Однажды ты обернешься

Все начинается с того, что Юджи записывается в секцию, где учат выживанию в дикой природе. И, конечно же, затаскивает туда Мегуми следом за собой. Хотя, стоит все же отдать Мегуми должное – он упирался. Поначалу. Минут пять. Но абсолютно всем уже очевидно – ну, Сатору очевидно, да, – что умоляющему щенячьему взгляду Юджи он отказать не способен. Поэтому сдается очень быстро. Сатору в восторге. Очень уж занятно наблюдать за тем, как его ребенок ворчит, бурчит, закатывает глаза – но смиренно таскается следом за восторженным Юджи в эту секцию, где учится ставить палатки, разводить костры и вот это все. Так проходят дни. Недели. Даже месяцы. Сатору веселится, что не проходит мимо внимания его ребенка, бросающего в ответ убийственные взгляды… и это лишь заставляет Сатору веселиться еще сильнее. Ну, а затем все приходит к очень логичной кульминации. Той самой, во время которой Сатору становится свидетелем эпичной сцены, где Юджи, видимо, решает, что они уже в достаточной степени прокачали свой скилл выживания, и воодушевленно провозглашает: – Пошли в поход! Выражение лица Мегуми в ответ становится до того характерным и говорящим, что Сатору приходится зажать себе рот ладонью. Лишь бы в голос не заржать и весь этот восхитительный момент не испортить. Свой скептицизм по отношению к этой затее его ребенок скрыть даже не пытается. И в этот раз явно не планирует сдаваться так просто, начиная приводить аргументы против. Потому что… …ну какая природа? …ну какой поход? – Для начала, нам всего лишь по шестнадцать, Юджи, и для похода нам нужен кто-нибудь взрос… – Я за него! – тут же вскидывается сидящий рядом Сатору, бесцеремонно вклиниваясь в тираду Мегуми и цепляясь за представившуюся возможность. Мегуми смотрит на сияющего Сатору. Смотрит на сияющего Юджи. Смотрит на сияющего Сатору… Пока сам Сатору мысленно злобненько хихикает, осознавая, что – ну все, заочно понятно, кто из этой схватки выйдет победителем. Вот только Мегуми, что за упрямый паршивец, все еще отказывается сдаваться; и, раз с Юджи не сработало – теперь пытается воззвать к здравому смыслу Сатору. Бессмысленная затея, они оба это знают – но Мегуми, тем не менее, пытается. Кажется, впервые за годы их знакомства – пытается. И вот так начинается… – Где природа, а где ты, Сатору. – Там нет электричества, Сатору. – Там может не быть интернета, Сатору. – Там есть всякие мелкие – и не очень – ползучие твари божьи, Сатору. – Хотя ты и сам та еще тварь божья, Сатору. – Там нет фена, Сатору! ...и если все остальные аргументы Сатору выслушивает стоически, с неизменной широкой улыбкой – то вот последний и впрямь попадает, куда надо. Ауч. Его ребенок все же знает, куда надо бить. Сатору даже вздрагивает. Смотрит на Мегуми огромными глазищами. – Как это – нет фена? – спрашивает тихим-тихим голосом, и сам не до конца уверенный, сколько в нем чистого, театрального драматизма – а сколько искренней паники. Но Мегуми, невозмутимый дурацкий ребенок, только глаза закатывает, выдавая сухим тоном: – Чтобы фен работал, нужно электричество, Сатору. – Погоди… А разве нет фенов на батарейках, например? – задумчиво тянет Сатору в ответ, и глаза его тут же загораются, и он вскидывается, и уже уносится в свою комнату, крикнув напоследок: – Я пойду, погуглю! В спину ему доносится полный обреченности стон Мегуми и его ворчание: – Как с гиперактивным чихуахуа живу. Вот только своих попыток переупрямить упрямство Сатору этот упрямый ребенок все равно не прекращает, явно считая, что в этом объединившемся во благо похода тандеме Юджи-Сатору, именно Сатору – слабое звено. А все из-за его натянутых отношений с природой. Но – ха! Не тут-то было! Годжо Сатору так просто не сломить! Он скала! Он остров! Он, черт возьми, станет с природой ебучими бро просто для того, чтобы