Однажды ты обернешься

Утро – определенно не самая любимая часть дня Мегуми. Особенно, если полночи он провел, пытаясь выбросить из головы одного конкретного мудака – который выбрасываться оттуда отказывается, – а вставать нужно в такую ужасающую рань. Так что, когда сонный Мегуми вползает на кухню – он, возможно, чуть-чуть ненавидит весь чертов мир. Ну, или не чуть-чуть. Но на кухне его уже привычно встречают две исходящие паром кружки на столешнице и знакомо широкая, яркая улыбка Сатору, из-за света которой хочется зажмуриться. И это не одна из его фальшивых и раздражающих улыбок, которые он обычно щедро дарит всему остальному миру. Совсем нет. В разновидностях искусственных улыбок Сатору Мегуми научился разбираться за годы, проведенные бок о бок. Мог бы составить полную их классификацию, написать гребаный многотомник, посвященный лишь этому – но также Мегуми научился отличать и искусственные его улыбки от настоящих. И – вот эта улыбка? Определенно настоящая. Из разряда тех самых, светлых и искренних, которые Мегуми в начале их знакомства по пальцам пересчитать мог, каждую пытаясь в памяти высечь. И которые в последние годы видел адресованными себе все чаще – со временем так часто, что это почти стало обыденностью и данностью. Только почти – потому что ценить эти улыбки Мегуми не начал меньше лишь из-за того, что теперь видел их больше. Наоборот. Отчего-то они лишь стали еще важнее. Тем более сегодня. Потому что, как бы надежно Сукуна ни поселился в подкорке Мегуми на последние недели, заполоняя собой почти все пространство – и в голове, и за ребрами, и чтоб тебя, Сукуна, – этого все еще недостаточно, чтобы он забыл, какая именно сегодня дата. Мегуми даже бросает взгляд на календарь за спиной Сатору, чтобы убедиться – да, не ошибался. Сегодня тот самый день. После чего он вновь концентрирует все свое внимание на Сатору, ощущая, как внутри сгущается тревога, как натягивается напряжение, к которому Сукуна не имеет никакого отношения. А тем временем Сатору уже впихивает ему в руки кружку с какао и принимается привычно сыпать идиотскими шутками – Мегуми так же привычно пропускает их через внутренний фильтр и машинально бросает что-то беззлобно-едкое, сам себя не слушая. Он слишком занят тем, что пытается отыскать в Сатору признаки тоски или фальши, пытается выхватить что-нибудь необычное и тревожное в его поведении. И – ничего. Ничего не находит. И чем больше Мегуми за Сатору наблюдает – тем сильнее ему кажется, что тот… в порядке. По-настоящему в порядке – а не так, как оно обычно бывает, когда Сатору со стеклянной улыбкой свое «в порядке» бросает. Потому что это утро, в общем-то, мало чем отличается от любого другого утра за последние несколько лет. Сатору что-то насвистывает себе под нос, чуть пританцовывая у столешницы и продолжая отпускать дурацкие реплики; Мегуми греет озябшие пальцы о кружку и украдкой за ним наблюдает, периодически ехидничая в ответ. Ничего нового. Вполне привычная, уютная рутина, успевшая стать бесконечно ценной – сегодня же она ощущается стократно ценнее. И Мегуми не до конца уверен, чего именно ждал – после того, единственного раза, когда Сатору в этот день напился, такого больше никогда не повторялось. Да и тогда… ну, опыт с пьяными людьми у Мегуми не самый приятный – но Сатору просто был грустным и поникшим, таким болью пропитанным, что это вызывало вовсе не злость или раздражение. Лишь ответную боль, скребущую где-то там, в районе диафрагмы. Но, даже без алкоголя, даже со всеми этими искусственными, фальшиво-яркими улыбками, со всеми попытками отыгрывать свое в «я-в-порядке», которое у Сатору до блеска отшлифовано – каждый год с тех Мегуми отчетливо видел, как на него в дейтвительности влиял этот день. И оставлять Сатору одного в этот самый