Тёмные воды (21+)

Первым, что увидел Сяо Синчэнь, очнувшись, был темный потолок, испещренный мелкими трещинами, замазанными грязно-коричневой глиной. Он поднял руки к лицу, разглядывая оцарапанные пальцы со следами заноз — вслепую плести корзины оказалось не так просто… Потом он ощупал лицо, с удивлением обнаружив повязку на глазах. Он видел сквозь ткань? Даочжан слышит рядом спокойное дыхание, поворачивается и подскакивает на месте: сбоку от него лежит Сюэ Ян — измученный, если не сказать, изможденный, худой, бледный, с темными кругами под глазами, чуть спутанными волосами… чертовой меткой на и так искалеченной ладони. Сяо Синчэнь осторожно берет его руку, впервые видя чуть искривленные, когда-то изящные длинные пальцы и глубокие шрамы, чувствуя легкий укол. В метке сосредоточена высокая концентрация тёмной силы. — Это сон, или он опять что-то натворил? — со вздохом задает риторический вопрос небесам Синчэнь. — Даочжан, ты очнулся? — А-Цин тихонько, как мышка, входит в комнату: теперь она не стучит в доме палкой, если нет посторонних. — У него получилось? Ты… ты видишь снова? Синчэнь поворачивается, разглядывая девочку со смешно приплюснутым носом, немного растрепанной прической и жутковатыми бельмами на глазах, одетую с поношенное, но опрятное серое ханьфу, держащую в руках мокрую тряпку. Похоже, она готовила и прибиралась на кухне. — А-Цин… что он со мной сделал? — прохрипел Синчэнь, теперь уже жадно оглядываясь вокруг, рассматривая темные стены, крепко сбитую лежанку с недавно выстиранными одеялами, аккуратно подметенный пол, дверной проем с разобранным порогом. А-Мэй выломал его, едва встав на ноги, чтобы «гэ-гэ не свернул себе шею об эту ловушку для живых мертвецов…» — Я не знаю. Он сказал принести воды и выгнал меня из дома, — вздохнула девочка. — Ты прости, что опоила тебя. Ян обещал, что это не навредит тебе. Он обратно повязал повязку? Не получилось? — В том и дело. Я вижу, — все еще неверяще выдохнул Сяо Синчэнь, — у нас ведь нет зеркала, да? — А-Цин кивнула. — Выйду во двор, в бочке должна быть вода. Хочу посмотреть, что это… — под пальцами ощущалось что-то мягкое, но это не было глазным яблоком. — Разбудить А-Яна? — шепчет девочка, кивая на юношу. — Нет, — подумав, решил Синчэнь. — Он выглядит очень уставшим. Пусть спит. Даочжан выходит во двор, продолжая жадно разглядывать обстановку: не было больше во дворе старых гробов, на которые он вечно натыкался поначалу, исследуя новое жилище; только немного древесной стружки перекатывал по земле ветерок, желтела оставшаяся трава на месте небольшого огородика, а скамьи, на которых они вечно сидели вечерами у теплого костерка оказались хорошо выструганными и ладно сколоченными. Не зря, видимо, у Яна заказывают мебель почти все жители их маленького городка… Синчэнь подходит к бочке с водой, впервые видя себя после того, как отдал Сун Ланю глаза. Его одежды, стараниями друзей, все так же оставались чистыми, белыми, и целыми, сам он немного похудел и тоже был бледным, на щеках остались кровавые дорожки, да и повязка покраснела, но не присохла, легко отойдя от век и ресниц. Синчэнь открывает глаза и в ужасе отшатывается от бочки: пустые раньше глазницы теперь светятся, словно маленькие фонарики, демоническим голубым цветом, и только теперь он понимает, что странное чувство внутри — это спящая в нем Тёмная Энергия. Он бы упал, оступившись, если бы его не поймали сзади. — Ты осторожнее, даочжан. Что с глазами, что без них, гляжу, в мирной жизни остаешься неуклюжим, – посмеивается Сюэ Ян, — отпуская его, едва Синчэнь смог ровно встать. — Умойся и повяжи чистую повязку. Чтобы видеть этими глазами — не обязательно держать веки открытыми. А Тьма внутри — не бойся ее. Она не навредит… Ни тебе, ни другим. Просто людям не стоит видеть твои новые глаза. А-Цин рис с овощами приготовила, иди — поешь. — Что случилось в Байсюэ? — выпаливает Синчэнь, ловя за рукав отвернувшегося от него юношу. Глаза выхватывают еще одну деталь — едва заметный под широкими