Забей и застрелись

Когда Лев приносит старенькую PS3 с «Call of Duty» и «FIFA», Кенма почти готов простить ему все прегрешения, забыть Куроо и сбежать в Хайнань вместе с этими ста девяноста шестью сантиметрами чистого недоразумения. Почти. На девяносто девять процентов. Оставшийся процент ходит по улицам того же города, стреляет по монетам случайных прохожих. У него нежно-розовые костяшки длинных холодных пальцев, улыбка на левый бок и жизнь наперекосяк. Всё наперекосяк. Но может, Кенме нравится, когда наперекосяк, потому что прямые линии — это скучно. А может, он просто идиот, и мысли у него идиотские. И он даже не любит «Call of Duty» и «FIFA», но Лев забавно комментирует всё происходящее в игре. Сам он не играет, только смотрит. Кенма считает это какой-то разновидностью вуайеризма, но его всё устраивает. Впрочем, сегодня Лев до странного молчалив, и Кенме следовало бы поблагодарить небеса за долгожданную тишину и спокойствие, потому что обычно этот палочник-переросток тарахтит без умолку, но молчание, которое Лев генерирует, сгущается грозовыми тучами. А Кенма с некоторых пор не слишком-то жалует шторм. — Давай пропустим ту часть, где я спрашиваю, что не так, а ты врёшь, мол, ничего, и сразу перейдём к нервному срыву, — бормочет он, продавая своего лучшего нападающего клубу соперников. А Лев даже не удивляется и не спрашивает, в чём план. Плана, к слову, нет, просто последние десять матчей Кенма выиграл, и ему стало неинтересно. За подобные глупости в ответе наверняка тот же ген, который подбил его на хакерство вместо стабильного программирования, и тот же, что, почувствовав рядом Куроо, решил: «Да. Это он. Он нам нужен». Вместо того чтобы отнекиваться по сценарию, Лев вдруг обиженно восклицает: — Я же говорил тебе! — Ты много чего говоришь. Обычно я не слушаю. — Тот чувак! — с нажимом шепчет Лев, словно в складках дивана спрятан жучок. Может, так оно и есть. Может, там целое жучье гнездо, и впору покупать инсектицид. Кенма пытается вспомнить, про каких «чуваков» Лев ему рассказывал, но стараться по-настоящему влом, так что он просто спрашивает: — Какой? — Которого мне надо прижать. — Звучит эротично. Звучит знакомо. Кенма почти чувствует ветхую стену в городе N, и вес тела Куроо, и: «Я буду сверху». «Сверху, снизу, слева, справа… Времени-то у нас полно». О, да. Времени им не занимать. Им бы пространство только сузить. Сжать до одной точки на карте. Ровно настолько маленькой, чтобы вместить двух дебилов. Или даже чуть меньше, чтобы пришлось обняться. Обняться… Слово неправильное какое-то. Приторное, глупое. Будто аварийные столкновения их тел когда-либо были похожи на объятия. — Нифига не эротично. Мне надо его избить! — Лев подтягивает длинные ноги к себе, и его острыми коленками можно было бы нанести ножевое, но он тут же снова сбрасывает ноги с дивана. Он вообще подвижный. Любые эмоции мгновенно запускают механизмы его угловатого големного тела. Как собака в радости машет хвостом, так и у Льва в унынии раскручиваются суставы, и он разваливается на части. В покер ему играть противопоказано — при выигрышном раскладе его конечности сами по себе пустятся в пляс. — Зачем? — пожимает плечами Кенма. Нет, он вовсе не наивный дурак. Он понимает, как работают коллекторы. Понимает, что система, в которой он оказался, построена на страхе и угрозах, но дело в другом. — Если не хочешь его бить — не бей. — Это не так просто, знаешь ли, — фыркает Лев, нервно разминая пальцы, то примеряя на них кастет, то снимая его и убирая обратно в карман. — Я должен это сделать. Иначе я покажу себя бесполезным слабаком, и меня выкинут. Когда тебя выкидывают из мафии, то это не просто расхожее выражение. Скорее всего, выкидывают тебя из окна. — Но ты и есть бесполезный слабак. — Эй! — Это был комплимент. Лев смотрит вопросом. Он так умеет. Кенма готов поспорить, что когда он глядит на своего Яку, то в глазах у него появляются мультяшные сердечки. — Тогда… Эм. Спасибо? — Не за что. Кенма, не отрываясь от