доказать Фушигуро Мегуми – тот не прав! И ничего он в Годжо Саторах не понимает! И вообще, Годжо Сатору сильный и независимый мужчина и сам в состоянии решать, как именно – и в каком именно походе ему сдохнуть от тоски. Потому что, боже, в каком же ужасном состоянии будут его волосы без должного ухода, это же чертова трагедия… То есть. Кхм. Он сильный и независимый. Он в состоянии выжить в одном-единственном походе, спасибо, блядь, большое! И вот, собственно, приходит время этого самого похода. И, в целом, все оказывается именно так, как Мегуми и предсказывал. Юджи с природой на ты. Они – истинные бро. Юджи ставит палатки, разводит костры, легко ориентируется без этих ваших GPS, светится так, что кажется, еще чуть-чуть – он соберет вокруг себя стайку из поющих птичек и хрустящих орехами белочек, как какая-нибудь диснеевская принцесса. В пару к Юджи идет Пес, который просто счастлив возможности носиться вволю, где вздумается без всяких вот этих людишек, которые чуть что, сразу – кто пустил сюда волка, кто пустил сюда волка! Тьфу. И по итогу они с Юджи носятся, как два гиперактивных щенка, Юджи швыряет палку Псу, Пес швыряет палку Юджи… В общем. Идиллия, да. Мегуми же... ну… его отношения с природой более нейтральные – но вполне сносные. Да, Мегуми ценит блага цивилизации, и выживать в свое время ему все же приходилось на улицах большого города, а не в дикой природе, о чем Сатору прекрасно знает – и сам факт потребности в этом выживании никогда не перестанет ненавидеть, – и по итогу к происходящему его ребенок относится куда прохладнее, чем Юджи. Но, если очень нужно будет, Мегуми тоже может и палатку поставить, и костер разжечь, и пропитание добыть. Да и шалаш какой-нибудь соорудить, если палатки не будет. Так что остается Сатору. Сатору, который с природой ну очень. Очень на «вы». Он брезгливо отряхивается и педантично вытирается влажной салфеткой, когда на штанину в первый раз попадает грязь. – А я говорил тебе не надевать дорогую брендовую одежду. – Цыц. Он пронзительно визжит, когда в первый раз обнаруживает у себя на руке какого-то жука. – А я говорил тебе, что здесь уйма всякой живности. – Цыц! Он жалобно скулит, когда в первый раз обнаруживает, что интернет становится слишком слабым и не дает загружать фоточки в инстаграм. – А я говорил… – Цыц! Цыц! Цыц! В общем, да. Природа – совсем, совсем не бро для Годжо Сатору. Годжо Сатору – дитя цивилизации. Так и запишите. А потом они находят место для привала – Юджи и Пес носятся где-то на фоне, совершенно счастливые и всем довольные, пока Сатору садится у костра и обиженно куксится, что-то рассеянно выводя палкой по земле. В конце концов, да, ему пришлось смириться, что влажные салфетки против пятен на одежде не помогут. И что сидеть придется на бревне. И что каждый раз, когда по коже ползет какой-нибудь муравей – визжать контрпродуктивно, так что, когда он в очередной раз замечает ползущего по предплечью жука, то только угрюмо его сдувает. Ух. Природа! И почему только Сатору подписался на все это дерьмо?.. Ах. Ну да. Потому что он сильный и независимый. И потому что обязан был доказать своему ребенку – он неправ. Хотя, очевидно же: из них двоих именно Мегуми – тот, кто прав всегда. Но вслух Сатору никогда этого не признает. Так что, когда Мегуми садится рядом, он ждет, что вот сейчас опять начнется – а я же говорил, я же говорил… И заочно готовится дуться, как пятилетка. Но все, что его ребенок делает – это осторожно пихает плечо Сатору своим. И удивительно мягко говорит: – Хэй. Ты справляешься лучше, чем я ожидал. Недоверчиво покосившись в сторону, Сатору проверяет, не стебут ли его тут. Но лишь сталкивается с глазами Мегуми, который смотрит прямиком на него знакомо спокойным, уверенным взглядом – без тени насмешки, без тени яда. И Сатору под этим