – зачастую он сам тогда навстречу этому разговору идет; поэтому Сатору понимает, что, пока Мегуми сам не захочет – ничего от него добиться будет нереально, можно только напороться на футовые острющие иглы, которыми он себя защищает. И Сатору, вообще-то, думал, что они уже прошли эту стадию. Что они научились говорить словами через рот. Что Мегуми достаточно ему доверяет для возможности рассказать о чем угодно… Но Мегуми молчит. И хотя большая часть Сатору затоплена беснующимся беспокойством за него – есть и та, спрятанная глубоко внутри, крохотная, эгоцентричная и ублюдочная часть, которая обижена. Самую капельку, очень глупо, по-детски обижена на тот факт, что Мегуми молчит. Хотя эта часть занимает совсем мало пространства, позволяя вполне успешно себя игнорировать – полностью ее прогнать Сатору не может. И немного ненавидит себя за это. По итогу его хватает всего на несколько часов. Несколько долбаных часов, спустя которые Сатору наконец не выдерживает – удивляет тут только то, что продержался так долго и не сорвался раньше. Все-таки, этот ребенок неплохо прокачал его уровень терпения. Но, в конечном счете, вооружившись двумя кружками – с кофе и с какао, – Сатору наконец осторожно шкребется в дверь Мегуми. А когда не получает ответа – все же рискует. Толкает дверь плечом и просовывает голову в открывшийся проем, чтобы проверить, не спит ли он. И застает Мегуми, который шкрябанья, кажется, вовсе не услышал, полностью погруженный в мысли и отвлеченный на какую-то книгу в своих руках… Нет, не книгу – с рухнувшим сердцем вдруг понимает Сатору, присмотревшись. Это альбом. Очень знакомый, набитый фотографиями альбом. Сатору не видел его годами. Годами… Он моргает. В голове что-то щелкает, в нужном слоте пазла оказывается недостающая деталь – и до него наконец начинает медленно доходить; наконец в подкорке вспыхивает осознание. Точно же. Сегодняшняя дата. Сегодняшняя дата, которая ломала его снова и снова, год за годом, раз за разом; ломала тотально и неотвратимо; ломала так, что, казалось, ничего от Сатору вскоре не останется – казалось, уже ничего не осталось. И так до тех пор, пока он вдруг не очутился здесь и сейчас. В этой точке. В этом дне. Пока наконец не забыл. Забыл, черт возьми. Потому что в его жизни появился один замечательный, несносный ребенок, который, сам того не желая, умудрился собрать Сатору заново из оставшихся от него обломков. Который заново запустил легкие. Заново запустил сердце. А там, в этом сердце, среди световых лет разрухи – расчистил место, вдохнул жизнь в пепел. И поселился, не спрашивая разрешения. Нахальный. Упрямый. Невыносимый. Абсолютно прекрасный. И вот Сатору вдруг обнаруживает, что снова живет. Что мир его больше не крутится вокруг той даты, больше не крутится вокруг того… человека. Больше не крутится вокруг Сугуру. Нет, Сугуру навсегда останется там, внутри – он высечен глубже, чем в голове, монолитнее, чем на костях; такое не излечивается. Просто теперь в жизни Сатору есть что-то важнее, чем та чертова дата – что-то, что не ломает его, как тот день. Что-то, что исцеляет. Кто-то, кто исцеляет. Ему хочется расхохотаться. Еще несколько лет назад Мегуми приходилось тащить пьяную тушу Сатору на себе и выслушивать его драматичные излияния – а теперь, вот. Сатору настолько обеспокоен тем, как странно Мегуми себя ведет, что попросту забыл. Кажется, он наконец научился расставлять приоритеты. А его главный приоритет – Мегуми. Всегда будет. Но горечь в горле все равно ощутима, и Сатору ее сглатывает; заставляет себя двигаться и осторожно протискивается в дверной проем. Поставив обе кружки на тумбочку, тихо садится на кровать рядом со своим ребенком и мягко пихает его плечом – только после этого Мегуми наконец замечет чужое присутствие и вздрагивает. Мегуми. Его невозмутимый ребенок. Вздрагивает. А затем тут же резко поднимает взгляд. Сатору легко отлавливает ту секунду, когда Мегуми дергается с явным намерением альбом закрыть и спрятать – но все же почти сразу возвращается