***
Гиём выдыхает напряжение, которого сам в себе не замечал, когда наконец-то добирается до места: он обнаруживает, что большие укреплённые двери его имения закрыты, как им и положено. Спешившись и не озабочиваясь тем, чтобы привязать Вольтера у входа, Гиём требовательно стучит в дверь кулаком и низко приказывает: — Фронтин! Открывай дверь. Le maître est rentré. [1] Внутри раздаётся радостный возглас и немногим позже его приказ поспешно исполняется. Только оказавшись по ту сторону входных дверей, Гиём осознаёт, насколько он успел отвыкнуть от собственного дома за время отшельничьей жизни на мельнице. После постоянно окружавших его запахов зерна, овощей и сырой древесины, ласкающие обоняние свежие душистые цветы в вазах и запах дорогой мебели и разбрызганный в комнатах тонкий парфюм кажутся ему едва ли не роскошью. Да и простор и освещённость комнат будто переносят его в Версаль. Старый-добрый лакей Фронтин вместе с ужасающейся его шраму служанкой Лизеттой мгновенно окружают его, заламывая руки от чувств. С полными ртами сплетен они мельтешат вокруг Гиёма, стуча каблуками своих туфель по паркету. Они пересказывают ему, как вынуждены были жить в волнительной, нет, мучительной неизвестности. Сперва они услышали весть, что он Чёрный тюльпан; затем, что он в тюрьме; затем, что его пытали; и, в конце концов, что он был убит полицией по тайному приказу Ля Муша. В этой части Лизетта утирает слёзы облегчения подолом платья, а Фронтин благодарит его от лица всех слуг за щедрость, с которой он отписал им имущество в своём завещании. Видите ли, они уже успели заглянуть в него по настоянию бухгалтера, потому что не знали, что и думать. Гиём довольно хмыкает чужой горячей благодарности. — Да. А теперь можете прекратить меня благодарить, ведь я ещё среди живых и вам придётся довольствоваться своим жалованием. — И слава Богу, монсеньёр! — лепечет Фронтин ему в ответ. — Слава Богу! Во избежание неудобных расспросов и дальнейших сантиментов в свою сторону, Гиём подстёгивает свою прислугу: — Можете начать отрабатывать своё жалованье прямо сейчас. Гиём велит передать на кухню, что он голоден, как волк; наказывает позаботиться о Вольтере и начать собирать вещи в дорогу, ставя своих домочадцев в известность, что он собирается в скором времени присоединиться к исходу аристократии из Руссильёна; а также перечисляет все рекомендации врача, потому что намерен выздороветь до момента отъезда. — Месьё граф, значит, в округе уже правда рыщут бандиты? — округляет по-птичьи внимательные глаза Лизетта. — Хуже. Почитатели. Они не дадут мне спокойной жизни. Даже и не понимая, о чём он говорит, слуги с готовностью соглашаются последовать за ним в Испанию, потому что уже слышали о де факто объявленной охоте на знать; и дальше радостно принимают распоряжения. Гиём же, отдавая те распоряжения, нехотя признаёт пользу в случившемся ранеее вмешательстве своего брата: всё же собрать вещи на долгий срок и отбыть с диллижансом и штатом прислуги будет гораздо комфортнее. Кроме того, будучи снова дома, он находится под впечатлением, что одно его присутствие возвращает душевный комфорт его и не думавшим поддерживать Революцию работникам. Кажется, одними своими решительной походкой, непринуждённой выверенностью движений и естественной манерой держаться с неоспоримым достоинством он успокаивает и помещает своих людей в спокойное расположение духа. Гиём мог бы даже определить это приятное открытие как чувство нужности, если бы задумался над своими ощущениями. В конце концов, Гиём заявляет, что приготовления должны идти полным ходом: он задержится всего на несколько дней по личному делу, чтобы не пропустить венчание брата. Члены его прислуги возбуждённо комментируют, что уже видели его упоминание в завещании и всем имением подивились, потому что никто не знал, что у месьё графа есть брат. Гиём не утруждается объяснениями. Однако позже подобрав подол платья сопровождающая его в его покои Лизетта в какой-то момент не удерживает своё любопытство и спрашивает, не был ли случайно брат на его месте, пока месьё был в отъезде. Гиём ухмыляется и интересуется, почему она спрашивает. Получив от него подтверждение, Лизетта заметно удовлетворяется, что всё в нём вновь имеет смысл, и принимается расписывать, как сразу же почувствовала неладное из-за странностей, несмотря на их с Жюльеном зеркальное сходство. — Каких странностей? Гиём готовится услышать