19 марта, суббота
13:37
— Пиздец, это реально какой-то ебучий мем! Минджэ входит в комнату Минги, кидает к ножке кровати рюкзак, в котором скорбно гремит пустой термос, и сам на эту же кровать плюхается, свозя криво накинутое постельное. Он пыхтит себе под нос и зачёсывает назад побледневшие после вымывшейся краски волосы, теперь серо-малиновые. Минги садится за свой стол и откидывается назад на повёрнутом в сторону кровати стуле. Он не видел Минджэ плачущим, с красными глазами и стёртыми щеками, не видел слёз на его лице и не утирал их, не успокаивал его россыпью поцелуев по солёным щекам. Ему хочется все эти невыданные любовь и поддержку дать Минджэ сейчас, обнять его крепко-крепко и зацеловать, приговаривая, что всё образумится, но Минджэ отмахивается, когда ему тянут руку — он держится сам, и Минги сделал всё, что мог сделать, когда был нужен больше всего. Он был нужен больше всего тогда, когда Минджэ колотило от злости и отчаяния, когда он не мог дышать из-за душащих всхлипов и когда не хватало сил самого себя встряхнуть и себе сказать, что всё в этой жизни можно пережить. Он помог Минджэ дойти до дома и найти себя заново, перерасти все эти переживания, он был рядом, и с него правда хватит. Минджэ знает, насколько жертвующим Минги может быть, но ему не нужны целые вселенные, брошенные к его ногам — ему нужен сам Минги, живой, родной и близкий. — Рассказывай с самого начала, — Минги вертит в руках подцепленный со стола карандаш, пока Минджэ подгибает под себя ноги и перебирает в руках край штанины. Он примерно знает события, и если бы перед ним был кто-то другой, то ему бы этого хватило (на половину подробностей он бы просто забил), но сейчас перед ним самый важный и самый близкий его человек, и ему не хочется упускать ни крупицы из того, что Минджэ захочет ему рассказать и что он может из него вытянуть. Минджэ издалека рассказывает, грустно опустив плечи: снова про детство и про то, как хотел иметь брата или сестру, про своих друзей и товарищей, у которых были либо старшие, либо младшие, вспоминает, как всей гурьбой скакали по лужам и лазали на деревья. А ещё вспоминает, что приходил в большой и от этого такой пустой дом, где его ждала комната, в которой он был один, в которой некого было разбудить ночью, если мучали кошмары, некому было показать кривые рисунки и некого попросить помочь с домашними заданиями. Он вырос один с постоянным и иногда острым чувством нехватки кого-то близкого, как будто он уже знал, какого это — иметь брата или сестру, — но был этого наиковарнейше лишён. Как будто у него уже был до этого родной человек, как будто он видел его, знал его имя, держал за руку и разговаривал с ним, но его вдруг забрали, вырезали и вычеркнули, сделали вид, что его не существовало. Минджэ горько усмехается напополам с кривой нездоровой ухмылкой. — Отец ведь именно это и сделал. Просто выбросил его из своей жизни, убрал, спрятал, как будто и не было его никогда, как будто он сам тут ни при чём. Я всё ещё не знаю, как он смог это сделать так легко и просто, — он щёлкает пальцами, — вот так, и как ему ничего это не стоило. Забыть о собственном ребёнке, заклеймить его ошибкой и проблемой, хотя он ещё ребёнок, из которого может вырасти замечательный человек. Он трясёт головой, в которой отказываются укладываться мотивация отца и его решения, и смотрит куда-то в пол, пытаясь понять, что он сейчас чувствует ярче и сильнее. Гамма чувств осталась той же, какой была в самом начале, только притупилась немного из-за прошедшего времени и из-за кое-каких уже сделанных выводов. Минджэ не понимал отца и вряд ли когда-либо сможет понять, а ещё он злился, потому что отец поступил так... жалко