одеждами живот… Это не сон и не глупый розыгрыш. У него будет ребенок. От врага, который, видимо, теперь не такой уж и враг. — Отчего спрашиваешь сейчас? — вздыхает Ян, поворачиваясь и глядя в глаза. Синчэнь не видит во взгляде ни следа былого безумия, что полыхало там годы назад. Усталость и спрятанная за нею боль. Он повзрослел, из подростка превратился в ладного юношу. Красивого, привлекательного, чего греха таить? Такого хватай да обряжай в красные одежды. Если не знаешь, как обманчива эта беззащитная неприкрытая красота! — Давно стоило, хоть и не хочется старые раны бередить. Но, наверное, нам нужно об этом поговорить. Я просто хочу понять, Сюэ Ян, — устало вздыхает Синчэнь. — Ты вырезал клан Чан за многолетнее насилие, и, видит небо, знай я с самого начала о причинах, наверное, отпустил бы тебя. Но что тебе сделали монахи? Это только мы с другом отвели тебя на казнь. Ни настоятель, ни послушники в этом не были виноваты! — Даочжан, а если я скажу, что не собирался вам мстить, поверишь? С Мэн Яо мы давно были знакомы, и когда вы потащили меня в Нечистую Юдоль, я уже примерно понимал, что у меня будет шанс выпутаться под шумок. Тем более, клан Вэнь планировал нападение. Был риск, что господин Нэ снесет мне голову без суда и следствия, но мне тогда было плевать, знаешь? Я отомстил. Я жил ради этого почти три года, и у меня, честно говоря, не было дальнейших планов. А потом все удачно сложилось. Я не был казнен, как пособник клана Вэнь, получил полную амнистию и работу под стать моим темным умениям… не нападать же мне на храм с кучей обученных воинов, чтобы отомстить за пару ударов вашей монашеской плеткой? — смеется Ян, а потом вырывает рукав из ладони Синчэня и быстро отходит за дом. Когда даочжан, до этого слушавший и обдумывающий сказанное, идет за ним, то видит, что юношу тошнит. Чем-то черным, похожим на спекшуюся кровь. Он отплевывается, вытирая губы здоровой ладонью, оборачивается к Синчэню и просит: — Принеси воды, пожалуйста. Холодной. Немного, в ковше? Но Синчэнь, забывая на мгновения, кто перед ним, уже подлетает к нему, кладя ладони на лоб и живот, улавливая потоки ци омеги и ребенка. Малыш, на удивление, в порядке, чего не скажешь о Сюэ Яне. — Ты совсем его не хочешь, да? — шепчет Синчэнь, немного перенаправляя потоки ци и щедро делясь энергией с парнем. — Ритуал мог ему навредить или вообще убить, и это я еще понятия не имею, где тебя носило все эти дни! — Навредил бы, если бы я об этом не позаботился заранее, — зло шипит в ответ Чэнмэй, выпутываясь из чужих рук. — Я просил воды, а не лапать меня. Сам дойду, не больной. Ты не волнуйся, сосуд для твоего «малыша» крепкий, раньше времени не подохнет. Вот только, знаешь, чего я на самом деле боюсь, Синчэнь? Не того, что умру, когда он родится. Смерть меня уже очень давно не страшит, когда-то я только и делал, что сутки напролет молил о смерти! Мне страшно, что этот ребенок повторит мою судьбу, если я умру. Отец свалил в туман, когда я под стол пешком ходил, а мать до самой смерти ненавидела меня за то, что был похож на него слишком сильно. Я боюсь, что ты будешь ненавидеть его, что он станет живым напоминаем о твоей боли и потере в лице драгоценного Сун Ланя. Вот что меня по-настоящему пугает. Потому что родится омега. А значит, он унаследует мою силу. Проклятие рода Сюэ не умирает. Я знаю, что надо было вытравить его из чрева, едва узнал о нем. Вот только, когда из меня доставали ошметки моего первенца, а сам я шел прочь от поместья Чан со вскрытой утробой, то попрощался с мечтой однажды жить по-людски. Кому я нужен, потасканый, изуродованный снаружи и внутри? Ты ведь тоже увлекся не мной, в постель ложился не со мной, а с выдуманным другом. И мне хотелось бы, чтобы однажды на свете появилось хоть одно существо, которое просто будет любить меня вопреки всему! Но если я умру, кто знает, какая ждет его судьба? Так что это ты мне ответь, Сяо Синчэнь. Ты его хочешь? От меня? Я ведь говорил тебе, найди себе девку какую или парня… — Яна