нечто забавное. Лизетта же, надув губы, ходит туда-сюда, то открывая окно, чтобы проветрить покои, то доставая ему сменную одежду, — а её откупоренная обида всё выходит и выходит наружу с пеной негодования. Воспитанно сдерживаясь в выражениях, как может, служанка докладывает Гиёму, что Жюльен напыщенный и злой, занудный мещанин, додумавшийся, помимо всего прочего, фехтовать в покоях его светлости. Как из-за Жюльена она уже переживала за душевное здоровье его светлости и боялась, что месьё граф сперва упал с лошади на голову, ведь Жюльен отменил все его заказы костюмов, все деловые встречи et toutes les visites privées [2] и даже зачем-то искромсал любовно собранные ей розы для господина. Выслушав достаточно, чтобы понять, что брат наполовину мелочно мстил ему за предательство легенды Чёрного тюльпана, а наполовину просто вёл себя так, как ему свойственно, Гиём прерывает разгорячившуюся служанку. — Оставьте, моя дорогая. Мне нужно ваше содействие с компрессом. Тогда Лизетта всё-таки перестаёт задыхаться от возмущения. Поняв, что Гиём приглашает раздеть его, она закусывает губу и с шаловливым выражением устремляется к нему, чтобы тут же начать исполнять давно не звучавшую просьбу своими проворными маленькими руками. В какой-то момент Гиём перехватывает одну из этих аккуратных, разоблачающих его рук и беззастенчиво прижимается губами к тыльной стороне её ладони. Лизетта улыбается ему, демонстрируя ямочки на щеках и ровные зубы. Вслед за этим Гиём с усмешкой в голосе интересуется, не отпуская служанку взглядом: — Я скучал по вам, Лизетта. Скучали ли вы по мне? — До безумия, месьё, — томно отзывается Лизетта. Гиём делает вид, что не заметил, как за мгновение до того, как слова сорвались с её губ, взгляд девушки метнулся к шраму на его щеке. Чем случайно оцарапал его самолюбие. Гиём кивает, принимая её ответ, и выразительно приподнимает брови. В следующий момент он уверенно приобнимает Лизетту за хрупкое предплечье, от чего та с предвкушением выдыхает. — N’hésitez pas à le prouver [3], — подсказывает Гиём.***
Вечером Жюльен является к нему домой, чтобы не то просто проведать, не то обсудить с ним итоги дня. Так или иначе, он делится с Гиёмом сведениями со своей стороны произошедшего и первыми донесениями, поступающими из окрестностей. Самой большой загадкой для них остаётся судьба Ля Муша. Гиём рассуживает, что поскольку преступники были выпущены на свободу, Ля Мушу, как генерал-лейтенанту полиции, в любом случае было бы небезопасно оставаться в городе. А потому можно забыть о сведении счетов в последнем споре. Гиём практически не получает удовлетворения от мысли о том, что Ля Муш, если он ещё жив, будет до конца жизни вспоминать о нём всякий раз, как будет смотреть на своё отражение. Как сам Гиём теперь вынужден вспоминать о въедливом полицейском. Да с такой бессильной злостью, что ловит себя на том, что до последнего не хочет бриться. Не стоит и говорить, что появление Жюльена поражает его прислугу до ахов и вздохов. Их реакция напоминает Гиёму о реакции Каролин, когда та вскинула руки к лицу и воскликнула: «Как это?», когда увидела их вместе в новом штабе Сопротивления, куда Жюльен погнал Вольтера прямиком из тюрьмы. И, снова вспомнив про Каро, Гиём ещё раз, скрепя сердце, признаёт за ней все её достоинства. Не дура, красивая, изящная и азартная, бойкая и смешливая, смелая, острая на язык и готовая защитить, — при встрече Гиёму не оставалось ничего разумного, кроме как удивиться и вслух одобрить выбор Жюльена. Да и, по правде сказать, Гиём не мог бы представить себе для брата более подходящей встречи с будущей женой, чем та, что завязала их знакомство. Но то, что она ещё и обучила его фехтовать, ощущается им уже перебором. И он не премянул сообщить об этом Каролин; и отказался от вызова на поединок только потому, что едва мог стоять от боли и онемения в ноге. А Каро ещё и дерзнула весело подтрунивать над ним, глядя сверху-вниз с гордой усмешкой на своём красивом, правильном лице. Нет, всё с этой рыжей лисой, выследившей себе его братца-кролика [4], было слишком хорошо для Гиёма. А особенно слишком хорошо было то, как преданно она глядела на Жюльена и улыбалась с гордостью за каждое его слово. Гиём прежде не поверил бы, что люди могут быть настолько влюблёнными, насколько влюблёнными оказались его брат и его невестка. Что люди могут светиться изнутри, глядя друг другу в глаза так, будто никого