взглядом ощущает, как его мышцы медленно расслабляются, как растворяется горьким ком в горле – только теперь понимая, в каком напряжении провел все это время. Вокруг все еще – ни тени цивилизации, они все еще сидят на каком-то ветхом бревне, интернет все еще не ловит, а перепачканные брюки Сатору все еще не подлежат восстановлению… и даже если подлежат – он их сожжет нахуй и будет наслаждаться процессом. Но, пока в грудной клетке разливается тепло от взгляда и интонаций его ребенка– это все не кажется Сатору такой уж большой проблемой. Навалившись на Мегуми, он трется виском о его плечо и скулит, хитро улыбаясь. – Мегуми-и-и… Мне послышалось, или ты только что признал, что я не так уж безнадежен? – Ну, вот такого я точно не говорил, – ровно и бесцветно отвечает Мегуми, бросая совершенно невпечатленный взгляд – на что Сатору мстительно пихает его локтем в бок. Но осторожненько так пихает. Чтобы, не дай бог, не спихнуть с этого дурацкого бревна, на котором они вдвоем ютятся. И вовсе не потому, что он переживает, как бы этот мелкий засранец не ушибся, пф-ф, еще чего. Просто из Мегуми отличная подушка, которой совсем не хочется лишаться. Вот! …ладно, ок. Он, может, и бестолковый отец – но все же отец, так что да, переживает. До пиздеца переживает – чего его ребенку совсем не нужно знать. Но подушка из Мегуми все-таки удобная. И. Ну… Лучше ситуация после этого разговора на самом-то деле не становится. Потому что Сатору все еще нужен душ. И кофе. И фен. И его чертов ноутбук, господи. Как пещерные люди вообще без интернета жили-то? Но, в целом, выясняется, что если не ныть каждые три секунды; если принять тот факт, что привычной укладки на волосах не добиться, что от грязи на штанах полностью не избавиться, что всякие муравьи вполне терпимы, раз уж нет никаких фобий – а у Сатору их нет… Что ж. Тогда становится терпимо. Особенно, если при этом еще начать оглядываться вокруг себя и замечать, что природа, пусть и сучка – но красивая сучка. В конце концов, Сатору даже до определенной степени начинает нравиться происходящее. В разумных пределах, конечно. И если он вдруг немножко заплачет, когда доберется до ноута, душа или кофе… Когда доберется до фена! То. Что ж. Никому не нужно об этом знать. И после того, как поели, они решают немного пройтись. Ну, на самом деле, пройтись решают Юджи с Псом – и смотрят этими своими щенячьими глазами, которым противостоять слишком сложно; тем более, когда вот так, двойным ударом. Читерство какое-то! И, вообще-то, что Мегуми, что Сатору – который обычно за любой движ, но то обычно, то при доступности благ цивилизации, – вполне прекрасно себя чувствовали бы, просидев на одном месте все время до тех пор, пока наконец не надо будет возвращаться. Но ладно. Ла-а-адно. Двойной Юджи-Псиной атаки они не выдерживают – и идут прогуляться. И пока Юджи с Псом продолжают уже привычно носиться где-то на фоне – Сатору и Мегуми идут себе обычным прогулочным шагом. И ночь постепенно опускается на землю, сумерки медленно сгущаются. И в наступающей полутьме, если очень-очень постараться, то можно даже представить себе, что это – простой парк, всего лишь чуть-чуть задичавший. И, да, вообще-то все сильнее надвигающаяся, уже совсем давящая темнота – вполне признак того, что пора бы им возвращаться. Давно пора, на самом деле – они определенно планировали вернуться к лагерю до ночи, но, удивительное дело, он и сам совсем не заметил, как утекло время. И Сатору как раз хочет озвучить эту здравую мысль. Но потом запрокидывает голову к небу, и… Ух ты. Он хватает Мегуми за руку. Тот сначала явно не понимает – краем глаза Сатору может уловить, как он чуть хмурится. Но потом Мегуми прослеживает направление его взгляда. И тоже голову запрокидывает. Изо рта Мегуми вырывается тихий, глухой выдох – и Сатору на секунду