и трусливо. Да, трусливо — так он, пожалуй, может описать то, что чувствует. — Если бы он вложился в моего брата так же, как он вкладывался в меня, то он бы вырастил ребёнка, которым гордился бы, которого ни за что не назвал бы ошибкой, который был бы его главным творением и главным достижением. Если бы он только этого захотел, было бы лучше всем — и брату, и мне, и самому отцу. Не было бы всего того, что есть сейчас, и, быть может, всё сложилось бы в разы лучше. — И сейчас ты хочешь ошибки отца исправить? — Минги склоняется ближе. — Хочешь попробовать помириться и связь между вами с братом наладить? — Стоит хотя бы попытаться. Минджэ вздыхает не так уж тяжело, но во всём его облике всё равно читается усталость и некая оттенками вымотанность. Он много думал о ситуации, рассматривал с разных сторон, искал виноватых и правых, но к однозначному мнению прийти так и не смог. Наверное, потому, что в жизни ничего, как бы сильно нам ни хотелось, не бывает однозначным, и сейчас виноват каждый понемногу. — Я ведь не так уж сильно злюсь на отца, — Минджэ встряхивает головой и откидывается назад, упираясь лопатками в холодную стену. — Я не простил его за то, как он поступил, и не знаю, прощу ли, но... Я не злюсь. Я в обиде, я закусил на него, я раздражён и подавлен, но это не злость. И, наверное, я смог бы поговорить с ним ещё раз, если бы появился повод. Потому что без повода меня в дом родителей теперь точно не тянет. — Ты будешь изредка интересоваться состоянием отца? — Посмотрю, как сложится и как к отцу относится брат. Если брат простит его и захочет пойти на мировую, я тоже настою на этом, а если нет, то... У меня нет веских поводов обелять отца в его глазах. Я учту его мнение, и мы вместе решим, как поступим. Он глубоко вдыхает, слезает с кровати и начинает ходить по комнате. У Минги в комнате чище, чем у Ёсана, проходы не заставлены ящиками и не завалены листами, да и сама комната больше, светлее. На стенах всё так же развешаны плакаты — любимые снимки Ёсана, личные фотографии, недавно повешенное фото Юнхо с Бёль на руках, фотография Минджэ и та фотокарточка, которую он подарил на день рождения, есть даже фотография с Сонджуном и Сынмином — с того самого фестиваля, на котором они впервые на троих исполнили Розарий. Они выступали с Розарием ещё несколько раз, и каждый раз это производило личный маленький фурор. Высокий девчачий визг пронизывал зал каждый раз, когда Сонджун начинал вокалить, и хотя на тестовом прослушивании ещё в студии Минги больше понравилось то, как поёт (именно поёт, а не читает) Сынмин, эти партии оставили за Сонджуном, и много кому они нравились. Сам Минги начал увереннее чувствовать себя на сцене, преодолев ещё один свой страх и поднявшись на ещё одну незримую ступень в своём творчестве — он исполнял любимый им трек и не боялся ошибиться или накосячить. Минджэ, правда, Розарий так и не полюбил, так и не смог найти в нём ту прекрасную силу духа, о которой говорил Минги, и каждый раз в его горле стоял совершенно такой же тугой и горький ком, как и во все прошлые разы. Минджэ не любил "Розарий", но он любил Минги и был готов слушать эту песню только потому, что она нравится Минги и его голосом звучит намного приятнее. Но это всё мишура и ересь, особенно тогда, когда Минджэ, окружив себя вещами Минги и забравшись к нему в дом, так и не смог собраться с силами позвонить брату ещё раз. Он вынимает из кармана листочек с номером телефона — уже чуть помятый, с надорванным краем, но всё ещё держащий надпись, — вертит его в руках и долго всматривается в набор незнакомых цифр, одновременно кажущихся невероятно близкими и безмерно далёкими. — Я взял у отца номер