Однажды ты обернешься

Вообще-то, Юджи никогда не был фанатом тишины. Ему всегда в тишине – неловко и неуютно. Ему всегда кажется – это его обязанность, тишину заполнять; кажется, если он не будет этого делать, то вина и ответственность лягут исключительно на его плечи. Но с Мегуми иначе. За годы дружбы с ним выяснилось, что тишина может быть другой. Мирной и уютной, иногда даже уязвимой – но по-хорошему уязвимой, когда сам в этой тишине можешь позволить себе уязвимым быть и показывать те свои стороны, которые обычно показывать страшно. С Мегуми не было так, как с другими знакомыми Юджи. С Мегуми он никогда не чувствовал, будто должен быть улыбчивым вечным двигателем, готовым всех развлекать. С Мегуми он никогда не чувствовал, будто его начинают осуждать, стоит только улыбке с лица сползти. С Мегуми он никогда не чувствовал себя должным; что-либо – должным. И потому для Мегуми хотелось сделать все возможное. А тишина с Мегуми оказалась – и неизменно оставалась – простой, но не неловкой. В этой тишине Юджи имел право не улыбаться, имел право быть грустным – грустным не потому, что что-то случилось, а просто потому, что вечный-двигатель-Итадори-Юджи на самом деле ни черта не вечный и ему тоже иногда нужна подзарядка. До появления в своей жизни Мегуми, Юджи в принципе предпочитал отрицать, что ему эта подзарядка нужна. Предпочитал отрицать, что иногда без особых, видимых причин ощущает себя выжатым настолько, что готовым рухнуть. Оказалось, причины не всегда должны быть видимыми, в глаза бросающимися. Оказалось, круглосуточная улыбка – она тоже может выматывать до желания рухнуть. Это в принципе и помог осознать Мегуми. Просто одним своим присутствием в жизни – и тем фактом, что всегда с готовностью принимал Юджи таким, какой он есть. Веселым ли, грустным ли – в любых возможных вариациях. И так уж случилось, что за годы их дружбы подзарядкой для Юджи все чаще начал становиться именно Мегуми. Юджи привык прижиматься щекой к его плечу, привык ощущать его рассеянные пальцы у себя в волосах, привык укладываться спиной к нему на колени и сворачиваться на них клубком. Но только после того, как Мегуми признался ему в своих чувствах, Юджи до конца осознал, насколько эгоистичен в этих своих привычках стал. Было ли Мегуми тоскливо от чрезмерной тактильности Юджи? Было ли ему неуютно, когда Юджи снова и снова нарушал его личное пространство, сам не зная, что делает? Было ли ему грустно от того, что в действиях Юджи не вышло бы отыскать того подтекста, которого, вероятно, на самом деле хотелось Мегуми? И ведь Мегуми никогда ни к чему его не принуждал. Никогда не намекал, что большего хочет. Никогда на чрезмерную тактильность Юджи не жаловался и дискомфорта не выказывал – а сам Юджи принимал это, как должное, и у него, дурака такого, не хватало мозгов спросить, в порядке ли все. Не хватало мозгов спросить разрешения настолько тактильным быть. И в это время Мегуми оставался самым лучшим другом из возможных, несмотря ни на что. Отталкивая свои желания на второй план. И сколько на самом деле Юджи приносил ему боли по собственной глупости, совершенно этого не понимая? Иногда он очень хочет извиниться за то, каким был глупым и слепым; но Юджи знает – Мегуми его извинения совершенно не нужны. И не из-за какой-то гордости или еще чего – просто это Мегуми. И он наверняка и впрямь не считает, будто Юджи сделал что-то плохое. Ну, у самого Юджи на этот счет другое мнение. Но раз уж извинения здесь ничего не исправят, а поцелуй только чуть не разрушил их дружбу – Юджи не может вспоминать о нем и о его последствиях без того, чтобы хотеть от стыда и вины под землю провалиться, – значит, есть только одно, что еще можно сделать. Быть для Мегуми лучшим другом из возможных. И вот, когда Мегуми звонит ему и предлагает встретиться – у Юджи внутри тут же что-то загорается, и он с энтузиазмом соглашается. И вот, когда первые минут пятнадцать они просто едут на велосипедах по улице в полной тишине – Юджи этой тишиной наслаждается так, как не смог бы насладиться тишиной больше ни в чьей компании. Лишь смутно удивляется тому, что с Мегуми нет Пса – но иногда тот предпочитает оставлять его с Годжо-саном… то есть, с Сатору, исправляется Юджи мысленно. Все еще очень неловко называть отца своего лучшего друга по имени – но он неизменно настаивает на этом и дуется, если Юджи опять срывается на официальное обращение. Вот только на подобные прогулки Мегуми зачастую Пса с собой берет – хоть и далеко не всегда. Тот любит погоняться за их велосипедами и поскакать вокруг, как огромная, гиперактивная и безмерно очаровательная белка. Так что – да, Юджи все же смутно удивляется. Но не более того. И это нормально, если Мегуми просто хочет помолчать – такое иногда случается. Когда-то он говорил, что присутствие Юджи рядом помогает ему структурировать мысли, отыскать верное решение. Это всегда казалось немного странным – учитывая, какой вихрь хаоса из себя иногда представляет Юджи. Но, может, в том суть. Они, такие разные – находят друг в друге то, чего им не достает. Может, поэтому они и лучшие друзья… Хотя нет. Для последнего каких-то рациональных причин никогда не было нужно – просто Мегуми это Мегуми. И Юджи нравится представлять, что они как платонические родственные души, чей союз благословлен небесами. Рациональный Мегуми, услышав такую теорию, вероятно, только хмыкнул бы и, может, глаза закатил – ну, Юджи в их тандеме всегда отвечал за противоположность рациональному. Хах. А еще Мегуми в принципе всегда был тихим, серьезным, казавшимся куда старше своих сверстников – старше собственного приемного отца, на этой мысли Юджи тихонько фыркает, – чем, в общем-то, всегда Юджи восхищал. Так что он совсем не против помолчать с Мегуми. Если бы только не одно «но». И Юджи даже не может точно сформулировать, в чем конкретно это «но» заключается – их тишина все еще не ощущается напряженной или неловкой, она все еще ни капли не тяготит и привычно умиротворяет, просто… Просто сегодня Мегуми кажется ему каким-то не таким. Объяснить словами, что именно из привычной картины выбивается, у Юджи вряд ли получилось бы – это чувствуется на уровне инстинктов. Это знание взращено годами долгой и крепкой дружбы, которую не мог разрушить даже поцелуй Юджи. Ему в принципе очень хочется думать, что за эти самые годы он стал чуть-чуть экспертом, когда дело касается настроений всегда непроницаемого Фушигуро Мегуми – что, наверное, очень громкое заявление для человека, который не смог распознать его влюбленность в самого себя. Понимание этого заставляет Юджи чуть-чуть сдуться – но он тут же встряхивается. Нет. Стоп. Сейчас речь о другом! Сейчас Юджи просто знает – с Мегуми что-то не так. Видит это в том, как он держится на велосипеде, с какой силой сжимает руль, каким взглядом смотрит на дорогу перед собой. Но затем взгляд Юджи вдруг цепляется за кое-что – и концентрат внимания с Мегуми смещается. Он напрягается. Хмурится. Потому что есть еще одно «но», на самом деле. То «но», которое немного отвлекает