16 марта, среда
11:10
Минджэ не входит, а врывается в кабинет отца, громко хлопнув дверью. Он часто и тяжело дышит, но всё ещё пытается держать эмоции в узде, и у него даже немного получается. Отец слишком странно смотрит на него, но Минджэ это сейчас нисколько не волнует. — Мама проболталась, — пока Минджэ зол, его голос не дрожит, и он может быстро и чётко говорить всё то, что вертится на языке. — Про отказную от наследства и про то, что у меня, оказывается, есть старший брат. Он сощуренно смотрит на отца, и отец в отличие от мамы начинает злиться тоже. Будет скандал, один из самых грандиозных, которые только могли сотрясать стены этого дома, но Минджэ плевать. Он взведён, накалён и наэлектризован, он может рвануть в любой момент и, чёрт возьми, он хочет рвануть, хочет этой бури и хочет правды, которая скрывалась на дне под толщами лжи и притворства. — Ты знал, — он опирается руками на рабочий стол отца и нависает над ним, пока отец откидывается назад в своём кресле. — Всю мою жизнь ты знал, как сильно я хотел иметь брата или сестру. Всю свою жизнь я просил у вас с мамой о брате или сестре, всю жизнь я хотел быть не единственным ребёнком. Ты знал об этом, но ты врал мне всё это время и прятал от меня моего старшего брата, о котором я мечтал и которого хотел больше всего на свете. — Он не твой старший брат, и перестань его так называть, — голос отца строгий и чеканный, но на Минджэ он никак не действует. — Он всего лишь ошибка моего прошлого, которую я сейчас исправляю. — Ошибка прошлого? Живой человек, такой же, как и мы с тобой, а ты называешь его ошибкой? — Он никогда не был таким, как мы с тобой, и уж тем более он никогда не был таким, как ты. Я не признаю его своим сыном и никогда этого не сделаю, и он не получит ничего из того, что я заработал в этой жизни тяжким трудом. Ему никто ничем не обязан только из-за того, что ему посчастливилось родиться. Минджэ снова прошивает острыми иголками, только во множество раз больнее и глубже. Отец никогда не позволял себе такого отношения к людям, он всегда учил Минджэ, что все люди равны, что у каждого есть положенные ему законом права и им же установленные обязанности. А сейчас отец хотел почти безосновательно отобрать у человека его право. И не просто у человека — у своего собственного сына. Минджэ было гадко от этого, мерзко и противно, но вопрос стоял даже не в том, почему отец хочет это сделать. Минджэ не волновали имущество, право наследования и распределение долей, на всё это ему было плевать. Он хотел знать, почему отец все эти годы врал ему и почему он скрывал правду, хотя и знал, что Минджэ будет только рад пообщаться с братом и жить с ним одной, пусть и разрозненной семьёй. — Да чёрт с этим наследством! — он стряхивает в сторону упавшие на лоб волосы. — За что ты так его не любишь? Чем он оказался хуже меня и почему ты счёл его ошибкой? — А почему ты по умолчанию оправдываешь человека, о котором знаешь всего несколько минут своей жизни? Почему ты решил, что он прав, а твой родной отец, который для твоего же блага старается, виноват? — Потому что для него ты настолько же родной отец, насколько для меня. Мы оба наравне твои дети, и это твой, — Минджэ акцентирует, — выбор — любить меня и ненавидеть его. Он кусает губы и роняет голову, роется в себе и ищет вопросы, на которые ещё ему нужны ответы. — Почему ты молчал? Почему всё это время ты молчал о нём? Ты мог сказать мне о нём, когда я был маленьким, мог сказать, когда мне исполнилось девятнадцать. — Я уже отвечал на этот вопрос: он — никто для меня и тем более для тебя, и я не считаю нужным держать вас в курсе друг о друге. Он подпишет отказную от наследства, и ваши дороги разойдутся навсегда. Он тебе не нужен. — А может, я решать буду, кто мне в этой жизни нужен, а кто нет? — Минджэ вспоминает своё детство и вспоминает всё, что в особенно грустные и одинокие вечера надумывал. — Я никогда не хотел быть одним, мне всегда был нужен кто-то рядом. Вы с мамой скидывали меня на воспитателей и школу, у вас никогда не было времени поговорить со мной, вы считали, что