Дочь Немертвой Богини

      На раскаленных от жары улицах Морна, столицы Зинвора, сделалось еще жарче. Последний месяц только и было разговоров, что о войне с Ашрайей, и разговоры эти давно воплотились в настоящий союз. Теперь же любопытные, которые запрудили улицы так, что не вздохнешь, могли увидеть живое свидетельство этого союза. Люди расступались перед двумя глашатаями, вопящими во весь голос: «Дорогу! Дорогу!», и не сводили горящих глаз с тех, кто следовал за ними.       — Квинна не позабыла кровных родичей! Правда за правду! Смертью за смерть! Да будут прокляты безумные ашрайки вместе с их царицей!       Так приветствовала толпа реющее на жарком зловонном ветру квиннийское знамя — золотую многолучевую звезду на белом шелке. За знаменосцем следовали воины: тысяча конных, полторы тысячи пеших в кожаной броне, нарочно надетой для торжественного вступления в столицу, и в полном вооружении — из них пятьсот лучников и тысяча копейщиков. Следом за воинами тянулись телеги с припасами и воинским снаряжением — не только квиннийские, но и пертамейские, и мажанийские.       — Что ж они сами не прислали воинов? — перешептывались в толпе, глядя на знамена своенравных соседей. — Им-то ближе, чем квиннийцам.       — Они золотом помогли, золотом, лошадьми да припасами. Забыли, что ли, сколько за минувшие дни груженых телег проехало? Без войска-то не так красиво, зато дороже.       Любопытные взоры зинворцев привлек еще один человек, ехавший между обозом и войском. Хотя на вид он казался тщедушным и чуть ли не жалким, его стерегли не меньше десятка воинов. Плешивый, с редкой бородой, он сидел в седле, опустив голову, и как будто нисколько не страдал от палящего солнца. Одет он был по-квиннийски, в добротный кафтан и штаны темно-красного сукна, зато в стременах болтались босые ноги. Конь, что нес его, выглядел неказисто: низкорослый, лохматый, он то и дело фыркал и всхрапывал; его поводья держал один из воинов.       — Чародей! — волной пронеслось по толпе. — Это чародей!       На крикунов тотчас зашикали, кто-то коснулся двумя пальцами лба и глаз, отгоняя беду. В Зинворе, как и в Квинне, чародейство считалось гнусным делом, порождением темных сил — хотя в обеих землях к нему тайно прибегали, и у колдунов всегда был доход. О том же, что квиннийский король преступил законы Единого и обратился за помощью к чародею, ходили самые пестрые слухи.       — Говорят, ему нипочем сотни поприщ! Смотрит в свой колдовской огонь и видит все замыслы ашраек.       — Да нет, он вроде как поднял чародейский щит над Ашрайей… или над Зинвором, кто как говорит…       — Нет, он наложил заклятье на Ашрайю, чтобы им не было удачи в войне…       — Глупости все это, — пожимали плечами самые недоверчивые — или самые осторожные. — Разве такими чародеи бывают? С виду обычный попрошайка, каких везде полно.       Когда чародей — если он в самом деле был им — проехал, как и стерегущие его воины, перешептывания смолкли. Впрочем, ненадолго: зинворцев изумило другое зрелище. Подобные люди не были диковиной в Морне, но по одному-двое. В отличие от квиннийского войска, они внушали не восхищение и гордость, а страх.       — По виду, так не лучше разбойников, — шуршало в толпе. — Неужто все сюда, в город?       — Это наемники — один Иль-Хариф знает, откуда они. Должно быть, со всей Дейны, такого добра повсюду хватает…       — Добра, скажешь тоже. Вот кому уйдет все золото.       — Нет золота — нет воинов. Или сам пойдешь сражаться? Вот то-то и оно. Пусть берут сколько хотят, зато свое дело они знают.       Наемников набралось около восьмисот человек. Государи-союзники оказались правы: стоило кинуть клич, и от желающих наняться в зинворское войско не стало отбою. Десятка четыре ехали верхом, прочие шли пешком, и пыль на их лицах, одежде и сапогах, казалось, веяла духом всей необъятной Дейны. Они шли не так красиво, как воины, — без брони, чтобы не мучиться понапрасну на жаре, с разным оружием, кто одет получше, порой с намеком на щегольство, кто едва ли не в лохмотьях. У них обоза не было — все свое они несли с собой, за плечами, разве что у некоторых имелись не то слуги, не то рабы.       Шествие тянулось по улицам, люди приветственно кричали, а потом украдкой чесали в затылках да задумчиво кусали губы.       — Что ж с ними всеми делать, где устроить, чем кормить? Или королю совсем нет дела? Сколько еще пройдет времени, прежде чем они выступят в поход.       — Таким ожидание в тягость, как и мирные времена. С них станется пойти гулять по городу, буянить да грабить. Может, и до убийств дойдет…       — А ты что, трясешься за свой кошель да за жирную жену с дочками? Король знает, что делает. Раз позвали, значит, будет порядок. Умный наемник не станет буянить почем зря, ему тоже хочется жить. Деньги они получат, если уже не получили, а что до баб, так Ашрайя рядом! Если повезет, скоро будут продавать рабынь по дешевке.       Шествие тянулось по улицам, как бесконечно длинная нить. Наемники не держали строй, не чеканили шаг, как квиннийские воины, а шли, точно на прогулку, ловко обходя оставленные лошадьми кучи навоза. Толпа же не спешила расходиться, как и умолкать. Видимо, до наемников долетали обрывки этих разговоров, и порой они отвечали:       — Что стоите, толстопузые? Давайте к нам! Платят хорошо, если только не убьют!       — Ага, если они вообще знают, как держать меч! Так и порезаться недолго, а матушки с платочком рядом не будет.       — А в седлах будут болтаться, как мешки с дерьмом! Если у коня хребет не треснет!       Речи эти, звенящие чужеземными говорами, сопровождались раскатами смеха. Кто-то в толпе смеялся в ответ, кто-то краснел от злости, но молчал — с наемниками не связывайся, себе дороже. Так можно вправду лишиться денег, жены, дочки, а то и жизни.       Казалось, весь город затянуло грохотом шагов и телег, ржанием коней, незнакомыми голосами — усталыми, звонкими, грубыми, и непонятной речью. От жары и многолюдства усилилась обычная уличная вонь, в которую вплелись запахи пыли, навоза, конского и человеческого пота, железа и кожи, подпорченной снеди — запахи военного похода. И был в толпе тот, кто вдыхал эти запахи, будто благоухание, впитывал всем телом звуки — и тщетно боролся сам с собой.       Вьяртан не сводил глаз с воинов — как квиннийских, так и наемных. Сколько раз он сам вот так же вступал в города: когда в броне, когда в чем придется. Сколько раз врывался в проломленные ворота или взбирался на стены. С тех пор, как умер восемь лет назад Фиррерин, его спаситель, наставник и друг, он стал чаще браться за кинжал убийцы, а не за меч воина. Редко, очень редко самое ценное его имущество — не считая серьги, — покидало ножны.       Но сейчас меч был при нем — висел за спиной, как у наемника в походе. И звал в поход, звал последовать голосу сердца. Все дни долгого путешествия с Эддемозом в Зинвор Вьяртан клялся себе, что никогда не ступит больше на землю Ашрайи. А сейчас хотел ступить, хотел сражаться с ними — за себя, за сестру, за всех тех, кого они замучили и убили. И пускай любой наемник засмеял бы его за такие мысли: мысли неважны, важны дела. А ему есть что предложить зинворским военачальникам.       Чиновников, что ведут записи в войско, найти нетрудно: эту братию Вьяртан знал хорошо. Где же еще им подстерегать праздных наемников, как не в местах самого частого их обитания — в харчевнях, тавернах и веселых домах? За минувшие дни Вьяртан достаточно пошатался по Морну, да и раньше бывал здесь, поэтому знал, где что отыскать. Главное, что ему требуется, — раздобыть денег, плату за службу.       Вьяртан зашагал вдоль обшарпанных глинобитных домов. Сквозь толпу он пробивался без труда, не отвечая на ругань, зато щедро отвечая на тычки. Наголовник был откинут, плащ не скрывал рукояти над правым плечом. Кошель с остатками квиннийского золота Вьяртан держал за пазухой: он уже успел убедиться, сколь ловки и шустры здешние воришки. Один такой недавно уполз в подворотню, скуля от боли и придерживая здоровой рукой сломанную, — в голос-то не закричишь, стража сцапает. Другому, совсем мальчишке, хватило одного лишь взгляда. А может, отпугнул шрам на лице.       В первой таверне Вьяртану не повезло — чиновники не сочли ее достойной внимания. Зато во второй, чьи двери и оконные ставни дребезжали от диких воплей, видимо, именуемых песней, он увидел, как пять-шесть его товарищей по ремеслу осаждают двух тощих чинуш, пытаясь выбить себе дополнительные деньги на оружие и броню. Рядом, за скользким от жира столом, трое таких вовсю гремели игральными костями — несомненно, спускали только что полученное жалованье. Стоящие рядом два кувшина с вином помогали проигравшим утешиться, а выигравшим — радоваться.       — Я же сказал: каждому положено по шестьдесят гизи задатка и двадцать — на мелкие расходы, — зудел чиновник. — Все прочее вы получите по ходу службы, смотря на сколько затянется война. Оружие и снаряжение — это ваша забота, казна не обязана снабжать вас тем, что вы обязаны иметь…       — А ну, разойдись!       