от деталей в поведении Мегуми, для него нетипичных – странный фургон, который Юджи замечает несколько раз за каких-то десять минут, следующим ровно за ними. И вот, сейчас это происходит в очередной раз, заставляя его крепче сжать челюсть. На секунду Юджи задумывается о том, чтобы рассказать обо всем Мегуми – но тот и так в собственные мысли, кажется, по самую макушку погружен. Не хватало еще взваливать на него свою беспричинно разыгравшуюся паранойю. А это наверняка именно паранойя. И именно беспричинная. Эту глупость из головы выбросить бы… Но Юджи решает все же перестраховаться. Ну, так, на всякий случай. Он вдруг остро жалеет о том, что Пса нет рядом. И тут же встряхивается. Ну нет. Паранойя. Бессмысленная. Точно. И все же на всякий случай начинает петлять по улицам, заезжает в такие переулки, где никакой фургон не проедет – и вдруг осознает, что Мегуми, куда более наблюдательный из них двоих, просто доверительно едет следом. Впервые на памяти Юджи он ушел в себя настолько, что явно совершенно не замечает никаких странностей – ни странностей в поведении Юджи, ни всяких там подозрительных фургонов. И это, на самом деле, сильнее всего вопит о том, что никакой фургон не подозрительный – иначе Мегуми первым обратил бы на него внимание. Ну, или же это вопит исключительно о том, что мысли, в которые Мегуми так сильно погрузился – по-настоящему его беспокоят. Второй вариант Юджи совершенно не нравится. Но потом странный фургон наконец исчезает из поля зрения, перестает мелькать по периферии. Проходит минута. Две. Пять. Десять – он так и не появляется. Юджи выдыхает. Разрешает себе расслабиться. Точно бессмысленная паранойя. И чистое совпадение. Так что он вновь целиком и полностью концентрируется на Мегуми. В конце концов, по истечении где-то получаса, Юджи не выдерживает – рядом с невозмутимым Мегуми он и сам немного научился терпению, и знает, что зачастую нужно дать ему время и тот сам обо всем расскажет, если захочет. Ну а если не захочет – то из него никакими расспросами ничего не вытащишь. Но сегодня Мегуми кажется не просто странным, не просто в свои беспокойные мысли по макушку погруженным – а даже каким-то немного незнакомым, и тревога за него, засевшая очень глубоко и очень настойчиво о себе напоминающая, в конце концов побеждает. – Ты в порядке? – осторожно спрашивает Юджи, и тут же, набрав в легкие побольше воздуха, выпаливает вдогонку, не давая себе шанса передумать: – Дело в Сукуне? Мегуми поворачивается к нему так резко, что его велосипед заносит – но он успевает выровнять движение до того, как полетел бы на асфальт кубарем, и секундный ужас отпускает грудную клетку Юджи, давая ему снова дышать. – С чего ты взял? – спрашивает Мегуми немного грубее обычного – но за последние пару недель Юджи уже привык к чуть более жесткой и резкой его версии; хотя это – тоже к перечню нетипичных деталей в поведении Мегуми, но сегодня он просто кажется еще нетипичнее нетипичного и… уф. Как все сложно. Суть в том, что Юджи не обращает на грубоватые интонации никакого внимания, отвечая с деланной небрежностью – актер из него всегда был фиговый, но он правда пытается. А значит, никто не может его осуждать. – Ну, я, конечно, не самый умный… – краем глаза Юджи замечает, как Мегуми в ответ на это недовольно хмурится и уже открывает рот, явно готовясь поспорить – но Юджи только коротко улыбается, и продолжает говорить, не давая Мегуми вставить ни слова; в конце концов, он сказал это не ради того, чтобы ярые убеждения в обратном услышать – даже если эгоистично и самую чуточку приятно знать, что Мегуми спорить готов. – Но даже я не в состоянии упустить некоторые вещи. Например, то, что случилось вчера. – А что случилось вчера? – напряженно спрашивает Мегуми, хмурясь – и Юджи фыркает с легким раздражением. Ему и правда придется все озвучивать?! Вот теперь действительно становится неловко. Ну, что ж, стоит признать – он сам начал этот разговор, а значит, и сам напросился. – Мегуми, – начинает Юджи и, не позволяя себе отступить – делает глубокий вдох, чтобы на одном дыхании выпалить: – Я никогда не думал, что разрисовывание лица моему брату-мудаку может закончиться тем, что я окажусь прямо посреди романтической, полной сексуального напряжения сцены, дающей фору любым самым популярным ромкомам. Легкие начинает жечь от нехватки кислорода, уши начинают неистово гореть, а сам Юджи начинает чувствовать себя так, будто провалиться прямо сейчас в преисподнюю – очень даже хороший вариант. Упрямо глядя только на дорогу перед собой, Юджи напряженно жует щеку, уверенный, что к концу поездки она превратится в кровавое месиво. Когда Мегуми так ничего и не отвечает, а тишина между ними, обычно мирная и уютная, становится напряженной и душной – это ощущается ужасающе неправильно, потому что рядом с Мегуми никогда так не было, ну, исключая тот дурацкий поцелуй и их разговор после, и чувство вины Юджи растет ежесекундно по мере того, как тишина продолжается, и в конце концов он не выдерживает. И начинает тарахтеть, лишь бы эту тишину чем-то забить. – И это на самом деле был далеко не единственный случай, – начинает Юджи, и где-то глубоко в душе он ощущает ужас от того, что именно говорит – и от понимания, что именно еще сказать собирается, но остановиться он уже не может. Не может заставить себя заткнуться. Черт. Черт. чертчертчерт – Я помню, как, например, где-то с полгода назад вышел в коридор, пытаясь тебя найти – а там оказался мокрый после душа Сукуна в одном полотенце, и я бы вряд ли вообще обратил на этот факт внимание, если бы напротив него не стоял ты, и если бы между вами не было считанных дюймов, и если бы Сукуна не смотрел на тебя так, будто ты особенно сочная жареная куриная ножка, которую он очень хочет сожрать, но, что еще страннее – ты смотрел на него очень похоже. Куда сдержаннее, конечно, потому что это ты – но похоже. И. Господи. Что Юджи вообще несет? Жареная куриная ножка? Серьезно, Юджи? Серьезно, черт возьми?! И почему небо такое кристально чистое, а в Юджи не может ударить молния, когда это так нужно?! А его глупый рот тем временем продолжает, пока Юджи внутренне кричит. – Но тогда я решил, что просто напридумывал себе всякого. Ну, я же не очень умный. И, может, так друг на друга смотрят все, кто друг друга ненавидит – кто знает? У меня не особенно много в этом опыта. Но дело в том, что это был не единственный раз. Были еще другие... Э-э-э... – Юджи судорожно пытается подобрать подходящее слово, и выпаливает первое, что в голову приходит: – Другие ситуации. Редко – но бывали. Иногда мне казалось, что вы как-то странно друг на друга смотрите. Или что ваши разговоры… ну… не очень походят на разговоры тех, кто друг друга на дух не выносит. И я начал замечать это… может… год назад? Ну, максимум полтора? Я не уверен. Но дело в том, что такие… э-э-э… ситуации случались все чаще, и я каждый раз говорил себе, что это просто глупость какая-то и я вижу то, чего нет. Но потом случилась эта ситуация вчера – и оказалось очень сложно убедить