к исходному положению, оставляя тот лежать на своих коленях. Мегуми явно осознал, что Сатору и так уже все увидел – а значит, и смысла прятать нет. В грудной клетке Сатору болит. Он вспоминает, как отреагировал тогда, годы назад, обнаружив своего ребенка с этим альбомом в руках. Неужели, Мегуми считал, что и в этот раз он отреагирует так же? Разозлится? Поведет себя, как эгоцентричный хладнокровный мудак? Хочется думать, что нет. Хочется думать: то, как Мегуми потянулся альбом спрятать – просто рефлекс. Хочется думать… – Не видел этот альбом годами, – с нарочитой беззаботностью произносит Сатору, пытаясь игнорировать горечь, копящуюся в трахее. – Почему это ты вдруг вспомнил о нем, Мегуми? Сатору хочет, чтобы вопрос прозвучал легкомысленно, будто ответ не имеет значения – но выходит куда напряженнее запланированного. Ему плевать, что Мегуми достал альбом. Ему было бы плевать, если бы Мегуми доставал его каждый день на протяжении всех этих лет. На что ему не плевать – так это на то, что Мегуми сделал это именно сегодня, когда выглядит таким задумчивым и тихим. Таким испуганным. Именно сегодня, в тот день, который много лет назад стал для Сатору днем-хождения-по-грани, днем-тотальных-срывов, днем-персональной-разрухи – и из бездны которого его вытаскивал только Мегуми еще до того, как сам понял, что делает. Или в этом как раз причина грусти и страха Мегуми? В сегодняшнем дне? Он ждет, что Сатору что-нибудь сделает? Опять сорвется? Напьется? Его страх на самом деле не общий, не абстрактный – а вполне конкретный? Это страх за Сатору? Страх, источником которого является Сатору? Звучит вроде как даже правдоподобно – но что-то не складывается. Цельная картинка отказывается выстраиваться, будто Сатору продолжает что-то важное упускать. Потому что обычно в этот день его ребенок наоборот старался быть ближе, предлагал что-то вместе посмотреть, не уворачивался и не ворчал, если Сатору тянулся потрепать по волосам или обнять. Так очевидно беспокоился – до растекающегося в грудной клетке Сатору болезненного тепла – и боялся оставлять одного; настолько, что ни секунды не сопротивлялся, если Сатору ни-капли-не-напрашивался отправиться вместе с ним в гости к Юджи. Но сегодня… Сегодня он будто бы как раз оставил Сатору в одиночестве. Не буквально – физически он здесь, рядом, рукой подать. Но настолько глубоко в мыслях, что кажется, не дотянуться, как ни пытайся – и это же немного до паники, до собственного страха, в костях гудящего. И, в то же время, Сатору с самого утра ощущал на себе взгляды Мегуми – странные взгляды. Вроде бы, знакомо проницательные, задумчивые; даже вполне обоснованно беспокойные – как становится понятно теперь, когда Сатору вспомнил, что сегодня за дата. Но, одновременно с этим – нетипично для его ребенка колеблющиеся, неуверенные. Опять же – спуганные. Слишком неправильно. Слишком выбивается из привычной картины. Слишком… Слишком. А тем временем Мегуми вместо того, чтобы ответить – переводит взгляд обратно на альбом. Несколько секунд молчит – а потом спрашивает сам так тихо, что Сатору не уверен, слышит ли или угадывает слова по движению его губ. – Почему ты так и не попросил за эти годы отдать его обратно? Сатору моргает. Ох. Ох. Это простой вопрос. Ответ на него есть у Сатору с того дня, когда он этот альбом в руки Мегуми вложил. – Я ведь сказал тогда. Это – всего лишь прошлое. А мое будущее – это мой ребенок. Ты. Тогда, годы назад, эти слова давались ему тяжело. Они продирались сквозь глотку с боем, кроваво и рвано – даже само осознание было пиздецки сложным и потребовало куда больше времени, чем должно было. Но сейчас? Сейчас они даются Сатору восхитительно легко. Просятся на язык – просятся оттуда, прямиком из сердечной мышцы – и от их легкости, при всей их важности и искренности, Сатору на секунду и самому становится упоительно легко. А потом Мегуми поднимает на него взгляд. И глаза его – непривычно уязвимые, чуть-чуть разбитые, и легкость уходит моментально, и Сатору ощущает, как на ее