***
Из зинворского лагеря доносился шум: голоса, ржание лошадей, грохот и стук дерева. Обходя стену Мафари, дозорные вглядывались вдаль, и мало кто удерживался, чтобы не посмотреть во двор крепости, где вовсю готовились к возможному нападению. В том, что оно скоро начнется, не сомневался никто. Главное — не упустить то самое первое мгновение. В дозор госпожа Анин чаще ставила не мафарийских воительниц, а женщин из недавно прибывшего ополчения. Хотя явных границ никто не проводил, а пережитые схватки с зинворцами поневоле сблизили местных и городских, некоторые все равно держались слегка в стороне от прочих. Особенно те, за кем тянулась, словно длинный плащ, сомнительная слава. Орима обошла свой участок и ненадолго присела за выступом стены. Копье она держала так, чтобы можно было опереться на него и легко подняться, как только появятся другие дозорные или, не приведи Богиня, сама госпожа Анин. Стеганая броня с нашитыми железными полосами стягивала грудь, шлем Орима ненадолго сняла, оставшись в легкой льняной шапочке, хотя сегодняшний день выдался не столь знойным, как минувшие. Глядя на унылую пустошь, поросшую кое-где жесткой травой и колючками, Орима думала. К дозорной службе она уже привыкла, хотя, как целительница, не должна была нести ее. Спасибо, что в бой не кидали. Так повелела госпожа Анин — Богиня весть, почему. Наверняка нарочно, ведь здешнюю целительницу, Зуарну, никто не дергает в дневные и ночные дозоры. Хотя это занимало Ориму менее всего. Много дней она не знала покоя. Впрочем, само происхождение ее не сулило ей спокойной жизни, хотя добрая наставница Хайда сделала для нее все, что могла. В некотором роде Хайда заменила Ориме погибшую мать, если мать вообще можно заменить. А сейчас престарелая целительница, подлинная слава Ашрайи, сама борется с неизбежным зовом старости и вряд ли победит в этой борьбе, как бы ни подбодряла ее Орима, пока ухаживала за нею. Когда пришел приказ царицы о созыве ополчения, Орима не хотела уходить, не хотела оставлять Хайду. Но, во-первых, ее никто не спрашивал. А во-вторых, случилось нечто странное. В ночь после объявления приказа Ориме не спалось. Она думала, что ей делать и как остаться в городе, с Хайдой, несмотря на волю царицы. Даже будь наставница здорова, Орима всей душой бы воспротивилась приказу: в отличие от большинства соплеменниц она ненавидела войну. «Пусть Киннари ищет других», — говорила она мысленно, ворочаясь на жесткой постели, — «и непременно найдет. Таких юных пылких дур, которые безумно рады умереть за свою царицу, ни во что не ставящую их жизнь и счастье, всегда отыщется немало». Орима так и не поняла, что произошло потом. Лунный луч, что пробивался сквозь неплотно задернутые занавеси на окне, вдруг расплылся, поблек и обрел вид человека — бледной, прозрачной женщины, которую Орима узнала, несмотря на минувшие годы. Это была ее мать, Киррин. Как часто бывает от потрясения, Орима не смогла пошевелиться, как ни пыталась. Она лежала молча и глядела на призрак, душа ее была пуста, и слов не находилось. Зато заговорила мать — или то, что приняло ее облик. «Уходи из города, — прозвенел неземной голос, не громче ночного пения цикады. — Здесь тебе грозит опасность. Повинуйся приказу царицы и уходи, завтра же. Если промедлишь, участь твоя будет много страшнее моей». Лишь тогда Орима совладала с собой и обрела голос. Точно вспугнутая птица, она вскочила с лавки, словно желала обнять бесплотную гостью, расспросить — или поведать о своем одиночестве. Но призрак в тот же миг исчез, и оставалось только гадать, сон это был или явь, — как Орима гадала до сих пор. И все же она послушалась, вступила в ополчение и