себя, что только показалось. Потому что я почти уверен – если бы меня там не было, то могло случиться… ну… что-то, – неловко выдавливает из себя Юджи, ощущая, как сильнее начинают гореть уши при одной мысли о том, что это за что-то. Он тут же спешно продолжает, не давая себе провалиться в неловкость и смущение окончательно: – Ощущение было такое, будто это что-то уже происходит прямо у меня на глазах. Будто я ворвался в чужую спальню в очень, очень неподходящий момент, хотя на самом деле я все это время был прямо там, у вас под носом, но вы, кажется, перестали замечать не только меня, но и весь остальной мир. И я растерялся, понимаешь? Поэтому ляпнул первое, что пришло в голову – а Сукуна посмотрел на меня так, что я удивлен, как он не испепелил меня взглядом прямо там, на месте. И даже ты посмотрел на меня с таким раздражением, будто готов был немножко стукнуть. Ну, знаешь, безболезненно, для профилактики. И я уже тысячу раз пожалел, что просто тихо не ушел тогда! Но я так смутился. И растерялся. И… – Юджи. Остановись, пожалуйста, – когда тихий твердый голос наконец вклинивается в этот нескончаемый монолог – Юджи тут же затыкается с облегчением и благодарностью; и его легкие уже не просто горят – они корчатся в агонии, и Юджи делает самый глубокий вдох во всей истории вдохов. А потом осторожно косится в сторону Мегуми. У того поджаты губы, брови сведены к переносице, взгляд – мрачный и направленный строго вперед. Юджи морщится. Он облажался, да? – Мегуми, – предельно осторожно и так же тихо произносит Юджи, пытаясь хоть как-то контролировать себя и не сорваться опять в нескончаемый треп. – Если я неправ и вообще наговорил сейчас ерунды, не имеющей к реальности никакого отношения – просто врежь мне, ладно? Я заслужил. Мегуми хмыкает. Когда он оборачивается и смотрит наконец на Юджи – взгляд его становится ощутимо мягче. – Люди всегда тебя недооценивают. Ты куда наблюдательнее и умнее, чем им кажется, – с отчетливо скользнувшим в голос теплом произносит Мегуми, и Юджи моргает. А затем услышанное начинает просачиваться ему под кожу, до мозга наконец добирается – и он ощущает прилив гордости, чуть приосаниваясь. Все-таки, Мегуми не тот, кто будет попросту словами разбрасываться; его похвала никогда пустой не бывает. – Это ты меня переоцениваешь, – фыркает смущенно – но все еще гордо Юджи, и тут же мысленно встряхивается. Так. Снова – стоп. Он здесь не для того, чтобы собой гордиться. Он здесь, чтобы быть лучшим-из-лучших-возможных-лучших-друзей. Ну, вроде того. Поэтому он тут же добавляет осторожно, не давая Мегуми среагировать и начать его фразу оспаривать: – Но это значит?.. Из легких Мегуми вырывается тяжелый вздох. – Это значит, что ты не неправ. – Оу, – немного пораженно выдыхает Юджи. И опять спрашивает раньше, чем успевает подумать – пора бы, черт, отучить себя так делать! – То есть, он тебе нравится? Несколько секунд Мегуми будто бы предельно серьезно раздумывает над вопросом, отводит от Юджи взгляд – а когда вновь смотрит на него, то отвечает знакомо твердым и уверенным голосом, в которым, тем не менее, пробивается что-то, очень похожее на отчаяние. Юджи почти уверен, что видит это отчаяние и в глазах Мегуми. Ну, он знает Мегуми годами и никогда такого выражения у него не замечал – и только поэтому «почти». – Думаю, слово «нравится» недостаточно сильное для такого. – Оу, – повторно выдыхает Юджи, в этот раз чуть громче и чуть пораженнее. Черт возьми. Мысленно так далеко в этом разговоре Юджи не заходил – на самом деле, он вообще не заходил дальше реплики «дело в Сукуне?» А может, даже дальше реплики «ты в порядке?» Так что, нет, Юджи не знает, что ему делать теперь. Да, он обещал себе быть лучшим другом из возможных, но… Ох, черт. Что должен делать лучший друг для своего лучшего друга, когда этот лучший друг оказывается влюблен в твоего брата, пока ты пытаешься быть для него лучшим другом? Где-то на одном из «лучший друг» Юджи запутывается и его мозг начинает сбоить. Что ж, потому что сегодня уже день-вопросов-которые-никогда-не-должны-были-стать-озвученными, Юджи решает – один раз живем! И осторожно говорит. – Мегуми. Я уверен, что знаю ответ – потому что знаю тебя, и ты бы никогда так не поступил. Но я все равно должен спросить. И снова – ты можешь мне врезать, имеешь полное право. Но все же… – Юджи глубоко вдыхает – в который уже раз за этот вечер – и выпаливает: – Дело ведь не в том, что он похож на меня, правда? Тишина. Тишина. Тишина. А потом Мегуми запрокидывает голову – и начинает смеяться. И смех его, быстрый и глухой, не звучит весело или облегченно – скорее, очень и очень горько. Юджи мысленно огревает себя чем потяжелее. – Я совсем глупость сейчас ляпнул, да? Как я и говорил – ты можешь мне врезать, – с кривой улыбкой говорит Юджи, но отсмеявшийся Мегуми только качает головой. – Дело не в этом. И хватит уже просить меня врезать тебе, а то перед таким настойчивыми уговорами сложно устоять, – невесело, но все же хмыкает Мегуми – и Юджи разрешает себе выдохнуть с крохотной долей облегчения. Ну, по крайней мере, Мегуми его не ненавидит. Уже хорошо – потому что Юджи много что может пережить. Но только не его ненависть. – Просто… – продолжает тем временем Мегуми, переводя свой задумчиво-грустный взгляд куда-то за горизонт. – Я только что задумался. Кажется, Сукуна именно так и считает. Наверное, поэтому и избегает меня уже две недели. Придурок. И это «придурок» звучит не зло и даже не раздраженно. Оно звучит устало. И, что самое поразительное – как для всегда сдержанного, невозмутимого Мегуми, оно звучит отчетливо нежно. И именно последнее окончательно убеждает Юджи, что – вау. Его лучшему другу и правда нравится его старший брат. До этого часть Юджи еще продолжала считать, что он себе все просто придумал. Что Мегуми просто его разыгрывает и сейчас из кустов выпрыгнет съемочная бригада, чтобы сфотографировать идиотское выражение лица Юджи. И, да, он знает, что Мегуми так никогда не поступил бы – но Юджи не контролирует свое воображение! Он не виноват! – И я действительно был влюблен в тебя, Юджи, – мягко говорит Мегуми, вырывая Юджи из мыслей и всяких экзистенциальных кризисов, вызванных всякими осознаниями – в грудной клетке опять становится больно при мысли о том, сколько Мегуми пришлось вынести просто потому, что Юджи слепой дурак. – И я все еще люблю тебя. Всегда буду. Но не знаю, когда эта любовь стала другой. Дружеской. Братской. Не знаю, как долго себя обманывал. Как долго бежал от себя и был трусом, отказывающимся признать правду. – Ты точно не трус! – тут же горячо возражает Юджи – на что Мегуми только улыбается коротко и качает головой, продолжая, будто его и не прерывали. – Но я никогда не поступил бы так с ним. Или с тобой. Никогда не стал бы искать замену. – Я знаю, – твердо говорит Юджи, когда голос Мегуми начинает звучать нетипично для него поникшим; и, боже, зачем Юджи вообще это спросил? Он ведь не врет, он действительно знает. Просто… – Но я должен был спросить. Из-за тебя. Потому что