смену приходит тяжесть, селящаяся где-то в желудке; и хотя он все еще не понимает, в чем дело, что случилось – но его инстинкты уже вопят ему притянуть своего ребенке к себе в объятия и защитить от любого пиздеца, от чертова апокалипсиса, который может грянуть на их головы. Но прежде, чем этому желанию поддаться – Сатору говорит твердо и серьезно, желая, чтобы Мегуми его услышал. – Ты можешь рассказать мне о чем угодно, Мегуми. Ты ведь знаешь это, правда? Пару секунд Мегуми молчит и смотрит этими своими уязвимыми внимательными глазами – а потом сам подается вперед и сжимает в объятиях Сатору, который тут же реагирует, притягивая ближе в ответ. И это уже не крохотный хрупкий мальчик в его руках, за хрупкостью которого скрывается сталь – нет, в руках Сатору совсем теперь взрослый человечек, мужчина, который и в объятиях своими сильными руками сжимает крепко, совсем по-мужски. Понимание этого что-то разбивает в Сатору. Ему хотелось бы, чтобы Мегуми побыл ребенком подольше. Хотелось бы, чтобы у Мегуми в принципе было детство, которое тот заслужил. Но не всем мечтам суждено сбываться, правда же? В их мире такое суждено в принципе совсем немногим мечтам. – Знаю, – хрипит Мегуми ему куда-то в плечо. – И нам действительно нужно поговорить. Позже. Я только сначала встречусь с Юджи, а потом… Нам нужно поговорить, Сатору. И звучит при этом Мегуми странно, с нотами совершенно неясного отчаяния и страха – и эта смесь отчаяния-страха передается Сатору, когда он сжимает своего ребенка в руках крепче; когда отвечает так же чуть хрипловато. – Конечно. Как скажешь, ребенок. И Сатору вдруг совершенно не хочется куда-либо Мегуми отпускать, вдруг кажется, что если отпустит – случится что-то ужасное. Земля пойдет трещинами. Молния расколет небо надвое и посыплются его голубые осколки. Но Сатору заставляет себя дышать; пытается прилив паники поглубже в себя затолкать. Это ведь всего лишь Юджи. Всего лишь Юджи. Что плохого может случится? А затем, вдруг, слишком быстро – но Мегуми уже больше не в руках Сатору; Мегуми уже стоит у дверного проема. И чешет Пса за ухом. И тот скулит жалобно, вслед за Мегуми пойти просится – на что получает жесткое: – Нет. Ты остаешься с Сатору. Когда Пес продолжает скулить и жаловаться – Мегуми стискивает крепче челюсть и не просто говорит. Приказывает. – Пес. Сатору. И, вообще-то, обычно Пес достаточно послушный, и Мегуми ему доверяет. Пес в принципе умен и инстинкты у него работают отлично – даже Сатору давно привык на них полагаться, – поэтому напрямую Мегуми редко ему приказывает. Но если уж приказывает – Пес его команд никогда не ослушивается. Даже если ну очень хочется. А сейчас явно хочется. Беспокойство завязывает голосовые связки узлами – но Сатору с силой сглатывает и заставляет себя сказать. – Может, ему все же стоит пойти с тобой? – Нет, – так же жестко, как до этого Псу, отвечает Мегуми Сатору, поднимая на него взгляд – но тут же смягчается и уже спокойнее добавляет: – Я хочу поговорить с Юджи наедине. И Сатору видит – нет, он не врет. Но и явно недоговаривает. И в умалчивании Мегуми пиздецки хорош – хотя и во вранье, стоит признать, тоже поднаторел за последние годы; в конце концов, у него был перед глазами отличный пример для подражания. Бля. Это точно не то, чему Сатору хотел бы своего ребенка научить. Но именно вот такой из него распиздатый сэнсэй вышел бы. И хотя ему все же хочется заставить Пса пойти за Мегуми – он знает: тот вот такого прямого приказа никогда не ослушается. А сам Мегуми в своем нынешнем настроении никогда не послушает Сатору. Черт возьми. Ощущение грядущего пиздеца становится все ощутимее – но Сатору прогоняет его от себя. Что за чушь. Все же хорошо. Сейчас Мегуми уйдет всего на несколько часов, встретится с безопасным и знакомым Юджи – а потом вернется, и они с Сатору поговорят, о чем бы ни был этот разговор. И все будет хорошо. Все будет, блядь, хорошо. А потом Мегуми вновь обнимает его – Сатору остается только надеяться, что собственная ответная хватка