Однажды ты обернешься

Ответ оказывается настолько простым, что Мегуми, пожалуй, никогда в жизни сам к нему не пришел бы. Это лицо. Этот человек. Одновременно невероятно логично – и совершенно абсурдно. В хоть какую-то логику наконец вписывается их утренняя встреча и странное поведение мужчины; они въедаются в общую изломанную картину частичкой пазла – но абсурдом отдает сравнение со всем, что Мегуми знает о нем от Сатору. А дикая смесь всего заставляет ощущать себя так, будто он задыхается. Будто он падает. Будто он тонет. Этого Мегуми сейчас никак нельзя. Он заставляет себя внутренне встряхнуться, заставляет свой туманящийся разум оставаться ясным и чистым. Пока их с Юджи силой усаживают на стулья и связывают спина к спине – мужчина остается чуть в стороне и со скучающим видом изучает собственные пальцы. По итогу у находящегося позади Юджи оказываются также завязаны глаза и рот, но Мегуми оставляют возможность видеть и говорить. И не нужно долго думать, чей это приказ. Наконец, убедившись, что они крепко связаны – их оставляют в покое; громилы отходят в сторону. Мужчина же, напротив – перестает разыгрывать представление и выглядеть так, будто окружающего мира вовсе не существует. Его темный и пустой взгляд вновь обращается к Мегуми. Шаг. Еще один. Мужчина останавливается перед ним. Медленно подается так близко, что их носы почти соприкасаются – а затем чуть склоняет голову набок, как любопытная собака, и с холодным интересом Мегуми рассматривает. Отвращение впрыскивается в вены и приходится приложить усилие к тому, чтобы заставить себя не отшатнуться. На секунду Мегуми испытывает почти безумное желание податься вперед и со всей возможной яростью нос перед собой отгрызть. И, будь он здесь один – возможно, именно так и сделал бы. Но тепло тела позади настойчиво напоминает: с ним здесь Юджи. Юджи, черт возьми. Ощущение его спины, прижатой к собственной – одновременно успокаивает, заземляет. И ужасает. Напоминает, что рискует Мегуми не только собой. А значит, у него нет права творить херню, зля этого мужчину еще сильнее. Все те громилы, которые их окружают и многих из которых они с Юджи уже успели изрядно потрепать, пугают Мегуми куда меньше, чем человек перед ним. Они – просто грубая наемная сила. Но он… Мегуми уверен: он знает, что прямые и точечные удары по ребрам – не самое худшее, чем можно причинить боль. Поэтому Мегуми просто рассматривает его в ответ. Если утром этот человек был одет в самую обычную повседневную одежду – в которой он выглядел поразительно неуместно, – то сейчас на нем просторное кимоно, отчего-то кажущееся куда более подходящим. Волосы же, до этого свободно рассыпанные по плечам – теперь частично собраны в пучок на затылке, из-за чего оказывается открыт лоб. И это – причина, по которой только теперь Мегуми наконец замечает, что лоб этот продольно пересекает шрам, с обеих сторон скрывающийся под волосами. На фотографиях ничего подобного точно не было – мелькает отстраненная, холодная мысль. И ускользает. Не до этого сейчас. Хотя по чужому шраму Мегуми мажет взглядом лишь вскользь – мужчина его мимолетное внимание все равно явно замечает. Потому что, улыбнувшись уже знакомой приторной улыбкой, которая в этот раз больше походит на оскал – он наконец отстраняется, выпрямляется. Наконец отступает на шаг, мурча сладко и обманчиво безобидно – вот только в голос его проскальзывает раздражение, пока в холодной пустоте глаз морозно проступает угроза: – А щеночек-то у нас крайне любопытный, манерам не обученный? И куда только Сатору смотрит, – под конец цокает мужчина языком с притворным осуждением, которое не скрывает сочащийся из интонаций яд. Но он тут же берет себя в руки – как по щелчку невидимых пальцев. Оскал вновь приглушается до приторной улыбки, а в глаза возвращается абсолютная пустота, когда мужчина продолжает с вернувшейся в голос обманчивой приветливостью: – Что ж. Обычно знакомства принято начинать с представления друг другу – но этот момент мы, кажется, уже упустили, правда же? Да и ты наверняка знаешь мое имя. – Гето Сугуру, – выдыхает Мегуми окровавленными губами, с оседающим во рту железным привкусом. Надеясь, что это имя, вслух произнесенное, наконец либо оборвет текущий сон, либо, наоборот – уберет ощущение ирреальности происходящего. Может, если Мегуми наконец до конца поймет и примет, что все это, блядь, происходит на самом деле – то так же поймет и то, как им отсюда теперь выбраться? Но имя произнесено, а мужчина в ответ одобрительно улыбается – так, будто Мегуми и впрямь щенок, справивший нужду в положенном месте. И тем самым подтверждая догадку. Подтверждая правоту. Сон все еще не прекращается. Понимание или принятие не приходят тоже. А этот кошмар до сих пор мало походит на реальный мир. Против воли в голове вновь всплывает мысль о фотографиях; еще утром они были лишь посеревшим отголоском памяти, которому слишком много лет, чтобы верить ему абсолютно. Но сейчас. Сейчас. Одна за другой проносятся в сознании те из них, которые Мегуми просматривал какие-то считанные часы назад. Проносятся улыбки – яркие, искренние и лучистые. Проносится