К дверям в розовый сад

      Оставшись наедине с собой и вдоволь нагулявшись по городу, Кларисса села на веранде, тесно прижавшейся к стене ресторана «Гранд-кафе». Немногочисленные посетители, отдающие предпочтение свежему, а не кондиционированному воздуху, были надёжно укрыты от посторонних глаз прямоугольным тентом и кадками с миртовыми деревьями. С места Старлинг открывался неплохой вид на противоположную сторону старой улочки, по которой туда-сюда сновали прохожие. Но мысли Клариссы были сосредоточены не на обветшалых фасадах и не на туристах; она сдержанно, но с некоторым трепетом решила осмотреть дальние покои своей души.       В этом месяце она почти никогда не оставалась одна, и каждый день приносил ей новые впечатления и перемены. Прежде всего, радостные перемены, но всё же они не перестали одновременно оставаться потрясениями. От её психики требовалась вся гибкость: нужно было приспосабливаться к новой стране, к новому образу жизни, и, главное, к тому человеку, чью жизнь она теперь разделила. Она также понимала, что нечто глубоко скрытое внутри неё работает на износ, чтобы сохранить ей рассудок и примирить её с тем, что Ганнибал сделал с ней в доме на берегу Чесапикского залива – уже после того, как она получила дротик со снотворным, спасая Лектера из лап Мэйсона Верже. Но что именно доктор тогда сделал с ней? Это требовало осмысления, и как раз сейчас, когда она осталась одна, нужно было как следует подумать над этим.       Кларисса обратила взгляд внутрь себя, стараясь заметить изменения и увидеть, не разрушено ли там что-то безвозвратно и возможна ли жизнь после вмешательства в её личность великого психиатра Ганнибала Лектера?       Старлинг догадывалась, что все манипуляции Лектера – и психические, и основанные на воздействии препаратов – служили её благу, но только в том смысле, в каком сам доктор понимал это благо. И всё же… Именно он избавил её от чувства вины перед облечёнными властью мужчинами, в которых она с детства неосознанно видела образ потерянного отца. Именно он разрешил ей не жертвовать собой во славу Федерального бюро расследований, почти ставшего символом её идеалов. Именно он указал ей на очевидное, ткнув холёным пальцем в её трухлявую опору: Верность стала вероломством, Смелость была за чужой счёт, ну а Честность… бедная мёртвая Честность смердела ложью и разлагалась на глазах. Да, Кларисса уже давно встала на свой смертный путь, и встречи с опаснейшим маньяком Ганнибалом Лектером были здесь ни при чём. Она просто обязана была умереть в одной из десятков безликих и бессмысленных перестрелок, потому что так решило ФБР.       Именно Лектер остановил этот проклятый маховик, но сделал это по-своему: накормил её психотропными препаратами и мозгами идиота Крендлера.       А она почему-то чувствовала себя хорошо. Даже слишком хорошо. Ни тревоги, ни угрызений совести, ни печали, ни страха. И всё же сейчас, направляя взгляд внутрь себя, она боялась. Боялась обнаружить безвоздушное пространство, наполненное сияющими, но совершенно холодными звёздами. Может быть, из-за этого ей и было так здорово всё это время? Ведь потолок, раскрашенный весёленькой голубой краской и так похожий на небосвод, тоже никогда не омрачается, не темнеет от грозовых туч, не проливается дождями…       Аргентинская улочка, ярко освещённая солнцем, словно бы потеряла цвет, став серо-коричневой. Кларисса медленно продвигалась вдоль череды своих воспоминаний: вот она с отчаянной решимостью вытаскивает из шкатулки пистолет Джона Бригема… Вот слышит дикий рёв ублюдочных свиней Мэйсона Вёрже и крепче сжимает оружие в руке… Вот стреляет прямо в грудь полицейскому, почти нажавшему на курок... Кларисса внимательно, настороженно и скорбно просматривала эти движущиеся картины – почти так, как много лет назад она осматривала тело безымянной девушки в западновирджинском морге.       