Тёмные воды (21+)

— А-Цин! — девочка тоненько вскрикнула, но тут же облегченно выдохнула: — Да чтоб тебя, А-Мэй! Чего так пугать-то? Где тебя носило? Я уже переживать стала! И так на сносях, мало ли что могло слу… — Помолчи, Слепышка, — тихо одергивает ее вернувшийся под утро Сюэ Ян. — Даочжан спит еще? Выглядел парень неважно. Бледное осунувшееся лицо, темные круги под глазами, пыльная одежда, левая кисть… — А-Ян, что это? — шепчет девочка, протягивая ладонь к почерневшей руке. — Это ожог? Или? — Или. Не трогай, А-Цин. Это проклятая метка. Сойдет, когда напитается моей болью достаточно. Или когда убьет меня, если ей покажется мало. Так где Сяо Синчэнь? — Убьет? — всхлипывает девочка, подскакивая к юноше и крепко обнимая. — Что же ты наделал, глупый? Помрешь, а как же малыш? Он не родится? Или останется сиротой? Ты же сам говорил, что не хочешь ему твоей судьбы! И вот так оставишь его? Ты уж извини, но из Синчэня сейчас вряд ли толковый отец выйдет. Он же слепой, как он позаботится о младенце? Зачем ты, дурья башка… — Да прекрати ты! Синчэнь в доме или нет? — рычит Сюэ Ян, встряхивая рыдающую девочку. — Перестань меня оплакивать, дура, я еще жив! — Даочжан был на охоте. Он спит еще, кажется, — шепчет А-Цин, не сводя глаз с почерневшей руки. — Больно? — Терпимо. Так, все. Вот, держи! — Ян достает из мешочка флакон. — Как даочжан проснется — дашь ему попить воды. Капнешь ровно десять капель в чашку. Не больше и не меньше. Считать же умеешь? — Да. — Что я вернулся — не говори. Проследи, чтобы выпил все, — наказывает А-Мэй, А-Цин кивает, беря бутылёк: — Это же не яд, правда? Что ты задумал? — Это не яд, Слепышка. А что задумал… Я, скорее всего, все равно умру. Не от проклятия, так от родов. Ты же помнишь, что бабка говорила. Все на самом деле плохо. Или я — или ребенок. Я мог бы избавиться от него еще в самом начале, но какой смысл? Может, ему повезет больше, чем мне. И чтобы это обеспечить, у его отца должны быть глаза. Это то, что я хочу сделать, — шепчет Сюэ Ян. — Ты иди, а то проснется скоро. — А если обойдется? — так же тихо отзывается девочка, касаясь его здоровой руки. — Что тогда? — Тогда и думать буду. А сейчас у меня дело посложнее глупых мечтаний. Хочешь помочь, так делай, что я говорю, или я сам сейчас пойду и силой в него эту жижу волью! — прорычал Ян, теряя терпение. Тьма в нем пела, ища выход, словно кошка, запертая в тесном сарае. А-Цин идет в дом, наводит отвар, который приятно пахнет пряностями. Она входит в комнату даочжана и видит, что тот в нижних одеждах сидит на кровати. — Зря ты так рано подскочил. Отдохнул бы еще, — начинает тихо девочка. — Давай, я тебе холодный чай с травами дам? Бабушка Фэй принесла, говорит, он силы духовные укрепляет и бодрит… будешь? — Ну, если не трудно, буду, — улыбается грустно Синчэнь, обижать девочку не хочется, хотя который день кусок в горло не лезет. Он беспокоится за своего ребенка. Да и, чего скрывать, очень беспокоится за его отца. Он пытался убедить себя, что прогонит Яна, как только их малыш появится на свет, что просто заберет сына или дочь, но каждый раз при мысли об этом в груди больно ноет. Сколько раз он думал о том, что стоит поговорить еще раз, прояснить все до конца… и отпустить. Не вернешь сделанного. Не вернешь жизнь монахам Байсюэ. Не уберешь шрамы с тела, оставленные насильниками на теле Чэнмэя. Но можно же просто жить дальше. Можно же просто следить за тем, чтобы он больше никому не навредил. Можно же не оставлять их ребенка сиротой? Можно же смириться с тем, что он любит убийцу, которого тремя годами ранее лично вел на казнь? Но сейчас Ян ушел, и одни лишь небеса знают, в порядке ли он, жив ли… Где искать его? Как защитить, если сейчас он сам беспомощен, как котёнок?! — На вот, выпей. Может, лучше станет. И поесть бы тебе надо. Знаю, что готовлю ужасно, не чета А-Мэю, но все же… — Сегодня восьмые сутки, да? — говорит даочжан, чувствуя, как язык начинает заплетаться, а пустая чашка падает из руки, повисшей плетью вдоль тела. Вообще все тело становится будто ватным, он не чувствует ни ног, ни рук, без сил падая назад на кровать: — Что ты дала мне, А-Цин? — странно, но говорить он может и мыслит ясно. — Это парализующий яд. Слабый концентрат яда тех пауков, что я убил, — одновременно облегчение, злость и недоумение. Сюэ Ян! — Где ты был? — шипит Синчэнь. — И что задумал? Зачем обездвиживать меня? — Как много вопросов, даочжан, — цокает языком омега. — Где был — там больше нет. Что задумал — лучше покажу. А обездвижил… тебе будет очень больно, Сяо Синчэнь. Возможно, больнее, чем тогда, когда Баошань вырвала твои глаза. Но, как и в тот раз, ты должен быть в сознании. Я бы мог отдать тебе свои, но, боюсь, твоему сыну это не понравится, а потом будет поздно. Поэтому придется поступить иначе. Кричи, будет легче. — Сюэ Ян… — шепчет А-Цин. — А ты, Слепышка, принеси чистой воды в ведре, потом иди — погуляй. Тебе не надо этого видеть и слышать. Кошмары замучают. — Он не умрет? — осторожно спрашивает девочка, пятясь к порогу. — Не умрет же? — Нет. Максимум — ничего не выйдет. Это все, чем он рискует, — отвечает А-Ян. – Поторопись, действие яда не бесконечно. А-Цин приносит воду и уходит, Сюэ Ян опускает в нее руку, и часть черноты с ладони переползает в ведро и растворяется, окрашивая воду в чернильный. Чэнмэй осторожно снимает повязку с глаз Синчэня, тихо шепча: — Знаешь, как клан Сюэ управлял Тьмой? Ты будешь смеяться, даочжан. Песнями. Прекрасное направляло ужасное. Саму смерть. Слова не важны, важен лишь мотив. Поэтому не удивляйся выбору песни. Это старая легенда моего города про девушку, что предпочла умереть, но не выйти за нелюбимого. — Это повредит тебе? — вопрос застает врасплох. — Не больше допустимого в моем положении, — наконец, отвечает Сюэ Ян, доставая голубоватые камни. Он осторожно раскрывает сначала правую глазницу, потом левую, поочередно помещая в окровавленные впадины сияющие кристаллы, которые не больно, но неприятно покалывают чувствительную плоть. — Что это? — не понимает он. — Сам увидишь, надеюсь, — отвечает омега. — А теперь терпи, даочжан. И начинает петь. Сяо Синчэнь мог бы поклясться, что не слышал голоса прекраснее. Если бы вместе с ним не пришла разрывающая голову боль.