ты мой лучший друг. И ты заслуживаешь куда большего, чем просто… Искать замену. Слова звучат топорно и криво, и Юджи морщится – да, он может болтать без умолку, но вместе с тем никогда не был хорош в обращении со словами. В умении свой словесный поток контролировать. В умении говорить о действительно важном. Но взгляд Мегуми опять смягчается, и он кивает – будто и правда понял, что Юджи пытался сказать, и тот с облегчением выдыхает. Кажется, Мегуми всегда понимает. После нескольких мгновений тишины – все еще не мирной и уютной, но больше и не давящей на легкие с такой силой – Юджи судорожно сглатывает и уточняет опасливо: – То есть, ты больше не влюблен в меня? – и добавляет тише, чуть надломлено то, что на самом деле волнует его сильнее всего: – Тебе больше не больно? Ответный взгляд Мегуми – мягкий и грустный, ужасающе взрослый. Не должен одногодка Юджи смотреть так – но, тем не менее, у Мегуми и в четырнадцать, когда они только познакомились, взгляд своей взрослостью прошибал. Но сейчас он бьет все собственные же рекорды. И от плещущейся в нем боли даже Юджи ощущает укол между ребер. – Не из-за тебя, – с той же мягкой грустью, что и во взгляде, произносит Мегуми – и Юджи в который раз за этот разговор выдыхает: – Оу. – Но мне, кажется, все же нужно было признаться тебе, – продолжает Мегуми, смотря перед собой этим задумчивым, взрослым взглядом. – Чтобы начать это отпускать. И признать перед собой то, что признавать было страшно, – но тут же он морщится; поворачивается к Юджи и вдруг начинает выглядеть виновато, когда произносит: – Мне жаль, если этим я причинил неудобство тебе. – Вовсе нет! – тут же принимается искренне оспаривать Юджи. – Никакие твои чувства не могли причинить мне неудобства, Мегуми. Ты можешь поделиться со мной всем – и я не обещаю, что смогу понять. Но как минимум попытаюсь. И приму все, чтобы ты не сказал. Взгляд Мегуми становится мягче и теплее, в уголках его губ появляется едва уловимая, очень редкая для него – а оттого безмерно ценная улыбка. – Все-таки, тебя очень просто любить, Юджи, – произносит он до странного легко. – И я ни о чем не жалею. Даже если теперь понимаю, что моя влюбленность в тебя всегда была скорее платонической, чем какой-либо еще. С Сукуной же… – улыбка тут же соскальзывает с его губ, Мегуми ощутимо мрачнеет. Отворачивается, оставляя фразу повиснуть оборванной. Что-то внутри Юджи напрягается. Он вспоминает вдруг, с каких вопросов в принципе сам этот разговор начал. Вспоминает о собственных наблюдениях, вспоминает все, что Мегуми успел ему сказать. Значит, Сукуна уже недели две избегает его, да? И что вообще этот придурок творит?! – Знаешь, Мегуми, – произносит Юджи, и сам замечая появившиеся в собственном голосе, редкие для него опасные нотки. – Если тебе вдруг нужно будет, чтобы кто-нибудь врезал моему брату-мудаку по роже – я более чем готов исполнить эту важную миссию. Только одно твое слово… – Кажется, желающих врезать ему становится все больше, – с едва уловимым, мрачным весельем произносит Мегуми. – Но я определенно в этой очереди первый – а ты будешь за Сатору. Запрокинув голову, Юджи смеется – и даже Мегуми пару раз фыркает, теперь уже чуть легче, чем было до этого. Но смех этот очень быстро затихает – и между ними повисает тишина; еще на пару тонов и оттенков более привычная, знакомая. А затем Мегуми разрывает ее, когда немного сиплым голосом говорит, на Юджи отчего-то не глядя: – Ну и… Теперь, когда ты знаешь. Это… Напрягает тебя? – Напрягает… – непонимающе повторяет Юджи, моргая, пока его кривосточенные шестеренки принимаются вяло вертеться в голове. И когда он наконец понимает – ну, или кажется, что понимает… Ему вдруг становится очень-очень грустно. – Мегуми, – осторожно зовет Юджи, и, когда Мегуми наконец смотрит на него – произносит, как никогда тщательно подбирая слова, стараясь при этом быть честным. Слишком хорошо знает, как Мегуми честность ценит. Слишком привык честным с ним быть. – Я знаю, что Сукуна может быть… сложным. На это Мегуми недоверчиво вскидывает брови и фыркает: – Преуменьшение века. Коротко хохотнув, Юджи ласково на него смотрит и вспоминает – эй, это же Мегуми. С ним не нужно осторожничать. Он поймет, что Юджи хочет сказать – всегда понимает. Понял его даже тогда, когда Юджи чуть их дружбу не разрушил. Поэтому он вдыхает – опять. И просто позволяет словам вырываться из своего рта – как всегда это делает рядом с Мегуми. – Да, Сукуна может быть тем еще ходячим мудаковатым пиздецом. И, может, мое детское воображение все идеализирует, – хмыкает Юджи. – Но я помню, что, каким бы засранцем ни являлся Сукуна – когда мы были детьми, он всегда оказывался рядом, когда нужен был. Он лучше, чем пытается казаться – и я верю, что это все еще так. Но дело знаешь в чем? Когда он рядом с тобой, мне не нужно верить – потому что я это вижу. Не знаю, как объяснить. Просто рядом с тобой он… Он будто становится настоящим, Мегуми. Будто забывает, что ему нужно играть мудака. И с каждым днем я вижу это все отчетливее. И теперь, когда я знаю, что не придумал себе все то, что замечал между вами… – он внимательно смотрит на Мегуми, пытаясь донести до него. – Даже если мой брат меня ненавидит – я все еще… Против воли Юджи запинается и, не находя сил произнести те самые слова – исправляется на другую их версию. – Он все еще важен мне. И я хочу, чтобы он был счастлив. А рядом с тобой он ближе всего к счастью, чем я когда-либо видел – даже в детстве. Будто тот мальчик, который защищал меня от хулиганов и дул мне на разбитые коленки – снова здесь. Из-за тебя. Да, повзрослевшая и ожесточившаяся его версия – но от этого не ставшая хуже, когда ты снова вытаскиваешь ее наружу и заставляешь Сукуну быть человеком, а не мразью. И вот что, Мегуми, – убедившись, что Мегуми слушает его и слышит его, Юджи продолжает, твердо удерживая его взгляд. – Ты мой лучший друг. Почти… Не почти. Ты мой брат. И ты сам заслуживаешь счастья. Заслуживаешь его, как никто другой. И если мой кровный брат и мой найденный брат могут сделать друг друга счастливыми – то с какой стати меня должно это «напрягать»? Брови Мегуми медленно ползут вверх и пару секунд у Юджи уходит на то, чтобы осознать, что именно его рот только что ляпнул – и он может ощутить, как собственные глаза округляются, а щекам становится теплее. – Вот черт, – ворчит Юджи. – Прозвучало так, будто я только что одобрил инцест. Хотя, знаешь что? – тут же добавляет он упрямо и продолжает немного яростно. – К черту какие-то там придуманные человеками рамки! Если бы это сделало вас обоих счастливыми, я бы одобрил даже при таком раскладе. Вот. Я все сказал. Пара секунд молчания. Которое вдруг взрывается хохотом Мегуми – в этот раз куда более искренним и веселым, и Юджи почти сразу его хохот подхватывает. – Все-таки, ты неподражаем, – сквозь смех произносит Мегуми, чуть качая головой – и в этой короткой фразе ощущается столько неприкрытой нежности, что Юджи и сам чувствует, как ему внутренности нежностью затапливает. – Нужно было понять, что