Яма и солдат

Холодные липкие стены. Влажный пол, который не просох до конца после недавнего ливня. Прелый запах старого лежалого постельного белья, пропитанного черт знает чем. Например, чужой кровью. Юрке снова было девятнадцать и одновременно по-прежнему двадцать четыре. Знакомые женские руки — в глаза сразу бросился длинный шрам на предплечье с явными следами от неаккуратной хирургической иглы — придавили его к дрянному матрасу, да с такой силой, что дышать стало нечем. Настя. Не та Настя, которую он знал, но настолько похожее подобие, что Юрка в горячке полыхающей болезни этого не понял. Ее ладони были невозможно белыми и очень холодными. — Не сопротивляйся, Юра. Ее спокойный голос в этом аду пугал его даже больше, чем само возвращение в яму. — Не надо, — прошептал Юрка. — Пусти, пожалуйста, он же сейчас придет... Он же... Насть, да пусти ты меня! Ее длинные волосы щекотали лицо, закрывали обзор. — Мы поможем тебе принять свою судьбу. Заскрежетал замок, заскрипели и прогнулись под чужим весом деревянные ступеньки приставной лестницы. Тело Юрки сковали холод и жар одновременно, потому что он знал — это случится снова. Его оприходуют, трахнут, выебут, изнасилуют, и, что даже хуже, Настя увидит все это по-настоящему, а не через череду призрачных намеков, которые он когда-то рассыпал перед ней в надежде, что она-то смогла бы спасти его, вылечить. Сделать нормальным. — Не сопротивляйся, Юра. Поздно уже. Абдулбек улыбался. Юрка не мог этого видеть, мешали волосы Насти, но чувствовал, каждой клеткой своего тела чувствовал, что эта гнида лыбилась. — Нет! — Он дернулся. — Отвали! Пусти! Его тело было обнажено ниже пояса, поэтому даже без помощи Насти Абдулбеку не составило бы труда забороть его, заломать, подчинить своим желаниям. Но, кажется, он не планировал бить его по голове и под дых, как это было раньше; Абдулбек не обращал внимания ни на попытки отбиться, ни на крики. Тогда, в Чечне, он бы ни за что ему этого не спустил. — Все хорошо, Юра, — мягко сказала Настя. — Больно не будет. Мы обещаем. Она отпустила его и села рядом, улыбаясь точно так же, как улыбался Абдулбек. Даже теперь, когда его не пытались впечатать в матрас, Юрка почему-то по-прежнему не мог ничего сделать, не мог ничего изменить. У Насти почему-то были глаза Фатимы. Прикосновения Абдулбека оказались не жестокими и бесцеремонными, как пять лет назад, но нежными и осторожными. Они неприятно, пусть и очень призрачно напоминали про ту реальность, что лежала за кромкой сна. Юрка, конечно, еще не до конца понял, что сейчас был заключен в тюрьме очередного кошмара, но слово «морок» уже крутилось где-то на задворках сознания. Пальцы — обжигающе горячие, — скользнули по животу наверх, чтобы коротко мазнуть точно по соскам. Они никогда не были чувствительными точками для Юрки, но он все равно что-то почувствовал даже сквозь ткань футболки и дернулся в сторону. — Ты не можешь держать меня тут вечно, — сквозь крепко сжатые зубы выпалил Юрка. Абдулбек с легкостью задрал ему ноги до ушей и какое-то время просто смотрел в глаза, поглаживая внутреннюю сторону коленей большими пальцами. — Я знаю, — наконец, ответил он. А потом его ладони начали огненными улитками сползать вниз по ногам. — Не надо, — взмолился Юрка, но Абдулбеку было плевать на его мольбы всегда: и пять лет назад, и сейчас, и во сне, и в реальной жизни. Когда его пальцы взялись поглаживать задницу и бегло коснулись ануса, захлебывающийся в подступающей панике Юрка перевел взгляд на Настю. — Спаси меня. Пожалуйста. Спаси меня... Я не хочу так больше, только не так... Ее лицо стремительно менялось, как не могло меняться лицо ни одного человека. Исчезли