Спиной вперёд

которая полна туманных намёков на мрачные события далёкого прошлого

      На этот раз юм на совет явилось намного больше, чем обычно. Даже стульев хватило не всем, пришлось сотворить несколько кристаллических. Оттого ли, что их было много, по другим ли каким причинам, но вели себя сотрудники заметно более беспокойно.       — А это кто? — спросила Берилл, тыча пальцем в новую и сильно выделяющуюся по цвету и чертам лица юмскую физиономию.       — Это юма Либаша, — объяснил Джедайт. — Физик.       — Он же негр!       Как странно, подумал Джедайт: первая реакция Зойсайта, Тетис и Берилл на физика настолько одинаковая, будто они друг за другом подсматривали.       — Он русский сомалиец, — поправил Джедайт.       — Но он негр!       Джедайт не придумал, что ещё сказать, и не сказал ничего.       — А что вам, собственно, не нравится? — спросил у Берилл юма Либаша. — Вы расистская организация?       — Не нравится мне, как вы, негры, выглядите, — сказала Берилл. — Цвет ещё ладно, но форма! Губы... нос... некрасиво.       Физик посмотрел на Джедайта. Тот пожал правым плечом; ему вспомнились картины из прошлого раза: Берилл, произнося примерно такие же речи, но более экспрессивно, дёргает юм за наросты, оттягивает перепонки, тычит в чешую, открывает пасти, стучит красными когтями по клыкам. Он с неприятным чувством представил, как она проделывает подобное же с юмой Либашей. Но нет, королева мирно сидела на краю дэвидова стола, опираясь кистями рук о столешницу, рук с короткими прозрачными ногтями. Только рассматривала она Либашу с бесцеремонной неприязненностью.       — Нужно было бы... — проговорила она, но со вздохом сама себя оборвала: — Ну ладно. Чешуйчатые вон ещё тоже... Будешь среди нас, значит, такой единственный, — и повернулась к Джедайту: — Не надо больше негров обращать! А то через несколько поколений понамешается тут... — и снова обратилась к физику: — А тебе Джедайт объяснил уже, что мы собираемся делать?       — Да, — сказал Либаша, в его тоне пробивался скепсис. Скорее всего, он засомневался в умственных способностях нового руководства, но решил пока выждать. А в четверг, после обращения, ему всё казалось таким многообещающим. — Можно так подстроить, что моя лаборатория целиком перейдёт на так называемые исследования телепортации и даже получит на это государственный грант.       — Но нужно будет обратить ещё как минимум двоих из его группы, — добавил Джедайт.       — И что, они тоже негры? — спросила Берилл, поморщившись. Либаша поморщился тоже.       — Нет, — сказал Джедайт нейтрально. — Они белые американцы.       — Хорошо, — кивнула Берилл. — Тогда вопрос телепортов обсудим сегодня в королевстве узким составом. Кто хочет участвовать в этом проекте? — спросила Берилл у всех. Вызвались вразнобой около дюжины юм. — К Джедайту потом после совета подходите, он вас перекинет. Зверь, Дэвид, Тетис — вы обязательно. Так... Многие знают уже, наверное, что нашлись Кунсайт и Зойсайт. Зойсайт в королевстве, а Кунсайт перед вами.       Берилл повела рукой в сторону Кунсайта, который тоже прибыл на совет, — на него и так многие посматривали, а теперь стали пялиться откровенно и часто при этом глядели умильно. Кунсайт ни слова не произнёс, но с благосклонным видом кивнул как бы всем сотрудникам разом. Не хочет, чтобы юмы слышали и запомнили его детский голос, подумал Джедайт с насмешкой. Собирается сначала вырасти, а потом отдавать приказания. Джедайт рекурсивно посмеялся над собой за эту насмешку. Вырастет Кунсайт уже через несколько месяцев, по асимметричности его ауры видно, что акселерация включена и работает. Он уже даже как будто стал чуть выше ростом. И волосы сделались длиннее.       — Порталом на Землю теперь занимается Кунсайт, а я свои опыты сворачиваю, и так ни на что времени не хватает, — продолжала рассказывать Берилл. — С новым отопительным водопроводом такая работа замороченная, что... Если б я сразу знала, то, может, и близко бы к тем онсэнам не подошла, — и она кратко обрисовала новости по водопроводу. Юма Термический и его коллеги собрались сконструировать на термальной энергии целую электростанцию, и Берилл волей-неволей пришлось в этом всём разбираться. — И да, ещё есть вот какая важная новость: юмой по медицине на Земле с сегодняшнего дня я назначаю Гастрит. Крестик переехала в королевство. Гастрит же все знают? Я её сегодня к вечеру телепортирую на Землю, а пока что они с Крестик в королевстве обмениваются делами.       — Но почему? Зачем? — послышались встревоженные вопросы из разных углов.       Действительно, юмы Крестик на совете не было, Джедайту сразу бросилось в глаза её пустующее сегодня привычное место на подоконнике. Действительно, зачем? Гастрит же даже не знает английского. Надо будет с ней переговорить. Давно, давно надо было. И Джедайту немедленно пришёл в голову неплохой повод.       — Пусть опыта набираются, — ответила Берилл. — Обе. И последняя новость по королевству, которую я должна рассказать, — продолжила она, — это очень плохая новость. Погиб Печник. Его убил Зойсайт по глупости и неосторожности. Зойсайта я наказала за это, и именно поэтому я не взяла его сейчас с собой на совет.       