покинула столицу. Что за опасность ей грозила — и грозила ли, — она так и не узнала, хотя вряд ли здесь, в осажденной крепости, эта опасность исчезла. Как раз наоборот: в любой день, в любой миг жизнь ее может оборваться — и хвала Богине, если в бою. «Хвала Богине…» — повторила мысленно Орима привычные с младенчества слова. А что, если Богине как раз угодна ее смерть? Быть может, это видение — злой морок, насланный на нее, чтобы заставить скорее приблизиться к месту своей гибели. «Должно быть, я в самом деле заслужила смерть», — думала Орима. — «Ведь я совершила грех — величайший и страшнейший грех для ашрайки. Я спасла жизнь мужчине». Несмотря на все тяготы последних дней, она часто вспоминала о нем. Что с ним стало, жив ли он? Вряд ли он смог уйти далеко по пустыне после всего пережитого, особенно когда действие хуты закончилось. И все же он мог спастись — если собственные его северные боги не позабыли о нем. Пускай она мало успела узнать его, но поняла одно: он из тех, кто не сдается без боя. А может, вообще не сдается. Поневоле эта его черта нашла отклик в сердце Оримы. Да, сама она тоже не свернула бы с пути — если бы только знала свой путь. «Грех или нет?» — вот что продолжало мучить ее. Богине угодна смерть мужчин, неважно, где и как. Так говорят жрицы. А она, простая ашрайка-целительница, спасла обреченного на гибель чужестранца — совсем как ее мать, которая пыталась когда-то спасти ее отца. Или смерть мужчин угодна не столько Богине, сколько царице Киннари, обожающей жестокие казни? «Просто она сама никого не любит и не любила», — сказала себе Орима. — «Да и не полюбит никогда, она живет собой и только для себя». А в былые времена, как рассказывают украдкой, ашрайкам не запрещали любить, не запрещали держать понравившихся рабов при себе, даже дозволяли вступать в брак. Понятно, почему все это отменили — чтобы сильнее поработить мужчин, которые могут и восстать, если среди них найдутся такие, как тот чужестранец-северянин. Глупо. Но, возможно, именно этого боится Киннари — восстаний. Впрочем, подобные ей правители боятся всего и всех, даже мнимых угроз своей власти, не говоря о подлинных. «Тогда зачем ты сражаешься за такую правительницу?» — в который раз загудел в глубине души едва слышный коварный голосок. — «Она убила твою мать, твоего отца, приказывала убить тебя саму. Что тебе за дело до Киннари?» И Орима в который раз ответила, честно и прямо: «До Киннари мне нет дела — зато есть до моей земли. Страна и правительница — не одно и то же. А если царица Ашрайи своей глупостью или жестокостью навлекла беду на Ашрайю, то я буду сражаться за Ашрайю, а не за ее никчемную царицу. Если Богиня впрямь справедлива и мудра, как говорят жрицы, она не допустит, чтобы безумная царица загубила собственную землю». Из этих мыслей Ориму вырвало движение вдалеке, в зинворском лагере. Она вскочила, подхватив копье, вгляделась: так и есть. Враги готовились к нападению. — Они идут! — разнеслось по стене и по двору на разные голоса.***
Анин, в блестящей броне, шлеме и плаще, глядела, как зинворцы выдвигают вперед свои метательные машины. Мафари была готова к такому нападению: груды бревен — заделывать проломы, ведра и бочки с водой — заливать пламя, если бросят горящие ядра. Несколько десятков воительниц стояли здесь же, на стене, прочие — во дворе, готовые повиноваться любым приказам. Лучницы натягивали тетивы на луки, прочие постукивали копьями или теребили рукояти мечей. В каждом лице, в каждом взоре читалось нетерпение и жадное предвкушение битвы. Машины — их было три — метнули свои проклятые снаряды. Каменное ядро угодило в основание стены вместо бревенчатого верха, как