Кажется, когда Старлинг протягивала Лектеру наручники, она всё ещё собиралась сдать его властям. Уже ни во что и никому не верившая, она чувствовала себя висельником, у которого из-под ног выбивают стул. Она словно была в двух мирах одновременно: потустороннем и посюстороннем. В этом мире она должна арестовать доктора Лектера и всё равно погибнуть – в ФБР её бы растоптали, и поимка беглого преступника не помогла бы ей, хотя бы потому, что она незаконно применила оружие и убила полицейского. В мире потустороннем перед ней стоял единственный человек, который был обеспокоен её судьбой и ни разу не предал её. Да, человек явно психически нездоровый и болезненно жестокий, но не позволивший бы и волосу упасть с её головы. Он не мучил детей, не швырялся спермой и никогда не врал ей.       В тот амбар её привело тогда жадное желание справедливости; чувство, что Лектер, хоть и должен вновь оказаться в тюрьме, но не заслужил расправы от садиста Верже и коррумпированных полицейских. Теперь она задумалась: только ли в этом причина? Или она просто испугалась, что больше никогда не получит письма из белой плотной бумаги, исписанной каллиграфическим почерком?       Что было дальше в череде воспоминаний? Первые дни у Лектера почти растворились в памяти, но она прекрасно помнила чувство примирённости и радостную лёгкость, когда просыпалась в белоснежной постели. Куда бы ни упал её взгляд – всюду были лишь красота, удобство, функциональность. И забота. И она спокойно перешагнула тогда через невозвратное первой же своей мыслью, когда открыла глаза в доме у Чесапикского залива.       Кларисса попыталась вспомнить, каким оказался Ганнибал Лектер сразу после её пробуждения… Хм, почти таким же, как и раньше. Вежливым, обходительным, формальным. Ухитрялся быть отстранённым, даже когда взял её кисть в свою руку, чтобы измерить пульс. Что она чувствовала при этом? Электрический разряд чуть ниже солнечного сплетения. И она готова была поклясться, что какой-то намёк на улыбку за мгновение скользнул по его губам.       Кларисса медленно и нерешительно подбиралась к самому трудному своему воспоминанию – к трапезе с Полом Крендлером.       Хотя мозги на тарелке были настоящие, но сама ситуация, как понимала её Кларисса, была метафорической, некоей жуткой терапией доктора Лектера. С юношеских лет несправедливость по отношению к другим людям побуждала Клариссу к действию; несправедливость же к ней самой вызывала лишь злость, но действовать не позволяла. Доктор знал, что её главное стремление – спасать ягнят, но Крендлер был не ягнёнком, а обыкновенным ублюдком, загнавшим её в роковую западню. Он легко и с удовольствием жертвовал Клариссой, а Лектер всего лишь по-своему предложил Старлинг насладиться честной победой. Для него же самого Пол стал только удачным наглядным пособием, которое, послужив уроку, полетело в помойку.       После того единственного случая доктор не пытался давать Старлинг человеческое мясо. Он по-прежнему руководствовался Марком Аврелием: следовал природе Клариссы, не стремясь надругаться над её сущностью. Он лишь предложил ей помощь – и был единственным, кто предложил помощь – хоть эта помощь была чудовищной. Но разве сам Ганнибал Лектер не был чудовищем?       Вспоминая всё, что случилось, Кларисса ощутила живую связь с прошедшим: она ничего не отринула, и ни одно чувство или событие не показались ей чужеродными или умершими, не принадлежащими ей. Впитав все перемены, она не ощутила перелома, и в итоге вздохнула свободно.       – Ещё кофе?       Старлинг несколько секунд смотрела на словно бы всплывшее над ней лицо официанта.       – Что? Нет, благодарю. Которой час?       – Половина шестого, – ответил официант.       Кларисса с изумлением поняла, что провела в кафе 4 часа, и через полчаса Ганнибал ждёт её к ужину.       – Прошу вас, принесите счёт.       Уже сидя в такси, Кларисса заволновалась, не нарушает ли она слово, данное доктору Лектеру. Других оснований для волнения у неё не было. Сегодня она поняла, что абсолютно во всём осталась собой, прежней Клариссой. Правда, на вопрос, ела ли она человечину, теперь пришлось бы ответить положительно.