не получалась слишком уж судорожной, слишком уж отчаянной. А потом Мегуми говорит ему в плечо: – Я скоро вернусь. Когда дверь за ним захлопывается – Сатору едва удерживается от того, чтобы бросится за Мегуми следом. Пес явно столкнулся с той же проблемой. А затем проходит час. И еще один. И Сатору, пытаясь хоть чем-то себя занять, отвлечь, возвращается в комнату Мегуми – чтобы забрать так и не тронутые кружки. Замечает альбом, оставленный на столе. Но вместо оглушительного желания нырнуть в прошлое с головой – желания, которое жрало его изнутри когда-то; вместо потребности никогда из этого прошлого не выныривать – ощущает лишь тревогу. И беспокойство. И эту бессмысленную смесь страха-паники. За Мегуми – тревогу. За Мегуми – беспокойство. Страх. Панику. Из комнаты Сатору уходит, к альбому так и не прикоснувшись. А тем временем Пес становится все более беспокойным – беспокойство самого Сатору растет пропорционально. За окном небо мрачнеет сумерками, и Сатору ловит себя на том, что начал нервно прокручивать в пальцах телефон. К тому моменту, когда беспокойство уже начинает подходит к опасно алеющей отметке – Пес, до этого крутившийся у двери, вдруг хватает Сатору за рукав и начинает тащить за собой. А тот вспоминает – Мегуми приказал Псу оставаться с Сатору, а не оставаться дома. И Пес явно нашел лазейку – просто потащить Сатору за собой. А сам Сатору, в общем-то, совершенно не против. В целом, Пес даже одолжение ему делает, организовывая отмазку – нет, Сатору не паникующий на ровном месте еблан… то есть, родитель. У него есть оправдание. Это все Пес! – Погоди. Я только возьму ключи и куртку… – говорит Сатору, пытаясь притормозить продолжающего упрямо тащить его вперед Пса. Как вдруг оживает телефон, который Сатору так и продолжает сжимать в руке – и он застывает. Бросает взгляд на экран. Моргает. Это Мегуми. Вот только… Дело все в чем – Сатору в этом доме не единственный параноик. Так что, когда дело дошло до этого конкретного вопроса, они с Мегуми оказались единодушны. Сатору даже вспомнить не может, кто из них предложил это первым. Просто после того случая, когда щенки спасли Мегуми жизнь – Сатору купил для них обоих несколько одноразовых телефонов, чтобы у каждого было по одному запасному, который они всегда таскают с собой – и чтобы хотя бы один запасной всегда лежал дома. Мегуми свой таскает то во внутренних карманах одежды, то и вовсе в подкладке кроссовок, каким-то образом умудряясь его не разбивать. Ну, и кто здесь параноик, а? И вот сейчас, видя номер этого запасного телефона – Сатору сглатывает вцепившийся в глотку ужас и быстро ведет по экрану одеревеневшим пальцем. – Мег... – начинает он, но тут же затыкается, слыша доносящийся из динамиков скрежет и отдаленный, срывающийся помехами голос – тем не менее, безошибочно узнаваемый. Мегуми. – …уда вы вообще нас везете? Опять слышится скрежет. Гогот. Доносится еще один голос – в этот раз незнакомый, более грубый и отдаленный; ощущая, как сердце срывается в ритм ужаса, Сатору спешно отводит телефон от уха; жмет на громкую связь и на запись, чтобы потом можно было разговор переслушать. На всякий случай. Не уверен он, что за этим паническим грохотом в собственной грудной клетке и за шумом в ушах сможет с первого раза все расслышать. – Думаешь, мы такие тупые, чтобы сейчас тебе все карты выложить, сопляк? – Ну, вы достаточно тупые, чтобы вдесятером напасть на двух школьников – и все равно почти проебаться. Черт знает, восхищаться или ужасаться тому, насколько спокойными и ровными остаются интонации Мегуми; насколько невозмутимо он выплевывает яд в лицо каким-то уродам. Блядь. Какой-то внутренней чуйкой Сатору понимает, что сейчас произойдет, еще до того, как осознает собственную догадку; до того, как это случается. – Ах ты… Опять скрежет. Удар. Хруст. Шумный выдох, принадлежащий явно Мегуми. Сатору вздрагивает, когда осознает, что его ребенка только что, вероятно, ударили – он понимал, к чему все идет, да, но от того оно не менее херово; к беспокойству