то, как в смехе запрокинуты были назад головы. Проносятся брошенные друг на друга взгляды. Проносится весь свет, которым сочилось отпечатавшееся на бумаге прошлое. Человек перед Мегуми так сильно похож на те фотографии – и совершенно на них не похож. Там, на фотографиях, был тот, кто не только умел улыбаться сам – кто умел вызывать улыбку Сатору. Тот, на кого Сатору смотрел мягкими уязвимыми глазами – так, будто ничего больше во всем чертовом мире не видел. Тот, кого Мегуми хотел бы узнать – потому что этот человек был важен Сатору. Еще утром он мог бы сказать себе, что, возможно, его детское воображение идеализировало те фотографии. Возможно, его детский глаз не увидел на них чего-то важного. Возможно, его несовершенная человеческая память чего-то важного не сохранила. Теперь, когда фотографии еще свежи в памяти – ничего из этого сказать себе не выходит. И. Человек, который на самом деле сейчас перед ним стоит? У него то же лицо. То же имя. Даже те же длинные черные волосы. Кажется, даже прошедшие годы не особенно отпечатались на этом лице, объективно красивом. Единственное видимое, существенное различие – это шрам. Но у Мегуми никак не выходит отыскать в нем того, другого человека; человека-с-фотографий. Не выходит отыскать его в глазах, в выражении лица, в поджатии губ. Не выходит состыковать. Не выходит поверить в реальность. Но, независимо от того, верит он или нет – вот же она, реальность. Тошнотворная, ужасающаяся; с каждой секундой лишь сильнее наливающаяся чернотой. – Для тебя просто Сугуру, щеночек, – улыбается мужчина еще шире и еще приторнее. – Питомец моего Сатору заслужил право называть меня по имени. От этого «моего Сатору» и от того, каким тоном оно сказано, Мегуми позвонки обдает холодным потом – ему тут же хочется зарычать и прикрыть собой Сатору, которого здесь даже нет. Пока что нет. Мегуми вдруг остро жалеет, что позвонил ему. Если бы знал, кто за всем этим стоит – то не стал бы. Очевидно, что именно Сатору этому человеку – Гето, блядь, Сугуру – на самом деле и нужен. Что этим звонком Мегуми наверняка ему только на руку сыграл. Потому что Сатору теперь не успокоится. Он не сдастся, пока не найдет Мегуми, а Пес ему в этом поможет – и еще каких-то полчаса назад, пока они с Юджи ехали в грузовике, эта мысль успокаивала. Сейчас она обдает все нарастающим, вгрызающимся в кости ужасом. – У меня есть имя, – произносит Мегуми как может ровно, пытаясь затолкать свой страх подальше и не дать ему проступить на лице. На самом деле, Мегуми глубоко плевать, как этот мужчина – Гето – его называет, он просто хочет отвлечь чужое внимание от Сатору. Просто хочет выиграть себе время, судорожно перебирая варианты того, как им с Юджи отсюда выбраться. Ни один из этих вариантов не кажется хоть сколько-то рабочим. Гето же в ответ лишь коротко смеется знакомым сухим бесцветным смехом. – О, я помню, Ме-гу-ми, – по слогам тянет он имя Мегуми; выдыхает его потоком патоки так, что омерзение пропитывает кожу. – Но щеночек тебе подходит куда больше. Так что же, ты сделал свой ход, щеночек? – показательно легкомысленно интересуется Гето, и Мегуми сжимает сильнее челюсть. Врет: – Не понимаю, о чем вы, – хотя на самом деле догадывается. Почти уверен, что знает, какого именно хода Гето от него хотел. И Мегуми не знает, жалеть или радоваться тому, что так ничего Сатору и не рассказал – хотя собирался, блядь, собирался же. Не знает, какой ответ на этот вопрос был бы правильным – молчать или говорить. С одной стороны – если бы не струсил и рассказал сразу, Сатору хоть знал бы, с чем имеет дело. А, может, тогда до этого вовсе не дошло бы. С другой – именно этого от него Гето и хотел ведь? Чтобы он все рассказал? Или Мегуми ошибается? – А я думаю, понимаешь, – отстраненно тянет Гето, и в глазах его – что-то холодно-оценивающее, расчетливое. – И я ведь был так добр и терпелив. Дал тебе на это почти целый день. Но даже в профессиональных шахматах время на ход строго регламентировано – ты ведь знаешь, правда? И если ты свой ход пропускаешь… То, что ж, – и он опять подается ближе, полубезумно оскалившись – а Мегуми вновь приходится силой удерживать себя от того, чтобы инстинктивно отшатнуться. – Тогда приходит время хода твоего соперника. Собственная челюсть непроизвольно сжимается крепче – на это ответить нечего. Позади Юджи начинает беспокойно ерзать – Мегуми пальцами нащупывает кончики его пальцев, пытаясь успокаивающе их сжать. Хотя какое тут может быть успокоение, блядь? Но Юджи понимает намек – и ерзать перестает. Замирает. Лучше ему сейчас внимание не привлекать – тем более, пока это внимание отвлечено на Мегуми. Вместо этого, после секундной заминки, Юджи принимается незаметно для других – но ощутимо для Мегуми – тереть запястья друг о друга. Видимо, предпринимая отчаянную попытку освободиться от веревки. Наверняка Юджи тоже понимает, что у этих попыток едва ли есть хоть какой-то шанс на успех – но лучше так, чем никак. Так что в этот раз Мегуми его не останавливает. Думает о том, чтобы сделать то же самое – но он находится прямиком в поле зрения Гето. И если привлечет