Тёмные воды (21+)

Утро наступает в обед. Когда Сюэ Ян открывает глаза,в небольшие окна бывшего похоронного дома уже бьют лучи солнца, а с кухни доносятся тихие голоса Сяо Синчэня и А-Цин: — Нечестно, даочжан! Даже ты, оказывается, готовишь вкуснее! Это какая-то ваша заклинательская магия! — ворчит девочка под мелодичный смех Синчэня. Сюэ Ян приподнимается, хочется встать и проверить, чего там эти горе-поварята накашеварили, но низ живота все еще болит. Снежным комом за пазуху сваливаются воспоминания: родившийся сын, Синчэнь, как они и хотели, зовет малыша А-Вэем, метка и ночное предложение о парном самосовершенствовании… иначе говоря, даочжан где-то настолько крепко приложился головой, что сдуру позвал его замуж! Да, сон что надо! Не сдержав нервный смешок, Чэнмэй все же выпутывается из теплого одеяла, чтобы подойти к колыбели с ребенком и убедиться, что не приснилось. Маленький А-Вэй не спит, разглядывает его большими, черными, как безлунная ночь, глазами, что-то тихо кряхтя. С мягкой улыбкой Ян тянет руки к сыну, тот довольно улыбается, оказавшись в крепких ладонях папы. — Проснулся? — слышит он тихий голос даочжана, едва не вздрогнув. Они оба умеют быть бесшумными даже тогда, когда в этом нет необходимости. — Как видишь, — осторожно отвечает тот. — Долго я продрых? — Сейчас длится час Козы, — отвечает альфа, снова, как ночью подходя со спины и обнимая. — Пора есть. Может, принести тебе обед в комнату? Швы еще, конечно, не зажили, хотя почти не кровят больше… как ты, А-Ян? — Лучше, — хрипит в ответ юноша: близость даочжана столь же непривычна, сколь желанна. — Пойду сам. Двигаться надо, иначе потом хуже будет, — убедившись, что ребенок в сухой пеленке, он укладывает его назад в колыбель, малыш задремывает, смешно утянув свой большой палец правой ладошки в рот. — Ты думаешь? — с сомнением отзывается Сяо Синчэнь, руки которого по-прежнему на талии Чэнмэя. — Я знаю. Не первый раз меня вскрывают заживо, — усмехается темный заклинатель. — Вы с А-Цин теперь решили травить всех на пару? — Эй, я нормально готовлю, когда вижу продукты, а не кидаю в котел на ощупь, — улыбается в ответ Синчэнь. — А-Ян, ты же помнишь, о чем мы говорили ночью? — Значит, не примерещилось? — хмыкает тот, накидывая на себя верхние одежды. Все-таки в доме зимой не жарко, и не хочется глупо заболеть, пока организм ослаблен не только непростой беременностью, но и сильным выбросом темной ци. — Нет, нет, конечно, — Синчэнь, смущаясь, смотрит куда-то в пол. — Я утром был у старосты, пока ты спал. Он сказал, что в городскую книгу нас, как супругов, внесет хоть сегодня, но свадебные церемонии в городе отмечают весной во время праздника фонарей. Когда немного теплеет, жители готовят общее гулянье, собирают столы на площади, а те, кто решают заключать брак, бьют поклоны в храме и присоединяются к общему веселью. Люди здесь небогатые, для многих отметить свое торжество так — единственная возможность хоть как-то отпраздновать заключение брака… А-Ян, как нам поступить? Я бы хотел отвести тебя в храм, когда ты оправишься от родов, но и эта традиция неплохая. Чего бы хотел ты? — Давай подождем до весны, — решает Сюэ Ян. — У тебя будет время передумать, — ухмыляется парень, подмигивая покрасневшему даочжану. — Я не собираюсь передумывать! — фыркает тот, вновь подходя к своему омеге и мягко целуя. На поясе его ханьфу что-то позвякивает, и Сюэ Ян, отстранившись, видит какой-то новый амулет, которого