веснушки, губы поменяли форму, брови стали темнее на несколько тонов, вытянулся нос, сменились прочие черты, на которые Юрка никогда особенно не обращал внимания, но теперь не мог не заметить. Фатима погладила его по голове и едва слышно прошептала: — Прости меня, Юра. Прости меня за все. Когда Абдулбек стал запихивать внутрь него свой член, Фатима резко вскинула руку высоко верх. В ее ладони блеснуло лезвие. Нож вонзился ему в шею семь раз подряд. «А… — отстраненно подумал Юрка, захлебываясь кровью. — Значит, вот что тот пацан чувствовал, пока помирал». Он перевел взгляд на Абдулбека. Тот в ужасе раззявил рот и, должно быть, начал орать, крепко прижимая ладони к его шее в тщетной попытке остановить неизбежную теперь смерть. Юрка не услышал и звука. Он моргнул, и полоток над его головой поменялся. Юрка не сразу понял, что проснулся, и еще какое-то время лежал, вцепившись в собственное горло и хватая воздух ртом, что твоя рыба. Реальность возвращалось к нему рывками. Влажная липкость стен ямы сменилась на старый сухой кирпич подвала. Ран на шее не оказалось, потому что их там никогда не было. Фатима растворилась, слилась с белым шумом на задворках разума. Юрка вскинул руку в горлу, ощупывая горячую, но нетронутую кожу. Кровь все еще спокойно текла по венам и артериям, а не выплескивалась фонтаном наружу, но воспоминание о последнем кошмаре было слишком живым, слишком похожим на реальность. Остался только Абдулбек, пусть он и сидел чуть поодаль, а не на нем. На лице Абдулбека можно было разглядеть разве что беспокойство. Никакого ужаса. Никакой злости. Никакого раззявленного в вопле рта. Пока что. К удивлению для себя Юрка обнаружил, что пропало и кое-что еще. Ошейник. Почему? — Ты говорил во сне. Юрка невольно вздрогнул, услышав голос Абдулбека. Ему почти стало страшно, но болезнь в последнюю секунду отобрала у него эту эмоцию, наградив уже знакомой иглой боли куда-то в затылок. Юрка поморщился. — И что я сказал? Его собственный голос звучал кошмарно скрипуче, будто он принадлежал старику на смертном одре, а не Юрке. Его дед примерно так и разговаривал, когда помирал. Реальность все еще стояла на опасной границе уже даже не со сном, но с обмороком, поэтому Юрка был неспособен до конца прочувствовать, что происходило в этот момент с его собственным телом. Еще он не мог полностью открыть глаза, так и глядел на Абдулбека сквозь полуопущенные веки, его тело было покрыто испариной, а лицо горело. — Что я не могу держать тебя тут вечно. — Я ведь прав? Он не собирался задавать этот вопрос, но слова прозвучали все равно. Абдулбек, правда, ничего не ответил, только молча налил в стакан воды и всучил ему несколько разноцветных таблеток в ладонь. Он снова — с пугающей готовностью, — совсем как утром придержал его за затылок и плечи, потому что самостоятельно сесть и удержаться в положении сидя Юрке не удалось. — Спи дальше. Так тебе быстрее полегчает. — Я же опять там умру... Его губы и язык умудрялись двигаться быстрее, чем мозг успевал их остановить. Хотя так ли уж важны теперь покорное молчание и сдержанность? Были ли они вообще когда-то важны? Нужно ли было сдерживаться, когда ты оказался зажат между молотом и наковальней? — Не говори про смерть, пожалуйста. Жалобное «Только не умирай» вспомнилось Юрке неожиданно — и одновременно ожидаемо —легко. Только теперь его воспаленному мозгу весь этот фарс с заботой, полной самообмана, и эгоистичными переживаниями Абдулбека показался до невозможного нелепой несуразицей, и он рассмеялся, насколько позволил измученный болезнью организм. Абдулбек замер, как никогда похожий на статую, некрасивую такую, нелепую, грубо