чертов день не хотелось особенно сильно. Ничего такого вслух тот, конечно, никогда не говорил; никогда не просил остаться, не просил о помощи, ни о чем, в общем-то, не просил – но Мегуми осознает, что на его месте поступал бы точно так же. У них с Сатору уйма отличий; они в принципе кажутся абсолютными противоположностями на первый взгляд – и во многом так оно и есть. Но остается у них и кое-что общее. Например, этот идиотский талант заталкивать глубоко внутрь все свои разломы, все самые мощные, ломающие эмоции, все то, что может кости в крошево раздробить. Заталкивать – и игнорировать, игнорировать, игнорировать до тех пор, пока там не накопится столько, что места останется только для взрыва. И Мегуми совсем не хочет, чтобы Сатору дошел до своего взрыва. До своей точки невозврата. До той точки, где он сам уже не сможет до Сатору дотянуться – не сможет назад его вытащить. Слишком страшно о такой точке даже задумываться; Мегуми давно уже оставил далеко позади тот этап, на котором отрицал, что Сатору ему важен и дорог – потому что, черт возьми, он охренительно важен и дорог. Куда важнее и дороже, чем это возможно головой осознать. Еще дальше позади остался и мир, где в жизни Мегуми не было Сатору – и Мегуми сделает все, чтобы тот мир никогда вновь не стал реальностью. По крайней мере, до тех пор, пока этого не захочет сам Сатору – но и о таком раскладе задумываться тоже совсем не хочется. Вот только у Мегуми всегда было плохо с умением говорить-словами-через-рот, с умением проговаривать то, что у самого внутри – и с умением задавать нужные вопросы. И, каким бы нескончаемым потоком слов на постоянной основе ни сыпал Сатору – с по-настоящему важными у него проблемы тоже. Это очевидно. Еще одна вещь, в которой они похожи. И хотя в последние годы это стало проще – выпускать рядом с Сатору то, что внутри – Мегуми все еще не знает, как такие разговоры нужно начинать. Не знает, как сказать – я здесь. Я буду рядом, пока тебе нужен. Я буду плечом, на которое ты можешь опереться. Ушами, которые выслушают все, что ты хочешь сказать. Руками, которые будут тебя держать. Все, что угодно. Для тебя – все. Но Мегуми не умеет такое говорить. Не знает, как заставить подобные слова не звучать нелепо. Поэтому все, что ему остается – не говорить об этом. А просто быть рядом. И последние годы в этот день он всегда старался рядом быть. Хотя сейчас, когда об этом задумывается – он вдруг осознает, что с того раза, когда Сатору напился, этот день они всегда проводили в доме у Юджи, хотя совершенно этого не планировали. С самим Юджи, который – концентрат света и тепла. Но еще – с Сукуной. Ха. Ирония. Даже когда мысли Мегуми полностью – на Сатору, Сукуна все равно где-то там, на задворках; все равно врывается в сознание без предупреждения. В самые неожиданные моменты. Может Мегуми хотя бы пять минут провести, не вспоминая о нем? Да черт возьми! Медленно вдохнув-выдохнув – Мегуми вновь перехватывает улыбку Сатору. И вдруг, теперь, когда убедился, что не мерещится; что все, кажется, и впрямь в порядке – ощущает, как внутри что-то успокаивается, как немного расслабляется пружина, плотно натянутая где-то в солнышке последние пару недель. Как уходит часть давления, с которым тяжесть в грудной клетке Мегуми вжимает ребра в легкие. Но – лишь часть. Поэтому Мегуми все равно продолжает украдкой наблюдать. На всякий случай. Он слишком хорошо знает, как резко в этот день может перемениться направление и сила ветра имени Годжо Сатору, превратившись из бриза в бурю, рушащую его собственные внутренности – знает, что Сатору это не контролирует и остановить не может. Но Мегуми такого от него и не требует. Просто – опять же – хочет быть рядом, если Сатору начнет ломаться под прессом того, что вжимает его в землю многие и