раньше у Синчэня не было. — Что это? — он дотрагивается до пяти круглых голубоватых камешков, нанизанных на крепкую шелковую нить. На миг кажется, что он чувствует внутри вибрацию темной ци, но рябь пропадает в доли мгновения, и Чэнмэй решает, что почудилось. Что-то ему напоминает эта конструкция, но вспомнить он не может и не зацикливается. — А, это… дочь старосты подарила. Я не хотел брать подарок, ведь пришел, чтобы объявить о нашем с тобой союзе, и подобное внимание с ее стороны излишне… но она так рыдала… по правде говоря, женские слезы пугают меня сильнее жизни во тьме и опасных ночных охот, — признается даочжан. — Абсолютно не представляю, как с ними бороться. Пришлось пообещать, что буду носить это в память о ее чувствах ко мне. Но я могу снять… — Да ладно, — отмахивается Сюэ Ян. — Подумаешь, побрякушка. Но даже если и нет, я держать не буду, даочжан. Мне все еще известен способ разорвать связь, если надумаешь… — Да нет же! — почти рычит даочжан, и Сюэ Ян инстинктивно замирает, как любой омега перед раздраженным альфой. — А-Ян, извини, — тут же шепчет Синчэнь. — Просто не надо так, ладно? Я не передумаю. Вчера я сказал тебе, что люблю, и не собираюсь забирать свои слова назад… — Поживем — увидим, — тихо отзывается Чэнмэй до дрожи знакомой фразой, и от этих слов у Синчэня идет мороз по коже. *** Потянулись короткие зимние дни, и до праздника фонарей осталось меньше трех недель. Маленький А-Вэй подрастал, малышу шел уже третий месяц, он быстро окреп и сейчас развивался, словно родился в срок. А-Ян шутил, что на темной ци крепкие омеги вырастают. Он отчего-то не сомневался, что его сын — омега, хотя это пока было сложно определить. Но с недавнего времени он стал замечать, что что-то странное творится с даочжаном. Все чаще Синчэнь мог спорить с ним, ворчать, а то и повысить голос, при всем применяя ментальный удар — технику, доступную альфам, для подавления воли омеги. Ян и сам был не слаб, мог в ответ приложить так, что мозги полопаются, но не отвечал. Мало ли: не высыпается, может, ребенок маленький, опять же… не сразу можно привыкнуть к ночным истерикам. Работы не убавляется. С вэньских земель по-прежнему тащатся умертвия всякие, в Цинхэ тоже фэн-шуй тот еще, что уж про сам город И говорить… Вот только сам Синчэнь спустя время, кажется, и не помнил, что успевал наговорить. Вновь ходил, как ни в чем не бывало, обнимал, целовал, ложился в ним в постель ночами… а иногда как с цепи срывался. Слышал где-то А-Ян о таком, да вспомнить бы? Но уже несколько дней все у них было спокойно, они готовились к свадьбе, прикидывая, сколько могут потратить для подношения и общего стола, лечили А-Вэя от небольшой простуды и занимались прочими бытовыми хлопотами. Время шло своим чередом, и мелкие споры забылись. А-Ян почти не обращал на эти стычки внимания, ведь он, чай, не молодая госпожа, на каждый чих обижаться. Сам не хуже мог словесно отходить… Однако, в один из дней, когда у ворот их дома появилась процессия из работниц весеннего дома, что явились в полном составе, даже А-Ян удивленно ойкнул. Девушки во главе со старшей дома поклонились ему с Сяо Синчэнем в ноги и наперебой начали рассказ. Дескать, часто заезжает к ним на постой один торговец дорогой посудой. Платит всегда хорошо, девушек не обижает… а в этот раз приехал и давай хвастаться: «Обменял я медальон из чистого золота у одного бродяги за простой глиняный чайник! Вот, идиотина! Такую вещь