примешивается яркая и острая вспышка злости. Собственные пальцы сжимают телефон с такой силой, что тот едва не крошится. Даже тогда, годы назад, в переулке, найдя крохотного, залитого чужой кровью Мегуми, просящего спасти щенков – Сатору не ощущал себя настолько беспомощным, бессильным. Потому что тогда он мог сделать хоть что-то; мог создать хоть какую-то видимость действия, блядь – даже если с действиями этими пиздецки опоздал. Сейчас же Сатору может лишь. Сука. Слушать. – Но только почти, да? – гогочет ублюдок, с которым Мегуми разговаривает – но звучит он совсем не так уверенно, как явно пытается. И хотя к его гоготу присоединяется нестройный смех еще двух-трех человек – звучат они почти истерично. А потом… – Что это? – шум. Скрежет. Удар. – Какого хера?! Кому ты зво... Вызов обрывается. Сатору с ужасом понимает, что у Мегуми нашли телефон. Что эти ублюдки теперь сделают с его ребенком? Что они сделают… Что… Сатору начинает мутить. Перед глазами рябит. Приходится схватиться за стену, чтобы не рухнуть. Не нужно было отпускать сегодня никуда Мегуми. Нужно было связать его и запереть на ключ, если придется. Нужно было… Смутно Сатору ощущает, как его тащат куда-то в сторону – и едва успевает удержать равновесие. Опускает взгляд. На него смотрят умные тревожные глаза Пса, и Сатору понимает, что собственное дыхание начало сбиваться в панический рваный свист. Глубокий вдох. Медленный выдох. Сейчас для паники нихрена нет времени. Только не сейчас, когда его ребенок черт знает где; только не сейчас, когда его ребенок паниковать себе как раз не разрешает, когда сохраняет контроль и равновесие перед лицом каких-то уродов; только не сейчас, когда его ребенка могут избивать в эту самую секунду, пока Сатору, чтоб его, с дыханием собственным справиться не может. Его ребенка убивать, блядь, могут. В эту самую ебаную секунду. Эта мысль помогает лучше оплеухи – но Сатору дополнительно все же врезает себе по роже. На всякий случай. Перед глазами долю секунды плывут пятна – но потом зрение проясняется. Дыхание приходит в относительную норму. Схватив ключи от машины, Сатору забивает на куртку – и вслед за Псом выносится из квартиры, не тратя времени на то, чтобы закрыть дверь. На бегу он разблокирует телефон. Первая мысль, здравая и рациональная – нужно позвонить в полицию. Но… Пальцы Сатору без его ведома уже листают контакты в поисках нужного номера; он привык доверять инстинктам – поэтому не сопротивляется. Прежде чем Сатору осознает, кому именно собрался звонить – он уже прижимает телефон к уху. Как только гудки обрываются тишиной, Сатору тут же глухо рычит, не дожидаясь отклика. – Ты знаешь, где мой ребенок? Секундная тишина. – В последний раз я видел его вчера, дома у Юджи. Только тогда до Сатору в полной мере доходит, кому именно он звонит – Сукуна. Гребаный Сукуна. Откуда в собственном телефоне взялся его номер, Сатору ни черта не помнит – но сейчас охуеть как не до этого. Есть вопросы, блядь, поважнее. И, видимо, Сукуна уловил по интонациям Сатору, что ему нихрена не до шуток – потому что вместо того, чтобы огрызнуться или съязвить, отвечает он серьезным напряженным голосом и исключительно по делу. При этом явно не врет – не то чтобы Сатору всерьез рассчитывал, будто Сукуна может знать; если бы знал – не был бы настолько сдержанным и спокойным. Но все-таки. Не удержавшись, Сатору матерится – любой намек на контроль летит к херам. – Мне только что звонил Мегуми, – начинает он, решая сразу перейти к делу и кратко обозначить происходящее. Ему нужна помощь. А Сатору давно подозревал, что работа Сукуны далека от абсолютно чистой и абсолютно легальной, и если он напряжет свои мозги, у него могут быть ответы. Или хотя бы предположения. – Он использовал запасной телефон, который обычно прячет во внутренних карманах, и говорил с каким-то ублюдком. Спрашивал у него, куда их везут. Не думаю, что Мегуми правда рассчитывал на ответ – скорее всего, он просто хотел, чтобы я услышал сам вопрос и понял, что их в принципе