мне от вас нужны только дом, школа и содержание, а на то, что я себя в своём же доме чувствовал ненужным и чужим, вам было плевать. Я всегда хотел иметь родную душу и человека, который был бы рядом со мной, шёл бы плечом к плечу и который мог бы меня понять. Отец в ответ на это смеётся. — И ты наивно думаешь, что внезапно появившийся в твоей жизни старший брат резко захочет тебя принять, понять и полюбить? — Я хочу. Я хочу узнать его, подружиться и принять. Я всегда этого хотел, и я был бы правда счастлив, если бы узнал о нём раньше, если бы ты мне всё это время не врал. У меня есть основание винить именно тебя во всём этом, и даже то, что я знаю о своём брате всего-то не больше часа, не освобождает тебя от ответственности за это, за эту твою ошибку и этот твой промах. — Не тебе решать, как и в чём меня винить! Отец кричит в голос, но Минджэ всё равно на это. Крик отца пролетает мимо него, а он и глазом не ведёт. У него и так-то было очень мало прекрасного чувства любви и доверия к родителям, а сейчас его стало и того меньше. Остались лишь какие-то ничтожные крупицы, которые можно было с лёгкостью уместить в одной ладони, но в целом — перед Минджэ сейчас сидел не его родной отец, а знакомый, но совершенно чужой человек. В этот раз прошивающие насквозь иголки медленные, они не резко колят, а ноюще впиваются в живое, разрывают нервы и дёргают судорогами. Ледяной водой не окатывает с размаху, а обливает постепенно. И так же постепенно приходит вдруг осознание того, насколько стало просто, когда всплыла вся правда. Минджэ заботился об отце, согласился чаще проводить с ним время, чтобы не оставлять отца в одиночестве, через силу прощал старые обиды и наступал на горло своей гордости, хотя ему было очень неприятно это делать. Родители вырастили его, и, по-хорошему, он должен быть многим им обязан, и он правда старался свои обязанности сына выполнять. Он был открыт и честен с ними, но не с собой, и что получил в конечном итоге? Он изменился ради своих родителей, но родители и пальцем не пошевелили для того, чтобы измениться для него. И чёрт с мамой, которая всегда была одинаково непрошибаемой, но отец… Отец был главой и основой их семьи, с отцом Минджэ мог поговорить хотя бы как-то, отцу он верил и доверял, зная, что отец на его стороне. Как оказалось, отец всегда был на своей собственной стороне, и ему не особенно важно было, как его решения скажутся на Минджэ. Всё стало проще и понятнее. Семьи у Минджэ больше нет, потому что это — последнее — предательство он не простит из своей гордости. Теперь его очередь ставить несгибаемые условия и его очередь делать свой холодный расчёт, невзирая на чужие чувства. Родители прекрасно научили его этому, показав на собственном примере один из высших пилотажей, и он, нахватавшись этого у них, не видел ничего зазорного в том, чтобы эти навыки применить. Но за внешней холодностью, за остывшими враз углями семейных уз крылось и то, что скребло в груди до крови и до боли. Ещё живое, не побитое искрившими молнями и не утопленное проливным дождём из той самой грозовой тучи. Смешанное с любопытством, подогретое отчаянием и кажущееся единственным, что будет правильно сделать сейчас, после того, как всё наконец встало на свои места. — Ты ведь как-то связываешься с ним, — голос Минджэ снова начинает глохнуть, и под конец ему приходится говорить громче. — По телефону, по почте — не важно, как, но связываешься. Дай мне его контакты. — И не подумаю. — Не удивил, знаешь ли. Но будет лучше, если ты сам дашь мне их. — Иначе что? — Иначе я найду сам. И не только их, но и всё остальное, что попадётся под руку. Ты пока что можешь откупиться от меня малым — как в детстве, когда я просил побыть и поговорить со мной, а вы с мамой отдавали меня в очередную группу продлёного дня. Отец супится, но понимает, что Минджэ не отступит. Упрямство и упорство, неостановимые тяга и сила воли на пути к цели — это его черты, переданные вместе с остальным набором генов, и тому, что они проявляются в Минджэ, отец был рад, но не тогда, когда эти черты проявлялись против