многие годы. Хочет помочь ему устоять – так же, как Сатору помогал ему устоять с тех пор, как они познакомились. Начал делать это раньше, чем, кажется, они оба осознали происходящее. На секунду Мегуми даже задумывается, не забыл ли Сатору, а какой именно сегодня день – но отмахивается от этой мысли. Потому что, даже если забыл… На самом деле, это очень важно, если и впрямь – забыл. Это многое говорит о том, какой огромный путь прошел Сатору – и многое говорит о его силе. Но по существу ничего не меняет. Мегуми здесь, если он вспомнит. Мегуми здесь, если его накроет. Мегуми здесь – с подставленным плечом, с готовыми слушать ушами, с готовыми держать руками. Со всем, что только может Сатору понадобиться. Да, он планировал сегодня все же перехватить Сукуну и наконец заставить, черт возьми, говорить – даже если самого Мегуми его словами доломает, – но… Сукуна бегал от него две недели – может побегать еще немного. Если Мегуми увидит хотя бы какой-то признак того, что нужен сегодня Сатору – то он будет рядом с Сатору. Очевидно. Без колебаний. Но пока что. Пока что. Кажется, что Сатору – в порядке. И Мегуми – всего на секунду – кажется, что он и сам в порядке тоже. – Не пойми меня неправильно, ребенок, – произносит вдруг Сатору, перехватив взгляд Мегуми – и улыбается еще шире и еще светлее, только брови приподнимаются в намеке на удивление. – Я, конечно, обожаю твои улыбки – но от тебя, паршивца, попробуй дождись. Есть какой-то повод? Оу. Только сейчас Мегуми осознает, что, наблюдая за вот таким Сатору – и сам вдруг начал улыбаться. А еще осознает, что делать с этим фактом абсолютно ничего не планирует. – Просто ты сегодня утром раздражаешь не так сильно, как обычно, – легко парирует Мегуми – и ощущает, как уголки губ дергаются настойчивее, когда Сатору в ответ смеется вот этим своим, чистым и искренним смехом. – Да, я тоже от тебя в восторге, – приторно воркует Сатору, вытягивая руку, чтобы потрепать Мегуми по макушке – а тот лишь фыркает, но увернуться не пытается. Привычно. Обыденно. До того тепло и уютно, что это даже немного больно – но всегда бы так болело. И вот завтрак доеден, какао выпит. Кружка Мегуми отправляется в раковину – вслед за кружкой Сатору. Пес останавливается перед Мегуми и важно мотает хвостом, держа в пасти поводок – но глаза у него при этом хитрющие; они все трое знают, что этот поводок Псу на самом деле не нужен – но, увы, за пределами их собственного мира существует еще и весь остальной мир. Тот самый, в котором находятся остальные люди, тут же принимающиеся визжать, если вдруг рядом с ними пробежит волкоподобный Пес без поводка. На секунду Мегуми бросает взгляд на Сатору, раздумывая, не пригласить ли того пойти с ними – но почти сразу отметает эту идею. Для начала, потому что, если Сатору действительно захочет – сам за ними увяжется и его уже не остановишь ни одним локомотивом. Но еще потому, что не хочет выглядеть гиперопекающим засранцем, не способным сегодня оставить Сатору одного даже на какой-то час. В конце концов, Сатору – взрослый, здравомыслящий, адекватный человек… Пожалуй, стоило остановиться на взрослом. По крайней мере, если верить цифрам. Мегуми вздыхает. И абсолютно без надобности цепляет на Пса поводок. Сатору же провожает их широкой улыбкой, театральным взмахом ладони и драматично-насмешливым: – Если вдруг решите пугать прохожих без меня – потом вам понадобится очень много моти, чтобы вымолить прощения. Я отказываюсь пропускать такое веселье! На это Мегуми молча показывает средний палец – Сатору опять гогочет. Прежде, чем захлопнуть за собой дверь – Мегуми ощущает, как то светлое и теплое, что затопило ему внутренности там, на кухне, вновь смазывается тревогой. Ощущает, как эта тревога подскакивает из диафрагмы прямиком в глотку и застревает