косится на него, ощущая, как губы тянет мягким изгибом улыбки. Редко когда можно увидеть его ребенка таким искренне завороженным. Опять же, природа – та еще сучка, но вид у нее отменный. Такой россыпью звезд набитый искусственным светом город точно похвастать не может. И вот так, запрокинув головы, они продолжают медленно идти, пока точек в чернеющем небе становится все больше. И больше. И больше. И Сатору понимает, что что-то идет не так, только когда слышит знакомый громкий, беспокойный лай; когда слышит шелест листвы и ломающихся веток под чужими лапами. Хотя он этого не видит – но понимает, что Пес явно несется к ним во всю мощь. При этом продолжая находиться слишком далеко. Что-то тревожно царапает изнанку. Взгляд Сатору тут же обращается к Мегуми – но уже поздно. Поздно, блядь. Сатору еще успевает заметить растерянный блеск знакомых ярких радужек… А в следующую секунду Мегуми вдруг исчезает из его поля зрения. Мегуми вдруг ухает в темноту. Действуя на чистых инстинктах, пока голова еще не успевает обработать информацию, пока мозг продолжает стопориться – Сатору дергается вперед. Ощущает, как пальцы хватаются за рукав Мегуми… Но они оба – на краю обрыва, и потому вместо того, чтобы потащить Мегуми на себя – он сам летит следом за своим ребенком. И Сатору продолжает действовать на чистых инстинктах. А инстинкты ему вопят – Мегуми. Мегуми. МегумиМегумиМегуми Главное. Защитить Мегуми. Остальное – второстепенно. И у Сатору есть какие-то считанные доли секунды, чтобы сориентировать и понять, как поступить дальше. И он продолжает тащить Мегуми на себя, пока они вдвоем падают. И укутывает его руками, переворачиваясь так, чтобы самому оказаться спиной вниз. И сделать это Сатору успевает за мгновение до того, как врезается в твердую почву и из легких вышибает воздух. Тепло в его руках шевелится, в голове мелькает успокаивающая мысль о том, что Мегуми в порядке, Мегуми приземлится на послужившее ему подушкой тело Сатору… И после этого сознание тонет в черноте. – …Сатору. Сатору! Сатору, твою мать! Только посмей здесь сдохнуть… Сколько именно находился в отключке, Сатору не знает. По ощущениям не больше нескольких секунд, когда из бессознательности его вырывает голос Мегуми, в котором за рычанием умело – но недостаточно умело для Сатору – прячется паника. – Ты чего так вопишь, ребенок? – хрипит Сатору севшим, чуть дрожащим голосом и облизывает губы, чтобы прогнать сухость – нихрена не помогает, конечно. На мгновение-другое повисает тишина. А потом Сатору слышит совсем тихое, еще более дрожащее, чем у него самого, и полное отчаянного облегчения: – Блядь, – но отчетливая паника из этого «блядь» все еще никуда не уходит. Сатору хмурится. И чего его ребенок так паникует? Надо бы узнать… Я для этого сначала не помешает хотя бы глаза открыть, ага. Так что Сатору поднимает веки – для этого требуется куда больше усилий, чем он рассчитывал. Перед глазами все идет рябью и смазывается, приходится несколько раз моргнуть, прежде чем картинка начинает обретать очертания. Над головой, там, высоко-высоко – все то же небо, исколотое непривычно большим количеством сияющих точек. Но куда ярче этих точек сияют родные глаза на бледном скуластом лице – слишком лихорадочно, слишком тревожно сияют. – Хэй. Я в порядке, – все еще хрипяще произносит Сатору и пытается приподняться, чтобы свой тезис подтвердить… Но из горла неконтролируемо рвется болезненный хрип. Что ж. Сатору явно себя переоценил. Знакомые руки мягко, но настойчиво укладывают его обратно, пока сам Мегуми рычит с раздраженным беспокойством: – Не двигайся, идиот. Ответить ничего на это Сатору не успевает, потому что сверху уже доносится полный ужаса голос Юджи, смешанный с жалобным скулежом Пса. – Вы там как? – Живые, – на пару тонов громче – но предельно сдержанно отзывается