Хроника оригинального наказания

      Многие ли считают детскую влюбленность чем-то стоящим внимания и важным? Не является ли она в нашем обществе несерьезным чувством, поводом для умиленной улыбки и снисходительного смеха? Во времена моего детства почти все считали любые детские чувства именно этим... Лишь неповиновение вызывало гнев, и подчас иррационально сильный, а все остальное было для взрослых чем-то милым и забавным, а в сущности — не стоящим особенного внимания. Теперь, кажется, очень многое изменилось, но детей некоторые все еще воспринимают как маленьких и несерьезных существ, не способных ни на истинно глубокие чувства, ни на твердые намерения, ни на верные мысли и обоснованные мнения... Как же слепы бывают люди!       Малый опыт и недостаток знаний — главные отличия детей от взрослых — не делают людей в меньшей степени людьми и не дают другим право относиться к ним с пренебрежением. Я сам успел ощутить на себе это презрительно-умиленное отношение и не могу пожелать подобного ни одному человеку, кем бы он ни был... И уж тем более я не желаю подобного своим воспитанникам, ведь среди них нет тех, кого я мог бы искренне осудить за их характер или поведение. Именно поэтому я пообещал себе всегда относиться серьезно к любым высказываниям детей, о чем бы они ни говорили...       Это обещание я дал еще в юности, когда впервые встретил своего первого ученика в Ордене. Он был необычным ребенком: и мудрым, и наивным до такой степени, что по мыслям и поведению было сложно определить его возраст... Тогда ему было девять лет, а мне — двадцать один. Мы с ним были и похожи, и различны одновременно, и многие думали, что мы так и не найдем общего языка, однако в детстве он считал меня лучшим наставником мира, а я знал, что ни за что не променял бы его на более послушного ученика... Его юность была полна экспериментов с внешностью, тяги к свободе и поисков себя; я же как мудрый наставник принимал все это, помогал в случае необходимости и никогда не проявлял гнева по поводу его выходок (в конце концов зеленые волосы, фенечки и небольшая татуировка — далеко не конец света); а после мы стали лучшими друзьями... Жаль, что наша дружба прервалась так трагически. Он погиб в бою восемнадцать лет назад, а я после этого ушел из Ордена. Мой уход, пожалуй, даже к лучшему: эта организация прогнила насквозь, и оставаться там у меня не было ни малейшего желания, да и Шив — лучший наставник и повелитель, какой только мог у меня быть. И все же я до сих пор сожалею о гибели любимого ученика...       Впрочем, я слишком отвлекся от темы. Я ведь хотел рассказать не о своем ученике, а об одном из воспитанников Академии... Признаться, он казался мне тем самым ребенком, с которым за все время его обучения не произойдет ничего особенного, и самыми необычными событиями его юности станут разве что исключительно хорошо или легендарно плохо написанные контрольные. Это совершенно средний двенадцатилетний мальчик, не имеющий ни необычных навыков, ни исключительных талантов к чему-либо — впрочем, и бездарным его не назвать. Учится он неплохо, но в первые ученики не выбивается ни по одному предмету. У него нет особенных заслуг, но и отвратительным поведением он также ни разу не отличился. Его внешность абсолютно заурядна: он среднего роста и телосложения, у него средний оттенок кожи, короткие чуть волнистые волосы пшеничного цвета, спокойные темно-серые глаза и невыразительные черты лица... В общем-то, я бы, скорее всего, и не посвятил ему ни слова в своем дневнике, если бы Илай сегодня не попросил у меня совета по поводу этого ребенка.       Когда любимый внук Императора подошел ко мне с вопросом, я сидел в не особенно мягком, но удобном кресле в общей комнате и следил за детьми. По большому счету в постоянном надзоре за ними нет необходимости: нужно лишь пресекать драки, посягательства на чужое имущество, травлю и попытки сбежать на улицу через окно, — а подобное случается не особенно часто. (Выбраться из окна на третьем этаже не пытался еще никто в Академии, но, я полагаю, желающие рано или поздно найдутся... Во времена моего детства такие юные скалолазы даже не становились местными знаменитостями просто потому, что их было достаточно много.) За весь сегодняшний день, к примеру, я успел лишь один раз помочь двум мальчикам решить конфликт без применения грубой силы — дело было в небольшом конфликте интересов (проще говоря, один стремился списать у другого завтрашнюю контрольную по истории, а второй не горел желанием повторить недавний инцидент со списанной контрольной по физике)...       Слова Илая, обращенные ко мне, удивили и даже немного испугали меня: мастер Алира говорила, что должно произойти нечто исключительное, чтобы этот юноша обратился к взрослым за помощью. А тут... — Мастер Джек, не могли бы вы помочь мне? — спросил он, встав перед моим креслом. — Я сделаю все, что в моих силах, Илай... Что случилось? — ответил я, стараясь не выдать удивления и легкого напряжения. — Я не знаю, как мне помочь моему другу, сэр... Мики влюбился в Рейвен и думает, что она никогда его не заметит. Я пытался дать ему хороший совет, но мне в голову не пришло ничего действенного — только советы, которые будут действенными разве что в кино... Он страдает, а я не знаю, как быть. Может быть, вы сможете помочь? — произнес юноша без надрыва, но немного взволнованно. — Я не уверен в том, что буду хорошим советчиком, но постараюсь помочь... Я сам знаю не понаслышке, каково быть влюбленным ребенком. Позови сюда Мики, пожалуйста.       