Тёмные воды (21+)

Раны затягивались странно медленно. Будто часть энергии оттягивалась на что-то еще. Уставший Синчэнь успел и поспать, и приготовить с помощью А-Цин еду, и опять подремать, прежде чем на вторые сутки его друг (враг) с тихим болезненным стоном пришел в себя. — Что же не добил? — хрипло прошелестел он, медленно привставая и садясь на кровати, которая давно стала родной. Вот только больше ему тут места не было. Стоило уносить ноги, пока этот святой даос добрый. А то с него станется оттащить еле живого врага в Цинхэ Нэ или еще куда. Да хоть в присно памятный Юньмэн, где глава любит тёмных заклинателей в самых занимательных позах. — Решил и тут поступить благородно, не оскверняя свой славный меч моей гнилой кровью, а даочжан? — кашель опять разорвал легкие. — Ты просил о разговоре, — скупо отозвался Сяо Синчэнь, подходя к кровати и садясь на краешек. — Признаться, А-Цин меня несколько заинтриговала, сказав спросить тебя, за что ты вырезал всех обитателей поместья Чан. Ты хотел об этом поговорить? — И об этом тоже. Только история длинная, а мне дыхалку перекрывает, А-Чэнь. Твой меч был на удивление тверд, как бы я тебя не смешил, — усмехается Сюэ Ян и снова кашляет. — Помнишь сказку про маленького мальчика, любившего сладости? Про телегу богатого господина, что проехала по его руке? Тем господином был глава клана Чан. Тем мальчиком, как можно догадаться, я… — И ты убил пятьдесят человек за… палец? — выдыхает Синчэнь. — Если твоя обида была так сильна, ты мог отрезать ему палец. Два. Да хоть всю руку! Но разве соизмеримы пять десятков жизней с мизинцем? Ты чудовище, Сюэ Ян! — Конечно, даочжан! — хрипит Чэнмэй. — Тот палец был моим, а жизни — чужими. Как они могут сравниться в цене? — и, захлебываясь кашлем, почти безумно хохочет. С нотками слёз… — Ты отвратителен, — шепчет Синчэнь. Он не понимает. Просто не понимает, как можно было рассудить… так. Как можно было убить детей? Как можно было… — Да прекрати зубоскалить, Чэнмэй, — вдруг зло кричит молчавшая до этого А-Цин. — Скажи правду! Скажи, что они делали с сиротами! С тобой! С моей семьей! — Да будто он поверит, — шепчет А-Мэй. — Я в его глазах (простите за каламбур) — грязь под ногами. Монстр, не достойный осквернять белый свет своим дыханием. Какой смысл… я жил ради этой мести. Я отомстил. И если сдохну — это будет благом, а не наказанием. Потому что больше мне и жить-то незачем, как оказалось. Благодаря Чан Цыаню у меня не осталось ничего. Ни семьи, ни чести, ни здоровья, ни шанса на нормальную жизнь… — Из-за пальца? — повторяет Синчэнь. — Да какой, к гую, палец? — фыркает А-Цин. — Не можешь рассказать — покажи. Ты же умеешь! — Показать? Как в «Сопереживании»? — удивляется Сяо Синчэнь. — Это техника ордена Юньмэн. — А Старейшина Илина — его бывший адепт. Я читал все рукописи, что у него сохранились. Научился кое-чему, — Сюэ Ян старается дышать размеренно. — Если ты, правда, хочешь знать все, я покажу. Потому что на рассказ меня не хватит, ты уж прости, даочжан. — Соглашайся, — просит А-Цин. — Он не сделает тебе ничего плохого… — А-Цин, — обращается к ней Чэнмэй. — Когда пройдет час… нет, два, споешь ту песню, что пела твоя сестра. Помнишь ее? Это должно вырвать меня из транса. — Хорошо, — девочка садится рядом. — А ты лучше ляг рядом, А-Чэнь, — шепчет враг. — И дай руку. Единственное, я сейчас не очень себя чувствую. Эмоциональный перенос может оказаться сильным. Если почувствуешь мою боль, прости. У тебя будет возможность разорвать