обычно стреляли зинворцы. Второе ядро, пылающее смолой, пролетело над головами воительниц и разбило крышу конюшни — женщины тотчас кинулись спасать и успокаивать лошадей и заливать пламя. Третий же снаряд тоже перелетел стену и разбился на вонючие ошметки, которые разлетелись по всему двору. Послышались крики отвращения. — Да проклянет их Немертвая! — бросила Анин, глядя на это. Уже второй раз зинворцы прибегли к подлой уловке — забрасывать в Мафари трупы своих погибших. Гнусные нечестивцы прекрасно знали, что Богиня запрещает хоронить врагов: согласно вере ашраек, похороны тела обеспечивают добрую участь душам умерших, а надругательство обрекает на вечное рабство в загробной тьме. Не говоря о том, что зной мгновенно превратит мерзкое, склизкое позеленевшее месиво в источник заразы. Нескольких рабов тотчас отрядили убрать трупы. Дело оказалось нелегким. Некоторые тела пролежали на жаре два дня — как раз столько прошло со времени последнего нападения зинворцев, — а некоторые даже больше, и их расплющило ударом о землю почти в лепешку. Подбежавший пес понюхал отлетевшую руку и тотчас помчался прочь. Кое-где на мостовой копошились клубки белых червей. — Придется жечь, — сказала Анин ближайшей десятнице, которая спросила ее, как быть с останками. — Если бросят еще зажигательные ядра, откатывайте в стороны и сваливайте в огонь всю падаль. Следующим выстрелом все три машины метнули новые связки гниющих трупов. Одна такая шлепнулась на головы стоящим во дворе воительницам, вмиг разбив строй. Женщины с криками отряхивались, пинали прочь разбитые черепа, пытались смахнуть с копий распухшие руки, ноги и внутренности. Кто-то, не выдержав, согнулся в приступе рвоты. А трупы полетели вновь. — Именем Немертвой Чейин и Киннари, бессмертной ее дочери, стойте, люди Ашрайи! — закричала Анин — она разгадала замысел врагов. — Нам не страшны подлые ухищрения мужчин, порождений злых духов! Ни на что другое они не способны. А вы стойте и будьте готовы к бою! Теперь зинворцы опять метнули каменные ядра: два ударили в тот же участок стены близ ворот, третье угодило во двор, убив пятерых женщин, которые собирались заделывать пролом, и разметав бревна. Под градом камней и смоленых ядер зинворцы пошли на приступ, вооруженные тараном. На стене уже стояли наготове котлы с кипятком и смолой. Лучницы не спешили стрелять, подпуская врагов поближе. Анин направила Иразу с полусотней к свежему пролому в стене, сама же ждала. Воинов, что тащили окованный железом таран, прикрывали щитами товарищи. С боков их окружали копейщики на случай вылазки, а позади шли лучники, которые пустили тучу стрел, лишь только подошли к крепости достаточно близко. — Поднять щиты! — пронеслось над двором. Воительницы мгновенно прикрылись щитами, как и те, кто был занят починкой стены или кипячением котлов. Рабам пришлось похуже: десятка полтора были убиты или ранены. И тогда Анин подала знак своим лучницам. Те не тратили напрасно стрелы, но целились в ноги врагам. Зинворский строй дрогнул, воины падали там и сям, и лучницы били вновь — в эти бреши. Враги ответили очередной тучей стрел, хотя не столь густой, и некоторые из них отыскали цели — и на стене, и во дворе послышались стоны раненых. Воины, что тащили таран, все же прорвались к воротам — и угодили под щедрые струи кипящей смолы. — Бей! — приказала Анин уцелевшим лучницам. И они били в смешавшийся вражеский строй. Они не успели еще опустошить колчаны, когда внизу послышались крики и шум рукопашной схватки. Ашрайская речь и брань мешались с зинворской, грохотали щиты, копья со звонким хряском вонзались в тела. Ираза выбрала лучший миг для вылазки, поведя свою