экрана, лениво разыгрывает футбольный матч и, похоже, всё равно выигрывает. Отстой. — Слушай, — говорит он со вздохом, чувствуя себя лет на десять старше. Мудрый, познавший жизнь Козуме-семпай. Куроо бы завёлся с пол-оборота. Как заводная мартышка с тарелками в руках. Ходил бы дурак дураком и трезвонил на всю округу: «Бам-бам-бам», — если ты разревёшься, после того как изобьёшь какого-то неудачника, будет только хуже. И ты всё ещё будешь бесполезным слабаком. — Я не разревусь, — говорит Лев, поджимая губы. Кастет в его пальцах вертится так нервно, что Кенма понимает: о, ещё как разревётся. — Реветь — это нормально, если что. — Что-то я не видел, чтобы ты ревел, — недоверчиво тянет Лев. — У меня нет слёзных желез. — Реально?! — Ага. Конъюнктивит в детстве разыгрался, пришлось удалить. С тех пор я не плакал. Даже на кат-сценах «Red Dead Redemption». — Ты… Ты снова издеваешься, — разочарованно понимает Лев. — Ага. — Вы с Куроо невыносимы. Два сапога пара. — Надеюсь, мы крутые ковбойские сапоги. Лев, кажется, и впрямь задумывается над этим. А Кенма думает, что ни хрена Куроо не сапог. Куроо — грёбаный уродский крокс с дырочками для проветривания. Такие носят только старики на отдыхе и те, кому плевать на мнение окружающих, потому что, блять, эти штуки и впрямь пугающе удобные… — Так что мне делать? — ноет Лев. Видимо, решил, что у Кенмы на всё есть ответы. Кладезь мудрости Козуме-семпай. Может, ответить ему какой-нибудь притчей? Что-то вроде: «Как-то раз к старцу пришёл ученик и спросил…» Или драматично положить ему руку на плечо, посмотреть в глаза и сказать: «Делай то, что велит тебе сердце». Нет, это было бы слишком лицемерно. Сердце — это последний орган, который стоит слушать. Лучше оставить это кардиологам. — Ты правда считаешь, что человеку, застрявшему в плену у мафии, стоит доверять в принятии решений? — хмыкает Кенма. — Смело. — Мне больше некого спросить. Кенма тихо цыкает. То, что честность обезоруживает, — это всё полный бред. Честность бьёт под дых без предупреждения. Честность и есть оружие, и прибегать к нему по крайней мере не спортивно. — Спроси Куро. Он-то советчик от бога. Он отлично справляется с такими заданиями. Он, наверное, уже целую книгу написал с инструкциями о том, как из кого-то выбить информацию: «Для начала вам придётся втереться к нему в доверие. Можете использовать карту «Телохранителя», а потом вести себя как невыносимое чудовище — все парни на такое западают. Соблазните жертву своими убогими шутками, сразите их наповал тысячью случайных фактов и, наконец, проложите путь к их сердцу через желудок, приготовив консервированные оливки под майонезом. Никто не устоит». — Куроо скажет: «Прострели ему колено, и дело с концом». — Сомневаюсь. — Почему? — Мои колени всё ещё целы. — Ты — другое дело… — вздыхает Лев, и Кенме хочется вернуть ему это детское «почему», но это было бы жалко. Это как выуживать признание из парня, чей личный дневник ты случайно прочитал. — Тогда просто запугай его, — неохотно предлагает он, и всё внутри мерзко сжимается. До чего он докатился?.. Советует юному коллектору угрожать должнику насилием. Вау. Вот это личностный рост. Как там говорят? С волками жить… И выть ведь и правда хочется. Жалостливо так, тоскливо. — Если бы запугивания работали, меня бы не послали, — качает головой Лев. И Кенма снова вздыхает. Потому что он знает выход. Не хочет знать, но знает. И помогать в таком деле тоже не хочет, но Лев... Лев растекается лужей по дивану, Лев плавится воском от страха, и... Он ведь дурак. Он сдастся, пойдёт со своим кастетом доказывать, что он не бесполезный слабак. А потом будет реветь на их дорогущем кожаном диване, портя солью и влагой обивку. А Кенме нравится эта обивка. В жару к ней, конечно, прилипают бёдра, но жара уже заканчивается. Скоро наступит осень. Но хорошая ведь обивка. Глупая, раздражающая, приставучая… Но жалко ведь будет её испортить. — Ладно, похуй, — говорит Кенма и откладывает геймпад. — Тащи сюда свой ноут.