контакт. Просто громко позови меня, когда станет невыносимо… — И что же там такого? — вздыхает Синчэнь, но ложится. Его берут за руку, и тьма рассеивается. *** Сяо Синчэнь вновь может видеть. Он видит, что ноги и руки у него очень маленькие, болит спина. Он — ребенок? Да, точно, он же смотрит глазами Сюэ Яна! Сколько ему в этом видении? Лет шесть-семь? Похоже, его сильно поколотили, потому что тело ощутимо ноет, и очень хочется есть. Холодно. Кажется, начало зимы. Мальчик идет домой. Дом, скорее, старая дырявая лачуга, очень маленький, во дворе валяется какой-то хлам, а возле крыльца стоит дорогая повозка. Из дома слышатся крики. Мальчик заглядывает в широкую щель и видит, как четверо мужчин в дорогих одеждах делают маме больно. Ребенок шести лет еще не понимает, что происходит, но Синчэню не нужно объяснять — в доме адепты клана Чан, то ли слуги, то ли ученики, забавляются с женщиной, не способной дать отпор толпе сильных заклинателей. Он видит ее лицо и на миг просто перестает дышать. Женщина удивительно похожа на… Баошань санжэнь. Приглядевшись лучше, даочжан понимает, что это не она, просто сильное сходство. Она красивая, но изможденная. То ли от голода, то ли от болезни. Но мужчин, по очереди терзающих ее тело, это совсем не смущает. Далее кадры мелькают быстрее. Синчэнь знает, что прошло несколько часов, прежде чем мужчины ушли. Видит, как женщина, собрав последние силы, говорит мальчику: — Родной, помни, что тебя зовут Сюэ Ян. Твой отец когда-то принадлежал благородному клану. Он был заклинателем. Храни это, это все, что осталось от твоего отца, — женщина указывает куда-то в угол дома, мальчик находит мешочек цянькунь и прячет его в своих старых изношенных одеждах. — Не плачь, мой хороший, слышишь? Будь сильным? Прости свою глупую маму, хорошо? Женщина закрывает глаза. От нее пахнет кровью и чем-то еще. Красно-белые потеки на оголенных бедрах, синяки, полуразорванная одежда… такой А-Ян видел свою мать в последний раз. Мальчик сидит у ее тела два дня, пока не начинается разложение, и от запаха уже невозможно находиться в доме. Тогда он с огромным трудом вытаскивает труп во двор, собирает валяющийся хлам и остатки дров, запаляет костер и греется у него, пропитываясь запахом человеческой паленой плоти. Ему ненадолго тепло. Через пару дней сироту выгоняют из ветхой лачуги, а ее сносят… *** Лето. Привычный голод, грязь… Синчэнь раньше не знал, что такое — поймать и съесть сырую крысу. Теперь знает. Пирожные на тарелке у богатого господина выглядят манной небесной, за них не грех и выполнить легкое поручение. Всего-то сбегать на соседнюю улицу и отнести записку! Его больно колотят, пихая в грязную канаву. Затем — та самая телега, проезжающая по руке. Синчэнь никогда ничего на своей памяти не ломал, и боль в раздробленной кисти просто выворачивает сознание. Золотого ядра, чтобы купировать боль нет, остается только скулить от боли, сравнимой с той, с которой Баошань санжэнь вырезала его глаза. Сюэ Яну ведь всего семь или около того? Что ж, может, он и прав. Такая боль забывается не сразу. Если забывается вообще. *** Старый дом. Такой же ветхий, как маленькая лачуга, в которой рос Сюэ Ян. Пахнет травами. Жилище знахарки? Сама старушка появляется перед глазами — маленькая, сухая, сморщенная, в старом застиранном ханьфу и ароматно пахнущей едой в руках. На тарелке пареная репа и вареный рис, немного моркови. Здоровой рукой мальчик тянет миску к себе, ест быстро, словно сейчас еду отберут, и скромное кушанье в этот