полусотню в пролом. Сперва зинворцы дрогнули, оттесненные копейщицами, затем сами отбросили их почти к стене. Прежде чем враги довершили натиск, Анин направила к пролому подкрепление. Сверху уже не стреляли, опасаясь задеть своих, разве что самые искусные лучницы, способные попасть в бабочку за десять шагов. Отряд Иразы сумел прижать десятка два зинворцев к самой стене — и сверху на врагов тотчас опрокинули три котла с кипятком. Уцелевшие же словно обезумели. Они бросались в бой, не щадя себя, порой даже с голыми руками, если ломали или теряли оружие. Один из зинворцев бился обломком копья, расшвыривая воительниц, точно солому, и в него всадили не меньше пяти стрел, прежде чем наконец прикончили. Анин глядела на это молча, душа ее была пуста. Она понимала, что нападение будет отбито, — но понимала и цену, которой купила сегодня победу. Вернее, не победу, а очередное затишье, Богиня весть, как надолго. И однажды оно разразится неизвестно чем. Заскрипели зинворские рога, — видимо, призывая воинов отступить. Так они и сделали, и трудно было назвать их отход трусливым бегством, как бы ни хотелось этого Анин. Раненых зинворцы забрали, а само отступление прикрывали лучники. В голове Анин мелькнула мысль о конной погоне, но тут же растаяла. Коварные зинворцы могли готовить ловушку, да и лошади, напуганные пожаром, еще не угомонились. Двор Мафари был объят суетой. Здоровые воительницы помогали раненым, самых тяжелых несли на руках к целительницам. Трупы погибших складывали отдельно, освобождая от брони. Рабы все еще возились с зинворской падалью: порой останки приходилось чуть ли не отскребать с мостовой, а потом поливать эти места уксусом, чтобы убить заразу. За воротами, на месте недавней битвы, женщины собирали стрелы и оружие погибших — и своих, и врагов. Убитых ашраек заносили внутрь крепости, трупы же зинворцев Анин велела сложить снаружи, подальше от ворот. — Облить смолой и поджечь, — приказала она. — Эти смердящие ублюдки гнушаются даже заботой о своих погибших. Что ж, пусть считают это благодеянием, хотя они того не заслуживают. Но свои, живые и здоровые, мне дороже, чем загробные муки врагов. Анин закончила отдавать распоряжения и спустилась во двор. Возле пролома кипела работа: рабы тесали бревна и прилаживали их под надзором умелых мастериц. Здесь же пригодились обломки двух зинворских каменных ядер. Убедившись, что починка стены идет успешно, Анин развернулась — и едва не согнулась пополам от удушливой вони, что затягивала весь двор. Ближайший сарай, где хранились недавно запасы смолы, был почти полностью разобран. Несколько бревен успели поколоть на дрова, и сейчас в костре из этих дров горели и невыносимо смердели ошметки зинворской падали. Поневоле Анин прикрыла нос и рот краем плаща, хотя за всю жизнь нагляделась и нанюхалась много чего. В этот же костер стаскивали трупы погибших во время нападения рабов. «У нас их без того мало», — подумала Анин, — «и каждое нападение неизбежно забирает около десятка. И они такие тощие, едва не дохнут на ходу. Но что, во имя Немертвой, мне делать — отпускать меньше пищи воительницам, чтобы набить брюхо убогим мужчинам? Ни за что. Уж лучше вытащить из погреба леиррских проходимцев и приставить к работе. Пусть докажут, что они в самом деле достойны жить». Думы Анин не стали бодрее, когда она посетила раненых, над которыми сейчас трудились обе целительницы. Мафарийка Зуарна, уже немолодая, знала свое дело — Анин носила на собственном теле следы ее игл и ножей. Вторая целительница, совсем девчонка, прибывшая с ополчением из столицы, тоже справлялась неплохо — и все-таки она не нравилась начальнице Мафари. Эта Орима казалась себе