сделанную и в целом странную статую, у которой, если присмотреться, руки были по локоть в крови. — Мудак ты, конечно, — прошептал Юрка и стеклянно улыбнулся. От смеха закололо где-то под ребрами. — И не смотри на меня так, будто тебе жаль. «Будто ты не сделал бы все это снова», — осталось невысказанным, растворилось между явью и новой вереницей кошмаров. Перед тем, как провалиться в пропасть неведения окончательно, у него возникло ощущение, будто кто-то начал обтирать его тело теплым влажным полотенцем. *** Когда Юрку потащили куда-то наверх, дернув за руки, он не стал сопротивляться. Его не волновала даже смерть, что маячила в конце очередного пути. Юрка уже умирал несколько раз: Фатима продырявила ему горло, Ваха отрезал голову, младший брат повесил на дереве, что росло рядом с домом деда в деревне, а тот загадочный ночной гость Алимова просто-напросто пристрелил. Юрка решил для себя, что сейчас вряд ли будет хуже, вот только он стремительно тонул в бесконечном потоке снов и уже почти не мог отличать настоящее от фальшивого. Его не волновала и абсурдность этой вереницы смертей, будто он забыл, что люди в реальной жизни умирают только один раз. Навсегда. Его попытались поставить на ноги, но они были больше похожи на две огромные макаронины, чем на ноги, так что дальше неизвестный или неизвестные — он так и не понял, — полунесли его на руках, пока Юрка продолжал делать вид, что он просто безжизненная кукла, и просто ждал очередной смерти, только бы поскорее. Юрка решил даже глаз на этот раз не открывать — к чему ему видеть очередной очевидный финал своего существования? Но время шло и ничего, даже отдаленно напоминающего казнь, не происходило. Сначала его куда-то тащили — лестница, скрип двери, щелчок механизма, приглушенные разговоры, чужие шаги, — потом запихнули в непонятное теплое помещение, пусть и слишком маленькое, чтобы быть комнатой, и неожиданно оставили одного. Юрка был не особенно против, даже наоборот — темная пустота казалась ему приятной, успокаивающей. Здесь хорошо пахло дорогой кожей и не то бензином, не то машинным маслом. Пустота незаметно обвилась вокруг него как огромная дикая кошка, заглушила все звуки из внешнего мира невозможным мурчанием, спрятала в своей шерсти из Ничто чудовищные сны, порожденные его болезнью и страхами. Сквозь ее объятия просочилось только одно короткое прикосновение к его волосам и фраза: — Все будет хорошо, Юра. И Юрка поверил этому голосу. Когда он открыл глаза по-настоящему, то почти сразу понял, что мир вокруг него сильно изменился. Мрачные темные стены и потолок стали кипенно-белыми, маленькая дыра под потолком превратилась в большие окна с видом на роскошную аллею кленов, а ноздри защекотал новый запах — такой Юрка встречал только в больницах. Он моргнул. Больница? Юрка заозирался по сторонам. Он лежал на явно казенном, но чистом постельном белье, яркое летнее солнце ласкало его лицо своими лучами, на тридцать три раза перекрашенной тумбочке стояла бутылка воды, а на кресле в углу комнаты сидела женщина. Фатима. Она сразу увидела, что он очнулся, вскочила со своего места с выкриком: — Юра! Он же, помня про первую свою смерть, только отшатнулся, пытаясь высмотреть у нее в ладони нож. — Что?.. Его голос больше не был похож на голос умирающего старика. Неужели смерть отступила, лишь погрозив ему своим костлявым пальцем? — Ты свободен. Все кончилось. Ее глаза были красными, будто она плакала. — Я не сплю? — Нет, — она заставила себя улыбнуться. — Прости. «Почему вы все просите у меня прощения?» — промелькнуло в голове Юрки, но он разумно решил этот вопрос не задавать. Он посмотрел на Фатиму еще раз. Она мало напоминала