внимание к себе – то автоматически привлечет его и к Юджи. Херовый план. Так что Мегуми остается недвижен, лишь прикрывая собой Юджи. Оскал Гето тем временем гаснет – кажется, его настроение переключается, как рычаг тумблера, и с легкостью скачет по полюсам. Чуть сощурившись, он делает несколько шагов по пространству перед Мегуми в одну и в обратную сторону прежде, чем остановиться. И, вновь на Мегуми бросив пустой взгляд, начать задумчиво: – Мне было интересно, решишься ли ты ему все рассказать – я ставил на то, что нет. Что ж, – и хмыкает с холодным, едва уловимым ликованием: – Этот раунд я выиграл. Вот оно. Внутренности Мегуми обдает холодом; там острые сколы льдов прошибают легкие. Потому что именно в этот момент он получает ответ на свой вопрос; именно в этот момент он окончательно убеждается, что, промолчав – все-таки проебался. Что он должен был сказать Сатору… Но теперь уже слишком поздно об этом думать. Слишком поздно об этом жалеть. Слишком. Поздно. Они с Юджи – по вине Мегуми – в тотальном беспросветном пиздеце, и нужно использовать все имеющиеся данные, чтобы с этим пиздецом что-то делать. Для чувства вины время будет потом – если будет, конечно. Если вообще отсюда удастся выбраться – живыми и функционирующими. А Гето тем временем с показательной горечью вздыхает и опять дует губы тем самым нелепым жестом, какой Мегуми уже видел утром. Указав на Мегуми пальцем, он произносит с обманчивой обидой: – Все это превращается в какой-то злодейский монолог из-за твоего молчания. Ну же, щеночек, повесели меня, пока мы ждем! – Чего ждем? – спрашивает Мегуми, ощущая, как на костях обмерзает Арктика. Гето широко, с безумной радостью ухмыляется белозубо. – О, ты знаешь! – мурлычет он омерзительно-мягко. – И не чего, а кого. Ведь ты так любезно ему позвонил и пригласил на эту вечеринку. Ужас, который Мегуми испытывал до этого, становится абсолютным и непрошибаемым, когда Гето подтверждает его догадки. И, видимо, отследить выражение своего лица Мегуми не удается, а пепелящий изнутри ужас на нем все же проступает – потому что в этот раз смех Гето звучит почти счастливым. В каком-то мрачно-безумном значении счастливым. – Но я все никак не могу кое-что понять, щеночек. Может быть, ты внесешь ясность, – легкомысленно произносит Гето, отсмеявшись и сверкнув обманчиво-приторной улыбкой-оскалом – но мрак в глазах, плотный и смолянистый, его выдает. – Сатору был в состоянии терпеть детей ровно до тех пор, пока они оставались на расстоянии от него. Он смеялся над одним только предположением о том, что сам однажды мог бы стать отцом. Я бы еще понял, если бы какая-то сука навязала бы ему своего отброса по залету, но взять ребенка добровольно? Даже в качестве питомца? Как он мог к этому прийти? Чем он думал? К последней фразе не остается и следа легкомысленности в голосе Гето. «Сука» и «по залету» он произносит с неприкрытым омерзением, даже презрением, а «чем он думал» оплывает еще сдерживаемой – но уже ощутимой злостью. Хах. В этой маленькой речи много такого, что можно было проанализировать и разобрать на составляющие – и, может быть, попытаться сделать выводы о том, как они оказались здесь и сейчас. Одно «но» - Мегуми сейчас как-то нихуя не до того. Так что он, ни капли этой тирадой не впечатленный – лишь вскидывает на Гето спокойный взгляд и ровно произносит: – Прошло слишком много лет, люди меняются. Правда думаете, что все еще его знаете? Этого оказывается достаточно, чтобы Гето сорвался. Чтобы поводок, на котором он все еще себя удерживал, лопнул со звуком, который Мегуми почти может услышать. Метнувшись вперед так быстро, что Мегуми едва успевает отловить это движение, Гето опять нависает над ним – в этот раз уже неприкрыто безумно и зло, и в холодной пустоте его глаз тоже огненно вспыхивает безумие. На несколько секунд все застывает. Обмерзает в какой-то стылой версии альтернативной, вывернутой наизнанку реальности. Будто Гето в глазах Мегуми, в выражении его лица полубезумно пытается что-то отыскать – и Мегуми тоже ищет. Ищет хотя бы отголоски того, что на фотографиях видел. Ищет. Ищет. Отказываясь отводить взгляд и упрямо глядя в черные, налитые мраком и пустотой глаза – ищет. И не находит. Там, кажется, ни оттенка тепла и света отыскать не удалось бы и за вечность. И в это мгновение все, что Мегуми ощущает – лишь отвращение. И в это мгновение он вдруг абсолютно уверен. Человек перед ним не может быть тем, кого Сатору любил когда-то. Или – все еще любит. Мегуми ведь сам сказал это только что – прошло слишком много лет. Люди меняются. Люди меняются – не обязательно в каком-то красивом, романтичном, возвышенном смысле; а в самом обыденном, иногда заключающемся в мелочах, а иногда – в грязи и мерзости. Люди меняются – потому что меняется окружение, потому что меняются интересы и увлечения; потому что истекает время – и в ком-то это время вытаскивает на поверхность лучшее. А в ком-то – худшее. Люди меняются – и, вновь встретив кого-то, кого знал лет десять назад и пообщавшись, можно понять, что больше человека перед собой не знаешь. И совсем не обязательно в хорошем смысле. Люди