Мегуми. – Ты должен найти помощь, Юджи. Вернись в лагерь и попробуй набрать службу спасения. Или найди людей сам, Пес тебе поможет… – Может, мне лучше попробовать спуститься? – Чтобы мы здесь вместе застряли? – жестче обрывает Мегуми панический лепет Юджи. – Нет. Найди помощь, Юджи. И Пса с собой возьми, не вздумай его сюда пускать. Пес, нет! Нельзя! Оставайся с Юджи! Только тогда до Сатору доходит, что ему не мерещится темная точка, мельтешащая по краю обрыва – это Пес пытается найти место, по которому мог бы спуститься. На приказ Мегуми опять слышится жалобный скулеж – но он твердо, безапелляционно припечатывает: – Нет, Пес. Ты должен вместе с Юджи привести нам помощь. Других людей. Кого-нибудь, кто сможет нас отсюда вытащить. Прямых приказов Мегуми Пес никогда не ослушивался – не ослушивается он и сейчас. Еще один скулеж, пробирающий до костей – но Сатору видит, как Пес семенит к Юджи, как, кажется, хватает его клыками за рукав. Вот только теперь упирается уже сам Юджи. – Но... – пытается он так же жалобно, как и Пес, и тут Сатору вспоминает, что у него самого, вообще-то, все еще есть рот. Вполне функционирующий рот. – Он прав, Юджи. Вы не поможете нам здесь, только тоже застрянете. Лучше приведите кого-нибудь. Еще пару секунд тот колеблется, но в конце концов сдается, кивает. И хотя Сатору не видит его глаз – но когда Юджи вновь заговаривает, паника в голосе сменяется решимостью. – Да. Мы приведем кого-то. А потом они с Псом наконец убегают. Пару секунд проходит в тишине, пока внимание Мегуми полностью переключается на Сатору, которого он принимается обследовать на предмет каких-нибудь серьезных видимых повреждений. Сам же Сатору в это время пытается игнорировать боль, пульсирующую во всем теле – но настойчивее всего в районе ребер. Привыкшим к темноте взглядом он, в свою очередь, тоже внимательно исследует Мегуми, понимая, что, может, и послужил ему подушкой – но это еще не гарантия, что у его ребенка нет никаких травм. И, вот оно. Сатору в конце концов находит то, что искал. К сожалению. То, как Мегуми прижимает локоть к телу, и неестественный угол, под которым вывернуто его плечо. – Что с рукой? – тут же спрашивает Сатору грубее, чем планировал; хрипотца и дрожь из голоса начинают наконец уходить – но из-за этого лишь отчетливее слышно беспокойство, за легкой грубостью скрытое. – Все нормально, – ровным, ничего не выражающим голосом отвечает Мегуми – но Сатору, конечно же, на это дерьмо не ведется. – Мегуми… – Нормально все! – повторяет Мегуми, в этот раз резче и раздраженнее, а потом добавляет как-то даже немного зло, шипяще: – Лучше о себе беспокойся. После чего встает и отворачивается, отходя на пару шагов от Сатору, пока тот хмурится ему вслед. Ну и какого черта? Но сейчас, когда Мегуми увеличивает расстояние между ними – в поле зрения Сатору попадает окружающий мир. И на секунду – только на секунду, большего Мегуми от него не дождется – он разрешает себе отвлечься от своего ребенка, чтобы оглядеться вокруг. И лишь потому, что неплохо хотя бы попробовать убедиться, действительно ли не удастся выбраться самим. Они упали с какого-то обрыва, что-то похожее на овраг – но с резким, почти вертикальным спуском там, где, собственно, Мегуми с Сатору и сорвались. Наверное, здесь можно было бы найти какую-нибудь тропинку, чтобы вскарабкаться по ней – но совсем стемнело, и лазить по такой темноте без какого-либо источника света так себе идея, да и Сатору не уверен, что сможет столько двигаться. Он пока что даже садиться не пытался. Хотя крови, вроде бы, не видно; если не считать нескольких ссадин и порезов – но это ерунда на фоне всего. Сатору все же пытается пошевелиться – и это пиздецки больно, но не так больно, как могло бы. Запоздало он осознает, что в заднем кармане был телефон – но ему явно