брата, — Минджэ снова садится и снова ерошит волосы, не зная, куда деть руки и куда приложить голову. — И я тогда ему позвонить пытался, но случайно набрал тебе. — И, наверное, так было даже лучше. — Потому что меня накрыло бы эмоциями при брате? — И потому, что ты был ещё не готов с ним говорить. Сейчас ты хотя бы примерно представляешь, что хочешь ему сказать. — Честно? Ни капли. Минджэ грустно улыбается. — Я так и не придумал, что ему скажу. Я не знаю ни его имени, ни сколько ему лет, ни чем он занимается, ни есть ли у него другая семья. Я ничего не знаю, и мне почти не с чего начать. Плюс... Отец мог наврать, и это какой-нибудь мёртвый или выдуманный номер телефона. — Давай попробуем позвонить? — Давай сначала решим, что я скажу, — глубокий вдох и выдох помогают обуздать волну нахлынувших вдруг переживаний, и Минджэ почти им не поддаётся. Минги вынимает из стопки черновиков почти не оборванный клетчатый лист, на котором ставит цифру один, ожидая диктовки от Минджэ. Список и правда поможет собраться, и за это Минджэ его мысленно благодарит, но также путается в том, что стоит сказать раньше, а что позже. В самом начале — спросить, наверное, об отце, знаком ли абонент по ту сторону звонка с ним и тот ли он, к кому Минджэ хотел попасть. Далее, если всё пройдёт гладко и с первых гудков не пошлют куда подальше, представиться самому, а потом чеканно быстро пробубнить о том, по какой причине звонит и что ему нужно — чтобы, опять же, не послали и хотя бы выслушали, что Минджэ с отцом не заодно. — Я хочу расположить его к себе, чтобы он не относился ко мне враждебно и строго. Чтобы он понял, что я не по запросу отца, а сам от себя, что я хочу другого, что никакое наследство тут к чертям ни при чём, что... я дружить хочу и быть семьёй. Минги задумался бы над тем, что такого Минджэ может сказать, но он цепляется за одно-единственное слово из всех, им сказанных. — Наследство? Он хочет криво усмехнуться, потому что ну конечно же, первопричина половины семейных конфликтов — это именно наследство. Так банально, что аж тошнит, и пожаловаться бы на то, что собственный отец этим же наследством мозги парит вот уже почти полгода, но... — Ну... Вообще, да, там такая ситуация гадкая... — Минджэ мнётся, кусает и сминает свои губы, шарит взглядом по углам комнаты. — Отец изначально вышел на связь с моим братом только для того, чтобы... заставить его отказаться от наследства. Стоп. Где-то этот сценарий Минги уже слышал, и потому теперь его очередь встать с места и начать мерить комнату тихими шелестящими шагами. — Отказаться от наследства? — Я не хотел это говорить, но... Да. Я вообще это от мамы узнал краем уха, как, собственно, и о самом брате. Типа, в случае смерти отца я ведь буду не единственным его наследником — долю имущества имеют право наследовать родители, супруги, братья и сёстры — но у отца их нет, — и дети. И мама как папина супруга уже подписала отказную от своей доли наследства в пользу их сына, — то есть, в мою пользу. И сейчас отец пытается выбить от брата такую же отказную, чтобы я остался единственным его наследником. Минги упирает руки в бока и откровенно ржёт, хотя и очень странно кривится. — Ты не подумай, Ги, мне это наследство нахрен не сдалось, — Минджэ разваливается на кровати и задирает ноги на стену. — Я не хочу ни дом, ни гараж, ни машину, ни прочую трипиздоблядскую мудопрохуёбину, мне всё это не нужно. Я хочу остаться в нормальных отношениях с братом и, если получится, с отцом — то есть, хочу сделать точно наоборот от того, чего пытается добиться отец. Минджэ поднимает глаза на Минги, но видит не полное состраданя и понимания лицо, а еле сдерживаемую улыбку. — И хули мы ржём? Минги