***

То, как легко удаётся взломать несчастного должника, даже немного опьяняет. Кенма так давно этим не занимался, что почти забыл, каково это. Открывать любые замки. Распахивать любые двери. Азарт щекочет внутренности крыльями бабочек, и некрасивое ядовитое чувство превосходства, чувство вседозволенности наотмашь бьёт сжавшуюся от стыда добропорядочность. Пощёчина. Кенма хмыкает, прокручивая метры, километры личной переписки. — Бинго. — Что? Что там? — Лев взволнованно заглядывает через плечо, пружиня от нетерпения. В его голосе детское восхищение, словно только что ему впервые показали фокус с монеткой. — Он изменяет своей жене — это раз. Он отправляет фотки своего кривого члена несовершеннолетней — это два. Он называет своего босса безмозглой скотиной — это три. Он пиратит фильмы и альбомы Бибера — это четыре. Я бы шантажировал его последним. Может, чувство вины и проклюнулось ростком на какую-то секунду, но теперь его безжалостно растоптала подошва охрененно крутых ковбойских сапог. — О-о-о! — Лев выдыхает это с таким удовольствием, что со стороны может показаться, что он стонет. Если в диване и впрямь жучки, то объяснить этот звук будет сложновато. — Ты гений! Я бы расцеловал тебя, но Куроо меня побьёт. — Я и сам тебя побью. — Без обид, но ты сейчас даже бабулю при смерти не побьёшь. — Ну, не знаю, — тянет Кенма. — Не недооценивай мою агрессию к умирающим старушкам. — Вы с Куроо… — Ужасные люди? — …созданы друг для друга. «О да, — думает Кенма. — Вселенная наверняка надорвала свой метафизический живот, когда создавала нас». Он передаёт ноутбук Льву с безразличным: «Развлекайся» и плетётся наверх, в свою одиночную камеру. Рефлексировать по поводу своих моральных принципов не хочется, и Кенма просто падает на кровать лицом в подушку. Когда Куроо спал один, он всегда делал это на животе, рожей вниз. Дышать при таком раскладе почти невозможно, но для древних чудищ дышать вовсе и не обязательно. Им не нужен кислород, их мозг работает на совершенно ином топливе. Все эти два-один-два — не больше, чем симуляция, попытка слиться с окружающими. Попытка с ними сплавиться, срастись, вплести в них свои корни, паразитируя на нервной системе. А может, Куроо — настоящий демон. По крайней мере, это объяснило бы то, что Кенма им одержим. — И имя ему Легион… — бормочет Козуме. Со стороны окна вдруг доносится шорох и скрежет, и мозг тут же решает, что всё происходящее — подростковый ромком начала двухтысячных, и сейчас Куроо перекинет одну ногу через подоконник, ведь он, конечно же, ранимый в душе хулиган, а Кенма — недотрога по соседству. Но нет, это всего лишь ветка. Если только Куроо не научился принимать форму деревьев… Впрочем, он бы мог. Был бы дубом. Какого хуя?.. Какого хуя в голове Кенмы картина мира сместилась так сильно, что он представляет, каково было бы обнять толстый ствол, и ходить к этому идиотскому дереву каждый день, и сидеть в тени его кроны, и прослыть местным долбоёбом, влюбившимся в дуб? Вот просто… какого хуя? Куроо должен был предупредить, что его бешенство заразно, что болезнь эта древняя и не лечится, что передаётся она через хриплый смех и усугубляется от мятных губ на члене, от поцелуев в средний палец, а от обещаний… От обещаний она прогрессирует так быстро, что всё, конечная. Покиньте