него. И он понимает вдруг, что все пререкания старшего сына и его бесконечные глупые отказы, только откладывающие и тормозящие дело — это те же самые черты, просто поставленные против намного острее. Он вынимает из подставки листик бумаги и пишет на нём, после сворачивает вдвое надписью внутрь и отдаёт Минджэ. У Минджэ слегка дрожат ладони, но он забирает листик и, развернувшись, уходит. Дверь за ним закрывается тихо, а отец, оперевшись локтями на стол, складывает голову на руки и думает о том, что делать дальше. Вещей в доме родителей у Минджэ не так много, всё самое важное он давно уже вывез на свою квартиру. Свою, да, — очень смешно. Он собирается быстро и не слишком жалеет, если что-то оставляет здесь, в некогда своей комнате. Единственное, над чем он долго думает и над чем думает на самом деле — та фотография, которую он зимой нашёл на чердаке. Она стояла всё так же на прикроватной тумбочке лицом к постели, и с одной стороны, ну зачем Минджэ эта фотография, в которой он сам не уверен — он до сих пор не верит, что на снимке именно его отец, — а с другой стороны, из всех вещей руки тянутся именно к ней. Он вскрывает заднюю крышку рамки и вынимает фотографию из-под стекла, вкладывает её в свои документы и уходит. На голос мамы, зовущий с кухни, он не оборачивается, хотя и слышит, что она встревожена. Быстро обувается и выходит, пока в глаза бьёт яркое солнце, а ноги сами несут в сторону автобусной остановки. На листке, который ему дал отец, записан номер телефона, но Минджэ не вчитывается в него, только смотрит, что набор цифр полный и действительный, и убирает листок обратно в карман. Наружнее спокойствие возвращается к Минджэ, но внутри у него всё такой же кавардак. Он ведь рванул из дома только потому, что нужно было чем-то занять себя, дать механическую установку на действие, чтобы можно было спокойно подумать и привести свой внутренний мир в порядок. Гроза не принесла туда ничего хорошего, зато хорошее попалось в плейлисте, когда Минджэ перемешал треки и включил наобум первый попавшийся. Тяжёлая музыка задала ему шороху, встряхнула и подбавила сил, но также дала в самом себе разобраться. По автобусному маршруту он шёл пешком, щурясь от солнца и перекапывая сам себя. У него есть старший брат. Тот самый брат, которого он всю жизнь хотел иметь. Тот самый брат, который всегда был нужен. Тот самый брат, который может у Минджэ появиться сейчас, если он попробует наладить отношения. Правда, шанс невелик — отец успел испортить то, что и так держалось на соплях, и Минджэ было страшно собственноручно свою мечту доламывать. Но если он не попробует, если останется на месте и смирится с существующим раскладом, то шанс на успех и того понизится, стремясь к нулю! И он попробует, когда подумает хорошенько, что скажет и как, чем себя оправдает и как отреагирует на агрессию или другие эмоции в свой адрес. Последние несколько остановок он, устав, всё же проезжает на автобусе, почти бездумно пялясь на пейзаж за окном. Он наконец-то убирает наушники и читает номер, но не находит сочетание цифр знакомым хоть сколько-то и не вспоминает его. Долго думает, что скажет, как и зачем, но нужных слов так и не находит. А как только выходит на остановке, набирает полную грудь воздуха и нажимает на кнопку вызова. Гудки идут недолго, и по ту сторону отвечает до боли родной голос: — Привет, Джэ. Случилось чего? — … Минги? — Минджэ ненадолго выстёгивает из реальности. — Стой, детка, погоди, я не это хотел сказать, но… Короче, я позвонил тебе случайно. Я хотел позвонить по другому номеру, но, видать, вместо вызова нажал по привычке на твой, и… Бля, всё сложно, всё о-о-очень сложно. Минджэ чувствует снова сгущающуюся грозу, но уже слабее, уже не над головой, не снаружи, а внутри себя. Ему становится хуже дышать, и он присаживается на ещё не покрашенный по весне заборчик, опираясь лбом почти в коленки. — Хэй, рассказывай, что случилось, — Минги на том конце провода переживает, откладывает свои дела — это слышно по шорохам и скрипам — и всё своё внимание уделяет Минджэ. А Минджэ снова прошивают