миг для изголодавшегося ребенка слаще самых вкусных конфет. Он проводит у доброй бабушки три дня, прежде чем в дом приходят люди. Сюэ Ян узнает в них мужчин, после визита которых мама больше не проснулась. Что им нужно? Старушка подобострастно кланяется им и лопочет: — Достопочтенные господа, мне нечем заплатить, дела идут плохо… но можете забрать мальчишку. Рука скоро заживет, я позаботилась, а на мордашку он милый! Господину Чану он придется по вкусу, все же знают, что он… — Заткнись, ведьма! — рявкает один из слуг клана Чан. Но мальчишку все же хватают и тащат в повозку. В этот момент Сюэ Ян понимает, что никто никогда никому в этом мире не помогает просто так. Старуха не по доброте душевной его лечила. Чтобы отдать долг. Тогда он еще не знал, чего от него хотят. Лучше бы он умер в канаве… *** Несколькими часами позднее его отмывают, одевают в тонкое ханьфу, достаточно короткое, видно голые колени, больше ничего не дают. Затем ведут куда-то в подземелье. Там, под поместьем, словно целый мир: играет музыка, стоят столики, за ними господа едят и пьют. Живот сводит от голода, и А-Ян с завистью смотрит на детей, которые сидят рядом с господами. Он тогда еще не понимал, чему завидует. Слуга подводит его к двери и говорит: — Если сделаешь все, как говорит господин Ли, тебя хорошо накормят, ясно? Если не понравишься ему — высекут розгами. Иди. А-Ян не знает, чего от него захотят. Синчэнь уже достаточно взрослый, чтобы понять… Под поместьем клана Чан содержался бордель для богатых людей с извращенными вкусами. Для тех, кто любил… детей. Совсем не в том смысле, в котором их принято любить, о небеса! Синчэнь малодушно хочет закрыть свои метафорические глаза, чтобы не видеть грузного старого борова, который лапает А-Яна, не слышать его довольного похрюкивания и властного: — Раздевайся! А-Ян помнит, что если будет непослушным, его побьют, поэтому начинает распутывать узел пояса, а господин Ли снимает одежду с себя. Хочется умолять Сюэ Яна выдернуть его из этого кошмара, потому что потные жирные руки клиента он ощущает как будто на себе. Его вонючий рот, тяжелое дыхание… О, боги, как же это больно и противно! Больнее, чем вырезать глаза. Ян выживает в этом аду четыре долгих года. Синчэнь чувствует, что готов поднять этих тварей и убить второй раз. И в третий. И так — до конца времен. *** Синчэнь теперь понимает, о чем говорила А-Цин, когда упомянула холм… многие юные работники притона не переживали и пары клиентов. Умирали от травм или болезней. Их зарывали в этот проклятый холм ночью, когда никто не видит. На памяти Сюэ Яна — уже человек тридцать. Ему везет. У него, похоже, формируется Золотое Ядро. Поэтому он смог посмотреть, что в том мешочке, который мама приказала беречь. Какие-то записи. Добрая кухарка поместья учит его читать и писать. Зря тратит время. Скоро он тоже будет зарытым в холм. И так продержался долго. Каждый день Сюэ Ян ненавидит этот мир настолько, что готов его уничтожить. Кажется, к боли можно привыкнуть. Если сойти с ума. Первая и вторая течки проходят без серьезных физических последствий. Моральные никому не интересны. В третий раз не везет. Четвертая не наступает, и А-Ян уже знает, что это означает. Видел, как таких же, как он, омег или девочек уводили к лекарю. Возвращали с ужасными шрамами на животе. Многие после этого ехали на холм под окровавленной простыней. Его ведут к лекарю утром, после того, как пришлось обслужить очередного клиента, которого он позорно заблевал. Режут на живую. Сяо