Вьяртан растолкал наемников и приблизился к столу чиновников. Оба тотчас вытаращились на него, один скривился от отвращения. Зато оба заметили и рукоять меча, и кинжал на поясе, поскольку Вьяртан развел полы плаща в стороны, положив руки на бедра.       — Давайте, записывайте, — сказал он. — Меня все устраивает, оружие у меня есть. И не царапай свою закорючку, я умею писать по-вашему.       Чиновник закивал обмотанной полотняными жгутами длинной головой и протянул Вьяртану перо и свиток из выделанной телячьей шкуры. Другой тем временем, косясь на отвергнутых наемников, достал из железного ларца звонкий мешочек. Вьяртан вписал свое имя — больше ему, как наемнику, было нечего указывать — и принялся пересчитывать серебро в мешочке, как ни уверяли его чиновники, что «здесь ровно восемьдесят гизи».       — Где живешь? — спросил писец и обмакнул перо в чернильницу.       — На постоялом дворе «Бубен», что близ Главного училища, — ответил Вьяртан, недолго подумав: он знал это место. — Надеюсь, там еще есть свободные комнаты.       — Тогда поспеши. А если поселишься в другом месте, сообщи нам.       — Когда сборы?       — Слушай внимательнее, и услышишь, — улыбнулся чиновник — так, как улыбаются все они.       Вьяртан молча кивнул, запахнул плащ и вышел, предоставив чиновникам продолжать битву с теми бродягами. Сам он спешил к «Бубну» — при таком наплыве народа стоит поторопиться, если не хочешь ночевать на улице. Кроме того, у него имелось еще одно дело.       «Бубен» был оживленным и весьма известным местечком. Кроме обычных харчевни и конюшни, при нем имелась и кузница. Оттуда было рукой подать до Базарной улицы, где, как и на городской площади, оглашались во всеуслышание королевские указы. Поэтому Вьяртан не сомневался, что лучшего жилища ему не найти. К тому же, несмотря на многолюдство, в «Бубне» следили за порядком: воров и скупщиков краденого не привечали, шлюх не держали, а на случай драки здесь имелись крепкие парни.       Пока Вьяртан шагал к постоялому двору, он дал волю своей старой, еще детской привычке: загадывать на случай. «Если место будет, значит, я все делаю верно», — говорил он себе. Хотя в том, что поступает верно, он не сомневался, лишь задумывался о последствиях, а заодно о знаках небес и о старых долгах. Прошлое воскресло и не давало покоя, словно он вновь сделался загнанным мальчишкой-беглецом, нежданно обретшим и свободу, и защиту, и наставника.       Хотя союзное войско уже прошло, улицы по-прежнему гудели, дыша потом, пряностями, кислым вином и чесноком. Среди прохожих попадались в основном мужчины: в длинных, до пят, кафтанах и цветных юрузах — головных уборах из скрученных жгутов. Порой, закрывая лица пестрыми платками, проходили женщины — либо чьи-то служанки, либо совсем уж бедные горожанки, не имеющие средств нанять прислугу. Некоторые не закрывали лиц — ярко размалеванных, опухших от пьянки и бессонницы, порой со свежими или старыми синяками, и тотчас ныряли в подворотни, стоило загреметь неподалеку шагам городской стражи.       Юхирата, хозяина «Бубна», Вьяртан знал давно: по счастью, его никто не сменил, и память его осталась по-прежнему острой. Комната нашлась — правда, маленькая, но Вьяртан не стал придираться. Вручив Юхирату задаток и сердечно расспросив о жене, детях и, как оказалось, внуках, он поспешил в другой конец Морна — к богатому постоялому двору «Королевский венец».       Эддемоз, как всегда, ни в чем себе не отказывал. Торгов он пока не начал, сперва дождался прибытия войска — и это было хорошо. Сейчас он восседал в общей комнате — почти пустой, чуть поодаль сидели Кеадо и двое ближайших слуг. Хозяин постоялого двора чуть ли не плетью гонял собственную челядь, спеша выполнить все, что будет угодно почетному гостю, стол перед купцом ломился от блюд и кувшинов, а от запаха еды потекли бы слюнки даже у сытого.       Охранников Вьяртан при купце не заметил. Неудивительно: ведь парни получили плату за службу и вряд ли станут заботливо пересчитывать ее или копить. Наверняка раздают или получают тумаки в тавернах и заодно спускают серебро на пряное мясо, прозрачные от жира местные пирожки, вино и девок.       — Я думал, ты уже не вернешься, — сказал Эддемоз, отхлебнув из чаши. — Не нашел работу?       — Нашел, — сказал Вьяртан. — Нанялся в войско.       — Жаль, — вздохнул купец и потянулся за пирожком. — Хотя такое дело как раз по тебе. Другой на твоем месте еще лежал бы, а ты уже вовсю бегаешь. Не боишься возвращаться туда — второй-то раз может не повезти.       — Как говорят у нас, двум смертям не бывать, а одной не миновать. — Вьяртан откинул плащ за плечи, поправил ножны за спиной и сел напротив Эддемоза, хотя тот не приглашал его. — Я пришел не просто так. Отпусти на волю этого мальчишку, Кателлина.       Купец аж поперхнулся пирожком.       — На кой шуф он тебе сдался? — возмутился он, когда откашлялся и запил темным ларокским вином. — Я же сказал: нет. На него найдутся другие покупатели, не тебе чета. И на совесть мне не дави. Ты выручил меня, я выручил тебя, так что мы в полном расчете. А уж если по правде, мне бы взять с тебя за еду, за лечение да за одежду — все, что на тебе, мое.       «Правда, за одежду я заплатил», — поправил мысленно Вьяртан, но вслух говорить не стал. И не стал медлить, зато взял самое тяжелое оружие.       — Так бери. — Вьяртан положил на стол кошель с квиннийским золотом. — Этого довольно. И еще возьми.       Твердой рукой он вынул из уха серьгу, едва не разодрав мочку, и положил рядом с кошелем. Эддемоз вытаращил глаза.       — Зачем? — Казалось, он изумлен до глубины души, если она у него есть. — То есть я возьму, конечно, просто не понимаю, зачем тебе этот парень. Он же ничего не умеет, только лицом и хорош. Или ты хочешь мне досадить?       — Нет, — сказал Вьяртан. — Помнишь, ты тогда, на корабле, сулил мне любого из твоих рабов? Вот я и выбрал.       — Погоди. — Эддемоз погрозил пальцем, блестящим от жира. — Я предлагал тебе рабыню, а не раба. А ты тогда отказался, если забыл…       — Так ты же собираешься продать этого парня, как рабыню. — Вьяртан усмехнулся и налил себе вина. — Все справедливо. Или не нужен больше мой самоцвет?       Эддемоз стиснул зубы, глаза его бегали, пальцы скребли по опустевшему медному блюду. Жадность боролась сама с собой: красивый раб — или бесценный северный самоцвет. Камень сверкал здесь же, на столе, играл и переливался, словно брызги слепого дождя на солнце. Вьяртан тоже смотрел, не в силах отвести взор: сейчас камень сделался голубым, как глаза Олуры. У всей его семьи были голубые глаза — у отца, матери, братьев и сестры, только он уродился с зелеными в бабку, отцову мать. А бабкиного крутого нрава боялась вся деревня, даже дед с отцом ходили на цыпочках. Пока ее, на семидесятом году пропоровшую той ночью серпом двух убийц, не зарубили мечами…       — Эх, ладно, шуф с тобой, забирай.       Вьяртан вздрогнул от голоса купца. А тот разом растерял свою недавнюю любезность и глядел чуть ли не как на врага. В этот последний миг Вьяртан едва не усомнился: «Единственная память о родине, о семье… Смотришь — и будто в глаза всем заглядываешь. Где еще ты отыщешь другой такой?» Он тряхнул головой, мысленно выругавшись, — теперь уж поздно, дело сделано. Мертвым все равно, они на небесном острове Ва-Катоа. А тут — живой парень, обреченный стать шлюхой.       — Пойдем.       Эддемоз кое-как сполоснул руки в стоящей рядом лохани, поднялся из-за стола и велел слугам принести ключи. Вслед за ним Вьяртан вышел во двор «Королевского венца»: всех рабов заперли в сарае, нарочно для этого предназначенном. Здешний слуга отпер дверь и придержал ее для купца, от Вьяртана же он шарахнулся, точно от нацеленного в сердце ножа. Изнутри слышался тихий храп, звяканье цепей и порой шепотки. Вонь мочи и немытых тел едва не оглушила.       В сарае стоял полумрак — благодаря двум узким окнам, забранным решетками. Рабы, завидев вошедших, дружно вскинули головы, даже те, кто спал, проснулись. Кателлин же, как заметил Вьяртан, при виде него побледнел и мелко затрясся, так, что цепи задребезжали, точно дождь.       — Вот. — Эддемоз указал слуге с ключами на мальчика. — Сними с него цепи. — Он обернулся к Вьяртану. — И проваливайте прочь, оба.       — Погоди. — Вьяртан удержал его за рукав. — Пиши мальчишке вольную, как положено. А то знаю я вашего брата: выкупят у вас раба, а вы потом криком кричите — мол, беглый. И попробуй что докажи. А с вольной не поспоришь.       — Ты, может, еще потребуешь, чтобы я его обул-одел да накормил? — огрызнулся купец, но послал слугу за письменными принадлежностями.       Слуга обернулся быстро. У Эддемоза имелись заранее заготовленные листы выделанных телячьих шкур — гораздо лучше, чем у зинворских чиновников, — с образцами и для продажи рабов, и для столь редких случаев выкупа на волю. Вьяртан убедился, что купец взял нужный образец, и через его плечо следил, как тот вписывает имя мальчишки, ставит свою подпись и печать. Слуга посыпал готовую вольную порошком для просушки чернил. Тем временем Кателлина освободили от цепей и вывели из сарая.       — Спасибо, Эддемоз. — Вьяртан взял лист с вольной, свернул и поклонился купцу. — Надеюсь, больше ты нас не увидишь.       — Век бы тебя не видать, наемник, — буркнул на прощание Эддемоз. — Ты всем приносишь несчастья, и ладно бы себе одному. Знал бы я наперед…       «Насчет несчастий ты зря», — улыбнулся мысленно Вьяртан. — «Не каждому посчастливиться выбраться живым оттуда, откуда еще никто не выбирался». Но говорить это вслух он не стал. Поправив на плече ремень, что держал ножны меча, он сказал Кателлину: «Пойдем» и вместе с ним вышел из ворот постоялого двора.