на уме, к тому же ее мать когда-то казнили за нарушение главного запрета. «Предательство, как и верность, в крови», — повторила мысленно Анин слова собственной матери. — Что с нею? — спросила Анин, подойдя к ближайшему ложу из соломы. Лежащая на нем сотница Даррив пылала от лихорадки и часто дышала. Никаких тяжелых ран Анин не заметила, лишь бедро было перевязано. И все же Анин кольнуло недоброе предчувствие. Никогда прежде она не видела ничего подобного. — Рана не тяжелая, — прибавила Анин. — Почему ей так худо? — Стрела, госпожа. — Орима влила из узкой ложечки лекарство в запекшиеся губы раненой и выпрямилась. — Похоже, ее наконечник вонзили в гниющий труп. Даже легкая рана от такой стрелы может привести к смерти. Не всегда быстрой. Анин обвела взглядом других раненых. — И сколько еще сегодня было таких стрел? — Много, госпожа, Зуарна подтвердит. — Орима отвела взор. — Богиня нам свидетельница, мы ничего не можем сделать. Наши враги… — Будь они прокляты! — не выдержала Анин и выскочила вон, зацепив дверной косяк ножнами меча. Никто не сказал ей ни слова — да и не мог бы: забот хватало у всех. Шагая к своим покоям, Анин привычно держала лицо, то кивала с одобрением, то бросала незначительные замечания. И все же псы и рабы спешили убраться прочь с ее пути: скотина всегда чует гнев хозяев, даже скрытый. Анин дала волю этому гневу, лишь когда закрыла за собой дверь. «Мать бы никогда не допустила подобного», — бесилась в голове зловредная мысль, терзая ее не слабее лихорадки. — «Но что бы она сделала? Зинворская уловка нам пригодится, перед следующим боем мы тоже отравим так же стрелы. Только на что нам стрелы, если некому их пускать? Нам не выстоять без подкрепления — пришлет ли его царица?» Дверь за спиной тихо скрипнула. Анин едва успела замереть на месте, прекратив метаться туда-сюда и расшвыривать все, что попадалось под руку. Тихие шаги, шелест одеяния и легкий аромат подсказали ей, кто дерзнул нарушить ее уединение. Неудивительно — никто другой бы не осмелился. — И что говорит Богиня, Гашор? — бросила Анин, оглянувшись на вошедшую. Та приподняла крашеные веки, на губах мелькнула легкая улыбка. — Богиня говорит многое, госпожа Анин, — ответила Гашор, жрица Немертвой. — Думаю, тебе понравится. Анин опустилась в кресло и сделала жрице знак сесть рядом. Та прошелестела своим темно-красным с белой вышивкой одеянием, поправила темное покрывало на голове. Гашор была наделена самым ценным даром для вещей жрицы — умела связаться мыслью с другими, имеющими схожий дар. Такие женщины, по повелению царицы Киннари, имелись во всех приграничных крепостях как раз на подобный случай, когда невозможно послать письмо. Анин даже упрекнула себя в том, что сама не догадалась первой обратиться к жрице. Впрочем, будучи воительницей, она привыкла больше надеяться на воинскую силу и хитрость. Но сейчас хороши все средства. — Оставь свои загадки — поверь, мне сейчас не до них. — Анин взглянула жрице в глаза. — Если ты что-то увидела или получила известие… — Получила, госпожа. — Гашор открыто улыбнулась. — Добрые известия, как я сказала. Киннари, Лучезарная Владычица Ашрайи, выступила в поход против Зинвора и его союзников. Она ведет большое войско, готовое встретить главные силы врагов. Вражьи замыслы раскрыты: пока они пребывали в своих землях, их укрывал чародейский щит, но теперь, на земле Ашрайи, этот щит бесполезен. А значит, они уязвимы для наших чар. — Продолжай, — кивнула Анин. — Царица велела что-то передать мне? — Да. — Лицо Гашор, и так не слишком живое, застыло, сделавшись почти неземным. — Ее сопровождает Риайя, вещая из храма Немертвой, и вот что она велела передать