куда-то везут. Еще он говорил про двух школьников, на которых пытались напасть вдесятером – так что, видимо, Юджи с ним. Но потом урод, с которым он говорил, заметил у Мегуми телефон. Я слышал, как его ударили, Сукуна. И, вероятно, его избивают сейчас. Где-то посреди собственного рассказала до Сатору доходит, как много Мегуми умудрился передать ему, учитывая, что у него была возможность всего для пары завуалированных реплик – хотя на деле этого все еще так пиздецки мало. Но. Двое против десятерых, значит, да? И почти этих десятерых победили? Сатору бы ощутил за своего ребенка гордость – если бы ее надежно не перебивало тошнотой и ужасом. А еще – ненавистью к тем, из-за кого Мегуми приходится через это дерьмо проходить. И жаждой рвать глотки голыми руками. Напряженная тишина по ту сторону прерывается шумным судорожным выдохом – и Сатору скрипит зубами, чтобы напоследок твердо и зло выплюнуть: – И я собираюсь размазать по асфальту ублюдков, которые посмели хоть пальцем коснуться моего ребенка. – Я тебе в этом помогу, – слышится глухое яростное рычание Сукуны, и Сатору ощущает отголосок мрачного удовлетворения. Да. Кажется, именно на это он и рассчитывал, первым набирая Сукуну. Когда они договариваются о том, где встретятся, и Сатору сбрасывает вызов – он опять думает о звонке в полицию. И опять звонит не туда. – Мегуми в опасности. Мне нужна помощь, – коротко говорит Сатору, набрав нужный номер – и тут же слышит ответное, уверенное и лишенное колебаний: – Внимательно слушаю. Легче не становится. Спокойнее не становится. Но теперь Сатору знает, что под рукой есть два надежных человека, которые помогут составить план и его ребенка спасти. И Юджи – напоминает себе Сатору. Юджи, скорее всего, тоже там. Если бы Сатору в принципе мог разозлиться еще сильнее – он бы разозлился. Пока едет до места встречи, Сатору снова, и снова, и снова включает записанный разговор, пытаясь выцепить хоть что-нибудь; пытаясь выхватить новые факты, детали, фоновые звуки, которые смогут подсказать ему нужную, важную информацию. Смогут подсказать ему ответы. Ничего. Ничего, блядь. Только ужасом, паникой и глушащей болью внутренности саднит все сильнее с каждым разом, как Сатору слышит звуки ударов – и перед его глазами проносятся кровавые, ужасающие картинки, заставляющие судорожно сглатывать и вжиматься пальцами в руль до белеющих костяшек. Один раз Сатору, на эти картинки отвлекшийся, чуть не въезжает в дерево – в себя приводит лай Пса, заставляющий вовремя выровнять машину. После этого, встряхнувшись, Сатору блокирует телефон и откладывает его на приборную панель. Если сдохнет здесь и сейчас – уже ничем своему ребенку не поможет. А потом они встречаются. И к этому моменту выясняется, что Сукуне за прошедшее время уже позвонили. Сукуне уже пригрозили – какая-то херь о том, что если он не выполнит чужие требования, его братцу могут чего-нибудь нужного отрезать. И дружку братца – тоже. А потом Сукуна говорит, что, очевидно, позвонили ему не просто так и происходящее, как оказалось – его вина. Больше Сатору, в общем-то, ничего слышать и не нужно – ему тотально похер, что там еще Сукуна сказать собирается; каким образом собирается оправдываться. Ощущая, как копящаяся внутри огненная ярость наконец находит того, на кого ее можно выплеснуть – Сатору уже дергается вперед, желая ему врезать. Ага. Не зря инстинкты приказали первым набрать этого мудака. И единственное, что по итогу удерживает Сатору от грядущего удара – это только крепкие, натренированные руки второго человека, которому он позвонил. Нанами Кенто. – Сначала спасите своих детей – а потом бейте друг другу морды, сколько влезет, – произносит он голосом спокойным и твердым, как никогда сильно напоминающим Сатору о Мегуми своей невозмутимостью посреди тотального пиздеца. Блядь. Блядь. Еще один глубокий-ебучий-вдох. Еще один медленный-ебучий-выдох. Приходится отступить, потому что Нанами прав. Прав, чтоб его. За прошедшие годы Сатору уже даже смирился с тем, что такое