ту несчастную девушку у конюшни или ту, что прощалась с ним на перроне железнодорожной станции. Не похожа она была хотя бы потому, что теперь ее одежда была ей по размеру и по стилю совсем не напоминала ни чеченские платья, ни те джинсы и блузку, что она купила себе на первые заработанные деньги. Даже мало что смысливший в этом Юрка видел — одежда Фатимы была дорогой, изящной и очень... европейской. Мягкий пыльно-розовый оттенок помады на губах прекрасно дополнял ее естественную красоту. А еще она говорила с легким акцентом. Скорее всего, с немецким — в конце-концов, ее муж, Карл, был родом из Германии и именно туда увез ее несколько лет назад. Ее мягкие ободряющие прикосновения к его ладони были приятными, но от них что-то внутри Юрки заходило ходуном, старый фундамент будто бы разошелся трещинами. — Как я тут оказался? — спросил он, старательно не думая о том, что с ним происходило. Фатима не отвела от него взгляда и, не колеблясь, ответила сразу: — Он вас обоих отпустил, тебя и мальчика. Позвонил Алимову, сказал, где вас найти, и все. Мы приехали и... тебя сразу отвезли в больницу. Ты в себя два дня не приходил, но, похоже, все обошлось. Юрке невольно вспомнились странные игры того мальчишки. Жук. Солдатик. Солдатик. Жук. Он отвел взгляд первым. Лучше смотреть на клены за окном, чем на ее обеспокоенное лицо, в котором Юрке почему-то мерещилось точно такое же обеспокоенное лицо Абдулбека. Такие галлюцинации ему не пережить. — Что с ним теперь будет? — С кем? — С пацаном этим. — Пока не знаю. Твой Алимов предлагает оформить опеку и отправить его в специальный интернат, но я... Я думаю забрать его с собой. Юрка хмыкнул. — Ты же своим его не считала. Передумала? Фатима за словом в карман не лезла, снова ответила без заминки: — Он болен, Юра. И выбирая между Ростовом и Франкфуртом я выберу для больного ребенка последнее. — Она горько улыбнулась и добавила: — Этот мальчик навсегда будет для меня чужим, но это не значит, что мне его не жаль. Из Абдула вышел паршивый отец. — Да, — сказал Юрка и отстраненно кивнул. Ему так и не удалось вспомнить имя пацана, как бы сильно он не пытался. — Думаешь, он когда-нибудь поправится? Фатима только пожала плечами. — Не знаю. Юрка хотел задать ей еще несколько вопросов, неприятных и болезненных вопросов, но от одной только мысли о еще живом Абдулбеке, который по-прежнему существовал где-то там за пределами больницы, фундамент его души покрылся новыми опасными трещинами. Если все рухнет, Юрка никогда не сможет вернуть себе даже призрак нормальной жизни, поэтому он старался думать о чем угодно, только не о подаренной своим же мучителем свободе, только не о самом Абдулбеке. В дверь постучались. — Заходите! — позвал Юрка в надежде, что за дверью окажется Алимов или хотя бы медсестра, но здорово просчитался. В палату вошли двое мужчин, русский и, кажется, чеченец — какая ирония, — в форме сотрудников милиции. Чеченец бегло осмотрелся и вернулся обратно в коридор, но его все равно можно было рассмотреть сквозь дверной проем, да и сам он глаз не сводил с Юрки и Фатимы. — Юрий Владимирович? — спросил русский. Юрка молча кивнул, и тот сразу достал свое удостоверение, подошел ближе, чтобы дать увидеть черно-белую фотографию и цветные буквы с печатью МВД. — Сотрудники уголовного розыска лейтенант Васильев и младший сержант Амаев. Мы бы хотели задать вам пару вопросов. Лейтенанту Васильеву было не занимать ловкости; Юрка даже не заметил, как корочка ксивы сменилась на небольшую фотографию. Он протянул ее Юрке и тот, не думая, взял. — Вам знаком этот человек? — Можно сказать. Юрка едва поборол в себе желание разорвать фотографию на части.