садится обратно за стол. — Я не хотел рассказывать, но придётся, — он опирается на свои коленки, пока Минджэ садится в кровати и делает любопытную мордашку. — Да, я... слегонца тебе недоговаривал, но повод там пустячный... Видимо, был пустячным. Минджэ хмурится точно так же, как обычно хмурится обиженный Сонджун. — Колись уже, падла. — В общем... Тут такая хрень давеча произошла... — Минги покусывает губы, хотя иногда его всё ещё прорывает на смех, и Минджэ наконец замечает, что этот смех не от веселья, а от чего-то по-странному колющего в груди. — На связь вышел уже мой отец. — Что? — Минджэ тут же широко распахивает глаза. — Погоди... — Да, я тоже знатно охуел. Он завалился к маме и довёл её до слёз, вытребовал мой номер, а после звонил уже мне. — Давно это было? Минги чешет затылок, вспоминая. — Ещё до фестиваля, кажется. — То есть, с тобой уже полгода как общается твой отец, а ты молчишь в тряпочку и даже намекать мне об этом не собираешься? Сон Минги, наглая ты рыжая морда, я тебе в следующий раз вставлю без смазки и по самые гланды! — Как же ты меня любишь. — Обожаю всей душой! — Минджэ показно дуется. — Почему ты мне не сказал? — Это не было важно для тебя, да и у тебя с твоим отцом не всё в норме было. — Но я всё ещё в состоянии помочь и тебе. Так что выкладывай с самого начала, что происходило. — Ничего интересного, Джэ, правда. Мне ещё с первого его звонка всё стало ясно, и я не особенно вижу смысл общаться с отцом. Он зачесался в мою сторону спустя столько лет только потому, что — щас смеяться будешь — ему понадобилось, чтобы я подписал отказную от его наследства. На пару секунд виснет тишина. Минджэ прыскает со смеху так же, как это парой минут ранее делал Минги. — Стопэ, — на его лице теперь такая же нездоровая и откровенно охуевшая улыбка. — Хотя нет, договаривай. Мне интересно, что там дальше. — Он сказал, что все документы уже готовы, и мне нужно только явиться в назначенное им место, чтобы их подписать. Он серьёзно думал, что я сорвусь по первому его зову просто потому, что он мой отец, и что я прощу его за всё то, чего он для меня даже не попытался сделать. — И ты его послал? — Естественно! — И это был единственный ваш разговор? — Увы, нет. Раз в месяц или даже чаще он снова пытается меня пробить. Пробовал уже и угрожать, и задабривать, и просто наседать авторитетом. Он не понимает и не хочет понимать, что я не малолетний дурак, что мне в этом году уже двадцать девять будет, и что я дерьма по жизни нахлебался — ему, кстати, спасибо, — и я не стану вредить самому себе. Мне тоже нахер это наследство не нужно, я хочу спокойствия и тишины. Не было отца в моей жизни, и всё было классно, а тут объявился да только шороху лишнего навёл. — А твой отец не говорил, зачем ему это? — Нет. Между ними снова виснет тишина, а потом Минджэ начинает смеяться — рвано и слегка нервно. — Охуеть. Пиздец у наших отцов синхроночка пошла. Они ещё немного спрашивают друг у друга о том, что и как происходило, и продолжает выясняться, что их ситуации — зеркально противоположны и дополняют друг друга, как кусочки разбитой вазы. То, чего не хватало у Минги, находится у Минджэ, а что у Минджэ торчало острым краем, сглаживается историей Минги и его впечатлениями. Как будто... всё это у них и правда общее на двоих. Эта странная мысль посещает их одновременно, и так же одновременно они оба от неё отмахиваются — да ну нет, бред какой-то, не может такого быть. — Ладно, мы твоему брату хотели позвонить, — Минги переводит тему просто для того, чтобы не задаваться вопросом о том, как столько схожестей взялось и почему; чтобы решать реально существующую проблему, с которой Минджэ к нему