случается гораздо чаще, чем ему хотелось бы признавать. А сейчас эта правота даже не раздражает – попросту не до того, блядь. – Продолжай, – обращается Сатору к Сукуне, заставляя себя говорить настолько ровно, насколько может – в голос все равно прорываются рычащие нотки; хватка Нанами исчезает с него, когда тот, вроде бы, убеждается, что бессмысленный мордобой отменяется. Пока что – отменяется. Сам же Сукуна, кажется, и не планировал сопротивляться, даже если бы Сатору ему и впрямь врезал. Он – рычащий, злой, отчаянный; он тоже готов рвать глотки – Сатору видит. Но сейчас, когда алая пелена перед глазами чуть размывается; когда удается вновь посадить ярость на хоть какой-то ветхий поводок; когда мир вокруг фокусируется – он также видит и еще кое-что. Там, за всем этим своим, яростным-рычащим – Сукуна пиздецки напуган. Сатору понимает – не может не понять. Сам он до пиздеца напуган тоже. То ломающее чувство вины, которое далеко в глубине, за яростью и рычанием спряталось – Сатору понимает тоже. Если бы он только не позволил Мегуми уйти. Если бы все же заставил взять с собой Пса. Если бы отправился сам следом. Если бы. Если бы… Но ни на какие «если бы» сейчас нет времени. Сейчас ни на какую постороннюю херню времени нет – потом, все потом. Ни чувство вины, ни злость друг на друга справиться с последствиями собственных проебов им никак не поможет. Никак не поможет спасти их детей – тут с Нанами поспорить невозможно. Они все в эти секунды – по одну сторону. И если уж выплескивать куда-то ярость и мордобои устраивать – то с теми ублюдками, которые их детей забрали. Которым Сатору, блядь, кишки выпустит за каждую волосинку, с головы Мегуми упавшую. Кажется, Сукуна понимает это тоже, считает также – потому что, продолжая полыхать яростью и жаждой действия, все же слушается и покорно продолжает. Коротко обрисовывает историю о том, как его попытались втянуть в какое-то незаконное дерьмо, дележку территории или еще что, но он втянуть себя не позволил – Сатору вникнуть не в состоянии, весь этот треп кажется ему пустой тратой драгоценного времени; но в подробности и Сукуна не особенно вдается, потому что это, блядь, никому сейчас нахуй не нужно. Суть в том, что за такое, естественно, ему тут же пригрозили – Сукуна угрозы всерьез не воспринял. Очевидно, зря. И, вроде бы, вот же оно. Мотив и следствие – все же сходится. Хотя бы какие-то ебучие ответы… Но в голове Сатору все еще не щелкает. Все еще чего-то не хватает. Чего-то. Картинка продолжает выглядеть неполной – Сатору упускает что-то важное. Мегуми, задумчивый, грустный и испуганный. Мегуми, листающий старый фотоальбом. Мегуми с его… …нам нужно поговорить. Сатору что-то, блядь, упускает. – Я собираюсь связаться с участком. У нас есть твой телефонный разговор, Годжо, это может помочь. Понадобится время, чтобы найти их, но… – Не понадобится, – коротко обрывает Сатору начавшуюся речь Нанами – и указывает на Пса. – Он найдет их. Нанами в сомнении морщится. Сукуна понимающе, мрачно кивает. Пес, до этого беспокойно наматывавший круги и зло поглядывавший на них умными темными глазами, с явным непониманием того, какого хуя они вообще медлят – останавливается. Вскидывает морду и скалится, с полной готовностью за Мегуми следовать. И Нанами, голос разума в очевидно совместном желании Сукуны и Сатору рвать глотки, еще пытается вносить здравые предложения. Говорит о том, что вызовет наряд. Говорит, что, раз они так уверены в Псе – лучше Псу вести за собой хорошо обученную команду, а не двух кровожадных придурков. Он еще много чего здравого говорит – Сатору не слушает. Сатору просто смотрит на него. И, кажется, этого взгляда хватает. Нанами замолкает. Выдыхает чуть тяжелее привычного. – Вы же все равно отправитесь туда, чтобы я ни сказал, да? – интересуется монотонно, но ответа, кажется, не ждет – или попросту уже его знает. Потому что Нанами тут же отводит взгляд. Достает пистолет из кобуры и проверяет, заряжен ли он, прежде чем вернуть обратно. Коротко кивает. – Ну, тогда