уж ты-то точно не стал бы осуждать. Нежности за ребрами становится столько, что Юджи уверен – если бы это физически было возможно, его бы сейчас порвало на много маленьких Юдж. И это ощущалось бы прекрасно. Какое-то время они продолжают легко и весело хохотать – а затем смех наконец сходит на нет. А затем они смотрят друг другу в глаза пару секунд, и тишина между ними не напряженная и не душная – но будто бы выжидающая. Будто бы Мегуми что-то еще хочет добавить – и Юджи не мешает ему, позволяя подобрать слова. И Мегуми наконец говорит: – Сатору тоже недавно сказал мне что-то похожее. Не об инцесте, – многозначительно выгибает он бровь – и Юджи фыркает; о, он не сомневается, что такое мог выдать только его мозг и его дурацкий рот! – А о том, что Сукуна как-то по-особенному на меня смотрит, – а затем Мегуми отводит глаза; смотрит этим слишком взрослым, болезненно-заостренным взглядом перед собой, когда произносит более глухо, сипло: – Но что, если вы ошибаетесь? Что, если я зря… …зря надеюсь, – слышит Юджи невысказанное, когда Мегуми вновь так и оставляет предложение повиснуть оборванным. Когда продолжает еще на пару тонов более глухо и сипло: – То, что он делает, иногда слишком сильно контрастирует с тем, что он говорит. И как он говорит. Что-то ответно-болезненное скручивается внутри – и секунду-другую Юджи приходится бороться с желанием все-таки своему брату-мудаку врезать. Но это Мегуми сможет сделать и сам, если понадобится – и ему сейчас нужны совсем не кулаки Юджи. Ему нужна поддержка. А Мегуми, всегда слишком самостоятельный, слишком взрослый, слишком глубоко в себе замкнутый – он очень редко выказывает хоть какую-то нужду в поддержке, чтобы Юджи имел право вот так этот ценный момент проебать. И, на самом деле, то, что сейчас Мегуми сотую долю такой нужды выказывает – многое говорит о том, как же Сукуна до дна его выжал. – Я действительно не могу ни о чем говорить с абсолютной уверенностью, – в конце концов, признает Юджи медленно, вдумчиво и вновь предельно честно – прекрасно зная, что ничего, кроме честности, Мегуми не примет. – Но даже ты не можешь оспорить то, что я – не самый внимательный человек в мире. И если уж даже я что-то заметил… – многозначительно заканчивает он – и бросает взгляд на Мегуми. Тот коротко, типично для себя невпечатленно фыркает – но спорить не пытается, хоть и видно, что хочет; вполне удовлетворенный такой реакцией Юджи быстро ухмыляется – понимая, что это максимум, на который он может рассчитывать. Но потом вновь серьезнеет. Воскрешает в своей голове скребущие по нутру, одновременно приятные – и болезненные, чуть помутневшие воспоминания. И вновь принимается все также медленно, вдумчиво говорить: – И. Знаешь. У Сукуны это с детства. Он всегда много на меня ворчал, называл занозой в своей заднице, говорил, насколько проще ему было бы без меня. Но при этом его шершавые руки всегда были нежными, когда обрабатывали мне ссадины, а его спина – надежной, когда прикрывала меня от любых неприятностей. И мелкий я просто пропускал мимо ушей все, что вылетало из его дурацкого рта. И даже сейчас иногда… – на секунду Юджи сбивается со следующего вдоха – но все же заставляет себя чуть тише, чуть болезненнее продолжить с той уязвимостью, которую позволяет себе только рядом с Мегуми: – Иногда мне кажется, что, если бы со мной случилось что-то по-настоящему ужасное – он бы сразу примчался меня спасать, – и тут же, отряхнувшись, он добавляет уже куда увереннее и тверже: – Ну, а в том, что он примчался бы спасать тебя – я абсолютно уверен. Секунду-другую Юджи краем глаза наблюдает за Мегуми, который продолжает смотреть перед собой задумчиво и серьезно – но будто бы с меньшей долей боли на дне радужки. И он настолько этим наблюдением увлекается, пытаясь понять, сделал ли хоть немного лучше своими словами – что чуть не дергается, когда Мегуми вновь начинает говорить. – Шапку помнишь? – ровным, ничего не выражающим голосом произносит он – и Юджи непонимающе моргает, изрядно сбитый с толку такой резкой сменой темы. – Я не… – но потом до него доходит, нужное воспоминание выталкивается на поверхность в его голове, и Юджи физически может ощутить, как шире распахиваются и округляются собственные глаза. – Это ты про ту, которую Сукуна как-то просил передать мне? Это было несколько лет назад – но, когда Мегуми переводит на его взгляд, то смотрит так, что становится совершенно ясно. Он был уверен – Юджи тоже помнит. – Знаешь, свои шапки во время такого холода не отдают тем, на кого плевать, – странно мягким голосом произносит Мегуми, и что-то внутри Юджи обнадеженно, тепло сжимается – совсем как в тот день, когда Мегуми ему ту самую шапку отдал и сказал, от кого она. Будто где-то глубоко внутри Юджи опять просыпается отчаянно нуждающийся в своем старшем брате-придурке ребенок, существование которого он так долго учился отрицать. Приходится отвести взгляд и коротко откашляться прежде, чем Юджи удается ответить, чуть улыбнувшись. – Ну, тогда я напомню, что тебе он отдал шарф. И я уверен, что свою шапку тоже на твои уши напялил бы, если бы ты сам шапку не надел, – добавляет он справедливости ради, потому что действительно уверен – да, так бы оно и было. В конце концов, Юджи годами наблюдал, как Сукуна рядом с Мегуми становился все мягче, как его реплики становились все менее злыми, все более легкими и дразнящими; наблюдал, как количество мелочей, которые он для Мегуми и рядом с Мегуми делал – приготовить ему чай, взъерошить его волосы, усесться играть с ними в видеоигры просто потому, что Мегуми пригласил, хотя приглашения Юджи он никогда даже вниманием не удостаивал – становилось все больше. Ага. Кажется, можно было догадаться обо всем и раньше. Они с Мегуми синхронно поворачиваются друг к другу, опять пересекаются взглядами. В радужках Мегуми что-то вспыхивает – а Юджи будто со стороны слышит, как из собственного рта вырывается веселое прысканье. Почему-то он уверен, что здесь и сейчас думают они об одном и том же. И эту мысль озвучивает. – Ага. У моего придурковатого братца явно все не очень хорошо обстоит с умением выражать эмоции словами. На это Мегуми сухо и согласно фыркает, подтверждая – ага, об одном и том же. Секунду-другую он будто бы что-то обдумывает – а потом ровным, ничего не выражающим голосом вдруг говорит: – Но, с другой стороны. Я смог признаться тебе только после того, как начал осознавать, что уже какое-то время лю… думаю кое о ком другом, – на секунду стопорится и тут же исправляется Мегуми, и Юджи очень старательно делает вид, что оговорку эту не заметил. – А ты в ответ на мое признание полез целовать меня, потому что думал, что этим сделаешь мне одолжение. Юджи моргает. А затем запрокидывает голову и хохочет – и хотя в этот раз Мегуми к его смеху не присоединяться, Юджи видит, как уголок его губ дергается, а в глазах появляется озорной блеск, на секунды перекрывающий собой отголосок боли в глубине радужек. И, ну, это лучше, чем ничего – а Юджи умеет радоваться тому, что имеет. – Кажется, нам