иголки и снова окатывает ледяной водой. Он оказался накрепко вымотан этими чувствами и ощущениями, и сейчас у него почти не выходит держать свои эмоции под контролем. К горлу подступает комок, а в глазах застывают слёзы. — Нет. В плане, погоди, пока я дойду до дома, тут немного осталось. Я пока что не готов реветь на улице,— Минджэ резко и глубоко вдыхает, очень похоже на всхлип, но пока что держится, хоть и очень слабо. — Пожалуйста, Ги, побудь со мной, пока я не дойду до дома. Ты мне нужен сейчас, иначе я точно разревусь посреди улицы. Всё это и правда слишком сложно и слишком серьёзно. Минджэ дышит часто и рвано, его голос глохнет под конец фраз, как будто он и правда вот-вот расплачется. Но он пока что держит себя в руках, поднимается с места и идёт домой на тяге неизвестно чего. Он хуже видит из-за того, что все сдержанные переживания рвутся наружу через слёзы, но пока что они не текут по щекам. — Я приеду к тебе, если нужно. — Пока ты едешь, я успею прореветься. Ты сейчас мне нужен, в этот момент и в эту секунду, а не через час или два. Побудь со мной хоть как-то. Расскажи что-нибудь, не знаю, спой, прочитай. Мне нужен твой голос, мне нужно знать, что я не один остался. Минги грешным делом думает, что что-то случилось с отцом Минджэ, потому что как иначе ещё он мог остаться один. Но у него ведь осталась бы ещё мама, и он был бы с мамой в первую очередь, потому верить в это Минги пока что отказывается. — Что именно мне сказать тебе? — Не знаю. Да хоть тот же чёртов Розарий перескажи, вы ж с Сиджеем его оба знаете. Я… я, на самом деле, терпеть эту песню не могу — она слишком грустная и слишком… до мурашек слишком. Живая она, вот. Терпеть её, короче, не могу, но твоим голосом выдержу. Только, пожалуйста, не бросай трубку. Минги не бросает трубку. Он знает, что хреново по сравнению с рэпом вокалит, но пропевать строки вступления начинает. Их три всего, и потому позориться пришлось недолго, но Минджэ его голос сейчас в любом варианте нужен. Он не смотрит по сторонам и под ноги особенно, потому что этот маршрут знает наизусть — он считает время по оттенкам и переливам чужого голоса, удивительно мягким сейчас. Минги любовно и нежно тянет каждую строчку, медлит, чтобы песни хватило на всю дорогу, старается не гнать, хотя и чувствует, что то ли от медленно доканывающего волнения, то ли по привычке к концу куплета снова чеканит. У Сиджея вокальные партии получаются лучше, потому что он их тренировал добрые несколько месяцев, но для Минджэ намного слаще и вкуснее звучит голос Минги, равно глубокий и плавный, и его словно подгоняет бархатной волной в спину. Он доходит до дома ровно тогда, когда Минги начинает последний припев, и закрывает за своей спиной дверь ровно на последней строчке. Устал, пока почти что бежал, оседает на пол и поворачивает замок так, чтобы было в трубку слышно. Минги на том конце откашливается, кажется, снова чем-то шуршит и как будто ждёт. Минджэ это знает и наконец даёт себе всхлипнуть на самом деле. — Ты… внимания не обращай, ладно? Я… попробую потише и почётче, но не обещаю, — он утирает сгибом пальца текущее по щеке. — Ты знаешь, там мем такой… Короче, оказывается, всё это время… всю мою грёбаную жизнь… Минджэ крупно вздрагивает, ёрзая на полу. — У меня был и есть старший брат. Минги хотел бы сделать так, чтобы Минджэ сейчас его видел и видел, как широко раскрылись его глаза и как красиво грохнулась об пол челюсть, но увы. — В смысле? Как? Откуда? — В прямом, Ги. У моего отца есть ещё один ребёнок, — Минджэ говорит в заложенный нос и громко хлюпает, пока пытается дышать. — Мама проболталась, пока своей подруге рассказывала. Она сказала, что старший весь в отца, такой же упёртый, а я на неё похож. Я тоже не поверил сначала, думал, она ошиблась, но… Никакой ошибки не было и быть не могло. А лучше бы была, лучше бы всё это осталось кошмарным сном и какой-то странной детской грёзой, которой не суждено сбыться. И, наверное, если бы отец попытался отпираться, Минджэ и сам сделал бы выбор ему поверить, сам бы завязал себе глаза красивой