больше не существует. И неустанно обмениваться счастливыми зубастыми улыбками, не отступая ни на шаг. Гиём хотел радоваться за брата, которому так несказанно повезло. Но мог — и всё ещё продолжает — только чувствовать себя чудовищно одиноким. Так, будто он вот-вот навсегда окажется оторван от Жюльена даже более жестоко, чем когда они покинули утробу своей матери. И всё это когда он только начал понимать, что в последние годы ему не хватало младшего брата со всей его нелепостью и искренностью. Как сильно он его смягчает. Как Жюльен делает его лучше. Поэтому когда Жюльен решает рассказать ему о свадебном замысле Каро, Гиём строго обрывает его. — Не лей мне в уши эти подробности. Я приду на твоё венчание и этого достаточно. Они сидят в рабочей зоне покоев Гиёма. Тот, сидя за письменным столом, скрипит пером по бумаге, дописывая письмо. Жюльен находится тут же рядом, устроившись на одном из элегантных кресел, которое он пододвинул поближе к Гиёму. Когда Жюльен ничего не отвечает, Гиём бросает на него взгляд. Свет цветного витража ложится на пол за его спиной крупными яркими квадратами, потому что за окном как раз та часть улицы, которую освещают по ночам. А уютный свет свечей от высокого подсвечника на столе выхватывает из полумрака повёрнутую к нему половину инфантильно-утончённого лица Жюльена. Гиём, как оно часто бывает, не может прочитать его выражение. — Ты ещё не собираешься уходить? — Нет. Гиём… — Да? — Есть кое-что, о чём я хотел спросить тебя. Гиём не получает продолжение мысли сразу. Он заканчивает письмо и откладывает письменные принадлежности, а затем поворачивается к брату и с усталой нетерпеливостью в голосе спрашивает: — О чём? Жюльен смотрит на него своим далёким взглядом и тот блестит озабоченностью. — Я скажу тебе только если ты пообещаешь, что ты не будешь смеяться надо мной, — предусмотрительно и заранее обиженно уточняет Жюльен. Уточнение мигом заставляет Гиёма навострить уши. Он вскидывает брови и хмыкает. Кивает и насмешливо предупреждает: — Вот как. Ладно. Но я не знаю, о чём ты хочешь мне сказать, потому будь готов, что я не сдержу своё обещание. Жюльен молчит, поджав плечи и ранимо осматриваясь. Гиём наклоняется к нему. — Alors! [5] Тогда, поняв, что не оставил себе выбора, Жюльен осторожными рассуждениями в своей многословно-философской манере уклончиво, но всё-таки приводит Гиёма к сути его вопроса. Она заключается в том, что Жюльен хочет, чтобы Каро чувствовала себя всячески любимой, и, раз они скоро станут супругами, в их жизнь должна будет войти и физическая, чувственная любовь. А у самого Жюльена, как оказывается, нет никакого опыта в последнем. Когда Жюльен заканчивает, Гиём не верит своим ушам. Чрезвычайно близкая ему тема мгновенно заставляет его взбодриться, ожить. Развеселиться. Гиём по-волчьи ухмыляется Жюльену. — И ты спрашиваешь об этом у меня? — Гиём драматично вскидывает руку. — Хочешь совета от распутника? Он вовсе не забыл, как болезненно неприятно ему было услышать критику своего образа жизни от высокоморального младшего брата. По Жюльену видно, что ему стыдно за свои прошлые слова, и именно поэтому он всё-таки пробует защититься, как бы усомняясь в способностях Гиёма. — Я решил, что ты очень осведомлён. Пока я жил здесь вместо тебя Лизетта дала мне понять, что молодые особы всё время вхожи в твой дом, и… — Конечно, я очень осведомлён, чёрт побери, — доминантно порыкивает Гиём. — Но ты. Sérieusement. [6] Что ты делал свои двадцать девять лет? Не говори мне, что женщины не замечают тебя! Ты носишь моё лицо! — Да, ты прав. Но я не люблю их и мне не нужно было знать ни о чём такого рода, — рассудительно уточняет Жюльен. — Не любил, пока не познакомился с Каролин. Гиём в который раз за жизнь поражается их всеобъемлющему различию. Он сам испытывает инстинктивное отвращение к разведению химер среди академиков, но любит деньги и излишества и падок на салонные интриги, а потому сейчас едва может себе представить, как Жюльен проводит свою жизнь, не чувствуя себя стеснённым. Тем более, как выяснилось, его младший брат ещё и, наверно, остался бы девственником пожизненно, не бойся его лошадь шума. Гиём сужает глаза в подозрительном прищуре. Покуда он вхож на новую территорию, он задаёт Жюльену тут же приходящий ему на ум вопрос. — И ты не ощущаешь позывов? — А? Чего? Каких позывов? — Да ты шутишь. Мужских позывов, imbécile [7]! Блуждающий взгляд Жюльена выдаёт его