вперед, – и сам первым шагает за Псом следом. На секунду Сатору задумывается о том, чтобы сказать что-то здравое. Не потому, что этого хочет сам Сатору – а потому что этого наверняка захотел бы Мегуми. Что-то о том, что Нанами не обязан никуда идти, не обязан ни во что ввязываться – но Сатору не столько альтруистичен, блядь, особенно, когда речь идет о его ребенке и о том, чтобы его спасти. А Мегуми… Ну, Мегуми в принципе не одобрил бы того, что Сатору собирается сделать. Того, что Сукуна, очевидно, потащится за ним; этого – их обоих – и локомотивом не остановишь. Так что тут его ребенку придется просто смириться. Без вариантов. Тем более, что самому Сатору с Сукуной – слишком распаленным и горячным – не помешает кто-то с холодной головой. И Нанами, уверенно шагающий, ни капли не сомневающийся – именно такой холодной головой выглядит. В эти секунды Сатору как никогда благодарен за то, что когда-то, годы назад, его ребенок столкнулся с Нанами Кенто – потому что сам Сатору сейчас совершенно не может мыслить хоть сколько-то здраво. И отдаленным краем сознания понимает – в таком состоянии он может натворить лютой херни, и в любой другой ситуации это его волновало бы мало. Но сейчас подобной херней Сатору может только сильнее навредить своему ребенку – и вот это уже пугает до пиздеца. Сукуна тоже хоть отдаленно контролирующим себя совершенно не выглядит – у него зубы сцеплены, кулаки сжаты; глаза полыхают угрозой и чернотой. Остается Нанами. Единственный из них троих, кто может понять, если их занесет – кто может от этого притормозить. Кто может притормозить Сатору, если придется. Он надеется, что не придется. Что все его действия, так или иначе, самоубийственные или нет – только помогут его ребенку, но не сделают предельно херовую ситуацию еще, сука, херовее. Главное – Мегуми. Мегуми вытащить. Мегуми спасти, чего бы оно ни стоило – цена вообще значения не имеет. За это Сатору отдаст все, что у него есть. Больше, чем у него есть. А затем они хлопают дверцами машины Сатору, рассаживаясь. А затем они следуют за Псом, уверенно бегущим впереди со скоростью куда большей, чем полагается обычной, даже самой быстрой собаке. – Что ж. Признаю, я недооценивал его, – с лишь едва уловимым, сдержанным удивлением произносит Нанами, когда спидометр Сатору начинает зашкаливать. Тот мрачно хмыкает – он-то сам давно уже не удивляется тому, что Пес может выдать. Напряженно смотрящий вперед Сукуна, кажется, не удивляется тоже – или же ему пиздецки не до этого; опять же – Сатору прекрасно понимает. И все же ждет, что сидящий рядом коп, этот вечно прилизанный блюститель правил, за превышение сделает замечание – которое Сатору планирует проигнорировать. Но Нанами продолжает молчать. Что ж. Кажется, им всем троим сейчас пиздецки, сука, не до того. А затем Пес наконец приводит их к какому-то сооружению, похожему на старый склад. И Нанами говорит о том, что теперь, когда у них в наличии точное местоположение – ему есть, куда вызвать подкрепление, и им пора уходить. Ни Сатору, ни Сукуна, уходить не собираются. Проворчав себе под нос что-то о «гражданских» и о «дополнительных сменах, которые он не берет» – Нанами говорит, что они только пойдут проверить обстановку. Никому на глаза не попадаться. Ни во что не вляпываться. Только смотреть… …но все идет по пизде, стоит им подобраться ближе. Все идет по пизде, стоит Сатору лишь увидеть человека, стоящего в дверном проеме склада. Все идет по пизде, как только сердце Сатору обрывается. И он, забыв все слова Нанами о «на глаза не попадаться», о «ни во что не вляпываться» – делает сомнамбулический, неконтролируемый шаг вперед. И выходит из тени. – Ты, – хрипит Сатору непослушным голосом, пытаясь состыковать происходящее с реальностью. Человек перед ним оборачивается. Бросает на него взгляд. И расплывается в широкой безумной улыбке. Реальность расходится трещинами. Сатору падает, даже если продолжает стоять на ногах. – Ты немного опоздал, Сатору. Только тебя и ждали, чтобы начать вечеринку.