Нечего надеть, что не говори (*), Не нравятся платья, Буду одевать с ног до головы, Я тебя в объятья. Боль полосует виски, обжигает огнем глазницы, и по ощущениям — нервные окончания обнажены до предела, и к ним прирастает что-то чужое, темное, обжигающее холодом. Выйдешь из воды, в трепете травы, Давно это было. С ног до головы, с ног до головы, Ты меня забыла. Вода под взглядом Сюэ Яна поднимается из ведра, словно щупальцами опутывая лицо Синчэня, которому, кроме выжигающей нутро боли, становится нечем дышать. Всё обнажено, речка и закат, Серебра теченье, Ты теперь одета с головы до пят, В платье из забвенья. Не выдержав, он вскрикивает, но едва стоило открыть рот, как вода хлынула в горло, обжигая легкие. Нечего надеть, что не говори, Не нравятся платья, Буду одевать с ног до головы, Я тебя в объятья.

Сюэ Ян заканчивает петь, и вода исчезает. Синчэнь проваливается то ли в морок, то ли в сон, обессиленный, и юноша облегченно вздыхает, чуть надавив на закрытые веки. Камни под ними стали мягкими, они срослись с плотью так, как нужно, хоть энергия Сяо Синчэня все еще настороженно относится к поселившейся в теле Тьме. — Ничего, любовь моя. Привыкнешь, — улыбается Ян, чувствуя, что из носа течет кровь. За все надо платить. Даочжану не нужно знать, что все это время он чувствовал его боль, как свою. Метка на руке чуть побледнела, и это давало надежду, что однажды она все же сойдет. До того, как он умрет. — Вы живы тут? А-Цин заглядывает в комнату, боясь заходить. — Он спит. Скоро проснется. И, я надеюсь, он пережил эту агонию не зря, — отвечает Сюэ Ян. — А-Цин, приготовь хоть что-нибудь, а я тоже, пожалуй, посплю… Он встает на ноги, чтобы в следующий миг со стоном осесть на кровать. Все же откат — не чета тому, что бывает при применении простых заклинаний. «Песнь» — это уровень повыше. — И что же будет, если заклинать «Песнью Смерти»? — шепчет он, грустно улыбаясь. Понятно, почему дедуля помер. С непривычки такую боль не вытерпишь… — Спи тут, кровать большая, — ворчит А-Цин, мягко подталкивая Сюэ Яна, чтобы тот лег. И тот бы рад уйти в свой угол, да сил больше нет. И с тихим стоном он проваливается в беспамятство.