Make me suffer for my sin

Минхо не знает, как это назвать. Отношения? Он священник, какие ему отношения. Дружба? Друзья не трахаются, не кончают друг другу на лицо и не оставляют засосы на внутренних сторонах бёдер. Взаимовыручка? Бред какой. — Сильнее, — просит Чан, зарываясь лицом в подушку, прогибаясь в спине. Минхо сжимает его бедра так сильно, что белеют костяшки, тянет к себе изо всех, шлепок кожи о кожу, ещё, ещё раз, громче. Чан стонет, срывая голос, он всегда громкий, громко смеётся, громко разговаривает, громко стонет под Минхо. Как хорошо, что Чан живет один, а его соседей по лестничной клетке Минхо ни разу не видел. Какой был бы позор. — Чан, — Минхо выдыхает сквозь зубы, по виску течет пот. — Блять, Чан… Чан не отвечает, только приподнимается на локтях, и оборачивается. Минхо не хочет смотреть, но иначе не получается, и он продолжает вбиваться в него, не отрывая взгляда. Чан прикрывает глаза, протяжное «а-а-а» выходит громче, чем до этого, конечно, его лицо же больше не утопает в наволочке. — Чан, пожалуйста, — Минхо жмурится, прикусывает губу. — Отвернись, я не могу… — Смотри, — выдыхает Чан, и Минхо кончает. В этот раз он даже не сползает на кровать, как до этого; начинает привыкать, наверное. Он выходит с тихим влажным звуком, проводит по ягодице Чана ладонью. А потом шлепает с оттяжкой. Чан вздрагивает. Минхо разбирается с презервативом, вытирает себя салфетками. Чан лежит на животе и ждет, он знает, что Минхо его так не оставит. Минхо знает, что если Рай и правда есть, то после смерти апостол Петр лично погонит его ссаными тряпками до адского котла. Минхо устраивается между чановых коленей, ведет по бедру вверх, сильно вжимаясь в мягкую кожу ногтями, останавливается у поясницы. Секунда. Две. Шлепок. Рука у Минхо тяжелая, Чан прячет лицо в подушку. — Поднимись, — говорит Минхо тихо. Чан встает на колени, не отрывая лица от кровати. — Тебе нравится, когда я так делаю, да? — спрашивает Минхо, наклоняясь, раскрывая его руками. — Угу, — Чана еле слышно, но Минхо знает, что это всё ненадолго, Чан не умеет терпеть, не умеет молчать. Он толкается языком внутрь и оказывается прав — Чан тут же отзывается громким стоном. Чан сам насаживается на его язык, движется навстречу, почти хнычет, когда Минхо дотягивается рукой до его члена, гладит, едва касаясь. У Чана разъезжаются колени, когда Минхо отстраняется, утирая губы ладонью. — Перевернись, — просит он, и Чан тут же перекатывается на спину, у него красное мокрое лицо, и Минхо хочется поцеловать его, хочется быть нежным, но Чан любит, когда грубо, и вместо этого Минхо отсасывает ему, быстро и глубоко. — Трахнуть бы тебя ещё раз, — он отстраняется, выпуская член Чана изо рта, ведёт головкой по губам, слизывает прозрачную смазку. — Хочешь? Чан кивает несколько раз, вряд ли понимающий, что ему сейчас говорят, цепляется за простынь, выгибается, когда Минхо высовывает язык, прижимая к нему член — и больше не делает ничего. — Блядь, блядь, блядь, — Чан вздрагивает крупно раз, другой, и Минхо зажмуривается. Сперма стекает теплой дорожкой по щеке и губам, Минхо слизывает её, стирает остальное салфетками и растягивается рядом с Чаном. Тот дышит глубоко, поворачивается к Минхо, улыбаясь счастливо. — Я тебя поцелую? — спрашивает он на удивление застенчиво для человека, который несколько минут назад дал трахнуть себя языком. — Ага, — Минхо осторожно бодает его в плечо лбом. Они целуются, долго и лениво, сил нет ни у одного из них. — Поздно уже, — Минхо смотрит на экран телефона, свешивая ноги с кровати. — Оставайся? — просит Чан, ведет ладонью по спине вдоль позвоночника. — Ага, точно, — Минхо смеётся, но выходит как-то грустно. — Всё нормально. Он шлепает босыми ступнями до ванной, умывается — принимать душ не хочется, можно и дома, вытирает лицо полотенцем. Он возвращается в комнату за одеждой — Чан, уже в трениках и свободной майке, сидит на краю кровати, смотрит на него исподлобья. — В чем смысл майки, если я всё ещё вижу твой живот? — Минхо пытается пошутить, пока натягивает трусы и брюки. — Она тебе нравится, — улыбается Чан. «Мне нравишься ты», проглатывает Минхо. Это всё может зайти не туда, если он скажет об этом вслух. Они договорились тогда, что Минхо больше не будет отворачиваться, не станет убегать, но правда в том, что Минхо не может спать рядом с Чаном ни морально — если уж он не может контролировать свою похоть, то хотя бы чувства — вполне, ни физически — секс еще куда ни шло, но спать вместе это… слишком личное. Чан не уговаривает, он просто смотрит, как Минхо одевается, как застегивает пуговицы, затягивает ремень. — Подойди, — просит он, когда Минхо оправляет воротник. — М? — Минхо делает шаг вперед, и Чан тянет его за рукав на себя, обвивает талию руками, утыкается носом в солнечное сплетение. Чан старше на год, но Минхо все время кажется, что старше тут он — и на добрые лет десять. — Мне надо идти, — говорит он мягко, ероша жесткие волосы на чановой макушке. — Отпусти. Чан вздыхает ему в живот и нехотя расцепляет руки. — Напиши, как доберешься, — просит он, провожая до двери. — Окей, — Минхо целует его на прощание, надевает куртку, застегивает до подбородка, так, чтобы не видно было колоратку. — Вау, — смеётся Чан. — Секси. — Ой, отвали, — Минхо кивает ему в последний раз, и закрывает дверь за собой с громким щелчком.