меняются. Мегуми думал о чем-то похожем утром, глядя на стоящего перед ним мужчину. Но тогда он еще мог сказать себе, что ошибся. Что просто его не знает – а значит, и понять правильно не может. Что тот просто немного странный и выражается тоже странно, а остальное лишь кажется, кажется, кажется… Вот только рычание Пса подтверждало, что инстинкты Мегуми не обманывают – а теперь это подтверждает гребаная реальность, которую приходится признавать. Что могло изменить Гето настолько? И если Сатору вновь увидит этого Гето – узнает ли в нем того, кто был ему дорог? Или для него будет достаточно самого факта того, что это – тот человек, который был для него всем? Или. Или. Может быть, этого Гето Сугуру – такого похожего и не похожего на те фотографии – Сатору тоже знал. Может быть, Сатору был знаком со всеми его гранями – даже отдающими безумием, которое привкусом серы оседает на языке. Может быть. Точно так же, как Мегуми знает разного Сукуну – знает, и все равно. Все равно… Об этом думать совершенно времени нет – но Мегуми все же дает себе долю секунды, глядя в пропитанные безумием радужки; а представляет другие – почти кроваво-алые, тоже иногда темные, мрачные, но всегда полыхающие жизнью, а не отдающие бездонной пустотой. Пытается представить, что Сукуна причинил бы боль кому-то, кто ему дорог. И не может. Не может. Не потому, что считает его лучше, чем он есть; не потому что не понимает, на что Сукуна способен – а потому что… Мегуми внутренне встряхивается. Перед лицом все еще – полубезумный, озлобленный оскал, и мысли за считанные доли секунды проносятся в голове фоном, зудят где-то в подкорке; Мегуми не позволяет им отвлечь себя от гребаной реальности, где они с Юджи в абсолютном, беспросветном пиздеце. И в этой реальности – мгновение рассеянности, любая заминка, может стоить слишком многого. Отвлекаться сейчас нельзя. Напоследок в голове лишь мелькает. Любовь всей жизни Сатору… …против одного тощего, попытавшегося стащить у него моти ребенка, которого Сатору когда-то из жалости подобрал. И дело не в том, что Мегуми ему не доверяет; жизнь бы свою без сомнения доверил – что, в общем-то, и сделал, когда позвонил. И в настоящую секунду ничего не изменилось – просто… Он бы не стал винить, если бы Сатору выбрал не его. …блядь. – А кто тогда его знает? Ты? – наконец, после растянувшихся на вечность секунд молчания, почти шипит Гето ему в лицо сквозь стиснутые зубы – будто находит в этом лице что-то, окончательно швыряющее его за грань. Что-то, распаляющее его ярость до новых масштабов. Краем глаза Мегуми отлавливает движение, с которым чужая рука молниеносно взметнулась вверх – но никакой возможности уклониться у него все равно нет. Так что он лишь судорожно втягивает носом воздух, когда вдруг ощущает, как чужие пальцы впиваются ему в горло. А в лицо продолжает лететь шипящее, все сильнее распаляющееся, все явственнее наливающееся яростью и мраком: – Думаешь, можешь понимать его лучше, чем я? Ты, тупой грязный щенок, которого он наверняка завел только для того, чтобы заменить меня? Да что ты вообще можешь знать? Мы были вечными. Мы были всем. Весь мир мог оказаться в наших руках, если бы он только захотел… В лице Гето не остается больше ничего, кроме безумия. Пустота его глаз наливается безумием до краев. Безумие искажает гримасой черты его лица, окончательно обращая красоту уродством. Безумие отчетливо слышится в каждой интонации его голоса. Пальцы на горле Мегуми сжимаются все сильнее и сильнее, не давая ему дышать. Может быть, так будет лучше – мелькает в голове отстраненное. Лучше для Сатору. Тогда ему не придется выбирать. – Я мог бы вырвать тебе сейчас глотку, если бы захотел, – выплевывает Гето, оказываясь так близко, что идущий рябью мир Мегуми полностью сужается до провалов его пустых глаз. Но потом вдруг хватка на горле Мегуми разжимается – и он закашливается, судорожно глотая ртом воздух. Гето отступает на несколько шагов. – Но ты мне еще нужен, – говорит он вновь ровным голосом, глядя вновь холодно и пусто, с отстраненной маской на лице – будто и не было этой вспышки, будто он ни на секунду не переставал себя контролировать. Щелчок тумблера. За считанные секунды от одного полюса – к другому. После чего Гето разворачивается – и делает шаг в противоположную от Мегуми сторону. А затем вдруг останавливается, на секунду замирает – и в этот раз направляется к Юджи. У Мегуми на секунду все внутри обрывается; челюсти сжимаются. Он забывает о своем саднящем горле и вовсе прекращает свои попытки дышать; готовится любым возможным способом вырываться, если понадобится… но потом, хоть и не может видеть – зато слышит в голосе Гето этот сладко-приторный, обманчиво-любезный тон, за которым скрывается что-то холодное сырое, когда тот бросает: – Не могу лишать тебя возможности тоже полюбоваться грядущим зрелищем. Я не настолько жесток. Позади ощущается короткое движение, будто Юджи отшатывается, прижимаясь к Мегуми ближе – а в следующую секунду Гето как-то странно, невпечатленно хмыкает. Произносит равнодушно, с оттенком презрения: – Слабо. Попытка не засчитана. И наконец