пиздец, можно даже не проверять. Значит, не только как источник света использовать не выйдет, но и позвонить куда-то, даже если сеть ловит. А из-за того, что ни задерживаться надолго, ни отходить далеко не планировали – ни фонариков, ничего подобного они с собой не прихватили. Крохотная часть Сатору находит время для того, чтобы оплакать переписку с Мегуми, которую вряд ли удастся спасти. Ах, сколько хмурых смайликов канут в лету! Уж Мегуми-то вряд ли все это хранил. Ну, это если его телефон остался в их импровизированном лагере и вообще выжил, конечно. Впрочем, будь у Мегуми телефон с собой – он уже давно этот вариант проверил бы. Оставив оплакивание потери на потом и убедившись, что им остается только ждать помощи – Сатору опять смотрит на своего ребенка. Тот медленно обходит периметр, хмуро осматривается вокруг; явно тоже выискивает способ выбраться. На Сатору он при этом старательно не смотрит. Вот же паршивец. Ну и что происходит, спрашивается? Что ж, ладно. Если ему так хочется поиграть в молчанку… Схватившись рукой за ребра, Сатору издает театральный – очень талантливо-театральный, даже, увы, немного правдивый, когда движется слишком резко – крик боли. Мегуми тут же на его крик оборачивается. Тут же оказывается рядом. – Что? В чем дело? – спрашивает он беспокойно, даже испуганно – но вместе с тем удивительно твердо, вновь принимаясь осматривать Сатору; рычит: – Я же говорит тебе не двигаться! А Сатору, у которого где-то в районе грудной клетки одновременно эгоцентрично теплеет и стягивает болью, никак с повреждениями не связанной, – расплывается в широкой улыбке. Мегуми тут же замирает, эту улыбку заметив. Его ребенок знает Сатору слишком хорошо – так что ему не требуется много времени, чтобы понять. Чтобы маленький спектакль раскрыть. Так что в следующую секунду Мегуми вновь рычит – но теперь уже неприкрыто зло, жестко чеканя слова: – Иди. Нахер, – и тут же пытается опять встать, но Сатору перехватывает Мегуми за руку – и собственная улыбка моментально гаснет, когда он осознает, что знакомая ладонь чуть дрожит в собственной хватке. Этого хватает, чтобы чувство вины игольчато впилось в кожу. Потому что его ребенок никогда не дрожит. Потому что даже холод с такой целью справляется не без труда – а сегодняшняя ночь очень теплая, вообще-то. – Хэй. Прости. Я идиот, – немного беспомощно хрипит Сатору – и Мегуми тут же подтверждает, все еще рычаще: – Идиот, – но злость его становится какой-то совсем бессильной, сухой. Пара секунд душной тишины – и в конце концов из легких Мегуми вырывается длинный, усталый выдох. Оставаясь на месте, он больше не пытается встать или вырвать руку из чужой хватки – чем Сатору тут же пользуется, принимаясь осторожно поглаживать костяшку на его запястье и мягко произнося: – Я в порядке. Правда. Может, пара ребер сломана или вывих какой – но это ерунда. Бывало и похуже. – «Бывало и похуже», – передразнивает его едко, без капли веселья Мегуми, явно словами Сатору ни черта не успокоенный. Но есть в его голосе – в нем самом – и что-то еще. Что-то более глубинное. Что-то, направленное не столько на травмы Сатору – сколько на самого Сатору. – Почему ты злишься? – осторожно спрашивает, пытаясь разобрать в темноте выражение лица Мегуми, и – вот оно. Та самая злость, источник которой Сатору понять не может. Потому что – хэй, он в кои-то веки сделал все правильно. Ну, относительно правильно – совсем правильно было бы, если бы не отвлек Мегуми на небо и сам на него не отвлекся; если бы заметил обрыв раньше; если бы вернул их всех в лагерь до темноты – охуеть какой ответственный взрослый; если бы, если бы… Но сценарий с «если бы» все равно не рабочий – потому что никаких «если бы» не существует. Существует только здесь и сейчас. А здесь и сейчас Сатору смог сделать самое главное – своего