вагон через дыру в своём сердце. Кенма шарит рукой под подушкой и сжимает хрупкий дешёвый калькулятор. Вспоминается старая шутка, где один спит с ножом, другой с пистолетом, а третий, видимо, с Куроо, потому что нет хрени опасней, чем бездна в его зрачках. Кенма спит с калькулятором. Он даже почти закончил сингл, о котором Куроо его просил. Он назвал его «Ебучий ты хрен». Звучит он примерно так: четыре, четыре-пять, четыре-пять, четыре-пять-один. Один. Один-два, один-два, один-два-три. Эта тройка в конце, слишком высокая и звонкая, разбавляет минорную тональность первых цифр и олицетворяет проблеск надежды. Надежды на то, что сдохнут они быстро и безболезненно. Взявшись за руки. Композитор из Кенмы сомнительный. Но он наигрывает простую мелодию снова и снова, пока пальцы не становятся чужими, начинают путаться, а ритм расплывается и теряет чёткость. Кенма прекрасно помнит, что Куроо запретил звонить ему. Забыть это так же сложно, как абстрагироваться от постоянной боли справа в груди, там, где шрамами становятся хирургические надрезы. Там, где не достаёт одного лёгкого, зато тяжёлого в избытке. Что тяжелее — килограмм неисполненных обещаний или килограмм отсутствия жизненно важного органа? Тяжелее всего подчиняться запретам. Но Кенма ему не звонит. Кенма пишет: «4, 45, 45, 451. 1. 12, 12, 123» на огрызке листа и передаёт записку Льву на следующее утро. — Это какой-то шифр? — Это этюд. — Ноты выглядят не так, — обиженно подмечает Лев, и в его кошачьих глазах зреет тоскливое: «Совсем за дурака меня держишь?» — А ты много нот в своей жизни видел? — Я, вообще-то, занимался игрой на фортепиано пять лет. Кенма ему даже верит. Только человек, просидевший под метрономом лучшие годы своего детства, скажет «фортепиано» вместо «пианино». И длинные костлявые пальцы Льва удивительно просто представить на чёрно-белых клавишах. Кенма невольно представляет его миниатюрную копию, старательно настраивающую табурет перед концертом, а потом мысли, как и всегда, сбегают к Куроо. Как намагниченные. И вот уже мелкий нескладный Тецу играет на пианино, нет, на барабанах, нет… На трубе. На клоунской такой дудке. — Просто передай ему это, — раздражённо бурчит Кенма. — Я вам не почтовый голубь! — Ну, окей. Ты почтовый ястреб. Так лучше? — А я могу быть почтовым тигром? — Можешь быть хоть почтовым опоссумом, мне поебать. Просто передай ему это, — повторяет Кенма, чувствуя себя так, словно уговаривает трёхлетку съесть овощи. Открой ротик, впусти самолётик. Ебучий авианосец. Когда Лев возвращается с ответом, Кенма едва сдерживает себя, чтобы не взбежать по лестнице в свою комнату и не вбить в калькуляторе новую мелодию. Но он не бежит. Если он побежит, его лёгкое не справится, а сердце откажет на третьей ступеньке. Его сердце и так отказывало слишком часто, пора бы ему уже хоть с чем-то согласиться. Так что идёт Кенма медленно, держится за перила, переставляет ноги вдумчиво и аккуратно. Но когда он берёт в руки калькулятор и смотрит на кривой почерк Тецуро, ощущения такие, словно он гнался за золотой медалью. И догнал же. Тецуро ответил: «785, 762, 7885 564». Кенма улыбается, будто цифры эти отпечатаны на выигрышном билете. Джек-пот. Вот только… «Ты дебил? На конце явно должно было быть 5. 7885565». И так всё начинается.