появляется в поле зрения Мегуми, отходя от Юджи, и, кажется, теряя к нему всякий интерес – Мегуми разрешает себе на тысячную долю с облегчением выдохнуть. Хотя какое тут, нахрен, облегчение. Обойдя их – Гето вновь застывает перед Мегуми, отрешенно поигрывая появившейся в его руках тканью… повязкой? Смотрит на него расчетливым пустым взглядом – и произносит: – Подожди еще немного, щеночек. Скоро будет весело, – и холодная приторность его голоса забирается под кожу омерзением. Наконец, мужчина все же уходит. А Мегуми догадывается – видимо, он снял повязку с глаз Юджи, а тот в ответ что-то сделал. Судя по отсутствию активных действий – наверное, инстинктивно отшатнувшись от неожиданного касания к лицу и пытаясь привыкнуть к последовавшей вспышке искусственного света, попробовал обдать Гето настолько презрительным взглядом, насколько умеет. При всем своем добродушии. На секунду что-то внутри Мегуми смягчается – Юджи такой Юджи, – но тут же опять заковывает в холод и сталь. Очевидно, со рта Юджи повязку не сняли. А значит, хоть как-то поговорить они не смогут. Херово. Но в следующую секунду Мегуми ощущает, как пальцы Юджи вновь касаются его пальцев – и вспоминает, что так и не начал нормально дышать. Так что тихо-тихо, медленно вдыхает, заставляя вдох прорваться в сопротивляющиеся легкие. Сжав пальцы Юджи в ответ, Мегуми пытается без слов сказать, что он в порядке. В порядке, блядь. Очевидно, попытки Юджи от веревки освободиться ни к чему не привели – вряд ли хоть один из них на это всерьез рассчитывал. А следующие сколько-то минут Мегуми пытается окончательно восстановить дыхание и прогнать саднящую, по изнанке дерущую боль в глотке, которая перекрывает боль ото всех до этого полученных ран и синяков. От – как настойчиво намекают ребра – ушибов, а то и переломов. Какое-то время они проводят в тишине, охраняющие их громилы, кажется, пытаются лишний раз даже не дышать – выступление Гето, похоже, впечатлило их куда больше, чем Мегуми. Его сбоящий мозг судорожно пытается отыскать варианты, отыскать хоть сколько-то рабочий план и продумать его. Но любые возможности, за которые сознание цепляется – оказываются пустышкой. И Юджи, и он сам – оба избиты. Обессилены. Связаны. В окружении еще большей толпы, чем та, которая вывалилась из фургона. Они находятся на каком-то старом складе, где по углам валяется бесполезный хлам, который ничем им не поможет, а темноту разбивает лишь желтоватый свет ламп. Их с Юджи оттащили достаточно глубоко в помещение – отсюда вход не видно, но, прикинув время, Мегуми догадывается, что на улице уже должен сгущаться вечерний сумрак, перерастающий в ночь. Здравый смысл подсказывает – у них нет шанса выбраться самим. Попросту нет. Если бы только здесь был Пес… тогда, на самом деле, им с Юджи удалось бы сбежать еще до того, как они попали на склад – были ведь так к этому близки. Но Пса нет. Пса нет, потому что Мегуми оставил его с Сатору – думая, что так Сатору защищает. Что, пока самого Мегуми не будет рядом – Пес присмотрит за ним; позаботится о том, чтобы ничего плохого не случилось. Привык ведь доверять Псу, как самому себе – тот не подводил никогда. Только сейчас Мегуми осознает, что у него весь день инстинкты где-то по краю сознания, по касательной ощущений царапались – что-то плохое случится, случится, случится. Но Мегуми, слишком занятый мыслями – списал на паранойю. Ведь, какие бы странности не привиделись ему в поведении встреченного утром мужчины – он просто не мог причинить Сатору вред, правда? Не тогда, когда был для Сатору самым важным человеком, ведь так? И все же Мегуми позаботился о том, чтобы Сатору оставался в безопасности – на всякий случай. Потому что инстинкты – царапались. Потому что потребность обезопасить – глушила. Но одновременно с этим Мегуми совершенно не задумался, что опасность может угрожать ему самому. Что ради безопасности Сатору – для начала следовало бы позаботиться о собственной. Что, подставившись сам – Мегуми подставит и других. Не только Сатору. Но и Юджи. Черт. И теперь шанс хоть как-то выбраться отсюда просто обязан отыскаться, пока все не стало еще хуже – потому что, как бы ни было хуево сейчас, хуже стать может; хуже может стать всегда – закон гребаной жизни. И потому что теперь Мегуми прекрасно знает, в чем именно это хуже заключается. Теперь в его голове проносятся сценарии того, как все окончательно разрушится. Так что Мегуми продолжает анализировать обстановку вокруг себя, продолжает искать варианты, продолжает продолжает продолжает, потому что он должен, он обязан выбраться сам и вытащить Юджи до того, как… А потом Мегуми вдруг слышит это. Направление, куда ушел Гето, находится вне его поля зрения – но Мегуми догадывается, что как раз там, вероятно, находится вход. Поэтому и рассмотреть, что именно там происходит, он не может. Зато голос Гето – обманчиво веселый, сладкий и показательно громкий – разносится по пустынному периметру склада вполне отчетливо. – Ты немного опоздал, Сатору. Только тебя и ждали, чтобы начать вечеринку. Мегуми в ужасе замирает. Юджи позади него замирает тоже. Он не успел. Не смог. Не