Вскоре передо мной предстал этот мальчик, выделяющийся разве что отсутствием отличительных черт. В его взгляде была надежда такой силы, будто я мог спасти ему жизнь — не меньше. Заглянув в эти совершенно заурядные и невыразительные, но ясные и чистые, лишенные налета лживости или хитрости, глаза, я вспомнил свою собственную не особенно счастливую школьную любовь. Мне захотелось сделать все, чтобы помочь ему не стать таким же вечным одиночкой, как я... Конечно, от меня зависит не так уж много, но я твердо решил сделать все возможное, даже слегка превысить свои обязанности. — Твой друг кое-что рассказал мне, Мики... Теперь ты расскажи мне о своих чувствах, — произнес я, посадив мальчика на диван напротив себя. — Мастер Джек, вы не будете смеяться? Я рассказал учительнице грамматики, а она рассмеялась и сказала, что дети очень милые... А мне правда трудно, и я не знаю, что делать! — и лишь в ответ на мои заверения в том, что я отнесусь к его рассказу со всей серьезностью, мальчик продолжил тем же трагично-надрывным голосом. — Понимаете, Рейвен — настоящая ведьма, и ее знает вся Академия! Она отлично сражается — я слышал, как вы хвалили ее, — и у нее отличные способности в Силе... Она в особенном классе только потому, что выросла с ведьмами. А я здесь из-за... нет, у меня слишком глупая причина! Намного хуже, чем у все здесь... и мне стыдно таким быть... Но я рад, что тут надо мной не издеваются, как в младшем классе. Но вот Рейвен... Я люблю ее по-настоящему, сильнее, чем себя, понимаете? — я молча кивнул, не желая прерывать этот рассказ. — А я... я совершенно обычный, если не считать моей большой тайны, которую я никогда не выдам. Разве она посмотрит на меня хоть раз? Она, наверное, даже не знает, как меня зовут... — Скажи мне, похож ли я на заурядного? — спросил я, склоняясь к нему так, чтобы он смог оценить прохладные лунно-серебристые искры в моих глазах. — Совсем нет, сэр! Вы как раз особенный человек... Но при чем тут это? — удивился ребенок. — А при том, что девушка, в которую я был влюблен без памяти, была как раз заурядной... Она была красива, да, и обладала некоторыми талантами, но в целом в ней не было ничего особенного. И все же это не она безответно влюбилась в меня и добивалась крупиц моего внимания всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а я, особенный, как ты сказал, страдал по ней... Понимаешь, что это значит? — тут я хитро подмигнул, копируя то редкое лукавое выражение своего кота, что заставляет верить в то, что он хранит какие-то великие кошачьи тайны. — Что особенный тоже может любить обычного, сэр? — немного неуверенно, но радостно произнес он. — Именно! А ты вполне можешь обзавестись какой-нибудь необычной чертой... Впрочем, об этом позже. Пока я скажу тебе одно: признайся ей наедине. Говори теми словами, какие посчитаешь нужными. Если хочешь убедиться в том, что она знает тебя, спроси об этом прямо... Я знаю, что тебе страшно, что она для тебя почти божество... Поверь, она, если и божество, то далеко не злое. Если она не полюбит тебя в ответ, вы наверняка станете друзьями. Ты веришь мне? — спросил я, продолжая смотреть в глаза Мики. — Да... — завороженно кивнул он. — Спасибо вам, сэр! Я придумаю речь, чтобы признаться ей. — О, иногда простые слова лучше прописанной речи... Впрочем, я бы на твоем месте сначала поговорил с ее братом Крейгом: он — понимающий и далеко не ревнивый человек, — в ответ на это Мики улыбнулся еще более лучезарно и благодарно, судорожно закивал и побежал к столу у окна с широким подоконником, чтобы записать что-то на датападе.       После этого разговора я долго вспоминал Алису, свою неудавшуюся первую любовь, и думал о том, какой могла бы быть совместная жизнь... Может быть, мы стали бы вполне счастливой семьей, однако она, казавшаяся мне почти богиней в тринадцать лет, когда мне было десять, так и осталась какой-то детской мечтой. Стоило мне стать постарше, я увидел в ней обычную девушку — красивую, но без особенного обаяния, которое делает людей истинно привлекательными, имеющую некоторые таланты и увлечения, но ни к одному из них не испытывающую страсти, создающей истинных гениев... Любить ее было сложно: она была холодной, пустоватой и какой-то искусственной. В ней будто не было ничего настоящего. Может быть, так оно и было... Я знаю одно: Мики совсем не похож на Алису. Его заурядность происходит не от фальши и равнодушия, а от нераскрытости... Душа его, может быть, не проявила еще всего, что в ней есть, но она, если не золотая, то по крайней мере не прогнившая. И потому... храни Сила его чистоту и силу чувств! Надеюсь, жизнь не покарает его за способность искренне любить. Он достоин счастья — с Рейвен или с кем-то другим... Сейчас же просто пожелаю ему удачи.