там. Мегуми с силой сглатывает. Сатору в порядке – в куда большем порядке, чем можно было бы ожидать в этот день. А Мегуми, кажется, заразился от него излишним драматизмом. Первые минут пять их с Псом прогулки проходят без особых происшествий – только тревога беспричинно ширится и разрастается где-то под кожей. Но Мегуми списывает это на тот факт, что Сатору остался где-то за пределами его поля зрения. Кажется, он все-таки превратился в гиперопекающего засранца – и Сатору совсем не нужно об этом знать. Будет же в чертовом восторге. А затем… Что ж. Когда Мегуми в первый раз видит силуэт странного, почему-то кажущегося знакомым мужчины на другой стороне улицы – он не придает этому особого значения; вот только Пес, который до этого бежал чуть впереди – вдруг жмется к ноге Мегуми и недовольно фыркает. Это заставляет чуть насторожиться. Когда Мегуми видит тот же силуэт во второй раз, уже ближе – он напрягается. Один раз – случайность, два – совпадение. Пес больше не отбегает от него и его недовольно фырканье сменяется едва слышным утробным рыком. Это глупо. Просто какой-то случайный мужчина, попавшийся на глаза два раза. Здравый смысл подсказывает, что это совершенно не повод для паранойи. Инстинкты начинают все настойчивее мигать красным. Ощущая, как напряжение натягивается острыми струнами, Мегуми думает – они, пожалуй, уже нагулялись. Пора домой возвращаться. В третий раз Мегуми видит мужчину, находясь в минуте-другой от дома – в этот раз силуэт оказывается совсем рядом и никуда не исчезает, стоит только моргнуть. Напротив – он подходит ближе. Ближе. Останавливается лишь тогда, когда оказывается прямо перед Мегуми, перекрывая ему путь. Пес рычит – громче и с неприкрытой угрозой, выступая чуть вперед; мужчина не обращает на него внимания. Ладно, это все еще ничего не значит. Мегуми пытается обойти его – мужчина смещается в сторону, вновь закрывая проход. Какого?.. От недавней легкости и тепла этого утра не остается и следа. Начинает казаться, что та светлая и искренняя улыбка Сатору случилась много дней – а может, и много лет назад. Тяжесть в грудной клетке вжимает ребра в легкие – и Мегуми не может понять, почему. Откуда это ощущение нереальности происходящего. Откуда чувство загнанности в клетку и надвигающегося пиздеца. Поджав губы, Мегуми скрипит зубами – а потом переводит взгляд на мужчину и впервые смотрит прямиком ему в лицо. – Что вам… – вопрос свой закончить Мегуми не удается. Потому что, стоит только в это лицо заглянуть – и тут же приходит понимание. Тут же приходит узнавание. Тут же он вспоминает альбом в своих руках, вспоминает улыбки, которые лились на Мегуми с его страниц, вспоминает весело хохочущего мужчину, который стоял там, плечом к плечу со счастливым, ярко искрящимся Сатору… Так много времени прошло с тех пор, как Мегуми видел те фотографии – но этого оказывается более, чем достаточно. Понимание – жесткое, страшное и нереальное. Этого не может быть. Не может… – Смотрю, ты узнал меня, – склоняет мужчина голову набок – и губы его медленно расползаются в мягкой сладкой улыбке, которая совершенно не касается холодных и пустых глаз. – Значит, Сатору показывал тебе мои фотографии. Как мило. Может быть, на самом деле Мегуми сегодня не просыпался. Может быть, все это – продолжающийся странный сон. Такая версия выглядит куда более правдоподобной. Улыбка с лица мужчины сползает так же медленно, как и появилась. Он чуть склоняет голову набок – Мегуми будто в замедленной съемке оцепенело наблюдает, как на глаза его падает одна из прядей таких же длинных, как помнится по фотографиям, волос, рассыпанных сейчас по плечам, прикрывая лоб. Но мужчина не обращает на это внимания. Мужчина, на котором обычная, повседневная одежда кажется до странного неуместной. Мужчина, который