нашел способа выбраться – и Юджи вытащить. А теперь слишком поздно. Слишком… …но ведь и так уже было слишком поздно, верно? А потом мир окончательно превращается в хаос и ад. Из ступора Мегуми выходит с первым звуком удара. На ужас и панику время будет потом – сейчас, блядь, нихрена не до этого. А тем временем первый удар сменяется вторым. И третьим. Сменяется звуками разгорающейся драки и периодическими веселыми комментариями Гето, который явно в происходящем не участвует – но этим наслаждается. Те, кто охранял Мегуми и Юджи переглядываются – и срываются с места, уносясь на звуки драки. Мегуми же резко дергается на месте, проверяя те веревки, которыми они с Юджи привязаны друг к другу – практически невозможно сдвинуться. И принимается с силой тереть запястья друг о друга, не переставая ерзать на месте в попытке хоть как-то веревки на теле сдвинуть – плевать, насколько это бессмысленно. Плевать, что рациональная часть сознания подсказывает – это только бесполезная трата сил. Плевать. Ему нужно сделать хоть что-то, блядь! Лишь с секундным запозданием Юджи позади него тоже принимается остервенело бороться с веревками. Но связали их надежно и накрепко – конечно же. Все, чего Мегуми добивается – того, что ощущает, как по его кисти стекает капля крови, боли при этом больше не чувствуя совсем; дело в приливе адреналина, вероятно – не то чтобы это сейчас, блядь, важно. Важно то, что к свободе он не приблизился ни на дюйм. Это нихрена не работает. Мегуми застывает. Глубоко вдыхает, заставляя себя включить рациональную и думающую часть своего гребного мозга. Судорожно оглядываясь вокруг себя, он пытается отыскать что-нибудь, чем веревки можно было обрезать – но в поле зрения ничего не попадается. Ноги у них с Юджи все еще связаны, но, наверное, если бы они синхронизировали движения – то смогли бы допрыгать до двери теперь, когда остались одни… Вот только на это понадобится дохрена времени. А времени у них теперь нихуя нет. Тогда Мегуми думает о том, чтобы закричать – но боится, что это только отвлечет Сатору, и он подставится под удар. Но и бездействовать Мегуми не может. Ему нужно сделать хоть что-то. Что-то… А потом Мегуми краем глаза замечает движение. Оскаливается. Раз он не может двигаться и драться – то перегрызет горло тому, кто к нему сунется, если понадобится. Но вдруг до его ушей доносится тихий, уверенный и очень знакомый голос. – Сейчас я разрежу веревки – а потом вы двое уберетесь отсюда, пока остальные отвлечены. Это ясно? Сначала Мегуми понимает, кто это – и только затем в поле зрения появляется человек. Нанами. Черт. Это Нанами. С одной стороны, Мегуми выдыхает с облегчением – по крайней мере, Сатору додумался до того, чтобы притащиться сюда не одному. А учитывая, что из них двоих голосом разума точно работал Нанами – он наверняка думал в первую очередь, как полицейский, и подкрепление должно быть уже близко. Но с другой стороны… Из-за Мегуми теперь во все это ввязался и Нанами – но, опять же, на чувство вины время будет потом. А сейчас Мегуми ощущает, как веревки одна за другой опадают с его туловища; как начинают освобождать его запястья – потому что Нанами время зря не теряет и тут же принимается за работу. Остается совсем немного до того момента, когда руки полностью освободятся – как вдруг краем глаза Мегуми опять замечает движение. Успевает крикнуть: – Нанами! И слышит, как нож со звоном падает на пол, выскользнув из пальцев находящего за пределами его видимости Нанами – а вслед за этим доносится звук удара. Выругавшись себе под нос, Мегуми опять пытается потирать запястья друг о друга – Юджи рядом делает тоже самое. Еще чуть-чуть. Совсем немного… Руки оказываются на свободе. Мегуми встает – и тут же чуть не падает, на секунду забыв о связанных ногах. Восстановив равновесие – он оборачивается, чтобы увидеть, как Нанами дерется с несколькими здоровенными мужиками. Эти выглядят куда внушительнее тех, которых уложили на лопатки Мегуми и Юджи – да и дерутся они определенно со знанием дела, тогда как те просто бессмысленно размахивали кулаками. Нанами явно приходится пиздецки непросто. Мегуми с Юджи – тоже вскочившим на ноги, и тоже едва не грохнувшимся – переглядываются. Синхронно кивают. Им не нужно говорить, чтобы в критических ситуациях друг друга понимать. Когда они становятся спина к спине – то сцепляются локтями и Юджи принимает на себя чужой вес, наклоняясь вперед. Мегуми же, опираясь на его спину – отталкивается от пола. И связанными ногами сносит в сторону ублюдка, который пытался с арматурой подобраться к Нанами со спины. Когда Мегуми опять оказывается ногами на земле – его внимание тут же привлекает блеск. Он наклоняется. Поднимает упавший нож. Полоснув лезвием по веревкам и освободив ноги, Мегуми кидает нож Юджи – и краем глаза замечает, как тот тоже освобождается, как наконец отбрасывает в сторону тряпку, которой ему заткнули рот. Но Мегуми не ждет, пока он закончит – уже несется на подмогу Нанами, которого во время драки оттеснили в сторону. Спустя секунду Юджи его догоняет. Когда пять громил, с которыми дрался Нанами, оказываются на земле – в