тебе, госпожа. Ты должна сдать Мафари врагам — но так, чтобы нанести им как можно более тяжкий урон, самой же сберечь как можно больше людей. После этого тебе должно присоединиться к основным войскам царицы. Такова ее воля. Несколько долгих мгновений Анин не могла отыскать ответа. — Сдать? — повторила она, чувствуя, что само слово жжет ей губы. — Спустить знамена с ликом Богини, трусливо бежать на радость гнусным мужчинам? Именно так они это истолкуют… — Я всего лишь передаю то, что мне велено, госпожа Анин, — ответила Гашор. — А то, как ты это сделаешь, решать тебе. Ты сильна не только воинскими умениями, но и хитростью — так пусти ее в ход. Если позволишь, я могла бы подсказать тебе кое-что… — Погоди, — прервала Анин и вскочила с кресла. — Я созову совет. Думаю, всем стоит выслушать волю царицы. И сообща будет проще решить, что нам делать. Не прошло и двенадцатой части часа, как все приближенные Анин — кто не был тяжело ранен, — собрались в ее покоях. Ираза и прочие едва покончили со своими хлопотами: проследили за починкой стен, расставили дозорных, успокоили недовольных, заодно взяв на заметку самых рьяных из них. Вести о том, что два десятка раненых уже умерли и еще столько же не переживут наступающей ночи, Анин приняла спокойно. Если иначе нельзя, придется выбрать единственный оставшийся путь. — Царица Киннари повелевает нам оставить Мафари, — сказала наконец Анин и, подняв твердую ладонь, заставила всех умолкнуть. — Немертвая Чейин видит мое сердце и знает, что я умерла бы здесь сама и положила бы жизни всех моих воительниц, будь это нужно и полезно для победы Ашрайи. Но бессмысленная гибель не нужна никому. Очи Солнца Ашрайи мудры и видят далеко, даже если мы сами видим не все. Посему будем повиноваться, как подобает истинным дочерям Немертвой. — Ты говоришь о тайном ходе, госпожа? — подала голос Ираза. — Поскольку Мафари окружена, это единственный наш путь. Но что будет потом? Зинворские нечестивцы быстро поймут, что мы оставили крепость, и кинутся в погоню… — Не кинутся, — улыбнулась Анин. — Какой же мужчина сумеет удержаться и не разграбить вражеский город или крепость? Возможно, они заподозрят некую хитрость с нашей стороны и обыщут всю Мафари. На это уйдет время — а мы пока успеем уйти далеко. — Вы забываете о главном, — повела красивой, тонкой ладонью Гашор. — Царица приказывает не просто оставить Мафари, а нанести как можно больший урон врагам. Скажи мне, госпожа Анин, что бы ты сделала, если бы увидела, что осажденная тобой крепость не подает признаков жизни? — Решила бы, что враги что-то задумали, — пожала плечами Анин. — Отправила бы разведчиц. — Хорошо. Твои разведчицы вернулись ни с чем и сказали, что крепость выглядит брошенной. Что ты сделаешь тогда? Анин широко улыбнулась, что делала редко. — Я поняла тебя, Гашор. Допустим, зинворцы рассудят именно так. Спрошу твоими же словами: что тогда? — Тогда им будет достаточно войти в крепость, которую они сочтут пустой. Но она не будет пуста… — Лицо жрицы озарилось неземным светом, сверкнули в улыбке зубы. — Поглядим, станут ли они потом думать о погоне. Поглядим, сколько их уцелеет, чтобы соединиться с основными своими силами. И смогут ли они добраться до своих. Ираза и прочие недоуменно глядели то на Анин, то на Гашор. Большего они не посмели сделать: все знали, что начальница Мафари порой держит военные замыслы при себе до последнего. Поэтому все вскоре разошлись исполнять приказ — собрать припасы и оповестить всех женщин. Что до рабов, то участь их уже была решена. Когда все ушли, Анин удержала подле себя Гашор. Они беседовали наедине до тех пор, пока месяц не поднялся высоко над крепостью Мафари.