Далее совет протекал в условиях полупанических.       ***       Джедайту очень не понравилось на этот раз совершать транспортную работу из-за бессистемности и суматохи. Он перекидывал из офиса предметы и юм, и юмы были такие взбудораженные, сомневающиеся, неуверенные, они ежеминутно то хотели на аудиенцию, то передумывали, то решали участвовать в проекте транспортных порталов, то отказывались; некоторые дошли до того, что спрашивали совета у Джедайта; а нескольких Джедайт терпеливо телепортировал туда-сюда раза по три и даже по четыре. В конце концов он сосчитал: он переместил с Земли в королевство тридцать семь юм.       В один из телепортов Джедайт увидел в королевстве в складском зале большие мягкие квадратные пакеты футов по шесть в длину и ширину, поверхность их запотела, от них шёл холод. Джедайт заинтересовался, что это там за продукты; просканировал и обнаружил внутри тюльпаны. Когда Джедайт переместился в королевство со следующей партией юм, этих пакетов уже не было — очень быстро их кто-то унёс. Кто, интересно, заказал такое? Зачем?       ***       Утром воскресенья Джедайт занимался в королевстве ноутбуком и только к трём часам дня по Нью-Йорку всё закончил. Жилья на Земле у него всё ещё не было: Дэвид хотел предоставить ему другую роскошную многокомнатную квартиру, но Джедайт отказался. Поэтому из королевства он телепортировался в Центральный парк, к пруду. Он несколько раз повторил про себя заготовленную фразу и послал мысленный сигнал:       «Гастрит?»       «Джедайт».       «Мне нужна твоя помощь. По медицине. Это не очень срочно, но если ты сейчас свободна...»       «Я свободна. Мне переместиться к тебе?»       «Нет. Если можно, давай побеседуем на твоей территории».       «Я дома. Телепортируйся ко мне».       Джедайт телепортировался и оказался в просторном пустом кабинете. Гастрит сидела в крутящемся кресле у стола, при появлении Джедайта она встала.       — Чаю? — предложила она.       Он полтора года не перекидывался с ней и парой слов. Недавно только стал встречать её на советах по субботам. А полтора года назад их общение сводилось к поступавшим от неё инструкциям: «выпей это», «съешь это», «возьми у Металлии ещё энергии». Интересно, если бы он тогда попытался вызвать её на беседу? В то время он и сам никаких бесед не хотел, а тем более с ней. Он и сейчас не собирался задавать ей прямых вопросов, слишком это ненадёжно. Он хотел посмотреть, поговорить как бы ни о чём и получить какие-то впечатления, чтобы потом, возможно, во сне к нему пришли какие-то ответы.       — Нет, спасибо, — вежливо отказался Джедайт. О чём люди говорят в таких случаях? Что говорит Нефрит? Что-то такое: — Тебе нравится в Нью-Йорке?       Гастрит непроницаемо пожала плечами.       — Не очень, — отозвалась она. — Ты же пришёл по делу?       — Да, — сказал Джедайт. — Я повредил левое... надплечье и, кажется, плохо срастил. Посмотри, пожалуйста.       Гастрит подошла вплотную, и эти два её шага сейчас до дрожи напомнили ему ту самую юму. Та так ходила, когда на неё никто не смотрел. Никто, перед кем нужно было бы приседать и склонять голову. Скупо, без лишних движений, но мягко, полный контроль над телом. Что ж, так бывает у лепленых: тело от одной, лицо от другой, разум от третьей, знания от четвёртой. А память?       — Ага, — сказала Гастрит. — Типичная ошибка: ты срастил мышцу с фасцией, и ещё нерв в рубец попал. Ничего страшного. У тебя всё и само недели за две рассосалось бы, но я сейчас исправлю, — она повела пальцами над джедайтовым плечом, как бы разглаживая воздух. — Готово.       Джедайт поднял и опустил плечо — не болело.       — Спасибо, — сказал он. Оставалось только попрощаться и уйти. Но Джедайт хотел спросить что-нибудь ещё, узнать ещё немного, увидеть... только ничего не приходило в голову. Возникла пауза.       — Я знала, что ты появишься, — сказала Гастрит.       — Ты знала, что я... повредил надплечье? — Джедайту не понравилось, как делано прозвучали в его вопросе нотки удивления.       — Этого я не знала. Я намеревалась подождать до следующего воскресенья. А потом связалась бы с тобой сама. Сядешь? — она указала на диван.       Джедайт сел. Гастрит вернулась в своё крутящееся кресло. Она не спешила продолжать разговор, Джедайт тоже молчал. Все фразы, которые он придумывал, оказывались или слишком прямыми, или слишком искусственными.       — Это ты... ты сама попросила Берилл, чтобы она перевела тебя на Землю? — спросил наконец Джедайт. Это почти нейтральный вопрос.       — Да. Я сказала ей, что мне надоело быть в королевстве. Как Флога, как Нефрит.       — Ты боишься? — Джедайт спросил это почти невольно. Слишком прямо. Слишком бестактно. И довольно бесполезно.       — А ты? — спросила она вместо ответа.       Джедайт подумал несколько секунд и сказал вполне честно:       — Нет.       — Это радует, — сказала Гастрит.       