отключке, но живые, о чем Мегуми думает с мрачным сожалением, но здравой частью осознавая, что так правильно, – тяжело дышащий Мегуми поворачивается к Нанами. – Вы в по… – начинает он. И замирает. До этого Мегуми был полностью сосредоточен на драке – и потому только теперь видит лицо Нанами. Окровавленное лицо с месивом в том месте, где когда-то был его левый глаз. Правый глаз смотрит на Мегуми с грустью, виной и покорностью. Нет. Нанами нихрена не в порядке. Блядь. Блядь. Блядь. Мегуми тут же срывается с места и успевает подхватить Нанами до того, как тот завалился бы на спину – с другой стороны тоже самое делает Юджи. Нанами переводит взгляд своего мутнеющего здорового глаза с Мегуми на Юджи и обратно. Его пальцы впиваются в футболку Мегуми, оставляя на ней кровавый след. – Бегите отсюда, – на выдохе хрипит он. И вырубается. Они с Юджи, не сговариваясь, оттаскивают его к дальней стене; Мегуми сдирает с себя рубашку, накинутую поверх футболки, и пытается кое-как обвязать голову Нанами, чтобы хоть немного остановить кровь, хлещущую из отверстия, где когда-то был глаз. Это мало помогает, но больше ничего они сделать не могут. Мегуми сглатывает. Внутри все болезненно скручивается при мысли о том, чтобы оставить его здесь, вот так – но и помочь ему они сейчас не в состоянии. Зато остальным… Взгляд, брошенный на Юджи. У того – глаза красные и болезненные, но смотрит он мрачно. Решительно. Им не нужно ничего обсуждать, чтобы знать, какое решение оба приняли. – Простите, Нанами-сан, – шепчет Мегуми. Вот только прощения он просит не за то, что они уходят от него и что действительно собираются бежать – этого сам Нанами от них как раз хотел. Но за то, что бежать они собираются не отсюда. А в самую гущу драки. …когда спустя полчаса у Мегуми на запястьях защелкивают наручники и со всей силы дергают его назад, заставляя пошатнуться – он сплевывает кровь, пытаясь игнорировать то, как пульсирует в затылке, а мир заходится каруселью. К бетону его до этого приложили неслабо. А потом он поднимает взгляд. Чтобы напороться на Сатору и Сукуну напротив – тоже в наручниках, скалящихся и рычащих, больше похожих на диких зверей, которых удерживают одновременно несколько ублюдков. И если видеть Сатору для Мегуми пусть невероятно больно, и все же ожидаемо – то Сукуна… В целом, можно было бы и догадаться, что и он тоже будет здесь. Но Мегуми не догадался. Это становится для него гребаным, мать его, сюрпризом. Как ситуация, и без того до предела пиздецовая – умудряется становиться все хуже, и хуже, и хуже с каждым ебаным вдохом, разбирающим внутренности в кровавые лоскуты? Блядь. Блядь. Блядь. Но, в конце концов, здесь Юджи, а сколько бы Сукуна это ни отрицал – ему явно на младшего брата совсем не плевать. А когда на них напали, тех громил Юджи явно интересовал куда больше, чем Мегуми – а значит, им самим, в отличие от Гето, в первую очередь нужен был как раз Юджи. С кем бы Гето ни сотрудничал – это явно как-то связано с Сукуной, потому что других причин для похищения Юджи найти Мегуми не может. Вот только сейчас детали не так важны – важна суть. А суть в том, что, да – Сукуна тоже здесь. И этот факт врезается Мегуми в легкие ржавым штырем. Еще совсем недавно он, конечно, хотел сегодня Сукуну увидеть… но не так же, блядь. Не так. Иногда желания имеют свойство исполняться в очень уродливой форме. Вот и поговорили, блядь. Вот и прояснили все, сука. Сейчас уже плевать на разговоры, плевать на то, что у Сукуны к нему, плевать – пусть бы продолжал поливать Мегуми грязью в свое удовольствие, пусть бы продолжал бегать от него, лишь бы дышал, сволочь такая. Здесь бы только всем им живыми из этой мясорубки выбраться. Можно не всем, на самом деле – пусть выберутся остальные, самые важные ему, ключевые, оказавшиеся здесь по его вине. А сам Мегуми… сам Мегуми все за это отдал бы. Позволил бы проклятию какому-нибудь утопить свое сознание во тьме и отдал бы тело в безвременное пользование. Сделку с демоном заключил бы, где душа – не такая уж и плата. Но только демон в их случае – человек из прошлого. И сделок он не заключает. И душа Мегуми нахрен ему не нужна. Это так не работает. Медленно выдохнув, он вышвыривает лишнее из головы. Нужно сосредоточиться. Нужно. Неподалеку так же, как и Сатору с Сукуной – скалится и рычит Пес, запертый в железной клетке, на наличие которой до этого Мегуми даже внимания не обращал. Ублюдок Гето явно все продумал. А Пес все же не смог обеспечить безопасность Сатору – и это совсем не его вина. Это вина Мегуми, из-за которого они попали прямиком в ловушку. Из-за которого в опасности оба. Который их подвел. И теперь рядом с Нанами, у которого кровавая пустота в левой глазнице – лежит бессознательный окровавленный Юджи. Но у него, в отличие от Нанами, серьезных видимых повреждений не заметно, только расплывающиеся гематомы и кровоточащие раны – только, блядь, – но это, конечно же, абсолютно нихрена не значит. Мегуми с силой сглатывает страх. Но он почти уверен, что, если присмотреться – можно увидеть, как вздымается и опадает чужая грудная клетка. И отчаянно цепляется за эту