здесь и сейчас ощущается будто насильно вписанным в перспективу – которого здесь и сейчас попросту быть не должно; не может быть. Мужчина, в котором от тепла тех, врезавшихся в память фотографий – здесь и сейчас. Ни следа. Пока он показательно дует губы, как капризный ребенок – холод в его глазах сгущается снежным бураном, с этим детским выражением лица контрастируя. – Ну вот. Я так хотел поиграть со щеночком Сатору – а он даже отвечать мне отказывается. Сатору так плохо тебя выдрессировал? Или ты реагируешь только на команды? Каждое ядовитое слово мужчины, сказанное приторно-сладким голосом, ощущает, как прилетевшая в лицо оплеуха – и первый ступор Мегуми быстро проходит, оставляя после себя неприязнь, граничащую с отвращением. И смутный проблеск страха, источник которого Мегуми не может понять. По краю сознания бьется мысль – этот человек не может быть тем, кого Мегуми видел на фотографиях. Этот человек не может быть тем, по кому Сатору столько лет горевал. Этот человек не может быть тем, из-за кого Сатору из года в год ломало в тот самый день, который показывает календарь сегодня. Этот человек не может… Но потом Мегуми вновь вспоминает Сукуну. Сукуну, с его оскалами, с его ядом, с его ублюдочностью. Сукуну, который целовал Мегуми с трепетной нежностью, будто ничего ценнее в целом мире нет. Сукуна, в котором иногда, кажется, уживаются два совершенно разных человека – но в то же время этот человек один и тот же; ощущается одним и тем же, лишь с разными полутонами, повернутый иными гранями. Может, – хрипло и обреченно ударяется мысль в подкорку. Может. – У меня нет времени на разговоры. Я опаздываю, – как можно более ровным голосом говорит Мегуми, но больше обойти мужчину не пытается – понял уже, что это бесполезно. – Ой, так оно все-таки разговаривает! – с преувеличенным восторгом хлопает в ладоши мужчина, будто перед ним цирковая обезьянка, выдавшая особенно очаровательный фокус – и он чуть подается вперед, глядя на Мегуми с лихорадочным блеском в холодных и пустых глазах; часть Мегуми хочет тут же отшатнуться – но он сильнее стискивает челюсть и не позволяет себе этого. – А что еще ты умеешь? Скажешь «гав», если я попрошу? «Гав» говорит Пес – рычаще, глухо и угрожающе, подаваясь вперед, чтобы окончательно собой Мегуми закрыть. Мужчина опускает взгляд и удивленно моргает, будто только теперь наконец Пса замечает. – Надо же, – отрешенно говорит он ничего не выражающим голосом. – Щеночек завел своего щеночка. Просто какой-то круговорот щеночков в природе. И протягивает руку, будто хочет Пса по холке потрепать – но тот угрожающе клацает зубами перед его ладонью. Осуждающе поцокав языком, мужчина ведет указательным пальцем из стороны в сторону и говорит с наигранным разочарованием: – Смотрю, воспитанием домашних питомцев здесь никто не занимается. Ощутивший тревожный укол, Мегуми, выступает вперед и вновь перетягивает внимание мужчины на себя, отвлекая его от Пса. – Если вам что-то нужно – говорите, и я пойду. – Кто бы мог подумать, что Сатору в качестве зверька заведет себе кого-то такого скучного? – недовольно морщится мужчина. – Что же в тебе такого особенного, Фушигуро Мегуми? Почему ты? Мегуми уже даже не удивляется тому, что мужчина знает его имя – это не самая большая странность в происходящей сейчас херне. Прежде чем осознать, что собирается сказать, он выпаливает: – Думаю, об этом лучше спросить самого Сатору. В ответ мужчина моргает. А потом вдруг разражается смехом – таким же холодным и пустым, как и его глаза. – А у тебя все же яд за этими плотно сжатыми губами имеется, да? – с обманчивой веселостью произносит он, широко улыбаясь, когда приступ смеха сходит на нет; тут же спрашивает с мрачным любопытством: – Считаешь, мне и впрямь стоит поговорить с