***

«Какое 5? 5 — это слишком жизнерадостно! Мелодия должна обрываться на 4, типа всё, конец, финита ля комедия». «Это какая-то хуета. Очевидно, что там просится 5». «Ты — хуета. Кстати, послушай новый хит. Называется «Я скучаю по тебе, детка». 963, 952, 952, 52, 51». «Мне кажется, он называется «Я сел на калькулятор своей шикарной задницей». Вот истинная музыка: 87, 874, 87, 851. 87, 874, 87, 855521». «Ты считаешь мою задницу шикарной? Что ж, за такую откровенную лесть я даже позволю сыграть эту заунывную хрень, которую ты назвал истинной музыкой, на нашей свадьбе». «На нашей ГИПОТЕТИЧЕСКОЙ свадьбе играло бы это: 02, 25, 558. 02, 25, 552». «Короткая бы вышла церемония… Впрочем, я совсем не против поскорее перейти к брачной ночи ;)». «21». «И что это?» «Это звук моего усталого вздоха». «21. 21». «21. 21. 21. 21. 21». «Ого, ты так часто дышишь, что мне начинает казаться, что ты возбуждён… Что на тебе сейчас?» «Груз неверных решений». «Я медленно снимаю с тебя все неверные решения…» «21». «Кстати, Лев рассказал мне, что ты теперь помогаешь ему с делами. И каково это, быть на другой стороне шантажа?» «Это не было кстати. Я делаю это только потому, что мне охуеть как скучно. Зато столько членов повидал…» «ЭЙ. Я ревную. Это мой член ты должен видеть… Я нарисую тебе его, чтобы ты не забывал об этом». «Не похоже». «Может, я лучше знаю, как выглядит мой член?». «Нет. Вот, я нарисовал по памяти, и то вышло лучше». «Какой-то он маленький… И злой». «Наверное, он злится, потому что ты не пускаешь его к моему члену». «21. Как думаешь, Лев читает наши записки?» «ДА, Я ЧИТАЮ ВАШИ ЗАПИСКИ, И ВЫ МЕНЯ ЗАДОЛБАЛИ». «Кажется, он читает». «ДУМАЕШЬ???» «21». «21».

***

К концу сентября Кенме начинает казаться, что каким бы ни был план Куроо, он наконец начинает работать. Дела, которые раньше поручали Льву, теперь приходят напрямую к Кенме, и с каждым разом они становятся всё сложнее. Он больше не взламывает аккаунты должников. Вместо этого он ставит на чьи-то телефоны скрытые приложения с прослушкой. Вычисляет геолокации. Стирает электронные следы денежных переводов. Он работает на мафию. Блять. Он и правда работает на мафию. И в первый раз это ничем хорошим не кончилось, если не считать… Нет, Куроо определённо не стоит обзывать «хорошим» ни в каком контексте. Кроме ежедневных записок, которые Лев приносит со всё более кислой миной, Тецуро не появляется на радарах. Возможно, думает Кенма, этого он и хотел добиться: чтобы Козуме стал полезен сам по себе, а не в качестве рычага давления на него, Куроо. Но всё это слишком просто. Слишком гладко. И «полезен» — это совсем не то же самое, что и «незаменим». Ведь если Куроо по-прежнему опасается выходить на связь, значит, у босса есть хакер получше, чем Кенма. И если только Тецуро не планирует от него избавиться… Он же не планирует?.. Кенма не любит думать о том, чем занимается Куроо в этом бизнесе. Не то чтобы его пугают преступления, которые он не смог бы ему простить. Нет. Скорее, его съедает изнутри тот факт, что таких преступлений нет. Что если Куроо придёт к нему весь в чужой крови, Кенма поможет ему отмыться. Если у Куроо в обойме кончатся патроны, Кенма подаст ему полный магазин. Кенма сам выплавит грёбаные пули, если это спасёт Тецуро