Тёмные воды (21+)

Сюэ Ян бодро шагал по рынку, стараясь по дороге избавиться от глухого предчувствия, одолевшего его с ночи. Он так и не заснул до утра. Даочжан то ли что-то заподозрил, то ли пожалел, что связался с каким-то омегой без роду и племени, то ли еще что… знать бы, что в этой святой башке крутится! Торговцы спешили поклониться и без лишних слов выкладывали лучший товар. Впрочем, сейчас они уже вскопали на территории похоронного дома, который староста им безвозмездно уступил за спасенного сына, небольшой огородик, посадили овощи и травы. Но пока урожай лишь ожидался, приходилось покупать еду. Теперь никто особо не смел обмануть, обсчитать или оскорбить за спиной. Кроме одного. Пронырливый Су Фэнь, мужичок щуплый, неказистый, с проплешинами на темени, жадный до невозможности, попробовал подкинуть в корзину дряблый картофель, который внутри либо сгнил, либо струхлел. — Эх, господин Су Фэнь, — пропел Сюэ Ян, вынимая кинжал из-за пояса. — Ничему вас не учит жизнь, правда? Похоже, выбитый зуб вы уже оплакали, верно? — Ян говорил нарочито громко, чтобы все слышали диалог. — Я говорил, что намотаю твои кишки на то гнилье, которым ты травишь народ? Говорил… — Щенок, ты не посмеешь… — прошипел Су Фэнь, а Сюэ Ян наклонился к нему, отводя кинжалом полу ханьфу и обнажая небольшой участок кожи. — Ты что задумал? Что, мало ебёт тебя, шлюху, твой… Кинжал вгрызается в кожу, торговец верещит на высокой ноте, а Ян, прикусив от усердия язык, выводит на коже какие-то символы, а потом еще более громко, перекрикивая вопли торговца, говорит: — Я не стану выпускать тебе кишки прилюдно. Мне, вроде как, хочется здесь задержаться. Но за гнилой товар и шлюху ты ответишь. Это клеймо называется «печать лжеца». Вздумаешь обманывать покупателей, изойдешь язвами, а вдобавок такой понос проберет, что кишки свои ты сам себе вытащишь и намотаешь куда угодно. Заметь, если не будешь людей дурить, ничего дурного ни с головой, ни с жопой не случится. И кто мне скажет, что я не прав? Торговцы помалкивали, покупатели улюлюкали, некоторые даже одобрительно похлопали: так, мол, его… Купив в соседней лавке все необходимое у более честного человека, Чэнмэй отправился домой, думая, что надо было спать ночью, а не думать гуль знает, о чем. Накатывала странная слабость. А еще за ним кто-то следил. Это он чувствовал шкурой, хоть сзади глаз не было. Обернувшись в пол-оборота и делая вид, что рассматривает ткань, Сюэ Ян увидел четверых странно одетых людей. По их ханьфу нельзя было судить о принадлежности к ордену Цзинь, но вот стоимость ткани выдавала далеко не бедных людей. Не гроб же они заказать в такую даль тащились? — А-Яо, для нас обоих лучше мне пока оставаться «мертвым», — шипит он, ныряя между лавками, но не слишком проворно, чтобы преследователи пошли за ним. Они и пошли. Ян быстро лавировал меж знакомыми лавками, торговыми рядами, дворами и подворотнями, пока не вывел мужчин на окраину города. Стало ясно, что они действительно преследуют именно его. Сюэ Ян прибавил шагу, надеясь успеть отойти к ближайшему леску, где их бой будет не как на ладони перед всем городом. Все-таки, пока был шанс, хотелось еще немного пожить спокойно. Ведь когда-то давно именно об этом он и мечтал. Как вырастет, найдет хорошего альфу и будет любить своего ребенка в отличие от своей матери… кажется, все это было даже не в другой жизни… в десятой. — Эй, а куда это красавчик