***

      — Почему ты меня выкупил?       Вьяртан полуобернулся, приподняв брови.       — Так ты же сам просил, — сказал он. — Разве нет? А если ты мечтал жить в рабстве и стать чьей-нибудь девочкой, так бы и сказал сразу.       — Конечно, нет! Но ты же говорил… — Кателлин осекся, покраснел до ушей. — Ладно. Спасибо тебе, я… просто не понимаю. Ведь ничего не бывает просто так…       — У меня бывает. — Вьяртан невольно улыбнулся. — Сам порой не знаю, зачем я что-то делаю или не делаю. Понесла же меня нелегкая в Ашрайю. Хотя если бы я не согласился убить эту проклятую царицу, ты бы так и остался у Эддемоза.       — Да… — кивнул мальчишка и повторил: — Спасибо. — Он помялся. — А как мне тебя называть? Хозя…       — Все, забудь. — Мальчишка аж попятился, и Вьяртан положил ему руку на плечо. — Ты же вольный — вот он, свиток. Да ты и был вольным всегда, можно заковать в цепи тело, но не душу… Вот когда душа в цепях, как у ашрайских рабов, это страшно, это уже не человек… — Вьяртан умолк и взмахнул свитком. — Только пусть твоя вольная пока побудет у меня. А то тебе даже положить некуда.       Кателлин кивнул, и они продолжили путь. Вьяртан старался идти помедленнее, чтобы не загнать истощенного мальчишку, и заодно размышлял, где раздобыть для него одежду — и хватит ли ему тогда гизи на броню и припасы для себя.       — А куда мы сейчас… Вьяртан, — так же тебя зовут, да? — Мальчишка запыхался, лицо пошло красными пятнами.       — Да. А мы сейчас приоденем тебя, а потом накормим — ты же голодный. И было бы неплохо выкупаться.       У первого же прохожего Вьяртан узнал, где отыскать торговца-старьевщика. Идти пришлось почти полтора рега по переплетениям улиц и переулков, сквозь вонючую, настырную толпу воришек и шлюх, зато лавка у старьевщика оказалась превосходной, в самый раз для наемников-бродяг со всей Дейны. После в меру яростного торга Вьяртан получил за тридцать пять гизи рубаху, штаны и башмаки для Кателлина, а для себя короткую, до середины бедра, верхнюю суконную рубаху и заодно неплохие сапоги. Мальчишка поблагодарил за обновки, но надевать не стал, лишь оглядел свои лохмотья и вновь покраснел по самые уши. За купальню Вьяртан отдал еще два гизи, заодно решив и сам помыться.       После купания, в новой одежде, Кателлин стал выглядеть бодрее — даже не скажешь, что бывший раб, разве что истощенный. Волосы понемногу отрастали, и было видно, что они у него вьются — такими крупными завитками, какие не сделаешь никакими ухищрениями. Штаны прикрыли следы от цепей на щиколотках, а тесемки рукавов на запястьях мальчишка затянул так, словно боялся, что они ненароком откатятся. Глядя на это, Вьяртан усмехнулся: у него самого такие шрамы остались с давних пор, да и подновлялись время от времени — как сейчас.       — Ну вот, хвала небесному владыке, ты теперь снова похож на человека, — сказал он и вздохнул. — Только ума не приложу, как нам с тобой теперь быть. Я иду на войну, тебе там не место. Ты должен вернуться домой… — Ты же не оставишь меня, правда? — Кателлин побледнел, несмотря на загар. — Иначе зачем выручал? Сам подумай: где Зинвор, а где Ботар? Я ни за что не доберусь туда один, без тебя! Я и дороги-то не знаю и вообще мало что знаю… Оглянуться не успею, как меня убьют или снова захватят. Прошу, не бросай меня. Правда, я особо ничего не умею, но, если хочешь, буду тебе слугой. А может быть, ты научишь меня чему-нибудь — ты же вон какой сильный, бывалый…       — Может, и научу. — Вьяртан вздохнул, а потом улыбнулся: как ни крути, мальчишка прав. — Один ты вправду пропадешь. А на войне — как повезет. Там, конечно, можно не только заработать, но и погибнуть или остаться калекой на всю жизнь. Да, видно, боги так судили. Раз уж я тебя выручил, буду выручать дальше. Не бойся, в бой не брошу. А когда все закончится, если будем живы и здоровы, провожу тебя на север.       