ребенка защитить. Ну, относительно защитить, потому что руку тот все еще явно бессознательно к груди прижимает, и это заставляет Сатору хмуриться. Но вновь задать вопрос об этом он не успевает. Потому что Мегуми опять рычит. – Почему? Серьезно, Сатору? – и в этот раз руку из хватки Сатору все же вырывает, хоть и не поднимается. И выплевывает ему в лицо яростно – даже в окончательно сгустившейся темноте ночи глаза Мегуми сияют куда ярче луны. – Потому что тебя здесь вообще не должно быть. Блядь! Это я проебался и упал. А ты был бы в целости и сохранности, если бы просто остался стоять там, где стоял. А. Так вот, в чем дело. Можно было бы и догадаться, на самом деле – в конце концов, далеко не первый год Сатору своего ребенка знает. Но от этого то, что он несет, не становится проще, не становится лучше. От этого его слова не перестают тяжело и больно оседать внутри – не перестает тяжело и больно оседать то, что под сказанным Мегуми вполне очевидно подразумевает. Теперь злиться начинает уже сам Сатору. – И что? По-твоему, я должен был просто стоять там и смотреть, как ты разбиваешься? – ответно выплевывает он резко, грубо. Разъяренный уже от одной только этой мысли. И ярость его нарастает лишь сильнее, пламенеет ярче, когда Мегуми с абсолютной, искренней убежденностью в своей правоте рычит: – Именно это ты и должен был сделать! – Тогда вот тебе новость, глупый ребенок – даже знай я, что сдохну, если упаду с этого обрыва, я бы все равно сделал то, что сделал. И ты можешь только смириться с этим, понятно?! Голос быстро и неконтролируемо срывается в крик, от которого легкие начинает жечь, а ребра начинают выть с больной остротой – Сатору сжимает зубы крепче, но в этот раз врывающийся изо рта болезненный, глухой стон нихрена не притворный. Злость из глаз Мегуми тут же вымывает беспокойством. Он наклоняется ближе. С готовностью обхватывает пальцами руку Сатору, когда тот пытается наощупь отыскать его ладонь. Глаза своего ребенка Сатору без проблем находит даже в темноте – они ему, как маяк. Как путеводная. И хрипит сквозь приступ боли, ладонь Мегуми сильнее стискивая: – Ты – мой ребенок, Мегуми. Ты – самое важное, что есть в моей жизни. И уж точно важнее этой самой жизни. Я никогда не смогу и не буду спокойно стоять в стороне, если ты в опасности. Ты можешь попросить меня о чем угодно в этом мире – но не об этом, блядь, Мегуми. Не об этом. Ты понял? Голос Сатору, хриплый и немного болезненный, звучит жестче, чем рассчитывал – но он даже не пытается свой тон смягчить. Ему нужно, чтобы до его дурного ребенка дошло. Чтобы Мегуми, черт возьми, больше никогда не смел даже заикаться о том, что Сатору должен просто стоять и смотреть, как он калечится. Мегуми в ответ моргает раз. Моргает второй. И Сатору замечает, как остатки злости вымывает из его глаз. Вымывает солью, когда яркие радужки начинают влажно поблескивать в темноте. И эта влага проливается из них до страшного тихо. Его ребенок почти никогда не плачет. Почти никогда. Блядь. Игнорируя протест ребер, Сатору осторожно выпутывает свои пальцы из пальцев Мегуми и обхватывает его за плечи, притягивая к себе. Ощущая, как собственные глаза тоже начинает жечь. – Ты – мой ребенок, – хрипло повторяет он Мегуми в макушку, зарываясь в его волосы носом. – Я ради тебя порву и весь мир, и себя самого. Смирись. Мегуми фыркает так же хрипло, как и он сам. Какое-то время они молчат, и соль бесшумно впитывается в темноту ночи, пока Мегуми наконец не отстраняется от Сатору. Пока не заглядывает ему в глаза этим своим слишком взрослым, слишком серьезным, слишком многое видевшим взглядом. Пока не говорит твердо и уверенно, не терпящим возражений тоном: – Только учти, что это работает в обе стороны, Сатору. И ты тоже не можешь требовать, чтобы я оставался в стороне, если что-то будет