бежит? Чувствуешь, что скоро потечешь, сучка? — услышал он. — Специально заманиваешь нас подальше, чтобы поразвлечься? Так вот оно что? Это не прихвостни Яо? Тот не ищет его, уверен, что он мертв? Просто кучка извращенцев? Какая течка, на хрен? Вот тут и дошло: слабость, чуть усилившийся запах — все верно. Просто он перестал пить полуядовитые травы, подавляющие и запах, и желание, и, кажется, тело решило поблагодарить, избавив от резких приступов боли. Но в его планы точно не входит развлекаться с мудаками так, как они того хотят… — Конечно, — в ответ улыбается он, и выражение его лица заставляет альф невольно сделать шаг назад. А потом он достает Цзян Цзай, соскучившийся по живой крови, и один из потенциальных насильников выдыхает: — Сюэ… Чэнмэй? Ты жив? Дерьмо. Огромная куча. Свеженького. — Эх, кто тебя за язык тянул, — пропел Ян, клинок в руке, подчиняясь выверенным движениям, раздвоился, хищно поблескивая на полуденном солнце. Чтоб этих идиотов гули съели! Чэнмэй задержался: только бы добрый даочжан не поперся искать… — Ладно, мужики, я спешу. Хотел повеселиться, но, видно, придется по-быстрому вас кастрировать, чтоб хуями перед кем попало не трясли! Тот, кто его узнал, был прошит острием клинка первым: один выверенный удар в легкое, и он захлебнулся кровью, падая и харкая сукровицей на товарища. Товарищ выхватил меч, остальные тоже сообразили, и началась пляска клинков. Чертова течка приближалась не вовремя. Координация стала хуже, меч словно потяжелел в руках, и Ян вынул парочку темных талисманов, умудряясь их вертко нацепить на одежду напавших. Одежда загорелась. Альфы тут же повалились на землю, стараясь сбить огонь, но он только сильнее расходился. С последним пришлось повозиться. Он оказался хорошим мечником, вздохнуть не давал и даже пару раз зацепил по плечу и боку, но и он вскоре был надет на меч в самом причинном месте. — Говорил же, отрежу елду, — прошипел Сюэ Ян, вытирая меч о траву. В итоге один захлебывался кровью, двое других горели заживо, четвертый верещал, сжимая ладонями пах. — Боюсь, на этом «весенние игры» для вас закончились. Как и жизнь. Он без жалости добивает врагов. В иной раз подождал бы, пока сами сдохнут, но слабость все сильнее, внизу живота противно заныло. Напоследок он достал пустые талисманы, собрал немного мертвой крови, начертал символы и вложил каждому в одежды. Трупы поднялись, ожидая приказа. — Валите в Нечистую Юдоль. Нападайте на всех, кого встретите на пути. Но не раньше, чем уберетесь из города. Потеряйтесь с глаз! — приказал он мертвым теперь уже заклинателям ордена Цзинь, небеса знают как забредшим в эти земли. Может, возвращались откуда? Талисманы, которыми он воспользовался, были просты и хорошо известны в узких кругах для темных адептов. Сюэ Ян не переживал, что его раскроют. Будто бы стал он сидеть под носом у Главы Нэ! Кое-как дойдя до ручья, он стащил с себя одежду, заполаскивая ханьфу, — забрызгался кровью. Еще надо было смыть с себя запахи возбужденных идиотов и паленой плоти. Он едва закончил, как услышал: — А-Мэй, ты здесь? Уже полдень, я волновался… от тебя странно пахнет, что стряслось? — А что может стрястись, если омега попадется на пути кучке молодых здоровых альф? — тянет он, одеваясь. — Чэнмэй, они что, посмели? — в голосе Синчэня появилась какая-то несвойственная ему сталь, что заставило Яна невольно вздрогнуть. Сяо Синчэнь всегда был с ним нежен и ласков, но