Сатору? И вдруг эта идея совершенно не кажется Мегуми хорошей. И вдруг Мегуми хочется, чтобы вот этот мужчина, с его холодными пустыми глазами, с его обманчиво приторными улыбками – держался от Сатору подальше. Потому что Мегуми вновь думает о Сукуне – о Сукуне, который, со всем своим ядом и оскалами, никогда не казался таким фальшивым. Глаза которого никогда не были такими пустыми и холодными. Холодными, как восставший из ада труп, – мелькает в голове, но Мегуми старательно мысль от себя отгоняет. Пытается включить остатки здравого, еще в голове оставшиеся. В конце концов, это – не его выбор, напоминает себе Мегуми. А Сатору должен знать. Он, блядь, годами мучился; годами сжирал себя живьем в этот самый долбаный день. Он имеет ебаное право знать. Имеет… Еще он имеет право не сломаться от этого знания. Ах. Так вот, откуда страх – понимает вдруг Мегуми. Он боится не мужчину перед собой – он боится того, что этот мужчина может сделать с Сатору. Что с Сатору могут сделать эти чертовы холодные, пустые глаза. Поэтому Мегуми говорит – и впервые за этот разговор слышит, как его голос, до этого выдержанный в спокойных и ровных интонациях, срывается в рык, способный посоперничать с рыком Пса. – Если вы как-либо ему навредите… – С чего бы мне ему вредить? – легкомысленно пожимает плечами мужчина. – Он ведь любовь всей моей жизни. Последние слова он говорит скучающим сухим голосом. Так, будто они ничего ему не стоят. Так, будто они совершенно ничего не значат. Мегуми едва удерживается от того, чтобы не вздрогнуть. Мегуми вспоминает разбитый, сломленный голос Сатору, остро пронзающий тишину ночи. …я думал, никого и никогда не будет дороже Сугуру… Тогда – Мегуми верил безоговорочно; безоговорочно верил болезненным и тихим, но уверенным словам, срывающимся с языка пьяного Сатору. Сейчас? Сейчас он не может заставить себя поверить в только что услышанное даже на секунду – настолько пустыми и фальшивыми выходят слова мужчины. Но Мегуми может ошибаться. Это может ничего не значить. Он вновь думает о Сукуне – в очередной гребаный раз. Думает о том, как хорошо Сукуне удавалось убеждать самого Мегуми, что ненавидит его. Настолько хорошо, что Мегуми до сих пор до конца не уверен, правда ли эта ненависть – или лишь отыгрыш. Некоторые люди просто прирожденные, блядь, актеры – Сатору тоже относится к таким. Даже Мегуми, который годами учился Сатору читать, до сих пор не может с уверенностью сказать, что знает все сценарии его театральных постановок. Этого же мужчину Мегуми видит впервые в жизни – по крайней мере, лицом к лицу. Что он может о нем знать? Как ему понять, сколько правды в пустоте и холоде глаз этого человека? Но даже если так. Даже если Мегуми попросту не знает, не понимает – зачем тогда все это? Зачем отыгрывается сейчас представление? Зачем показываться именно Мегуми на глаза? Зачем скрываться от Сатору? Зачем вся боль, через которую тот прошел? Зачем? Зачем? Тысяча других – зачем? …и каким образом все, во что верил Сатору – оказалось ложью? Ответов у Мегуми нет. Но кое-что он все же знает точно. Если понадобится, Мегуми порвет человека перед собой на куски, чтобы Сатору защитить. Даже если сам Сатору за такое его возненавидит. Кажется, мужчина замечает изменения в лице Мегуми, потому что в этот раз вместо приторной улыбки – уголок его губ остро дергается. – Что ж. Может, он завел себе щенка в качестве телохранителя, – мрачно говорит мужчина, и Мегуми вдруг ощущает себя уставшим. Этого слишком много. Слишком много для одного утра, слишком много, чтобы сразу осознать; слишком много с учетом всей той ментальной мясорубки, через которую Мегуми уже неделями проходит – и какова вероятность, что он попросту окончательно ебнулся? Что конечная помахала его психике на прощание – а Мегуми провалился