всем нужны уроки говорения словами через рот, – отсмеявшись, весело говорит Юджи – и Мегуми в ответ опять фыркает. – Сатору в этот список тоже запиши. На что Юджи не удерживается – отзывается еще парой смешков. Когда он наконец окончательно успокаивается и затихает – то ловит на себе серьезный взгляд Мегуми. Мимолетная и легкая, смешливая атмосфера растворяется, впрочем, тяжесть за собой не принося – и это совсем неплохо. Совсем неплохо, особенно, когда Мегуми твердо произносит: – Если уж мы говорим о том, что замечали в Сукуне… – только после того, как Юджи поворачивается к нему – и Мегуми перехватывает его взгляд своими уверенными глазами, он продолжает: – То я абсолютно уверен, что ему далеко не так сильно плевать на тебя, как он пытается показать. Частично – уверен как раз из-за того, насколько усиленно он пытается это показать, – невесело хмыкает он. И. Вот оно. Опять. Этот ребенок внутри Юджи, который бегал за Сукуной хвостиком и смотрел на него восторженными глазами, как на своего кумира – он вновь дает о себе знать, проталкивая глупую надежду еще дальше наружу, между ребер. Если бы такое сказал кто-либо другой – Юджи бы легко отмахнулся от этих слов и пошел дальше. Но это – Мегуми. Мегуми, который никогда не разбрасывается словами попусту. Мегуми, которому он доверяет больше, чем самому себе. Мегуми, в руки которому без сомнения вручил бы свою жизнь. – Что ж. Может, он примчался бы спасать нас обоих, – хрипловато отвечает Юджи, в этот раз не пытаясь откашляться – и уголок губ Мегуми болезненно дергается, а глаза его вновь становится страшно-взрослыми и грустными, когда он отвечает: – Ну, надеюсь, нам никогда не придется это проверить. Блядь. Да. Юджи тоже пиздецки на это надеется. И тогда между ними наконец вновь устанавливается именно та тишина, к которой он привык. Мирная. Уютная. В такой тишине дышится свободнее – и такая тишина бывает только рядом с Мегуми. Юджи разрешает облегчению хлынуть теплом в собственные вены – значит, он все же своим чрезмерно длинным языком ничего не испортил, ничего не сломал. Ну, пока что. Но минуту-другую спустя Мегуми бросает на него взгляд – и вдруг хмыкает, их тишину прерывая. И так тоже хорошо. С Мегуми рядом, в общем-то, всегда хорошо. – Самое смешное в том, что последние две недели Сукуны действительно было ужасающе много в моей голове. Но сегодня дело не в нем – и при этом именно сегодня меня все решили о нем спросить. Прежде, чем Юджи успевает полюбопытствовать – Мегуми уже закатывает глаза и отвечает, угадывая направление его мыслей: – Сатору. Изо рта Юджи вырывается непроизвольное хихиканье – ничего удивительно. Если уж даже он сам что-то заметил – то приемный отец Мегуми тем более должен был. Вот только это мимолетное веселье быстро улетучивается, когда до Юджи наконец кое-что доходит. И он спрашивает, ощущая, как беспокойство, от которого успел отвлечься – вновь напоминает о себе; оно, оказывается, никуда и не девалось. – Но в чем тогда дело? – и тут же спешно добавляет: – Если ты не хочешь говорить – то, конечно, не должен. Отведя взгляд, Мегуми приподнимает подбородок и, чуть щурясь, смотрит задумчиво и серьезно в лазурное небо над головой. А затем начинает едва слышно, как-то отрешенно говорить, на Юджи все еще не глядя; будто обращаясь скорее к самому себе. – Если бы тебе вдруг сказали, что очень важный человек, которого ты долгое время считал мертвым, на самом деле жив… Ты бы поверил? Вопрос причиняет неожиданно сильный укол боли, воскрешая в голове немного запыленные, родные образы – но Юджи старательно от этого отряхивается; всерьез над услышанным задумывается. Потому что знает – если Мегуми о таком спросил, то и нужен ему действительно серьезный, вдумчивый ответ. И наконец медленно, в очередной раз – предельно честно произносит: – Смотря, кто бы мне это сказал, – когда Мегуми наконец поворачивает голову и опускает взгляд, вновь смотря ему в глаза – Юджи твердо добавляет: – Если ты – то, конечно, поверил бы. – А потом что? – немного разбито спрашивает Мегуми. – Возненавидел бы меня? На это Юджи хмурится. – Почему я должен тебя возненавидеть? – непонимающе переспрашивает он. – Я попросил бы тебя помочь мне узнать больше. Потому что доверяю тебе. Из горла Мегуми вырывается едва слышный, какой-то сломленный звук – и что-то в его глазах вдруг тоже на секунду кажется сломленным. Но не успевает Юджи запаниковать в попытке понять, что именно сделал не так – как выражение лица Мегуми вновь становится знакомо невозмутимым и спокойным. Даже уверенным, будто он что-то важное для себя решил. А затем Мегуми вдруг останавливается. А затем Мегуми вдруг вскакивает с велосипеда, давая ему завалиться позади себя. А затем, прежде чем сообразить, что делает; действуя на чистых инстинктах – Юджи тоже оказывается ногами на земле и отпускает руль велосипеда. Чтобы уже в следующую секунду оказаться в крепких и надежных, родных объятиях; отвечая на них также крепко, и – Юджи очень хочется в это верить – также надежно. Его висок вдруг опаляет хриплым и надколотым: – Спасибо. – Всегда, – без какого-либо сомнения и тоже хрипло отвечает Юджи, прижимая к себе Мегуми еще сильнее. Звучит, наверное, немного слишком громко, немного слишком пафосно – но правдой оно от этого быть не перестает. Когда бы Мегуми к нему ни обратился, с чем бы ни обратился, о чем бы ни попросил – Юджи всегда будет здесь, чтобы выслушать, помочь, поддержать. На самом деле, ему в принципе не кажется, будто здесь есть, за что благодарить – но остаются вещи, в которых Мегуми переспорить невозможно. Поэтому – всегда. И этот момент ощущается абсолютно идеальным. И где-то за ребрами Юджи пульсирует что-то, похожее на чистый концентрат счастья. И последнее, чего ему хочется – это объятие разрывать. Последнее, чего ему хочется – Мегуми из своих рук выпускать; и самому из рук Мегуми выпутываться. Но вдруг в их мир-на-двоих – грубо врывается мир вокруг. Врывается визгом шин. Врывается шелестом гравия. Врывается чьим-то грубым, мерзким гоготом. От неожиданности Юджи дергается, и они с Мегуми друг от друга отстраняются. А затем… А затем мир слетает со всей орбиты. Небо меняется местами с землей. В первую секунду Юджи моргает дезориентированно, ошарашенно – но вот он видит толпу шкафообразных, окружающих их мужиков. Замечает стоящий рядом фургон, из которого они вываливаются. Очень знакомый, чтоб его, фургон. Фургон, приближения которого не заметил ни один из них двоих – ни один. Не заметил Юджи, который знал, видел уже – но совершенно потерял бдительность, перестал на окружающее пространство обращать какое-либо внимание. Попросту о фургоне успеть забыть. Забыть, черт возьми. Сердце сбивается с ритма и рушится в тахикардию, паника подкатывает к горлу; комок концентрированного счастья, считанные секунды назад пульсировавший внутри – растворяется в ничто. Блядь. Блядь. Блядь. Блядь. Блядь. Как можно было так облажаться?! Бессмысленная паранойя, да? Просто совпадение, да? Нужно было сразу Мегуми все рассказать. Нужно было им обоим