Благодарностей мальчишки Вьяртан уже не слушал. Он сам не понимал, что с ним творится: с каждым мгновением прошлое все сильнее брало над ним верх. «Проводить на север… Хоть одним глазком взглянуть на родную землю, на горы Арвасин, что разделяют Ботар и Андару, на речку Нени… Пускай там уже не на что надеяться и некуда возвращаться… Пускай меня силой вырвали из моей земли — но ее из моего сердца не вырвал никто…»       …Он уже не знал, как долго бежит и сколько регов оставил за спиной. Клокочущее в груди дыхание оглушало, грохот сердца казался шумом погони позади. Сколько раз до того погоня настигала его — а он все равно бежал и будет бежать, пока жив. Пусть другие смиряются. Он не станет сидеть на цепи. Терять ему после того, как он потерял Олуру, нечего.       Густая грязь под ногами хлюпала, заставляла спотыкаться. В который раз он поднялся, сплюнул, отер голой рукой лицо — от рубахи, шитой матерью, давно остались одни клочья. Ночь подступала отовсюду, она казалась бескрайней, словно навеки окутала всю Дейну, как в давние черные времена, когда око Ва-Катоа покинуло небо. Куда бежать, он не знал, просто бежал, потому что остановиться означало вернуться туда, в рабство. Уж лучше умереть здесь, в грязи, на чужой земле — зато умереть вольным.       Далекий огонек показался ярким, точно упавшая звезда. Помнится, бабка говорила, что увидеть упавшую звезду — это к счастью. Может, правда упала? Может, это милосердные боги ведут его? А огонек впереди не гас, лишь слегка покачивался, словно его перебрасывал из ладони в ладонь хитрый забавник Коа-Меас, бог ветров. А потом рядом показался еще один огонек — и поплыл над землей.       Вновь грязь разъехалась под ногами. Вскочив, он уже не трудился утираться. В голове звенела мысль: боги впрямь смиловались, это не просто огонек, это чье-то жилище. Быть может, хозяева не отвернутся от беглеца. А может, и отвернутся, и выгонят прочь, побоятся укрыть беглого раба…       «Я не раб, я вольный!» — взревело яростно нечто в душе, подтолкнуло в спину, придало сил усталым ногам. Огоньки приближались. Один висел высоко, чуть покачиваясь, другой все так же плыл над землей и вдруг исчез. Хлынул дождь, обрушился на истощенное, избитое тело не слабее просоленных кожаных кнутов. Зато теперь стало видно жилище. Нет, для обычного дома слишком большое. Постоялый двор — вот что это.       Окна были темны. Лишь над дверью качался светильник — первый огонек. Где же второй? Рядом с огромным домом темнело строение пониже, оттуда слышалось фырканье лошадей. «Уж лошади точно не выгонят», — мелькнуло в мутнеющем от усталости разуме. — «И там есть сено, и можно будет согреться…» О том, что там может быть конюх, он не подумал.       Дверь конюшни была приоткрыта. Ему казалось, что он бежит со всех ног, а на самом деле он едва плелся, то и дело падая на четвереньки. Последние десятки шагов он попросту полз, руки и колени разъезжались в жидкой грязи. Открыть дверь шире не хватило сил: он вцепился в ручку, повис на ней, и мокрые, озябшие пальцы тотчас разжались. Он повалился ничком в лужу.       «Кто здесь?» — послышался незнакомый голос.       Тогда он не понял слов, но сам голос показался ему молодым и приятным. Прямо над головой что-то ярко вспыхнуло — еще один светильник, понял он. А держит его человек — тот самый, который говорил.       Голова вдруг сделалась такой тяжелой, что он с трудом ее поднял. И все же сумел запрокинуть ее, чтобы разглядеть лицо человека, — слишком уж высоким тот оказался. Разглядел мало что: горбатый нос, медно-рыжую бороду и внимательные глаза. Все остальное скрывал низко опущенный наголовник кожаного плаща, блестящего от дождя.       Человек склонился и свободной рукой втащил его в конюшню. Гулко стукнули копыта, в нос ударил запах навоза и соломы, такой знакомый, почти домашний. Он попытался обратиться к незнакомцу, но язык не слушался, а губы словно онемели, как на морозе. И все-таки тот расслышал достаточно — потому что заговорил на языке севера.       «Откуда ты взялся?»       Светильник поднялся выше — видимо, незнакомец тоже разглядывал его. И, похоже, увидел все: лохмотья, грязь, следы от хлыстов, от веревки и от цепей. Новые слова прозвучали незнакомо, но грубо, похоже на брань.       «Ну вот что. — Незнакомец вмиг стряхнул с него лохмотья и окатил с головы до ног водой из стоящей рядом бочки, заставив фыркнуть раз-другой. — Пошли со мной. Отдохнешь, поешь, выспишься, а там посмотрим, что с тобой делать».       Кожаный плащ, окутавший тощие плечи, оказался на диво легким и удобным. Незнакомец поставил его на ноги, которые вмиг подкосились. Тогда он взял его на руки, точно малое дитя, несмотря на сердитое шипение: «Я могу идти!»       «После того, сколько ты пробежал, парень, мало кто смог бы, — сказал незнакомец: руки у него были — не вырвешься. — Кстати, я Фиррерин. А ты пока помолчи, поговорим утром, когда отдохнешь. И не бойся, я тебя не выдам. А захочет кто отнять… — судя по голосу, он усмехнулся, — пожалеет».       …Холодная дождливая ночь вновь сменилась знойным, вонючим южным днем. Исчез едва живой изможденный мальчишка, вернее, сделался тем, кем он стал теперь, — наемником тридцати лет со следами от множества ран на теле и в душе. Рядом шел ботарский паренек, спасенный из рабства. А висящий за спиной меч, доставшийся в наследство, казался сейчас дружеской рукой, лежащей на плече — и направляющей. «Да, это справедливо», — мелькнуло в голове. — «Ты всегда привык платить долги. Вот и этот заплати».       Кателлин вновь споткнулся, и Вьяртан понял, что до «Бубна» мальчишка не дойдет, если не поест. Пришлось остановиться в первой попавшейся харчевне, которая, как и прочие, звенела чужеземными голосами, стуком игральных костей, бряканьем монет по столам, а порой и бранью на всех языках Дейны. Вышибал здесь не держали, поэтому каждый был кто во что горазд. Кателлин испуганно огляделся, но Вьяртан успокаивающе кивнул ему и указал на свободный стол, заодно подзывая слугу.       Жилы и хрящи трещали под крепкими зубами мальчишки. Он наворачивал за троих, так, что едва не зарывался в миску по самые уши. Вьяртан давно расправился с собственным заказом и теперь глядел на Кателлина, улыбаясь и потягивая кисловатое вино. Что ни говори, кхури — местное блюдо из недробленого ячменя с мясом, овощами и изюмом — было вполне сносным, хотя барашка могли бы взять помоложе и перед тем зарезать, а не дать ему помереть от старости. Главное, что не тухлятина, — и на том спасибо.       — Тридцать гизи! — послышалось сзади.       Голоса загудели громче, заглушили стук костей. Судя по всему, недалеко было до драки. Оторвавшись от еды, Кателлин поднял голову.       — Может, уйдем? — сказал он и кивнул на стол распаленных игроков. — А то мало ли…       — Нет, мы не уйдем. — Вьяртан отодвинул пустую миску и щербатую чашу. — Кто недавно сетовал, что из-за тебя у нас осталось мало денег? Вот сейчас и поправим.       — Ты что, собрался играть? А если ты проиграешь…       — Вот когда проиграю, тогда и стану думать. Обычно мне везет.       Вьяртан поднялся из-за стола, насытившийся Кателлин увязался за ним, несмотря на свои опасения. Вдвоем они протолкались к столу игроков, как бы ни ворчали на них собравшиеся зеваки. Игроков было двое: один, судя по одежде, местный, второй — наемник в твердой кожаной безрукавке. Он как раз усердно тряс в ладонях стаканчик с костями, но бросил неудачно — две кости из трех укатились со стола на пол.       — Хидегова пасть! — Судя по брани, наемник был родом из Старших княжеств — Улидара либо Нишани. — Сейчас подниму.       Он в самом деле поднял упавшие кости и вновь зазвенел стаканом. На сей раз он оказался ловчее — а его противник со стоном вцепился пальцами в бритые щеки. Наемник, ухмыляясь, придвинул к себе выигрыш.       — Ты, видно, удачливый, — сказал Вьяртан и шагнул вперед, пока на свободное место никто не сел. — Я тоже. Посмотрим, чья удача возьмет верх?       — Да что с тебя брать, меченый? — Наемник ухмыльнулся, в темно-русой бороде сверкнули зубы — не все. — Хотя… Когда продуешь свои крохи, ставь оружие — вот его я у тебя охотно выиграю.       — Сорок гизи, — сказал Вьяртан, не отвечая на ухмылку. — На все.       Он бросил на стол развязанный кошель — так, чтобы было видно его содержимое: ровно сорок гизи. Зрители теснее обступили стол, явно изумляясь безумцу, ставящему на кон все. Кто-то в толпе зашептал: «Давай, Реас, облупи и этого!» Наемник — Реас — сильнее ссутулил мощные плечи и протянул Вьяртану стакан с костями.       Вьяртан, забирая кости, зацепил мизинцем тесемку рукава противника. Тот не ожидал, дернулся — и из рукава на стол выкатились две костяшки. Пока зрители ахали, возмущались и бранились, Вьяртан высыпал на ладонь кости из стакана и встряхнул.       — Ловко работаешь, — сказал он. — То уронишь, то подельники отвлекут. Нет уж, со мной ты будешь играть по-честному. — Он заменил утяжеленные кости обычными и протянул стакан Реасу. — Бросай.       