в следующую за ней пропасть? Это кажется куда более вероятным вариантом, чем вера в то. Что реальность – реальна. А тем временем мужчина продолжает наматывать круги в их разговоре, ничего конкретного так и не говоря. Поэтому Мегуми не выдерживает – и пытается сам к чему-то определенному подвести этот обмен репликами. Ему нужно что-то, за что можно ухватиться. Ему нужно что-то, что будет иметь хоть какой-то, блядь, смысл во всем том сюрреалистичном дерьме, которое происходит сейчас – Если вам больше нечего мне сказать… – Я просто хочу сыграть с тобой, щеночек, – прерывая Мегуми, говорит мужчина и вдруг отстраняется, резко выпрямляясь. И то ли он заметил, что Мегуми, блядь, заебался от этого хождения по краю – то ли ему и самому надоел этот насквозь фальшивый спектакль. Но, тем не менее – больше никакой обманчивой сладости в голосе, никакой мерзко-приторной улыбки. Но, тем не менее – выражение его лица и его голос становятся холодными и пустыми под стать глазам, когда мужчина добавляет: – Я сделал свой ход – теперь давай посмотрим, каким будет твой. И, напоследок оскалившись – остро, резко и мрачно – он наконец отступает в сторону, открывая Мегуми путь. Чем тот тут же пользуется, огибая мужчину ровным, выверенным шагом. Ни разу не оборачиваясь – пусть даже чужой взгляд продолжает жечь лопатки до тех пор, пока они не сворачивают за угол с Псом, все еще глухо порыкивающим. И Мегуми думает о Сатору. О Сатору. О Сатору. Думает о боли Сатору. О разломах Сатору. Думает о пьяном Сатору, который вскрывал швы на своем сердце, показывая его Мегуми. Думает о том, что все только что случившееся не могло произойти на самом деле. Что этот человек не может быть жив. Что, если Мегуми все же ошибается? Что, если это просто был кто-то, очень на того человека похожий? И он вновь вспоминает о лежащем в шкафу альбоме, всеми забытом, запылившемся – который Мегуми не трогал ни разу с того дня, когда Сатору отдал его. Который сам Сатору почему-то так и не попросил вернуть. Думает о том, что ему нужно убедиться. Нужно проверить. Вдруг он просто обознался. Вдруг это всего лишь какой-то идиотский, чертовски жестокий розыгрыш. Вдруг… Не верит Мегуми ни в какое вдруг. Интуиция вопит ему, что самый простой и самый невозможный ответ. Правильный. Вот только Мегуми нужно время, чтобы придумать, как сказать это Сатору. Ему нужно отыскать где-то силы, чтобы это сказать. В голове мелькает мысль о Юджи – рядом с ним Мегуми всегда неплохо удавалось свои мысли структурировать. А сейчас, когда они панически и хаотично в голове мечутся – это определенно ему не помешало бы. И ведь тот человек показался Мегуми на глаза именно сегодня. Именно в этот чертов день. Именно тогда, когда начало казаться – Сатору наконец, спустя все эти годы, может не рушиться до основания в самый ломающий для него день года. День, ставший его личным кошмаром. Совпадение, да? Хах. Даже здравомыслящая часть Мегуми на это невесело хмыкает. По ощущениям, холодные и пустые глаза продолжают преследовать его, когда Мегуми переступает порог квартиры – и встречается взглядом с теплыми и добрыми глазами улыбающегося Сатору. Мегуми с силой сглатывает, ощущая, как страх затягивается удавкой у него на глотке. Еще какой-то час назад это утро казалось едва не идеальным. Еще какой-то час назад Мегуми пошел бы на все, чтобы эту улыбку, с которой на него сейчас смотрит Сатору – сохранить. А теперь Мегуми придется ее стереть. Когда он, черт возьми, поймет. Как сказать Сатору – и как заставить Сатору поверить, что человек, которого он оплакивал больше десяти лет, жив. Что Гето Сугуру – жив. Как сказать это – и не разрушить все, что они строили годами. Как сказать это – и не разрушиться самому. Но. Что куда страшнее. Как сказать это. …и не разрушить Сатору.