сваливать, как только появилось первое неприятное предчувствие. Лучше уж выставить себя глупым параноиком, чем… Чем вот то, что сейчас. Но Мегуми и без того казался измученным и не хотелось сбрасывать на него еще свои идиотские теории… а по итогу выходят только еще более идиотские оправдания, в которых нет никакого смысла. Да и жалеть о чем-либо теперь уже поздно. Поздно, блядь. Еще какие-то считанные секунды назад Юджи, казалось, был на вершине мира – и его тут же спихнули в самую глубокую пропасть. Похоже, они с Мегуми вляпались куда выше макушки. И совсем не в сахарную вату. И они заехали в безлюдную пустошь, где кричать бесполезно. И из фургона появляется все больше и больше мужиков. И это пиздец. Полный, беспросветный пиздец. Нужно что-то сделать – они еще могут что-то сделать. Попробовать схватить велосипеды, уехать… Но в следующую секунду, до того, как он успевает даже дернуться – Юджи уже заламывают руки за спину; краем глаза он улавливает, что с Мегуми делают то же самое. Из толпы шкафообразных амбалов выступает один – самый амбалистый и самый шкафообразный; вероятно, главарь – и мерзко ухмыляется, обращая взгляд на Юджи и говоря прокуренным, грубым голосом: – Так значит, ты и есть младший братец ублюдка Рёмена? А ты, видимо, второй мальчишка, – переводит он взгляд на Мегуми. – Как очаровательно. Весь комплект, – и опять этот мерзкий, тошнотворный гогот. – Только нехорошо было пытаться от нас ускользнуть. Глупые дети не должны отнимать время у больших дядей, – за этим следует псевдо-нравоучительное цоканье языка. Сердечный ритм теперь – на грани неприкрытой истерики, перед глазами начинает мутнеть, дыхание сбивается; вот только что все было же хорошо, и каким образом все превратилось в это, и какого черта, какого черта… но потом они с Мегуми пересекаются взглядами. Мегуми – как всегда спокойный. Непроницаемый. Уверенный. Мрачный. Ни тени страха или паники. Ни тени сомнения. Так же, как Юджи находил в нем свою подзарядку – он находил в лучшем друге и свою опору. Вот и сейчас находит. Вот и сейчас ощущает, как уверенность Мегуми перетекает к нему в вены, как заставляет вдохнуть полной грудью, как садит панику на поводок, заставляя зрение проясниться. Им не нужны слова, чтобы прийти к молчаливому понимаю. Согласию. Ни один из них явно не собирается сдаваться. Эх, жаль, здесь нет Пса, – успевает подумать Юджи. И без предупреждения, синхронно с Мегуми, бросается вперед, легко выскальзывая из хватки явно не ожидавшего сопротивления ублюдка. Там, где недавно разрастались ужас и паника. Сейчас селится абсолютная решимость. Когда Мегуми однажды привел его в секцию, куда ходил уже несколько лет – Юджи был в полном восторге. До этого он уже обучался боевым искусствам – но то было совсем в детстве, еще до смерти папы, а после Юджи постепенно все забросил и выяснилось, что на тех занятиях, куда привел Мегуми, такое больше мешало ему, чем помогало. И стили боя у них двоих были совершенно разными: там, где Юджи больше полагался на грубую силу – Мегуми больше полагался на ум, хитрость и скорость. И поначалу им было сложно в тандеме, очень сложно. Сложно найти общий ритм. Сложно друг под друга подстроиться. Но постепенно это начало работать. Постепенно они научились вместо того, чтобы сталкиваться лбами и мысленно разочарованно рычать, не понимания стилей друг друга – друг друга дополнять. Постепенно они в тандеме стали хороши. Чертовски хороши. И вот сейчас, когда они синхронно бросаются вперед – им удается уложить на лопатки троих, включая тех двоих, что держали их, прежде чем эта толпа приходит в себя и понимает, что два беспомощных школьника совсем не такие беспомощные, как они думали. Дальше становится сложнее – но Юджи только широко скалится. Живем один раз, а? Да, он прекрасно понимает, что шансов у них мало – но и сдаваться просто так все еще не планирует. Опять же, судя по горящему, мрачному взгляду Мегуми и его готовности как обороняться, так и нападать – не только он один. К тому моменту, когда вымотанного, тяжело дышащего Юджи скручивают уже без возможности вырваться – на земле валяются восьмеро. Юджи удерживают двое. Мегуми стоит в десятке-другом футов от него. У Мегуми разбита губа. Разорвана окровавленная футболка. Гематома разливается по плечу. Мегуми тяжело дышит. Мегуми смотрит отчаянными огромными глазами. И сейчас, пока те, кто еще стоят на ногах, заняты Юджи – это шанс для Мегуми. Мегуми быстрый. Быстрее Юджи. Он сможет скрыться между деревьев и домов прежде, чем эти придурки вообще поймут, что происходит. И Юджи пытается одними глазами крикнуть ему – беги. Я буду в порядке. Просто, чтоб тебя, беги. Мегуми ведь всегда умел принимать рациональные и взвешенные решения; это решение – рациональное. Он поможет Юджи гораздо больше, если сейчас уйдет. Если позовет на помощь. Если… Вместо того, чтобы бежать – Мегуми с рыком бросается вперед; Юджи от отчаяния хочется заскулить. Ему удается повалить одного из мудаков, держащих Юджи – но Мегуми устал, а с асфальта уже поднимаются еще двое с окровавленными, к мрачному удовольствию Юджи, рожами. На секунду он вдруг жалеет, что они с Мегуми такие ебаные альтруисты и пытались только вырубить. Но не убить. Мегуми быстро скручивают тоже. Пока их обоих связывают, облапывают, вытаскивая и ломая телефоны, и с отборной матерщиной запихивают в фургон – Юджи бросает на Мегуми взгляд и выкраивает секунду, чтобы прошипеть. – Ты мог уйти. За этим тут же следует едва слышное, но упрямое и твердое: – Я бы не бросил тебя. – Идиот, – обреченно и нежно шепчет Юджи, и Мегуми улыбается ему уголком рта – но тут же морщится, когда о себе напоминает ссадина. Юджи никогда не считал себя кровожадным, но видеть помятые, побитые рожи вокруг себя – сплошное мрачное наслаждение. На самом деле, ему самому тоже порядочно досталось – у него ноют ребра, плечо повернуто под каким-то явно неправильным углом, и в челюсти что-то подозрительно хрустит, если ею шевелить. Но боли он почти не ощущает – наверное, это все еще не до конца выветрившийся из вен адреналин действует. И Юджи не может не задуматься – они были близки. Они были так, блядь, близки. И если бы только с ними был Пес… Но думать о каком-то мифическом если нет смысла. Как и жалеть, что Мегуми не убежал, когда у него был шанс – Юджи слишком хорошо понимает, почему он это сделал. И слишком хорошо понимает, что сам поступил бы точно также на его месте. Черт возьми. Мегуми – мозг в их команде! Как им выживать, если оба будут отвечать за импульсивные, идиотские поступки?! – и однажды Юджи обязательно выскажет ему все это полным наигранного и праведного возмущения голосом. Ну, если они выживут, конечно. А шансы на это, кажется, с каждой секундой все стремительнее приближаются к ебаному нулю. По крайней мере, Юджи не видит ни одного варианта того, как им выбраться – как минимум до тех пор, пока они не окажутся там, куда едут. Вот только черт знает, что их ждет в этой конечной точке, будет ли возможность вообще о побеге думать – и узнавать как-то не