за бесценок отдал… мог бы тысячу таких чайников купить!» Прошел вечер, а ночью господин Бао Ганг впал в неистовство. Стал на девушек нападать, требовал их станцевать ему лучший танец в Поднебесной! Но, самое главное, он начал утверждать, что зовут его Ши Бо! Вот девки, не будь дурами, решили, что господин-то одержим! А едва дебошир уснул, кинулись к заклинателям, у которых давно просил помощи весь город. Сюэ Ян выслушал девушек, что-то обдумав: — Посему, забрать у него надо вещицу эту… — Да как ее, забрать, господин заклинатель, — всхлипывает девка. — Он к себе-то никого, окаянный, не допускает, только скакать с веерами заставляет да выпивку просит, а если не нравится танец, так пустые бутыли и подносы в девушек швыряет! На одну с ножом накинулся, едва лицо не порезал. Все остальные клиенты разбежались, а этот не уходит… помогите, мы заплатим! — Ладно, — кивает А-Ян, — значит так. Если он одержим злым призраком, значит, проспит до вечера, а потом примется снова дебоширить. На третью ночь может дойти до убийства, когда дух в силу войдет. Сейчас вернитесь назад и найдите мне легкое светлое ханьфу, заколку для волос, вуаль на лицо и перчатку на руку в тон платью. Ну, и веера. Сами, как проснется, с ним не спорьте, выгонять не пытайтесь, он, скорее всего, не уйдет, только разозлится, может и избить. Когда полночь пробьет, я заберу у него амулет. По оплате договоримся. Даочжан, тебе сегодня тоже придется в весенний дом наведаться, — смеется он над удивленным перечнем необходимых Чэнмэю вещей даочжаном. — Понаблюдаем за ним. Надо понять, одержим он, проклят или просто умом повредился на радостях… На том и порешили. Вечером, накормив А-Вэя и установив на дом защитные талисманы, они с Сяо Синчэнем отправились в город, аккурат к весеннему дому, в котором было куда менее оживленно, чем обычно. Синчэнь и Ян присели за дальний столик в самый угол общего зала, где девицы развлекали гостей, прежде чем уединиться с ними в комнатах, и принялись наблюдать. В час Крысы Бао Ганг, грузный, крупный мужчина средних лет, одетый в дорогое ханьфу и выставивший напоказ свой медальон, кажется, с изображением тигра, спустился в общий зал. Он тут же принялся кричать на девушек, требуя танец. В провинциальных почти вымерших городках девушек никто не учил искусству танца, а потому двигались они под звуки гуциня весьма неловко. И сей факт расстраивал господина Бао. Он становился все злее. — Ладно, даочжан, — прошептал Сюэ Ян, — я пошел. Похоже, он все-таки одержим, от него разит темной энергией… подготовь талисманы для обряда очищения. Когда я уйду со сцены, выходи на задний двор и готовься к упокоению нашего притязательного духа. — Как ты заберешь медальон? — напрягается Сяо Синчэнь, видя, что мужчина уже начал распускать руки. Вот-вот пробьет полночь, и одержимый может стать еще опаснее… — Увидишь, — улыбается Чэнмэй, кивает одной из девушек и уходит за ней. На сцене продолжается не самое лицеприятное действо. Через некоторое время девушки тушат часть свечей, погружая зал в полумрак. Та же самая девушка, с которой ушел А-Ян, что-то шепчет музыкантам, и они начинают играть медленную мелодичную песню. На сцену выходит танцор в бело-голубом ханьфу с веером в тон. Волосы его собраны цветочной заколкой, а лицо закрыто вуалью. Но глаза Сяо Синчэнь узнает из миллиона других. Ему бы сейчас аккуратно доставать нужные талисманы и начать напитывать их светлой ци, но он, как и другие мужчины