Темные глаза наемника вспыхнули, как угли в жаровне. Трое стоящих за его спиной — судя по виду, товарищей по ремеслу — нависли над столом, их крепкие мозолистые руки вцепились в рукояти кинжалов на поясах. Вьяртан лишь приподнял бровь.       — Бросай.       Зрители загудели: что ни говори, мошенников нигде не любят. Помянув Хидега и его прихвостней, Реас бросил кости. Спустя пару мгновений они вновь стукнули по столу, отчего наемник завопил во все горло: он проиграл.       — Вот теперь все честно. — Вьяртан придвинул к себе выигрыш — почти две сотни гизи, добытые недавно Реасом. — А ты придумай что-нибудь получше, чем ронять кости на пол. Эта хитрость старше наших с тобой прадедов.       — Ты за это ответишь, меченый! — взревел Реас и вылетел из-за стола, как камень из пращи. — Я честно играл! А ты выдумал невесть что…       Вьяртан не ответил — забрал оба кошеля и неспешно двинулся к выходу. В тот же миг он заметил распахнутые в ужасе глаза Кателлина, ощутил движение воздуха позади, услышал дружный вздох зрителей — и развернулся, увертываясь от ножа, что летел ему точно под левую лопатку. Увлеченный силой удара, Реас не сумел удержать равновесия. Зрители едва успели вновь вздохнуть, как раздался сочный хруст, и мошенник повалился навзничь на стол, так, что едва не сломал его. Изо рта хлестала кровь, а когда Реас сплюнул, по столу запрыгал выбитый зуб.       — Убью! — прохрипел Реас, пока приятели помогали ему подняться.       — Не иначе, у тебя где лишние зубы завалялись, — сказал Вьяртан. — Или, может, займешь у дружков?       Раздался хохот — довольно жидкий, поскольку многие с опаской косились на Реаса. Как, впрочем, и на Вьяртана. Но он достаточно часто бывал в подобных переделках, чтобы знать: волей-неволей зрители берут сторону сильнейшего.       — Ублюдок раба и шлюхи! — продолжал яриться Реас. — Давай-давай, проваливай вместе со своим дружком-красавчиком! Видно, и на север заползли южные нравы!       — Да как ты…       Кателлин вмиг вспыхнул, даже сжал кулаки, словно впрямь готов был отстаивать свою честь в драке. Вьяртан лишь хлопнул его по плечу и вывел вон, оставив позади болтовню, ругань, смешки и прочее.       — Слушай, почему ты ему не ответил? — выпалил наконец мальчишка, пока они шли к «Бубну». — Разве такое можно спускать? А то вдруг подумают, что…       — А разве это правда? — сказал Вьяртан. Кателлин потупился. — Вот именно. Зачем сердиться на чужую глупость и злость? Пускай пес брешет сколько угодно. Он и так получил вдоволь: разоблачили, обыграли, да еще набили морду. Беда в другом — он наверняка тоже записался в зинворское войско, так что мы с ним еще можем повстречаться. Поэтому стерегись его — и я поостерегусь. Такие долго помнят обиду, и мелкую, и крупную.       — Хотел бы я так же уметь… — вздохнул Кателлин и отчего-то глянул на свои руки, сжал вновь кулаки и уныло разжал.       — Чуть глотнул наемничьей жизни — и уже думать забыл про дом? — Вьяртан остановился и развернул мальчишку лицом к себе. — Шрамы мои помнишь, на которые ты в ужасе таращил глаза в купальне? Вот и все наше достояние. Тоже хочешь такие? Нет, парень, пока у тебя есть куда вернуться, возвращайся и даже не думай.       — А почему ты сам не вернешься? — спросил вдруг Кателлин. — Или тебе нравится твоя жизнь?       На миг Вьяртан опешил: такого вопроса ему никто прежде не задавал, в том числе он сам. Однако мальчишка должен был получить ответ — честный ответ.       — Нравится — не нравится, а она затягивает, — сказал он наконец. — Теперь мне было бы скучно жить мирно, как жили мои предки, сменить оружие на плуг, жениться и строгать детей. Мне уже нечего вернуть и некуда вернуться. А тебе — есть куда. Береги то, что имеешь, и не гонись за чужим. Оставайся собой, пока можешь. Хотя… — Он заставил себя улыбнуться и взъерошил Кателлину отрастающие волосы. — Кулаки тебе, конечно, не зря даны. И надо уметь защищать себя.       — Ты меня научишь? — спросил мальчишка, в глазах его сверкали слезы, но взгляд дышал истинно мужской решимостью.       — Чему-то — я, чему-то — жизнь, — ответил Вьяртан. — Там, где ты скоро окажешься, быстро взрослеют и быстро учатся. Но не тревожься, я буду рядом. А пока пошли скорее, пока кто-нибудь не перекупил нашу лачугу у хозяина.       Первым, чем встретил их «Бубен», были громкие разговоры о грядущей войне и военных замыслах. Кто-то говорил, что войско двинется вдоль Зуровари, кто-то — что разделится. Чаще всего в речах наемников слышалось слово «Мафари» — так звалась ашрайская крепость, ближайшая к зинворской границе и, как говорили, слабее всего защищенная.