хочется. Но, очевидно, Мегуми не планирует просто ждать того, что будет дальше. Когда Юджи замечает, как тот едва заметно ерзает, перебирая связанными руками – он сразу понимает: Мегуми что-то пытается сделать. И смещается на своем сидении так, чтобы закрыть его собой. На них теперь мало обращают внимания, явно считая, что, побитые и связанные, они опасности больше не представляют – но лучше все же перестраховаться. За прошедшие годы они с Мегуми научились понимать друг друга без слов. Так же инстинктивно научились друг под друга подстраиваться и синхронно действовать. Чтобы Мегуми ни пытался сделать – Юджи доверяет ему. Об этом вопрос вообще не стоит. Когда позади слышится удовлетворенный сиплый выдох – Юджи понимает: Мегуми сделал то, что пытался. Он чуть поворачивается, вскользь бросая на Мегуми взгляд, и тот едва уловимо ведет головой – молчаливое «отодвинься». Юджи так и делает. А потом, к своему ужасу, слышит, как Мегуми равнодушно и во весь голос произносит: – То есть, в этом и заключался ваш план – просто похитить нас посреди бела дня? И что дальше? Тот из амбалов, которого Юджи в начале определил, как главаря этой толпы ублюдков – медленно оборачивается к Мегуми. Вскидывает бровь. – И с хера ли ты решил, что я тебе сейчас все расскажу? Краем глаза хмуро наблюдая за Мегуми, Юджи замечает движение его пальцев. Замечает – в них что-то зажато, а легкий отблеск падает на сидения. Он опять поворачивается, теперь с немного другого ракурса прикрывая Мегуми спиной – и молясь ебаному хер знает кому, чтобы никто на его руки внимания не обратил. – Тогда, может, расскажешь, куда вы вообще нас везете? – продолжает упираться Мегуми, и амбал подходит к нему ближе. Наклоняется, опять выдавая свою мерзкую ухмылочку – только теперь она выходит куда кривее прежнего. Челюсть ему подправили – кажется, это был кулак Мегуми, с гордостью думает Юджи. – Думаешь, мы такие тупые, чтобы сейчас тебе все карты выложить, сопляк? Но Мегуми совершенно спокойно встречает взгляд ублюдка, даже не отшатываясь от него, и своим привычным невозмутимым голосом выдает: – Ну, вы достаточно тупые, чтобы вдесятером напасть на двух школьников – и все равно почти проебаться. – Ах ты… – когда удар прилетает Мегуми под дых – Юджи не выдерживает и с яростным рыком дергается вперед. – Но только почти, да? – гогочет ублюдок, явно довольный тем, кто врезал по ребрам связанному школьнику, и только когда Юджи вскакивает на ноги и толкает его плечом – обращает на него внимание, едва не заваливаясь назад. А следом обращает внимание и на свечение в руках Мегуми. В этот момент Юджи наконец понимает свою ошибку. Черт. Черт. – Что это? – рычит ублюдок, отшвыривая Юджи в сторону – тот врезается плечом в стену фургона. Спешно подойдя к Мегуми, ублюдок выдергивает у него из рук крохотный кнопочный мобильный. – Какого хера?! Кому ты зво... – телефон летит на пол, мужик яростно ударяет по нему ботинком. – ...нил? Отвечай! Теперь удар вновь прилетает по Мегуми – кулаком ему в скулу. Он сплевывает кровь вместе с зубом. Кроваво скалится. – Твоей единственной мозговой клетке. Мужик хватает Мегуми за волосы, швыряет на пол и несколько раз ударяет по почкам ногой. Когда Юджи опять бросается вперед – кто-то его перехватывает; удар прилетает в пах – он охает и падает. После этого их снова облапывают в поисках еще каких мобильников – теперь уже куда тщательнее; после этого их заново связывают – теперь уже включая ноги; после этого они опять оказываются в задней части фургона – теперь уже под пристальным вниманием. Блядь. Если бы Юджи не облажался… Как только выдается возможность, он одними губами шепчет: – Прости. И Мегуми так же почти не слышно шепчет в ответ: – Я сделал, что хотел. Но их перешептывания все равно замечают – и оба получают удар по почкам. Больше Юджи не рискует ничего говорить – в конце концов, он догадывается, кому именно Мегуми позвонил. Да и, в любом случае, опять же – ему доверяет. Какое-то время они продолжают ехать, их сомнительные похитители иногда переговариваются и ржут над чем-нибудь – но слишком натянуто и фальшиво, любые разговоры и гогот быстро сходят на нет. Кажется, они с Мегуми изрядно подпортили ублюдкам настроение – вот и отлично, все с тем самым мрачным удовлетворением думает Юджи. А потом фургон наконец останавливается. А потом Юджи с Мегуми синхронно поворачиваются друг к другу, взглядами сцепляются. А потом Юджи видит в глазах Мегуми вот это – не страх. Не панику. Но предчувствие того, что все происходящее может закончиться масштабной катастрофой – возможно, с летальным исходом. Предчувствие того, что все, произошедшее до сих пор – так, начальный уровень, средней сложности тренировка. Настоящий же апокалипсис начнется, когда они из гребаного фургона выйдут. И это чувство – оно отлично резонирует с тем, чем тошнотворно скручивает внутренности самого Юджи. И он вдруг осознает, что гораздо сильнее собственного конца его пугает другое. Гораздо сильнее пугает мысль о том, что он может Мегуми потерять – а, зная Мегуми, тот наверняка сейчас думает что-то похожее о самом Юджи. В эту самую секунду, когда они, кажется, одну эмоцию на двоих делят – Юджи лишь убеждается в этом, потому что Мегуми вдруг едва слышно, почти одними губами хрипит: – Рад найти брата, как ты. Сердце сжимается. В глазах начинает немного жечь. Это звучит почти как гребное прощание. Юджи не знает, чего ему хочется больше – стукнуть Мегуми или заобнимать его, но он в любом случае не может сделать ни того, ни другого, так что остается лишь со всей возможной искренностью просипеть в ответ: – Я то… Но закончить Юджи не успевает, когда их с рявком: – Хватит трепаться! – вышвыривают из фургона прямиком в грязь, со все еще связанными ногами и под всеобщий гогот. Только после этого веревку на лодыжках разрезают, резко на ноги вздергивая. Закрывают глаза повязками и куда-то пихают, заставляя идти. В какой-то момент Юджи спотыкается, падает и разбивает себе в придачу ко всему нос, проехавшись им по полу – его со смехом опять на ноги вздергивают. Наконец, их заставляют остановиться. Чья-то рука – почти нежная после всех этих ударов и пинков, что только сильнее настораживает – снимает повязку с глаз Юджи, и он несколько раз моргает, пытаясь прогнать рябь перед глазами. Косится в сторону, с облегчением понимая, что Мегуми рядом. И видит рядом с ним странного длинноволосого мужика в кимоно, который снимает повязку с Мегуми до торжественного медленно, будто наслаждаясь этим. Когда повязка наконец снята, Мегуми моргает так же часто, как Юджи – и вдруг застывает. У него в глазах появляется узнавание, смешанное с ужасом, когда Мегуми смотрит на мужика. Когда выдыхает пораженно: – Вы. Мужик в ответ улыбается дружелюбно и мягко – только Юджи от этой улыбки холодным потом прошибает. И разводит руками в будто бы приветственном жесте, глядя на Мегуми контрастно с улыбкой темными мрачными глазами. – Добро пожаловать, щеночек. Ты как раз подоспел к началу вечеринки – надеюсь, твой хозяин будет так же пунктуален!