Он очень внимательно смотрел на её чёрные-чёрные сливающиеся со зрачками радужки. Гастрит не отводила взгляда. По еле заметному движению грудной клетки он видел, как она выдыхала воздух: чуть дольше, чем обыкновенно это делают юмы или люди, как бы маленькими непрерывно следующими друг за другом порциями. Напряглись и расслабились мышцы под её подбородком — она бесшумно сглотнула слюну. Она боится.       — Он тоже тебя узнал? — спросил Джедайт. Неважно. Всё уже и так понятно.       — Он меня не видел. Я очень постаралась, чтобы мы не встретились даже случайно. Но если он меня увидит, то узнает, конечно. Но он и так раскопает всё рано или поздно. И... как забавно, — Гастрит усмехнулась и сжала губы, — я думала, последний день моей жизни будет тот, когда ты очнёшься. Что ты сделаешь всё, чтобы я так или иначе не осталась в живых, — даже сказав это, она не отвела взгляд. — А мне так нравилось жить. Но я привыкла даже, смирилась... Думала: пожила немного, и хватит, чего уж там. А сейчас... — она грустно улыбнулсь. — Умирать будет так жалко. Я почти надеялась, что он никогда уже не объявится.       Удивительно, думал Джедайт. Как удивительно.       — Четвёрка должна быть в сборе, — сказал он и пожал левым плечом. Приятно было безболезненно пожимать левым плечом. — Странно, что ты боялась меня. Ты мне не сделала ничего плохого. А если бы и сделала... то не по своей воле.       Гастрит скрипуче рассмеялась.       — Ты, может быть, и сейчас зря боишься, — продолжил Джедайт. — Ты же всего лишь юма. Возможно, он тебя даже не заметит. Или заметит, но... не заинтересуется. Как я.       — Ты это ты, — сказала Гастрит. — Ты и сам-то почти как мы. Как юмы. А он за собой таких хвостов не оставляет. И тебя он тоже в покое не оставит.       Джедайта неожиданно задело это сравнение: почему она так сказала? В чём он почти как юма? Нужно обдумать это... позже. Нужно закончить этот бессмысленный разговор. Он чуть-чуть пожалел о развеявшемся теперь тревожном чувстве тайны, с которым телепортировался сюда. Теперь всё ясно и скучно. Гастрит в панике — пусть. Джедайт паниковать не собирался. Всё-таки он не юма. Он и дальше будет служить Металлии по мере сил; а Четвёрка должна быть в сборе.       Он снова пожал левым плечом и снова высказал эту последнюю мысль:       — Четвёрка должна быть в сборе.       — Ты и ему тоже не намерен мстить, — констатировала Гастрит. — Хотя он тебе причинил много зла.       — В своё время я отомстил сполна.       Сквозь бедную её мимику пробилось нечто похожее на удивление, но она довольно долго ничего не говорила. Джедайт поднялся с дивана и собрался попрощаться, но не успел, потому что Гастрит спросила:       — А Вечный Сон?       Джедайт постоял и снова сел.       — Так вот почему у неё вышла ты! — почти воскликнул он в озарении. — Я и не думал... Надо же! И он уже тогда... — Гастрит снова мгновенно превратилась в самого заманчивого, самого желанного собеседника. Десятки давних, застарелых вопросов можно прояснить прямо сейчас, сегодня. — Он ещё тогда разработал это заклинание? В те давние времена?       — Да.       — И ты... ты была как-то связана... ты ему ассистировала?       — Можно и так сказать, — отозвалась Гастрит как-то устало или грустно. — Нас было шестеро, с кем он работал. Все они теперь — я.       Джедайт кивнул.       — Пожалуй, тебе в самом деле есть смысл бояться, — отметил он. — Ты, может быть, сможешь и наложить... это заклинание?       — Наложить его может только демон. Не юма. Нас он использовал как подопытных. Он на нас его пробовал. Накладывал и снимал. Двое умерли... Одну он сам убил. Очень милосердно. Когда снимал заклинание, у неё вне льда оказалась рука и часть ноги.       Как же щедро с её стороны делиться этими сведениями. Но вряд ли она делает это просто так.       «Она попросит помощи... защиты... А я? Не могу я брать на себя таких обязательств. В самой ближней перспективе они приведут к открытой войне — с кем? С союзником, с... коллегой, с кем мы служим одному богу. Это абсолютно, совершенно против воли Металлии. Я только и могу ей обещать, что если она погибнет, то после я вылеплю её такой, как вижу сейчас. Как долго она будет отвечать на мои вопросы? Что я успею узнать?»       И Джедайт спросил самое заманчивое:       — Но ты понимаешь его... механику?       — Теперь да, — сказала Гастрит. — Разобралась, когда тебя нужно было вытаскивать. А ты?       — Это замороженный телепорт? Только я так и не понял, куда он ведёт. И не понял, почему не... как это всё стабилизируется, за счёт чего? Не одна же только замороженная вода...       — Я расскажу, — посулила Гастрит и замолчала.       «Вот сейчас», — подумал Джедайт. — «Сейчас она и попросит. И что? И мне придётся ей отказать. Но боги... Какая же вкусная приманка. Она знает, она понимает всё. Ничего не стоит пообещать ей что угодно. Вообще что угодно. Берилл же запретила убивать юм... Нет. Всё вздор».       — Я понимаю, что ты не сможешь меня спасти, — сказала Гастрит. — Ты ему не соперник.       «Почему меня это задевает?» — удивился себе Джедайт. — «Но не может быть, что она специально это говорит, чтобы вызвать во мне эмоциональный отклик».       — Он не враг мне, — сказал Джедайт. — Четвёрка не должна враждовать.       — Это ты ему не враг, — сказала Гастрит.       — И не соперник, — с лёгкой насмешкой повторил Джедайт.       — Четвёрка враждует постоянно.       — Но не должна. Я не хочу враждовать с теми, с кем делаю общее дело.       — У тебя не получится оставаться в стороне.       — Ладно, ты и сама считаешь, что я ему не соперник. Чем же я могу тебе... помочь?       — Ты всегда делаешь то, что говоришь. Твоё слово много значит. Юмы тебя уважают. Все юмы. Я хочу, чтобы ты пообещал мне... не спасти меня, нет, но попытаться спасти. Сделать то, что ты можешь. Не... не оставить меня одну.       Ей в самом деле очень страшно.       — Нет, — сказал Джедайт. Это один из фундаментальных запретов, которые Джедайт для себя когда-то установил: нельзя лгать союзникам в серьёзных вопросах, нельзя давать им лживые обещания. — Я не могу этого тебе обещать.       — Почему? Почему ты не боишься? Я не могу понять! — Джедайт впервые видел, как юма Гастрит потеряла самоконтроль. Правой рукой она с силой схватилась за указательный палец левой и как-то мучительно медленно вывернула всю ладонь наружу. Брови как бы в обиде сошлись на переносице и образовали на лбу её две вертикальные линии. Его ноздрей даже коснулся запах её пота. Такой, немного с цветочными нотками, как у всех лепленых. — Или ты совершенно ничего не понимаешь? И тогда... И Вечный Сон! Он же не позволит тебе делать то, что ты хочешь, что тебе нравится. Он так или иначе найдёт способ заставить тебя делать только то, что нужно ему. Чтобы всё, всё было его, всё было в его власти. Я не знаю, как ты тогда освободился... Я не знаю, меня... Ту меня, последнюю, которую ты и помнишь, кто-то убил так, что я даже ничего не почувствовала. В тот самый день, когда вы выехали, когда ты должен был... — она резко мотнула головой и отвернулась, короткие прямые волосы метнулись туда-сюда, как мелкий хищный зверёк. — Тогда тебе повезло, быть может... Ты свободен сейчас! Но он не оставит тебя в покое! И всех! Нельзя не... Нужно не позволить ему... противопоставить что-то... Металлия... О, сколько потеряно времени...       — Гастрит, — Джедайт вылил на неё успокоительную волну энергии, которую он подсмотрел у Тетис. — Тебя убил я.       — Ты? — переспросила она беспомощно. И опустила расслабленные руки на колени.       — И тебя, и других. Я разрушил замок, от него не осталось даже пыли. Только его самого я не стал убивать, хотя тогда легко мог это сделать. Он сам устроил себе очень интересную ловушку, — Джедайт улыбнулся, вспоминая. — Тогда я не был настроен так миролюбиво... как теперь. Но мне показалось, что в сто раз интереснее будет не убить его, а посмотреть на его реакцию. И, знаешь... я не прогадал, — Джедайт сухо и очень неприятно расхохотался. — Я согласился тогда на его... ритуал, потому что решил заранее покинуть замок. Иначе я бы не смог оттуда выбраться и умер бы тоже.       — Как ты это сделал? — спросила Гастрит оторопело. — Как ты разрушил замок? Ты же...       Джедайт вспомнил: немилосердная тряская рысь; непривычно свободные руки; привычная фоновая боль в позвоночнике на уровне поясницы; привычное чувство пустоты вместо ног; но тряска всё-таки убаюкивает, усыпляет, несмотря на всплески боли от каждого подскока лошади. И он соскальзывает в дремоту, а боль просто берёт с собой. Разрезать одиннадцать ниток? Или только одну? В реальность из сна врезается призрачный нож, опадают двадцать два свободных конца...       — С помощью своей силы, — Джедайт пожал правым плечом. — Хотя в открытом бою я ему, конечно же, не соперник.       — Конечно, — сказала она. — Теперь мне понятно, — в её голосе звучала безнадёжная горечь. — Ты надеешься на свою силу. А мне надеяться не на что.       — Я могу вылепить тебя снова, если он тебя убьёт, — предложил Джедайт свой беспомощный вариант. — Я думаю, что смогу вылепить весьма точно.       Она несколько раз хмыкнула, усмехнувшись.       — Это очень мило.       Может быть всё-таки...       «Но я могу и насильно покопаться у неё в голове», — подумал Джедайт. — «Прямо сейчас», — какое огромное и неприятное искушение.       Гастрит ничего больше не говорила. О чём она думает? Перебирает варианты? Переживает очередной приступ страха? Джедайт же переживал приступ отвращения, которое накатило густо и остро, пока он прокручивал мысленно, как бы это он стал извлекать из Гастрит её знания.       Это будет не то, что добровольный рассказ, конечно, но всё-таки кое-что. Но на это трудно решиться. Придётся окунуться в её эмоции с головой. Или... есть и ещё один способ, который на юмах Джедайт не пробовал никогда. Только с людьми делал так осторожный Джедайт, он даже не знал, способна ли юма догадаться о чём-то, учуять что-то... нет, думал он, скорее всего, нет; Нефриту же звёзды сказали, что у юм нет силы. Обычное будет дело, если после сегодняшнего разговора юме Гастрит приснится сон о неком давнем прошлом. Сны к людям именно так и приходят.       