угрожать тебе. Не можешь требовать, чтобы я своей жизнью дорожил больше, чем твоей. Что-то тревожно и страшно скручивается в желудке, плетет узлы из кишок. Что-то там, глубоко внутри – рушится с обрыва и падает, падает, падает, и это падение кажется Сатору куда страшнее того, которое недавно произошло в реальности. Потому что от того, которое в реальности – он смог своего ребенка спасти. Но не знает, как спасти его от того, что Мегуми готов сотворить с собой сам. От того, что он готов сотворить с собой ради него, Сатору. От того, с каких обрывов готов себя ради этого швырнуть – и ото всех возможных падений. Сатору поджимает губы. Сатору хочет оспорить это. Хочет рычать. Хочет доказывать, что Мегуми идиот, и не прав, и нельзя, ну нельзя же… И где-то в этой точке понимает, что – да. Наверное, это то самое, что испытывал Мегуми, когда Сатору швырнул себя, чтобы спасти его. Но одновременно – это вовсе не одно и то же. Потому что это Сатору здесь родитель. Сатору здесь взрослый. Это обязанность Сатору – своего ребенка защищать и оберегать. Но уж точно не обязанность самого ребенка… Черт. Сатору знает – спорить бесполезно. Мегуми его не послушает. Но все же… – У меня есть хотя бы шанс убедить тебя в обратном? В ответ Мегуми смотрит очень знакомым, раздраженно-нежным какой-же-ты-идиот взглядом, от которого обычно под кожей Сатору разливается тепло. Но сейчас к теплу отчетливо примешивается страх, когда Мегуми с сипловатой мягкостью хмыкает: – Попробуй. И. Блядь Глядя в эти упрямые взрослые глаза, Сатору отчетливо осознает – может, между ними и нет кровного родства, но упрямство у них одно на двоих. И никакое кровное родство им и не нужно, чтобы дорожить друг другом больше, чем собой. Черт возьми. Черт. И еще какие-то сутки назад Сатору был бы в восторге от очередного подтверждения того, что Мегуми далеко не плевать на него – но сейчас, когда он задумывается о последствиях этого «не-плевать»… Может быть, было бы лучше, если бы Сатору так и остался для Мегуми никем. Может быть, было бы лучше, если бы все это было односторонним – и только Сатору стал бы тем, кто из них двоих дорожит здесь до готовности себя на плаху. Может быть. Вот только для этого уже, кажется, поздно. Слишком поздно. А потом Юджи и Пес приводят помощь. А потом их вытаскивают из оврага. А потом Сатору действительно диагностируют пару переломанных ребер и несколько ушибов – точнее можно будет сказать только в больнице, но предварительно ничего неизлечимого. А потом Сатору смотрит на своего ребенка, пока тому вывихнутое плечо вправляют – и у Мегуми на это только челюсть напрягается. И Сатору ощущает, как отчаяние защелкивается капканом на глотке. Это работает в обе стороны. Чуть позже, в больнице, когда Мегуми с рукой на перевязи приходит к нему в палату и садится на край койки Сатору – тот издает протяжный, театральный стон, и принимается требовательно ныть. – Больше никаких походов. Никакой природы. Цивилизация – наш друг. Мы не имеем права так ее предавать. – И все дело, конечно же, исключительно в этом, – невозмутимо кивает Мегуми. – А вовсе не в том, что ты наверняка разревешься, когда опять получишь в руки фен. И больше никогда не захочешь с ним расставаться. – Ну Мегуми-и-и, – с притворной обидой скулит Сатору – потому что его ребенок, в общем-то, вполне очевидно прав в своих ожиданиях. Этот восхитительный паршивец слишком хорошо его знает. Но признавать ничего вслух Сатору не собирается. Когда из горла Мегуми в ответ вырывается короткий, сиплый смех – Сатору завороженно, с кривой улыбкой этот звук слушает. Зная – он сделает что угодно, буквально что угодно, лишь бы только смех Мегуми сберечь. Зная, как это работает с его собственной стороны. И Сатору пиздецки надеется, что ему никогда не придется увидеть. …как это работает со стороны Мегуми.