пришёл. Всё-таки, его ситуация серьёзнее в разы, и в этой маленькой войне с чужими ошибками любое оружие и любое средство будут хороши. Минджэ глубоко дышит, чтобы успокоиться до предела, пока вынимает из кармана бумажку с номером. Он не особенный мастер в импровизациях, а именно импровизировать и придётся, потому что канва для слов есть только примерная, хотя Минги и внёс в неё ясности. Но не время отступать — Минджэ перебивает номер в свой телефон и, отложив листочек на коленки, протягивает Минги вторую руку. — Подскажешь, если что? — Обязательно, — Минги ласково берёт его за руку и гладит по костяшкам, пока Минджэ нажимает на кнопку вызова. И сейчас это точно оказывается кнопка вызова, палец не соскальзывает по экрану в сторону и не попадает в другое место, сразу после нажатия высвечивается экранчик соединения, и Минджэ прикладывает телефон к уху. Он крепче держится за руку Минги, потому что становится волнительно и страшно, а Минги, пока идут короткие гудки, отвлекается на свой телефон, экран которого загорается. — Джэ... — М? — Ты опять звонишь мне. Минджэ ничерта не понимает, а потом Минги поворачивает к нему свой телефон, на экране которого информация о входящем звонке и кнопки для приёма и сброса вызова. — Оно сейчас угарает? Они оба ничего ровным счётом не понимают, завершают вызов почти одновременно и тупят, смотря куда-то по сторонам, пока Минги не догадывается попросить у Минджэ листик с номером. — Я не знаю, почему у меня идёт переадресация на тебя, — Минджэ отдаёт листик, особенно не парясь. — Может, у телефона глюк такой... Договаривать он не решается, потому что на полфразы замечает, как мрачнеет Минги. Тот смотрит на лист, вглядывается в написанные на нём цифры так, как будто от них зависит вся его жизнь. — Ты точно не перепутал листки? — Это тот самый листок, который дал мне отец. Не веришь — спроси у меня. Минги разворачивает листок надписью к Минджэ. — Это мой номер телефона. Снова виснет тишина. — То есть, как твой? — Вот так, — Минги открывает свой профиль в мессенджере и показывает Минджэ. Цифры в одной из строк совпадают с надписью на листке полностью, не разнясь даже единым символом. — Да ну нет, это мем какой-то! — Минджэ нервно смеётся. — У отца не может быть твоего номера телефона, вы даже не знакомы. А ещё больше — вы даже в одних кругах не вертитесь, чтобы быть знакомыми. Минджэ начинает чувствовать себя маленьким глупым ребёнком, который впервые в жизни решает неприятности без помощи взрослых, и это ему крайне не нравится. — Я могу объяснить это тем, что отец ошибся в номере. — И часто он так ошибается? — Вообще, нет. Если он сомневается, он лучше переспросит и уточнит, а если он говорит что-то сразу, значит, так оно и есть. И этот номер он написал мне сразу же, без пауз и заминок. Они снова задумались, но по-разному. Минджэ думал о том, откуда у отца мог быть номер Минги, а если его и не было, то допустил ли он ошибку специально или это всё-таки оказалась случайная оплошность. Вероятнее было то, что отец ошибся нарочно, но вероятность того, что он ошибся именно так, чтобы получился номер Минги, всё ещё чертовски мала. Минги думает так, как его научили ещё в школе на уроках математики — от противного. Проблема не в номере и не в комбинации его цифр, верной или ошибочной, — проблема намного глубже в самой ситуации, а точнее, в отце и, как Минги кажется, в том, что отец Минджэ всё-таки как-то с ним связан. — Дай мне номер своего отца, а если их несколько — все, какие знаешь. Он сам находит в своих контактах номер своего отца, а когда получает в руки телефон Минджэ с открытым там номером, кажется, начинает смутно понимать, как именно всё обстоит на самом деле.