Сегодня последний день «эксперимента».       Да. Значит, сегодня ночью. Это делать будет страшновато и странно; и наверняка неприятно. Но, скорее всего, не отвратительно.       «Джедайт!» — вдруг возник у него в голове голос Нефрита. — «Сегодня же последний день эксперимента?»       «Да», — подтвердил Джедайт. Вот она, сила Нефрита. Вот так она и работает, кажется. Неожиданные совпадения, случайные угадывания.       «И что», — Джедайт почти слышал радостный смех, с которым Нефрит бы говорил всё это вслух: — «сегодня, значит, можно пожрать, поспать и потрахаться?»       «Да», — подтвердил Джедайт.       Какой одновременно и насладительный, и тягостный контраст: здесь — умирающая от страха юма, сам Джедайт, который переворачивает вверх дном свои собственные представления о допустимом и правильном, — и вечно жизнерадостный и нисколько не враждебный Нефрит на том конце, Нефрит, которому всё нипочём.       «Так давай отпразднуем? Пожрём, потрахаемся и поспим?» — передал Нефрит. — «Ты же найдёшь вечером немного свободного времени? Перед сном?»       Джедайт рассмеялся, и рассмеялся ещё раз от оторопелого вида Гастрит, он наблюдал такое её выражение лица второй раз в жизни. И оба раза — сегодня.       — Сейчас, — сказал ей Джедайт и дотронулся до лба: — Связь.       «Прямо-таки всё из этого мне вряд ли захочется делать», — передал Джедайт Нефриту. — «Но поесть и поспать — да».       «А отпраздновать?» — Джедайту опять чудился смех в по умолчанию бесстрастном телепатическом сообщении. — «И обсудить?»       «Обсудить — тоже да», — отозвался Джедайт.       «Во сколько?»       «В семь вечера по Нью-Йорку?» — предложил Джедайт.       «Ага! Замётано! Телепортись тогда в семь ко мне по ауре! Будет отлично!»       Гастрит ждала. Она снова была собранная и спокойная.       — Всё, — сказал Джедайт. — Я закончил. Но и... Наверное, нам больше нечего обсуждать? Я отказываюсь тебе... помогать. Ты отказываешься мне... рассказывать...       — Нет, — сказала Гастрит. — Нам есть что обсуждать, — сейчас Джедайт видел исходящую от неё враждебность, и эта враждебность была ему неприятна. Юмы в самом деле обычно хорошо к нему относились. — Неужели ты согласишься с тем, что я имею право ничего тебе не рассказывать, если не хочу? И не станешь каким-нибудь путём выуживать интересующие тебя сведения?       Джедайт откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Да ну... Посидев так пару мгновений, он принял решение не лезть в её сны. И испытал огромное и приятное облегчение.       — Послушай, Гастрит... Мне... совершенно не хочется ни с кем враждовать. Ни с кем из... нас. И с тобой тоже. Мне это не нравится. Живи себе, пока живётся. Я обойдусь без этих твоих сведений, как обходился до сих пор. У меня много разных иных дел и... забот.       «А холод в груди?» — вдруг подумал Джедайт. — «А если... Нет, не может такого быть. Или может? Нет. Всё, всё говорит о том, что это какой-то сбой с моей собственной силой».       — Хорошо, — сказала Гастрит. — Откуда Берилл взяла это заклинание? Заклинание Вечного Сна? Ты уже успел подумать об этом?       — Он ей подарил, — сказал Джедайт с небольшой ноткой вопросительности.       — Я у Берилл спрашивала. Сказала, что мне это нужно понимать, а то я могу что-нибудь перепутать, и тебя вытащить не получится. Знаешь, что она мне сказала? Она сказала... Но, заметь, — Гастрит оборвала свою речь и веско проговорила, делая акценты чуть ли не на каждом слове: — я повторяю, что никто из нас, ни одна из тех его юм, над кем он ставил опыты, не понимала до конца, что он делает, зачем и как. Сейчас я могу научить демона наложить это заклинание. И наложить, и снять. Снимать его труднее. Но тогда у меня никакого понимания не было. Я с этим разбиралась много месяцев, почти год. И если бы существовала на свете юма, которая знала бы больше, то ты сейчас и беседовал бы с ней, я полагаю. А не со мной. Ведь тебе это не может быть непонятно?       — Мне это понятно. Что тебе сказала Берилл?       — Заклинание, которое Берилл применила на тебе, — продолжила Гастрит, не отвечая, — один в один то самое, которое он пробовал на нас. На мне. Тогда. В общем... ты мне можешь сейчас не поверить. Ты можешь любые объяснения придумать, какие угодно. Можешь даже решить, что это она мне соврала почему-то. Что угодно на твоё усмотрение, пожалуйста...       — Что... Берилл тебе сказала? — снова спросил Джедайт, он уже подозревал, какой услышит ответ. Кажется, Гастрит сумела добиться своего. Джедайту постепенно делалось страшно.       Гастрит будто специально выдержала драматическую паузу, чтобы усугубить.       — Она сказала, — Гастрит сделала ещё одну короткую паузу длиной в секунду, — что это заклинание ей даровала Металлия.       ***       Когда в семь часов Джедайт переместился к Нефриту, тот сидел на лавке возле ларька с афганским кебабом.       — Пожалуй, много-то мы не сможем сейчас сожрать, — сказал Нефрит.       — Пожалуй, — согласился Джедайт.       — Прикольно, что эти штуки есть сейчас по всему миру, — Нефрит указал на ларёк. — Там, где я в этот раз родился, тоже. Давай сожрём по одной?       — Давай, — согласился Джедайт.       — Что-то какой-то ты невесёлый, — мимоходом отметил Нефрит и отошёл к ларьку.       Джедайт сел на лавку. Не вешать же на себя иллюзию весёлости, подумал он. Разговор с Гастрит закончился ничем, она не рассказала про Вечный Сон, он ничего не пообещал. Но это только начало. Он не пообещал. Но мысленно Джедайт уже взял на себя самые чудовищные обязательства, которые он со всей очевидностью не способен будет хорошо исполнить, и они его уже тяготили. Он чувствовал себя даже не юмой, а вообще человеком, каким-нибудь самым дурацким персонажем из тех книжек, которые Тетис ему насоветовала.       И одновременно ему нравилось всё вокруг, что он видел: и старая итальянская церковь на фоне ярких новейших высоток, и молодая яркая зелень, и приближающееся к закатности яркое небо, и разношёрстные, разнокалиберные, разноцветные яркие нью-йоркские люди — всё казалось мимолётным и каким-то одноразовым, неповторимым и от этого очень ценным.       Нефрит вернулся с двумя кебабами, и — закономерно — ни Нефрит, ни Джедайт не смогли доесть свою порцию, и остатки достались грязно-белому бродячему коту.       — Не было в этом эксперименте почти никакого смысла, — отметил Нефрит. — Ну вот разве что я научился не спать. С сексом тоже... нормально, ничего такого, но только он из реальности, знаешь, весь перебирается в голову. Думаешь о нём всё время, и это как такое полукайфовое издевательство.       — Да... — отозвался Джедайт. — Почти никакого смысла. Я же тебе солгал, то есть почти солгал, — объяснил Джедайт. — Я решил не спать, потому что... эта штука всегда появлялась во сне, — он дотронулся пальцем до грудины. — Появлялась или усиливалась. Или ослаблялась. И я решил посмотреть, что будет, если не спать. А в тот день, когда мы закончили второй экссугератор, она появилась... точнее, усилилась вне сна. Я в тот же день и бросил бы этот эксперимент, если бы не было уговора с тобой. Придумал бы что-то другое.       — Вот как, — сказал Нефрит. — Ну, зато ты попробовал не есть. А где ты, кстати, будешь сегодня спать? — и пояснил: — Я знаю, что Зойсайт твоё жильё спалил. Мне Кэтлин сказала.       — Не спалил. Покрытие стола только испортил, — сказал Джедайт.       — Но ты там не станешь ночевать теперь, так?       — Не стану. Переночую в гостинице. Или в королевстве, я там поставил хорошую защиту. Ближе к ночи решу.       — Если хочешь, ночуй у меня. Места же до фига. И вообще... я намерен сегодня развлекаться самым простым человеческим способом, и баб подцепить так, как делают люди, я в этой жизни ещё так не пробовал. Я вообще с людьми в этой жизни не трахался, только с юмами. Джедайт! Участвуй! Посмотришь хоть раз, как это всё у людей происходит. А потом уже решишь, интересно тебе такое или нет.       Джедайт не стал отказываться.       ***       Нефритову тойоту Джедайт уже видал, но ездить на ней ему до этого дня не приходилось. Нефрит пошутил, что, возможно, патриотизм в отношении автомобилей в нём проявляется через жизнь — кроме самого первого, нулевого, так сказать, автомобиля, который ему просто по форме когда-то понравился. Но если так, то в следующей жизни он захочет ездить на российской машине. Представив себе это, Нефрит захохотал. Если машины для человечества ещё будут актуальны, конечно, добавил он потом.       Пока они доехали до прибрежных райончиков в Бруклине, где Нефрит собирался разгуляться, небо успело пожелтеть, и красный кирпич домов от закатного солнца сделался ещё краснее. По Брайтон-Бич они прошлись пешком, и Нефрит перезнакомился и переболтал с целой уймищей людей, с одними по-русски, с другими по-английски. Джедайт в основном наблюдал. В конце концов они оказались в одном из баров на Кони-Айленде возле парка аттракционов в компании двух светловолосых девиц, которые, как они сами поведали на сносном английском, приехали туристками к родственникам, которые живут на Брайтон-Бич, а сами они украинки. Они были более стройные, чем в среднем нью-йоркские женщины, более скудно одетые и с густо накрашенными лицами.       Нефрит не признался, что понимает их речь, и ему то и дело приходилось закашливаться, когда они что-то комментировали или обсуждали между собой. Демонам они рассказали по-английски, что им по восемнадцать, и представились ненастоящими именами, потому что так им казалось веселее. Когда Нефрит потянул их в бар, одна, смеясь, высказала свои опасения: мол, алкоголя им здесь не нальют, потому что они слишком маленькие. Нефрит со смехом клялся, что устроит так, что нальют, и, понятно, устроил.       На самом деле одной из них, которая села рядом с Джедайтом, было семнадцать, другой, более бойкой, — двадцать один, они были двоюродные сёстры. Старшая уже год работала на Брайтон-Бич кассиром в кафе, а по викендам время от времени подрабатывала в эскорте, но сегодня у неё был выходной, и она устроила сестре интертейнинговый сайтсиинг. Она потому ещё болтала больше, что лучше говорила по-английски, и они с Нефритом непрерывно перешучивались и перехихикивались. Нефрит изображал русский акцент, преувеличенно непохожий на настоящий, и доводил этим старшую до прямо-таки неправдоподобных смеховых корчей. А младшая действительно приехала в Нью-Йорк в гости из какого-то украинского города несколько дней назад. Из Полтавы?       