в небольшом зале, не может оторвать взгляда от тонкой фигуры на сцене. У танцующего юноши, кажется, исчезли внутри кости — настолько гибким и пластичным он был, легко изгибаясь в самые немыслимые фигуры под тихий плач гуциня. Он еще даже не раскрыл веер, приковывая взгляды к обнаженным запястьям и босым ступням — единственным участкам тела, что были доступны чужим глазам. По залу проносится тихий вздох, когда танцующий все же раскрывает веер, а неспешный темп музыки ускоряется. И сейчас это не танец-соблазнение, это танец-охота, танец-битва: движения уверенные и выверенные, каждый взмах веера — словно удар мечом, каждый выпад — словно нападение на врага… И мужчины, и девушки, очарованные танцем, пропускают момент, когда юноша спускается с небольшой сцены, проводит веером по груди господина Бао, и тот, свесив голову на плечо, засыпает. Сюэ Ян срывает медальон с груди одержимого, тут же оборачивая его в припрятанный в одеждах амулет, и спешит на задний двор, не снимая чужого наряда, какой не пристало носить воину. Но чего не сделаешь для удачной охоты? Все то время, что он танцевал, ему казалось, будто даочжан не отводит взгляд. Жаль, что у него нет глаз в привычном понимании. Интересно, смотрел ли он с желанием или удивлением? Сяо Синчэнь смотрел. Сначала с неприкрытым восхищением. Интересно, было ли хоть что-то, что не под силу его будущему супругу? Он танцевал с той же кошачьей грацией, с какой орудовал своим тяжелым для омеги мечом… Но потом на смену восхищению пришло раздражение. Затем ревность. И ярость. Для скольких он танцевал так же? Для скольких снимал одежды? Для скольких… — Синчэнь обрывает недостойные мысли, что лезут в голову словно извне. Он ведь никогда не винил А-Яна в том, что с ним случилось в прошлом. Не по своей воле он освоил умение танцевать для мужчин, не по своей воле ложился к ним в постель! Танец заканчивается, А-Ян кивает ему, мол «иди, куда условились», а раздражение, вопреки всему, лишь разрастается, когда он видит, сколько глаз, затопленных постыдным желанием, глядит вслед его омеге, устроившему это представление… когда он приходит на задний двор весеннего дома, то уже плохо контролирует свой гнев, но уже не вполне осознает это. Тем не менее, они споро облепляют медальон нужными талисманами, принося духу упокоение, и вещица становится безобидной дорогой безделушкой. — Ух, все… ушел дух. Напоминает мне бывшего Верховного. Только тот под бабой подох, а этот просто смотрел на танец, слишком завелся, и сердце не выдержало. Позорная смерть, конечно, — смеется Сюэ Ян. — Понравилось тебе? — шипит в ответ даочжан будто не своим голосом, и Чэнмэй удивленно смотрит на него, слишком напряженного. Если бы юноша не знал, что этот даос и злиться-то по-настоящему не умеет, решил бы, что он в ярости… — Задницей перед этими мужиками крутить! — шипит даочжан. — Что-то не припомню, чтобы я был при этом обнажен и танцевал что-то вульгарное, — все веселье слетает, как и не было. — Да что на тебя нашло? — Ну, еще бы ты был обнажен, — рычит Сяо Синчэнь. — Видимо, шлюхи бывшими не бывают! — Что? — выдыхает Сюэ Ян, замирая и надеясь, что ослышался. — Я говорю, А-Ян, — имя Чэнмэя сейчас звучит с издевкой. — Что шлюхи бывшими не бывают! — Вот как, значит? — взрывается юноша. — Значит, только для весенних игр гожусь? Так что же замуж звал, говорил, что плевать тебе на прошлое, а? Или передумал уже жениться на шлюхе?! — А, может, и передумал! — слышит