ложью, лишь бы этого не знать и в это не верить. В то, что родная семья могла так вероломно предать. — Я не от удивления сейчас и не от шока, я… от обиды. От сильной-сильной на отца обиды. Он знал, он прекрасно знал всё это время… Я говорил ему почти постоянно, что хочу брата или сестру, я у мамы просил, у него. Он знал, что это сделало бы меня самым-самым счастливым на всём свете, но не сказал ни слова. И ладно… ладно бы, просто не сказал, так он ведь врал. Смотрел в глаза и врал мне! Голос Минджэ срывается. Минги морщит нос и чувствует, как в груди скребёт острыми когтями, но сейчас он не может сделать совершенно ничего. Он знает, что Минджэ любил родителей, хотя и делал это на расстоянии, и знает, что им он доверял даже, наверное, больше, чем ему. Родители всегда были опорой и поддержкой, хотя и спорной, и Минджэ старался не подводить их. А они подвели его и подводили, оказывается, всю его жизнь, и теперь все их обещания любить и защищать не стоили ни единой воны. — Ладно, я… — Минджэ говорит через силу. — Я справлюсь. Я придумаю, что и как, я… Не знаю, Ги, не знаю, но как-нибудь… как-нибудь я справлюсь. Придумаю что-то, сделаю, но… но справлюсь. Ты со мной ведь? — Я всегда с тобой, Джэ, — говорит так искренне, как только может сказать. — Я с тобой, как бы сложно ни было, что бы нам ни выпало и как бы всё ни обернулось. Я с тобой, Джэ, я здесь, и я рядом. Всхлип на том конце провода звучит чуть… светлее, что ли? Как будто Минджэ улыбается, зная и чувствуя, что с ним остался хоть кто-то и что хоть кому-то он ещё может верить. — Давай я приеду. — Не. Спасибо, Ги, но я… Я хочу сейчас один побыть. Подумать ещё раз, всё разложить… смириться, что ли, не знаю. Я сейчас ничего не знаю и ничего не могу, и я… Дай прийти в себя. Просто дай мне пока прийти в себя. Я потом расскажу тебе, обещаю. Всхлипы стихают и становятся реже. У Минджэ моральных сил не остаётся даже на это, физических накапливается лишь на то, чтобы по стенке встать с пола и доползти до кровати. — Позвони мне, — Минги почти шепчет в трубку, потому что знает, что Минджэ его шёпот любит. — Позвони, если что-то и как-то поменяется, если хуже или лучше станет. Я приеду к тебе, если будет нужно, даже если разбудишь посреди ночи. Помни, что я люблю тебя и что я с тобой. Минджэ и правда слабо улыбается и кивает с телефоном в руке. — Я помню. И я тебя тоже люблю. Я скажу, если что-то… просто если что-то. Я скажу, обещаю. Хотя бы чьим-то обещаниям Минджэ всё ещё в силах верить и хотя бы на что-то его ещё хватает. Он кладёт трубку, пишет на всякий случай в их с Минги чат, что благодарен за поддержку и помощь, что без него не дошёл бы до дома, застряв в приступе где-то посреди дороги. А внутри не остаётся ничего — ни злости, ни обиды, ни отчаяния, ни надежды, ни сил, ни мыслей, ни стремлений. Всё это время самое нужное и самое желанное — то, что по крупицам собиралось у других людей и что было самой главной в жизни Минджэ драгоценностью, — было где-то рядом, на расстоянии буквально одного рукопожатия и одного человека. Того человека, который лучше всего остального мира знал, как сильно Минджэ этого хотел. Он только глотает густую слюну и жмурится. Иголки фантомно впиваются в тело, но уже как-то всё равно, поболит и пройдёт. Уже даже всё равно, что позвонить брату так и не получилось, что Минги об этом узнал случайно и наперекосяк. Уже даже всё равно на родителей, которые остались далеко за бортом — Минджэ не сахарный, не растает, проживёт и без них. Только вот квартира, в которую он, ведомый своим отчаянием, забился, на родительские деньги снята и родителями, и это давит похлеще, чем низкие потолки и скребущая тишина. В планах появляется пункт сразу после диплома найти нормальную работу и съехать, хотя съехать желательно до того, как. Но думать об этом сейчас — увольте, дайте воздухом подышать и понять, что из живого живым осталось, что не утопило грозой, не пронзило иголками и не отморозило по пути, что чувствовать и трепыхаться может ещё. Дайте по крупицам и заново собрать самого себя. А после — хоть к чёрту на хуй.