мысль, игнорируя ее абсурдность и не давая себе провалиться в панику. И по итогу выходит, что абсолютно все, блядь, дорогие Мегуми люди оказываются не только в одном помещении. Но и схваченные. Под прицелом. Мог ли Мегуми остановить все это, просто рассказав Сатору о случившемся утром? Возможно – но теперь думать об этом поздно. Поздно, блядь. В центр комнаты Гето вплывает, как опытный, довольный течением шоу конферансье, и радостно хлопает в ладоши. – Ах, вечеринка выходит даже лучше, чем можно было ожидать! – счастливо мурлычет он. Осматривает своим холодным пустым взглядом помещение. Скользит по бессознательным Юджи и Нанами у стены. По рычащему Сукуне. По застывшему Мегуми. Наконец, доходит до Сатору – и останавливается на нем. Чтобы тут же сделать шаг по направлению к нему. Мегуми бессознательно дергается вперед; отдаленно слышит какой-то животный, отчаянный звук – и не сразу осознает, что он вырывается из собственной глотки. Но Гето даже не оглядывается на него. Гето лишь смеется, приблизившись к Сатору; поддевает пальцем его подбородок, чуть приподнимая. Их взгляды встречаются. И Мегуми кажется, что он слышит грохот в отдалении, похожий то ли на раскаты грома, то ли на взрыв – возможно, под чьими-то ребрами. – Твой послушный щеночек так рвется защищать своего хозяина. Разве это не очаровательно? – как-то напевно произносит Гето почти в губы Сатору – и Мегуми видит, как в глазах Сатору вспыхивает чистая, незамутненная ярость. Сейчас эти глаза – не знакомое ясное летнее небо. Сейчас они – грозовые тучи во время особенно разрушительной, сносящей все на своем пути бури. Глаза же смотрящего на него Гето… даже теперь они продолжают казаться разрушительно пустыми – но Мегуми видит в них нарастающая тень уже знакомого безумия, смешанного с чем-то, чего раньше там не было. Он мог бы назвать это что-то нежностью – но нежность не должна вызывать такое омерзение. Такое ощущение налипшей на кожу грязи. Ощущение такое, будто Гето одновременно хочет разбить лицо напротив – и продолжать мягко его касаться. Но Сатору почти сразу восстанавливает контроль. Его ярость приглушается до чего-то незнакомого и нечитаемого, а оскал стекает с лица, оставляя за собой маску спокойствия. – Отпусти его, – наконец тихо говорит Сатору, продолжая удерживать взгляд Гето. – Тебе ведь нужен я, да? Опусти их всех – и делай со мной все, что захочешь. Я не стану сопротивляться. В ответ на это Гето чуть щурится, ответом явно недовольный – и осуждающе цокает языком. – Это твой щеночек сделал тебя таким скучным, душа моя? – на последних словах Сатору дергается так, будто ему со всей мощи по лицу вмазали – но тут же берет себя в руки; только челюсти его сильнее сжимаются под пальцами Гето, которыми тот принимается с тошнотворной лаской водить по линии его подбородка. – А ведь он тебе так и не рассказал о том, что еще утром видел меня, правда? Так ли твой щеночек тебе верен, как ты думаешь? Чувство вины захлопывается капканом на внутренностях Мегуми – но выражение лица Сатору ни капли не меняется. На Мегуми он даже не смотрит, когда, все также не отводя взгляда от Гето, продолжает твердо – будто и не слышал предыдущих его слов: – Я сделаю все. Все, что скажешь. Только отпусти его. Умоляю, Сугуру, – на последних словах голос Сатору впервые срывается; сбивается в что-то, действительно похожее на мольбу. Кажется, это становится последней каплей. Кажется, это совсем не то, что Гето желал услышать. Потому что вся отдающая грязью, гнилью нежность уходит из его глаз – их окончательно затапливает черным, сочащимся безумием. Затапливает отвращением. Затапливает ненавистью. Это – самое большое проявление эмоций, которые Мегуми в них видел. В то же время эти глаза остаются все такими же пустыми. Пустыми. Пустыми. Но, одновременно с тем – холодно-осознанными. Будто все отраженные эмоции – больше воспоминание о них, чем реальность. Выражение лица Гето искажается. Там проступает смесь злости и все того же отвращения, когда он шипит Сатору в губы: – Тот Сатору, которого я знаю, не умолял. А затем подается вперед – и впивается в губы Сатору злым грубым поцелуем, в котором нет ни капли нежности; нет даже желания – только какая-то доведенная до помешательства жажда причинить боль. Мегуми ощущает, как тошнота бьется в кадык. Когда Гето отстраняется – выражение лица Сатору: смесь тоски и омерзения, которая очень быстро уходит, опять сменяясь безэмоциональным выражением. Из его прокушенной губы стекает струйка крови – ничто в сравнении с остальными его ранами и травмами. Но заставляет тревожно сжаться горло Мегуми. Гето отталкивает лицо Сатору и отступает на шаг, коротко смеясь знакомым сухим и бесцветным смехом. – Покорный Сатору – не веселый Сатору, – мрачно скалится Гето. – У меня в планах есть кое-что повеселее. А затем он вскидывает руку и щелкает пальцами. Краем глаза Мегуми замечает, как открывается дверь, находящаяся сбоку от него, и оттуда выходит человек. А затем дверь захлопывается – и в поле зрения попадает лицо. Воздух тут же вышибает из легких. Гето Сугуру смеется, пока Фушигуро Тоджи подходит и становится рядом с ним.