Сюэ Ян. — Медальон этому идиоту сам отдашь! — шипит он раненым зверем, потом разворачивается и идет назад в весенний дом. — Далеко собрался? — летит в спину. — Шлюха пошла обслуживать клиентов. Ей еще ребенка кормить! — тем же тоном отвечает Сюэ Ян, заходит внутрь, поднимается на верхний этаж, переодевается в свое, забирает вещи и оплату и выходит через главный вход. Встает на меч, хоть страсть как этого не любит, летит домой и там, под удивленные вопли А-Цин собирает вещи, еле удержавшись, чтоб не плюнуть на красные ханьфу в шкафу, забирает ребенка из колыбели и, выходя, говорит: — Береги честь смолоду, Слепышка. На шлюхах не женятся. Даже на бывших… *** На заднем дворе веселого дома Сяо Синчэнь находит себя сидящим на земле с проклятым медальоном в руках. А-Яна нигде нет, но, что самое странное, он почти не помнит, как они проводили ритуал. Только как ругались после. Но из-за чего? От мыслей об этом начинает болеть голова: — Да что со мной? — бормочет даочжан, вставая, идет в весенний дом и возвращает медальон владельцу, объясняя ситуацию. У девушек оплату уже забрал Чэнмэй, но господин Бао тоже щедро отсыпает золото. Оказывается, он все это время осознавал ситуацию, но поделать ничего не мог. — Господин Сяо, — окликает он Синчэня, — а кто танцевал последним? Я бы хотел познакомиться с ним… эм, поближе. Но здесь его нет. — Танцевал мой муж. И он не работник весеннего дома, а сильный заклинатель. Духу, что вас контролировал нужно было дать желаемое перед упокоением. Он хотел красивый танец. Он его получил. Но ничего более мой супруг вам дать не может, — холодно бросает Синчэнь. Почему А-Ян ушел один? Откуда эти странные провалы в памяти? Не в первый раз же… — Простите, господин заклинатель, — шепчет пристыженный торговец, кланяется в ноги даочжану, и тот, кивнув, уходит, спеша домой. Внутри плохое предчувствие. И оно не обманывает. Едва Сяо Синчэнь доходит до дома, на него едва ли не с кулаками накидывается А-Цин: — Ты что ему наговорил? Как ты посмел вообще это сказать, а? — А-Цин, что случилось? Почему ты плачешь? Где Сюэ Ян? — Синчэнь окидывает взглядом дом. И тот кажется слишком пустым. — Тебе лучше знать! Ушел он. Забрал А-Вея и теплые вещи и ушел, ясно? А знаешь, что он сказал мне? Всего одну фразу: «Береги честь смолоду, Слепышка. На шлюхах не женятся. Даже на бывших…» — Что?! — То, гуй тебя задери! Ты его шлюхой назвал, что ли? — всхлипывает А-Цин. — Ты же знаешь все. Все, что случилось. Если считаешь его грязным, зачем все это? Или мстил ему так за свои глаза? Зачем ты так? Вот уж от кого не ожидала, — А-Цин, не дожидаясь ответа, уходит к себе, а Сяо Синчэнь опускается на стоящую у порога лавку, обхватывая голову руками. Да что же он мог сказать, чтобы Ян, забрав сына, ушел ночью неизвестно куда? И не врезал даже, хотя мог бы. Но ведь Синчэнь на самом деле даже мысленно не упрекал Сюэ Яна в том, что был для него далеко не первым в постели. Он был первым и единственным, кого этот строптивый юноша любил, чего всегда было достаточно! Что с ним творится в последнее время? — А-Цин, куда он пошел? — Да откуда я знаю! — отмахивается девочка. — Ты его метил, вот и ищи теперь! — Точно, связь! — спохватывается даочжан, тянется к своему партнеру, но чувствует только холодную черную дымку. Метка молчит, словно никакой связи и нет. Зато в голове всплывает их разговор до последнего слова… — О, небеса… — шепчет Сяо Синчэнь. — Что же я натворил?