Синчэнь понятия не имеет, как Сюэ Ян после такого встал, вышел из домика лекаря… как в его руках сосредоточились темные потоки энергии инь, свернувшие шеи охранникам. Нетвердой походкой, зажимая живот, чувствуя, как сквозь топорный шов капает кровь, он идет к воротам. Охранников убивает и там, выходит за пределы поместья и падает на дорогу. Его поднимает мужчина. Синчэнь узнает в нем Сжигающего Ядра. А-Ян учился у Вэнь Чжулю. *** Мальчик пришел в себя спустя несколько дней. Спасший его человек спрашивает, он рассказывает все. Ему предлагают навыки взамен на услугу. А-Ян подозревает, что это будет за «услуга». Его уже давно это не заботит. Но наставник удивляет. Он не смотрит с вожделением, не позволяет себе приставаний. Только тренирует до потери пульса, заставляя А-Яна каждый раз через боль и кровь вставать, снова и снова поднимая меч, снова и снова отрабатывая заклинания… это дает свои плоды. Взамен он просит не получать боль. Причинять. И Сюэ Ян легко убивает врагов клана Вэнь. Он привык к смерти за эти годы. Какая разница, чья рука ее приносит? Это всегда смерть… Он уже умеет читать. Поэтому знает, что было в записях его так называемого отца. Его дневники и дневники предка — Сюэ Чунхая. За информацию о темном железе он получает разрешение от Вэнь Жоханя вырезать клан Чан до последней собаки. Ему пятнадцать, он возвращается в этот ад, чтобы утопить его в крови. В первую очередь Сюэ Ян идет в подвал, чтобы освободить тех, кто до сих пор остается в неволе у этих тварей. Сдергивает очередную жирную свинью с совсем еще маленькой девчонки. Тот ничего не успел, был зарезан, как хряк. У девчонки странные бельма на глазах, но к выходу она бежит безошибочно. А-Цин! Синчэнь теперь знает, как она выглядела раньше. Вот от чего Ян спас ее? Тогда легко понять, почему она так защищает юношу… Когда обитатели притона убегают мимо мертвой охраны, Сюэ Ян запирает ворота, и начинается развлечение, итогом которого становится та картина, которую видел Синчэнь, попав в поместье десятью днями позже. Тогда он не знал, что все происходящее творилось с ведома всего клана. Что мужчины клана не гнушались возможности посетить подвал. Что женщины закрывали на все глаза, стараясь не вслушиваться в ночные крики, не смотреть на повозки, вывозящие трупы. Синчэню хочется сорвать с себя одежду и хорошенько вымыться. И попросить прощение у Сюэ Яна. Тот был в своем праве. Наверное, он бы смог принять А-Мэя сейчас. Оставался Байсюэ. Вот чего Синчэнь не понимал. И этого принять не мог. Только убить Сюэ Яна уже не сможет. *** Синчэнь очнулся под плач А-Цин. Та трепала его за плечи: — Даочжан, хвала небесам! Прошло три часа. Он не просыпается, что делать?! Сяо Синчэнь повернулся к бледному юноше, уже зная, что больше ничего не увидит. Тот тихо дышал. Кажется, увяз в своих кошмарах. — Беги за бабушкой! — решил он. Приведет в чувство, вылечит и отпустит. Не ему судить. Что касается храма, это не его месть. Она принадлежит Сун Ланю. А ему Чэнмэй ничего не должен. Мысль, что он не проснется или проснется и уйдет, принесла боль, которую теперь ему было с чем сравнить. — Как ты все это вытерпел, А-Мэй? — шепчет он, на ощупь находя покалеченную руку юноши. — Как было не сойти с ума? Если бы я только мог… если бы только мог сделать, чтобы этого не случилось… Ненавидеть больно. Любить того, кого надо ненавидеть, больнее стократ. Он держит А-Яна за руку до прихода местной целительницы, стараясь не думать, как это правильно сейчас — их переплетенные пальцы.