он был сильным альфой. Достаточно сильным, чтобы действовать на полувозбужденного омегу должным образом. В который раз Сюэ Ян надавал себе подзатыльников за то, что прекратил пить подавляющие его суть настои. — Нет, даочжан. Ничего они не сделали. Я уже давно умею давать отпор наглецам. Все хорошо. — Тебе не больно? В прошлый раз… — осторожно начал Сяо Синчень, успокоив дыхание. Неожиданно мысль о том, что кто-то посмел коснуться А-Мэя в самом развратном смысле отдалась внутри глухой яростью, такой, какую он, возможно, и испытывал-то пару раз в жизни. Все инстинкты словно вопили: «Моё!» И никакие подозрения не могли этого изменить. Хотелось, подобно животному, взять, присвоить, поставить метку… Он тряхнул головой, отгоняя недостойные мысли, а вот Чэнмэю, похоже, было ясно его состояние. — А что, хочешь помочь, как в прошлый раз? — А-Мэй, я… — Ты альфа, не отрицай, А-Чень, — неожиданно мягко произнес его друг (или любимый? или враг?), — со своей сутью нелегко бороться. Да, мне немного больно. Но у этого ручья проходной двор, он слишком близко к городу. Я дойду до дома. Мы можем закрыться в мастерской или навесить на комнату заглушающие талисманы. А-Цин не такая маленькая и глупая, для нее не секрет, чем мы иногда занимаемся ночью… — Да, она сегодня, признаться, меня пристыдила, — краснеет Синчэнь, делая шаг к А-Мэю, вдыхая терпкий запах полыни, которым успел пропитаться за много дней и ночей, проведенных вместе. — Что, прости? — фыркает Ян. — И что она могла такого сказать, даочжан? — Упрекнула меня в том, что я не предложил тебе брак, разделяя с тобой ложе. И она права, это неправильно по отношению к тебе, я не в праве… — почти прошептал Синчэнь, а Сюэ Ян закашлялся, поперхнувшись какой-то глупой шуткой, готовой слететь с языка. Какого гуля болотного он говорит такие вещи? Сюэ Ян может сто раз убеждать себя, что отрекся от своей сути, от сострадания, любви, надежды на счастье, что оставил себе только злобу, ненависть, гнев, ярость и подлость, чтобы выжить, чтоб спалить этот мир в своей Тьме, но… но одна только мысль о том, чтобы назваться чьим-то мужем (не чьим-то, не ври себе, идиот!), чтоб назваться Его мужем, чтоб разделить с ним дом, ночную охоту, общую силу, и внутри что-то ломается с таким громким треском, что он невольно вздрагивает, едва не уронив поднятую корзину с продуктами, и хрипло, почти истерично бормочет: — Зачем я тебе такой, даочжан… тебе бы девку какую поблагородней да повоспитанней, или парня потише да поскромнее. Здорового, чтоб понести мог и родить. А мне только голову дурную снести, да и дело с концом… Его обнимают. Вот так просто. Крепко. Вдыхая полной грудью аромат полыни, крови и какой-то гари: — Что ты сделал? На тебе следы Тёмной энергии, А-Мэй, — тревожно спрашивает его святоша, и он снова фыркает: — Ничего. Но размножаться они больше не смогут. Отрезал им кое-что да слегка одежду талисманами подпалил… будут знать, как вчетвером одного выслеживать. — Вчетвером? — передергивает Синчэня. — Знаешь, я не одобряю любое насилие, и то, что ты сотворил, на уровне инстинктов вызывает дрожь… но то, что могли сотворить с тобой… вот почему под этим небом не живется людям праведно? Откуда это желание уничтожать? Как ни силюсь, не могу понять. Хорошо, что ты в порядке. Больше не уходи один в таком состоянии, хорошо? — Я бы не ушел, если б знал… ты же заметил, даочжан, с циклом у меня беда, — вздыхает Сюэ Ян, отстраняясь, боясь, что нарушит свое же слово и накинется на мужчину прямо тут. — А-Мэй, ты прости, если я спрошу что-то, что ты обсуждать не хочешь, но… что с тобой стряслось? Ты прятал запах, эти ужасные боли, нестабильный цикл, и, похоже, ты от кого-то прячешься. Ты уже был замужем за плохим человеком или… — Нет, не был, — усмехается Чэнмэй. — Со мной было кое-что похуже. Я рос на улице, Сяо Синчэнь. Как ты думаешь, что могли со мной делать? От этого были… эм… травмы. Поэтому я вряд ли однажды смогу родить. Поэтому не могу рассчитывать на хорошего мужа и семью. Из этой грязи не выбраться, не отмыться. И ты прав, я не хочу об этом говорить. Потому что история долгая, а зла и боли в ней столько, что твои глаза вновь начнут кровить. И нет, я не то, чтобы прячусь. От себя не спрячешься. Просто идти некуда. С вами — не хуже, чем без вас. Но если я тебе противен, уйду хоть сейчас… — Сейчас не надо, — Синчэнь хватает его за правую руку, потому что в левой корзина, — и потом не надо. Если тебя… если тебя взяли силой не по твоей воле, в этом нет твоей вины. Это не делает тебя недостойным. Я знаю, что в обществе думают иначе. Но не могу осуждать тебя в том, над чем ты не властен, А-Мэй. И отдай корзину, я сам понесу. Тяжелая же! — он невольно пытается коснуться чужой руки, но тот умело передает корзину без лишних касаний. — А-Мэй, почему ты прячешь ее? — решается он и спрашивает прямо. Даже если нет этого проклятого пальца… мало ли на свете людей с увечьями? Мало ли людей с одинаковыми увечьями? Тем более, руку Сюэ Яна он без перчатки и не видел. — Что прячу? — насторожился тот. — Руку, пальцы… что бы мы ни делали, ты не касаешься меня левой рукой. — А почему ты не снимаешь при мне повязку с лица? — хрипит Сюэ Ян, стараясь взять себя в руки. Если покажет, что вопрос напугал или разозлил, Синчэнь все поймет… — Я… немного стесняюсь своего… уродства, — выдыхает даочжан. — Ты ответил на свой вопрос, — вздыхает в ответ Ян. — Моя рука уродлива. Сильно искалечена. Кости срослись неправильно, мизинец вообще оторвало. Когда было семь, телега по руке проехала. До сих пор постоянно болит. Поэтому я и таскаю в ней все подряд. Если не напрягать, отнимется, это еще хуже, чем так. Говорю же тебе, увечный я с головы до пят… так что скажу А-Цин, чтоб никакими свадьбами-женитьбами тебя не донимала. Почему спрашиваешь-то? Вижу ведь, тревожит тебя что-то. — У меня был враг, А-Мэй. Иногда ты до зубовного скрежета напоминаешь мне его. И я хочу спросить прямо, прав я в своем подозрении, или нет… но боюсь. Боюсь узнать ответ, — голос предательски дрогнул. Если это Сюэ Ян идет рядом, как, должно быть, он потешается внутри! Может, этого он и добивался? Если это на самом деле темный заклинатель. Но сколько совпадений! Владение темной энергией, увечье это, клычки чертовы, интонации… и сколько отличий! — Даочжан. Если он тебе такой сильный враг… ну, допустим, это я. Он — это я. Тогда зачем все это? Жить в одном доме, варить обеды, прикрывать спину на охоте… ноги перед тобой расставлять, наконец? Либо это не я, либо — не такой уж он тебе и враг. А не хочешь знать, так не спрашивай. Иногда в неведении счастье, — тихо договаривает он. — Пришли. Пойду, скажу А-Цин, чтобы нас не беспокоила. — В неведении счастье, — повторяет Сяо Синчэнь. Внутри все сжимается не только от почти сумасшедшего желания, но и от неясной тревоги. Неведение не может длиться вечно.