Джедайт говорил мало, младшая из сестёр тоже вскоре совсем замолчала, она заказала подряд несколько коктейлей, которые ей было интересно попробовать, и в конце концов совершенно сомлела. Она то опускала Джедайту голову на плечо, то теребила его волосы, то брала за руку, и Джедайт отвечал на пожатие её сырой очень маленькой ладони полубезотчётно. Её лицо под слоем краски было прямо-таки щемяще красиво. И Джедайт разглядывал её с удивлявшей его самого жадностью — прямой нос, волнообразно-чёткий абрис верхней губы, густо намазанной розовым, белый пушок на ухе, скруглённая полка ключицы, ярёмная ямка, пологие бугорки рёбер, ясно контурированный выступ ключично-лопаточного сочленения...       Разум Джедайта точно был не вполне ясен, а отуманен мутной, нечистой смесью: от девушки пахло человеческим потом, парфюмом и застарелым сигаретным дымом, кожа её ладони была липковата на ощупь, на веках блестела краска цвета корицы и светло-бежевая — на скулах, и такой близкий контакт с ней вызывал дурноту, но не только. Давай, словно бы говорило ему что-то изнутри, давай, вот женщина, она же совсем твоя. Он чуял в ней ту самую низко рождающуюся, глубокую, как будто бы слегка рокочущую энергию, которую Нефрит назвал вожделением, Джедайт помнил её бордовый цвет; и видел и ответное такое же в себе. Он отстранённо отмечал это; и отстранённо же отмечал, что вскоре совершенно перестанет что-либо соображать, но всё-таки соображать продолжал.       Что делает с демоном близость молодой человеческой самки? Это даже хуже, чем льдина. Это и смешно, и унизительно, и Джедайт постепенно протрезвел от своих соображений, никакая это не льдина, он сам позволил унести себя дурным этим волнам, но сам в силах и вынырнуть, выплыть.       Он припомнил, как это всё бывает, что делают люди потом. Понравится ли ему? И да, и нет. Совсем понравится, если отмыть эту девушку — от краски, от человеческих выделений — и если она не будет курить. И сколько всё это продлится? Сколько они ещё здесь просидят? Час, дольше? И дальше...       А альтернатива какая? Сон.       И младшая из сестёр стала чаще моргать и скоро совсем скрыла под раскрашенными веками свои светло-серые радужки, не зная, не думая, что под головой её уже не тёплое чьё-то плечо, а спинка диванчика в баре; она плыла куда-то, плыла, и лодка уютно покачивалась, и кто-то милый, сильный держал в руках вёсла, но не грёб, а только чуть окунал самые краешки, и синяя-синяя стекала с них вода. А старшая из сестёр и Найджел, болтая, подкалывая и лапая друг друга, попросту позабыли о каком-то там Джоне, словно он не сидел только что напротив.       На улице Джедайта обвеял солоноватый отрезвляюще-прохладный приморский ветер. Мерцали огни колеса обозрения, вывески и витрины; волны музыки из разных источников сталкивались, смешивались с весёлыми выкриками и гомоном в полифонически-разлаженный фон. И надо всем этим висело засвеченно-розовое, оранжеватое огромное беззвёздное небо.       Джедайт вдруг подумал, что ТК вообще очень молодо. Не успели пока ничего, ничего толком не совершили, кроме массы забавно-смертельных ошибок, но сколько всего впереди! Молодость, незнание, исследования полуощупью — о чём же здесь грустить? что может быть лучше? Сколько разных путей и возможностей, сколько распахнутых дверей. И все части мира, все части жизни безмерно заманчиво интересны и изучаемы.       Как радостно жить!       «Мы можем всё», — подумал он. — «Сможем всё».       Он с этим радостным чувством сделал шаг и другой прочь от бара и тогда только вспомнил, что в Нью-Йорке ему идти некуда.       — Джедайт?       Джедайт обернулся и увидел в дверях Нефрита.       — Не понравилось тебе всё-таки, — констатировал он. — А хочешь, можем других баб найти, элитных каких-нибудь. Тусовку какую-нибудь, хм, менее... шудрскую?       — Нет, всё нормально, — сказал Джедайт. — Просто сейчас мне больше хочется поспать.       — А. Ладно. Ну, придётся мне с двумя сразу тогда, — и Нефрит рассмеялся. — Да, вот что ещё, я же подумал, а сказать забыл: ты мог бы, если хочешь, ночевать в том моём доме в Милл-Крике. И... если, ну, например, Зойсайту вздумается следить почему-то за мной, то он не выйдет на это место, я же там вообще не бываю. Ты можешь даже совсем там поселиться.       — Спасибо, — сказал Джедайт. — Я, наверное, так и сделаю.       ***       Наутро льдина оказалась почти как живая. Как холоднокровное ледяное и вёрткое существо: рыбина или моллюск. Моллюск, поселившийся в раковине грудной клетки.       Джедайт стоял в ванной комнате и смотрел на себя в огромное зеркало. Он стоял босиком на холодном кафеле, но холод в груди холодил сильнее, чем кафель. Лёд, кристалл... металл. Джедайт стянул с себя футболку и в очередной раз осмотрел область над грудиной, под которой засела льдина, и в очередной раз не увидел ничего особенного.       