жизнь. Он никогда не считал себя идеалистом или праведником. Да блять, он ведь сам стрелял в человека меньше полугода назад. В человека, которого позже убили у него на глазах, но об этом… Об этом Кенма тоже не думает. Ведь каждый раз, каждый ебучий раз опухоль вины внутри протыкает иголкой облегчение. И гной сочится из раны мыслью: «Хорошо, что это был не Куроо». Он плохой человек. Это очевидно. Слабый, трусливый, эгоистичный. Он знает. Но иногда… Иногда он позволяет себе одну глупую, гадкую мысль. Они с Куроо, бесспорно, ублюдки. Но они ублюдки друг для друга. Так сказать, во имя. А если ты ублюдок во имя кого-то, то это… Это ведь не так страшно, а? Они, конечно, всё ещё получат пиздюлей на небесном суде и отправятся гореть в Аду, но, может, не вечность? Делает ли дьявол скидку для влюблённых? Что-то вроде: «Котёл раскалим не до десяти тысячи градусов, а до девяти с половиной». «Мучиться вам не веки вечные, а два миллиона лет». Два миллиона лет — это не так уж и много. Куроо и того древнее. Тем более Тецуро точно заключит с дьяволом какую-нибудь сделку, очарует его своей кривой улыбкой, и срок им скостят до миллиона. А миллион в Аду — это вообще ни о чём. Это не дольше, чем пара месяцев здесь без Куроо. Мысли прерывает щелчок дверного замка, и Кенма нетерпеливо ставит игру на паузу. Лев вернулся. Без записки. — Что с ним? — голос не подчиняется Кенме, и слова вылетают прежде, чем получают разрешение на взлёт. Зависают в воздухе, как в Бермудском треугольнике. Двигатели отказывают, посадка будет жёсткой. — Что?.. А, да нормально всё, — отмахивается Лев, но движение выходит скованным, смазанным. Что-то не так. Лев не умеет скрывать эмоции, Льву нельзя играть в покер, и сейчас у него на руках далеко не фулл-хаус. Кенма молчит. Подбирается, подтягивает колени к груди, словно они могут защитить его рёбра и то, что под ними, от слов, которые Лев пока не сказал, но обязательно скажет. Их тень уже нависает над Кенмой, и она огромная, эта тень. Такую отбрасывают только слова-титаны. Слова вроде: «Приносим свои соболезнования». — Босс хочет тебя видеть. «Приносим свои соболезнования». — Прислать ему селфи? — спрашивает Кенма. Выходит не смешно. Куроо бы поржал, но он дебил, он над всем ржёт, будто жизнь — это сборник пошлых анекдотов. — Поехали, он не любит ждать, — мямлит Лев куда-то в сторону, и эта фраза… Она совсем ему не подходит. Выученная, вымученная. «Он не любит ждать». Что ж, мистер босс мафии, не такой уж вы и особенный. — Переодеться мне хоть можно? — выгибает бровь Кенма и, не дождавшись кивка и разрешения, уходит в комнату. А ведь ему казалось, что он привык. К жизни без лёгкого. Даже в глазах уже не мутит при подъёме по лестнице, так чего же сейчас так грохочет внутри и сжимает? И дышать трудно. Надо напоминать себе это делать, надо приказывать сердцу биться. Босс хочет его видеть. Весной он хотел его убить, а теперь хочет видеть. Это ведь хороший знак? Нет. Кенма не верит в знаки. Ведь если бы вселенная хотела ему на что-то намекнуть, она бы уронила на него ебучую наковальню ещё в тот момент, когда он взломал первый в своей жизни код. Но вселенная слишком занята тем, что лепит всяких чудовищ для других чудовищ. А дальше как хотите, ребят. Дальше вы как-нибудь сами.