снова скручивает спазм и рвет кровью, Синчэнь уже без пререканий бежит в дом и тащит воду, Сюэ Ян отплевывается и выпивает ее всю. — Так ты ответишь на вопрос? — Это мой сын, А-Мэй. Что бы ни случилось, я не оставлю его по своей воле, — Синчэнь опускает голову, стараясь больше не смотреть «дорогому другу» в глаза. Он думал, что едва увидит Сюэ Яна, былая злость, обида, даже ненависть, вернутся, но сейчас он вновь может смотреть на этот мир благодаря омеге, что носит под сердцем их сына и платит своей кровью за право Сяо Синчэня снова открыть глаза… Он удивительно сильный, колючий, озлобленный, но вместе с тем до боли хрупкий, его хочется прижать к груди покрепче и не отдавать даже самой смерти. Мысль о том, что Сюэ Ян умрет, неожиданно царапает внутри. — И, быть может, все обойдется. В конце концов, метка… — Ну уж нет! — отмахивается Сюэ Ян. — Даочжан, ты же сам знаешь — хоть альфа и ставит метку омеге, связь эта двусторонняя. Я смогу потом выжечь ее, хоть это и больно, мучительно, и ломает потом от разорванной связи по-страшному. А ты хочешь обречь себя на одиночество? Тебя будет ломать, будет тянуть ко мне, и если не ненавидишь меня до сих пор, то возненавидишь после. Я знаю, что не тот, с кем ты бы хотел отбить поклоны в Храме. — Но ребенок… ты же сам сказал, что хотел бы стать отцом и растить его… — А ты мне позволишь? Или, едва оправлюсь, потащишь в Башню Кои, чтобы Верховный закончил начатое? Теперь-то он с радостью башку мне снесет. Не думаю, что есть хоть шанс, что я останусь в живых. А не добьют роды, так это, — он кивает на ладонь левой руки, — однажды добьет. — Ты хочешь сказать, что прячешься от Цзинь Гуанъяо? — выдыхает Сяо Синчэнь. — Но почему? — Много будешь знать, скоро состаришься, — хмыкает Сюэ Ян. — Иди ешь, силы восстанови после ритуала. Он болезненный. А я к ручью пойду. Еще тепло, искупаюсь. Летел три дня, грязный, как гуль… — А-Мэй, я могу пойти с тобой? — Если не будешь звать меня так. Чэнмэй, Ян, хоть черт лысый. А А-Мэем не надо, — просит Сюэ Ян. — Это вообще твое имя? — спрашивает Синчэнь, когда они выходят со двора. Он думает, что зря не взял меч, но теперь, когда он может видеть, это не кажется большой проблемой. Тем более, небольшой ручеек бежит почти сразу за домом. — Мое. Но так меня звали клиенты в притоне. А-Мэй. Ненавижу, — горько улыбается Чэнмэй. — «Сними одежду, А-Мэй, встань на колени, А-Мэй, прогнись посильнее, А-Мэй…» — Не продолжай, — прерывает его Синчэнь, к горлу которого подкатывает тошнота. Теперь легко представить, каким Сюэ Ян был в детстве, и от мысли, что этот хрупкий паренек столько лет терпел такое, начинает самого мутить. — Я не буду больше, А-Ян. — Спасибо, — коротко бросает тот, и на подходе к ручью начинает расплетать волосы, которые тут же рассыпаются черной мягкой волной, и снимает одежду. Когда он скидывает и нижнюю тоже, кидая вещи в ручей и закрепляя их камнями, чтобы вода и песок смыли пыль, Синчэнь, краснея, отводит взгляд. Тело у Яна подтянутое, в меру мускулистое, гибкое, длинные ноги, бедра привлекательно округлились, живот чуть виден, но уже выдает его положение… Ян откидывает волосы со спины, и Синчэнь громко выдыхает. Да, омега, бесспорно обладает привлекательной задницей, но даочжан смотрит на спину. Она раскрашена темными шрамами от кнута, исполосована напрочь, словно, когда били, вообще живого места не оставили. — Не самое возбуждающее зрелище, да? — та же горькая улыбка, когда Ян поворачивается к Синчэню, и тот оглядывает живот с рваным темным шрамом, видно, от старой операции, а потом снова вспыхивает, когда видит, что омега возбужден. Он только сейчас понимает, что хоть и касался этого тела много раз, но видит его впервые, и это смущает до безумия, как и состояние омеги. — Не обращай внимания. В теле сейчас много изменений происходит, а болезненное желание — один из побочных эффектов. Пройдет, как и много раз до этого. — Тебе больно? — все, что выхватывает Синчэнь из фразы. — Может, потоки ци… — Если бы перенаправление