Джедайт поймал себя на том, что долго уже и обращается к льдине мысленно как к живой. Когда он начал так делать? После того, может быть, как Нефрит впервые сказал, что льдина связана с силой.       Джедайт закрыл глаза.       «Что ты такое?» — подумал он, стараясь вглядеться в глубь себя уже даже не магией, а хотя бы воображением. — «Что ты? Или кто?»       Льдина плеснула холодным рыбьим хвостом и перевернулась на другой бок. Джедайта всего передёрнуло от этого, по всему телу прокатилась неприятная ледяная волна, от которой волосы вставали дыбом.       «Как же ты мне не нравишься!» — подумал он, словно бы обращясь к полуожившей льдине телепатически. — «Но если ты действительно моя сила? Почему тогда ты проявляешься так? Если ты моя сила, то я принимаю тебя... не могу не принять».       Он долго ненавидел этот холод. Но если этот холод и его сила — тождественны? Нет... свою силу ненавидеть нельзя. Ненавидеть её — всё равно что отказаться от неё. Никогда, никак Джедайт не отказался бы от своей силы. И разве это возможно? Он с ней одно целое. Отказаться от неё — то же самое, что умереть. Как отказаться от головы.       Джедайт стоял зажмурившись перед зеркалом, но как бы видел себя со стороны. Он пальцы обеих рук прижал к грудине и представил, как они проходят сквозь кость в средостение и касаются непонятного холода. Он как бы видел, как это происходит, как пальцы проницают кость. Пальцы трогали холод словно по-настоящему, и холод казался продолговатым, твёрдым, шероховатым, как рукоять меча.       «Что ты? Что ты такое? Что я увижу, если вытащу тебя наружу? Лёд? Сталь? Свою смерть?»       Джедайт ухватил нащупанную им «рукоять» крепко двумя руками и вытянул, выпрямив руки в локтях и опустив их вниз, и холод утянулся, ушёл наружу, словно длинная стальная лента. Джедайт не поверил своим ощущениям и открыл глаза. В руках его был меч, и остриё смотрело прямо в середину его грудной клетки. Он тотчас же узнал этот меч — это был тот самый, из «небесного железа», по образу и подобию которого Джедайт делал себе кристаллические клинки. Или его точная копия: и волнообразный узор металла с чередованием тёмных и светлых извивов тот самый, и рисунок на крестовине. Джедайт перехватил меч правой рукой и поднёс лезвие ближе к лицу: вот и приметная чёрная выщерблинка.       Этот меч наверняка давно истлел и стал землёй или, может быть, полуистлел и стал экспонатом в человеческом музее. Но иллюзия клинка совершенно как настоящая, исправно обманывающая создателя. Даже рукоять в руке нагрелась от тепла руки и стала тёплой, как рука. Джедайт вытянул руку горизонтально вперёд и разжал пальцы, и меч со звоном подпрыгнул на кафеле и расколол крестовиной одну из плиток.       Джедайт не понимал, как развеять эту иллюзию. Она не исчезала. Это всё реальность, трезвая и ясная реальность, но наполненная жутким, совершенно пьяным сюрреализмом, и Джедайту было одновременно и жутко, и интересно до жути. Это новая, неведомая грань его силы.       Теперь, когда меч лежал на полу, Джедайт чувствовал, что часть его самого словно находится в этом мече, он одновременно и стоял сам собой посреди ванной комнаты, и лежал на холодном кафеле и видел себя же со стороны, снизу. Он отвернулся от меча и увидел со стороны и снизу, как отворачивается. Он сделал пару шагов к двери и увидел снизу, как сам же отходит. Открыл дверь и вышел, но остался лежать в ванной на кафеле рядом с расколотой плиткой. Как в тех снах, в которых можно исследовать реальность, когда Джедайт взлетал бестелесной сущностью над телом и смотрел на тело с высоты. Но во снах сознание не раздваивалось, тело оставалось спящим и пустым.       Джедайт вернулся в ванную и сел на корточки рядом с мечом. Как-то же можно снова сделаться с ним одним целым. Джедайт взял клинок за лезвие, приложил рукоятью к грудине и надавил, и рукоять провалилась в средостение, обратно; перехватывая лезвие дистальнее, он так постепенно убрал весь клинок целиком. Джедайт наблюдал глазами весь процесс, и это было самое сюрреалистическое зрелище из всех, что ему приходилось когда-либо видеть. Следующие несколько секунд своей жизни Джедайт помнил как сквозь мутную пелену: как-то он поднялся на ноги... он хихикал как пьяный и кружился, раскинув руки, не задевая руками стен и предметов только оттого, что ванная в доме в Милл-Крике была очень большая и почти совершенно пустая.       Холода не было, он не вернулся, но пространство за грудиной Джедайт ощущал теперь как нечто потенциально отчуждаемое, отделяемое — но одновременно это была неоспоримая часть его самого.       Поочерёдно он вот так создал и уничтожил: ветхий документ, который сгорел в огне, который когда-то поручили ему копировать в Храме в нулевую жизнь; длинную чёрную вязаную шапку; лепесток кувшинки; инструкцию к термопаре; зубную щётку; теннисный мячик; шар скучной белёсой энергии.       После этого Джедайт уже пришёл в себя. Он перешёл в комнату, в которой спал, и стал совершать продуманные опыты, а не какие попало.