затруднённый поиск ответа. В конце концов, тот осторожно отзывается: — Прости, я не понимаю тебя. Гиём улавливает, что брат лукавит, а потому, возможно, слышал когда-то давно, но почувствовал дискомфорт и предпочёл не задумываться. Подавил отрицанием и позабыл. То кажется Гиёму настолько неправильным, что Гиём чуть было не решает надавить и очень прямо и очень грубо донести свою мысль о самой естественной вещи в мире, о которой, по видимости, любой мальчишка, однажды искавший уединения, знает больше его брата. Но он отказывается от своего первоначального порыва. Глядя на Жюльена, Гиём решает, что брат скорее закроется, как он умеет, и вовсе больше не воспримет ни одного слова на тему. Нет, Гиём не видит смысла форсировать у Жюльена культурный шок. Тем более, что теперь ему понятно, что его младший брат так глубоко ушёл в свою учёбу и книги, что не просто смутился и возмутился, а по-настоящему перепугался, когда он щедро предложил ему переспать с Катрин. Гиём приподнимает уголок рта в ухмылке. — Ты у меня настоящая сестричка, маленький братец, — говорит он, не осуждая, а умиляясь, и легко толкает Жюльена в плечо, чтобы выразить привязанность. Гиём чуть улыбается Жюльену и Жюльен улыбается ему в ответ и пожимает плечом. Мол, ничего не могу с собой поделать. Гиём же думает о том, как именно он может помочь. — Ну-ка, скажи мне: что ты чувствуешь, когда ты целуешь Каролин, свою будущую жену? Со всеми деталями! — Beh… [8] Я чувствую себя хорошо. Каро… — начинает Жюльен, мечтательно моргая. — Она теплая, и мягкая. И она вкусно пахнет. И я люблю ее. Когда Гиём просто продолжает смотреть на него, Жюльен качает головой и добавляет, нервно и чуть-чуть насмешливо улыбаясь ему: — О, Гиём, ты смотришь так серьёзно. Я клянусь, что не знаю, что ещё ты ждёшь услышать. Гиём думает иронически спросить у него, знает ли Жюльен, откуда берутся дети, но сам себе отвечает: знает, но не в подробностях. Вряд ли он когда-либо интересовался этим. Его младший брат сам, то ли от его оторванности от простого земного быта, то ли по наивности, то ли из чистого упрямства до сих пор ухитрился остаться ребёнком. Гиём глубоко и искренне восхищается этим обстоятельством, вдруг повернувшимся к нему новой гранью. Жюльен трактует его задумчивость как отказ в помощи. — Так, значит, ты не сможешь мне объяснить? — спрашивает Жюльен удручённо. — Такие вещи не объясняют, — отрезает Гиём со знанием дела. И дальше думает вслух: — А предлагать обратиться к кому-то было бы неуместно… Брат не перебивает его, внимательно ожидая продолжения и его окончательного вердикта. Из-за этого прилежного, доверчивого ожидания на чужом открытом лице в Гиёме обретает новую силу устремление позаботиться и обезопасить. Он думает о том, что такой важный опыт в его возрасте, да без какой-либо подготовки, может травмировать Жюльена там, где его младший брат наиболее уязвим, — в его чувствах и опасениях о собственной никчёмности. — Нет, такие вещи не объясняют, — меланхолично повторяет Гиём. А Каро. О, такая женщина знает, чего хочет, и сама могла бы везде направить его отзывчивого Жюльена… Но Гиём не доверяет ей это, говоря себе, что они с братом слишком мало знакомы. Она плохо знает его и может причинить ему вред, даже не понимая этого. Может не понять, где нужно проявить терпение и участие с этим дурацким, трогательно чистым романтичным юношей, который сидит перед ним и по злой иронии выглядит, как грешник-он сам. Гиём не признался бы себе в этом, но на фоне его рассуждений в нём взыгрывает и неуместное, совершенно неправильное честолюбие. Желание обойти везде поспевшую Каро хоть в чём-то. Решение приходит к нему само собой, как однажды пришла идея Чёрного тюльпана. Гиём замирает внутри. И, возможно, он бы так и не решился предложить, но Жюльен уже встаёт со своего места и берётся за спинку кресла, чтобы переставить его обратно за собой. — Не велика беда. Спасибо, что послушал меня, Гиём. Раз ты не можешь помочь мне, то я оставлю тебя твоим делам. Доброй ночи. — Погоди уходить, — твёрдо останавливает Гиём. — Оставайся. Жюльен слушается его и замирает с креслом в руках, непонятливо моргая. Гиём переживает суеверный момент, которые случаются с ним крайне редко, — в последний раз, когда он готовился пожертвовать собой у тюрьмы той ночью. Гиёму кажется, что Бог внимательно слушает, что он скажет дальше. — Я не смогу объяснить, mon petit [9]. Но я могу показать.