потоков ци помогало, я бы с этим давно разобрался. Прохладная вода поможет, — отвечает омега, залезая в ручей. Сяо Синчэнь и сам решает окунуться, хоть и мылся после ночной охоты, но когда влезает в воду, понимает, что она ледяная! — Сюэ Ян, ты же простынешь, — охает он, вытягивая омегу назад, затем достает из воды его вещи, подсушивает энергией ци и закутывает парня в нижние одежды. — А с этим мне что прикажешь делать? — отфыркивается омега. — Трахнешь по старой дружбе, а, даочжан? — А это поможет? — снова краснеет альфа, а Сюэ Ян начинает почти истерично хохотать: — Поможет, еще как. Да только не надо мне такой помощи. Ко мне прикасались с грязным желанием столько раз, что я и не сосчитаю. И ты единственный, кто касался меня так, словно я из хрусталя сделан. Не хочу видеть, как ты прикоснешься ко мне с отвращением, даочжан. Идем домой, А-Цин волноваться будет. Он одевается, сплетает волосы в простую косу, как это обычно делают омеги, и, не оглядываясь, идет к дому. Надеясь, что глупые слезы боли сдержать получится. Слишком он раскис от этой проклятой беременности, слишком забылся, позволив себе просто жить. Позволив себе привязаться к альфе. Слишком долго, непростительно долго он обманывал себя, воруя крупицы чужой нежности. И как ни хотелось вновь ощутить на себе эти руки, губы, запах — лучше не нужно. Не нужно позволять возносить себя своим мечтам на небеса. Падать потом слишком больно. А Синчэнь смотрел ему вслед, думая, что на нем удивительно хорошо все-таки будет смотреться красное. Такое же яркое, как кровь убитых им монахов… — Сюэ Ян… так мы все же поговорим? Если ты слишком устал, то можем отложить, но… — Если А-Цин не отравит нас своей стряпней, мы поедим и продолжим разговор. Больше не должно меня так скручивать. Но я, и правда, устал, даочжан, поэтому буду признателен, если ты позволишь мне говорить лежа, — отзывается Сюэ Ян, борясь с желанием согнуться пополам от боли внизу живота. Желание побеждает. Синчэнь без разговоров подхватывает его на руки и несет в дом. — А-Цин, ты поела? — с порога спрашивает он. — Да, вы куда делись? Что с ним? — подскакивает та с места. — Сходи к бабушке, попроси легкий обезболивающий настой, хорошо? — просит Синчэнь, и А-Цин, без вопросов, берет свою палку и убегает. — Не поможет же, зачем погнал ее в город? — отмахивается Ян, когда Синчэнь укладывает его на постель. — А то, что поможет, не для лишних глаз. Малышу тоже больно, — Синчэнь склоняется и мягко прикасается к плотно сжатым губам омеги. Вопреки собственным мыслям, не противно. Знакомый терпкий полынный запах, знакомые мягкие губы, нежная кожа, прикосновения к которой словно обжигают внутри. Собственное желание, с постоянным упорством подавляемое, вырывается наружу. — Я не знаю, что нам делать с нашим прошлым, А-Ян. Правда, не знаю. В нем слишком много боли. Может, хватит ее в настоящем? Ты же знаешь, я не сделаю ничего, что навредит тебе или нашему сыну. Может, я и должен испытывать отвращение, но сейчас все, что я хочу, забрать эту боль. — А с сердцем потом что делать? — еле слышно шепчет Ян за мгновение до нового поцелуя. Руки даочжана скользят по телу, осторожно раздвигая небрежно накинутые одежды, как и прежде оглаживают шрамы, будто желают их стереть, губы целуют шею, и Ян говорит: — Представь кого-нибудь другого, гэ-гэ. С горы своей, например. Проще будет. — А кого представишь ты? — рычит Синчэнь, и от этого звука внутри все переворачивается. — Я просто представлю, что это сон. Как знать, может, так оно и есть, — и его обнимают. Прижимают к горячей груди так, что он слышит, как колотится чужое сердце. — Кажется, теперь ты мне мстишь, А-Чэнь. Что может быть страшнее, чем поверить, что ты тоже любишь меня? — и сердце в чужой груди на миг замирает. И в этот миг Синчэнь умоляет небо, чтобы Сюэ Ян наплел ему любую ложь, оправдывающую резню в храме Байсюэ! Потому что он не знает, как будет прогонять этого юношу. Или хоронить. Как однажды потерять того, кого любит всей душой вопреки прошлому.