Когда цветёт гортензия

      Солнечный луч упал на лицо, горячо пощекотал щёку, и Ренджун поморщился, пошевелился на постели и приоткрыл правый глаз. За ночь он успел раскрыться, словно покинувшая свой гостеприимный кокон бабочка, и теперь лежал под солнцем, заливающим тёплым светом комнату. В отличие от бабочки, Ренджун вновь рождённым себя вовсе не чувствовал. На перемену погоды травмированную лодыжку сводило, но видеть солнце снова было приятно, и Ренджун сел, спустил ноги на успевшую высохнуть траву. Было девять тридцать пять, и жара только-только набирала свои обороты. Как был, в одном белье, Ренджун вышел в центр дворика, потянулся, жмуря глаза. Мышцы привычно напрягались, и сонная лень в них потихоньку отступала под влиянием разогревающейся крови. Так захотелось вдруг танцевать, почувствовать движение влажного воздуха обнаженной кожей, что Ренджун не удержался и, ловко балансируя на здоровой ноге, сделал фуэте. Всё вокруг замелькало цветочно-лиственным калейдоскопом, и взгляд в нём вдруг выхватил чье-то лицо — осколок воспоминания о прошедшей ночи вонзился в беззащитные внутренности, и Ренджун осёкся, спотыкаясь на хрустящей высокой траве, чуть не упал, обвинительно и испуганно уставился на нарушителя спокойствия, и тот смущённо отступил назад. Сердце грохотало внутри, словно вернувшаяся гроза, и Ренджун глубоко вдохнул.       Сходства между ночным видением и этим незнакомцем не было. Парень на вид казался ровесником — смуглый, с взъерошенными, чуть вьющимися чёрными волосами, блестящими тёмными глазами под крыльями бровей и очаровательным румянцем, занимающимся на высоких скулах. Чужой взгляд проскользил по обнаженной коже и стыдливо отдернулся в сторону, чтобы снова вернуться к своему занятию секундой позже. Ренджун был у себя дома, и мог ходить хоть вообще голышом, если так ему нравилось. Он сложил на груди руки, и, ничуть не смущаясь своего полураздетого вида, уставился на вторженца, вздернув бровь.       — П-прости, — запнулся тот. Он покраснел ещё сильнее, и сжал пальцы на древке метлы. — Я напугал тебя?       Адреналин всё ещё гулял по крови, обжигающий и вязкий, но он был глупостью по сравнению с тем, что Ренджун пережил прошлой ночью: он ухмыльнулся, откинул от лица прядь волос:       — Нет. Я просто удивился.       Он подошёл ближе, и с любопытством оглядел незнакомца. Одет тот был в прямые синие джинсы и чёрную майку без рукавов — вещи явно были ношенными, рабочими, и это подтверждалось тем фактом, что в руках он держал метлу. Под этим пристальным вниманием парень разволновался ещё больше, неловко рассмеялся, хлопнул себя по бедру раскрытой ладонью.       — Ты красиво танцуешь, — застенчиво сообщил он, старательно глядя в глаза с восторгом и трепетом, и Ренджун закусил губу.       Острая боль резанула внутри, и он не сдержался от грубого:       — Что ты здесь делаешь? Это частная территория.       — Я пришел, чтобы убраться, — миролюбиво пробормотал парень. — Ты не подумай ничего такого: это дом человека, который был очень важен для моей бабушки. Мы следим за ним уже… лет десять, наверное? — он снова рассмеялся, избегая смотреть на Ренджуна и неловко теребя карман на джинсах. — Я Минхён, кстати.       Он бросил короткий взгляд на Ренджуна, и снова отвёл его в сторону, краснея ещё гуще. Похоже, его крайне смущал чужой раздетый вид, и Ренджун, отвыкший от смущения за годы, проведенные в общих балетных раздевалках, хмыкнул. Этот новый знакомый был милым, и казался простым в лучшем смысле этого слова: была в нём та бесхитростная искренность, от которой нечто тёплое внутри шевелилось нежно. Потому Ренджун затолкал поглубже собственную социофобию и улыбнулся:       — Ну здравствуй, Минхён, — сказал он и протянул руку, которую парень сжал своей, крепкой и горячей, с мозолистыми подушечками пальцев. — Я Ренджун. Хочешь выпить чего-нибудь холодного?       Предплечья Минхёна, обнаженные отсутствующими рукавами, были увиты рисунком вен, и Ренджун сглотнул, лениво скользя взглядом вверх по ним, чтобы тронуть нежную кожу в ямках ключиц, проследить линию чужой острой челюсти. Интересно, все в Тэбэке были такими красивыми? Или это Минхён отличился? Было в нём нечто такое неуловимо мужественное, жестковатое, будто нагретый на солнце камешек обожжённой терракотовой глины — Ренджун, за годы посвященные изучению искусства, тут же явно представил Минхёна обнажённым, укутанным в шелковый отрез на манер римской тоги. Если бы он не забросил уроки рисования из-за нехватки времени, то точно попросил бы парня немного ему попозировать. Впрочем, сейчас свободного времени у Ренджуна ощутимо прибавилось, и он мог снова взять в руки карандаш и кисть.       Минхён ёрзал беспокойно на месте, будто внутри у него были воздушные пузыри — вместо них вырывались наружу смешки и улыбки. Он отпил ещё холодного зелёного чая, предложенного Ренджуном, поставил стакан на пол рядом, и спросил:       — Значит, ты приехал сюда жить? — пальцем ковыряя дырочку в ткани джинсов на колене. — Ну, типа, надолго?       В голосе его было нетерпение, и едва слышный осадок смущения, всё ещё не растворившегося даже после того, как Ренджун надел рубашку — коктейль чужих эмоций показался Ренджуну сладким, словно травяной настой. Всё здесь, у подножия Тэбэксан, навевало на него ностальгическое и смутное, и Ренджун даже не удивился подобным ассоциациям. Кажется, его бабушка готовила что-то подобное травяным чаям каждый раз, когда собиралась гроза. Она брала сухие листья, мяла их в изящных, вовсе не старческих пальцах, и заваривала в глиняном, коричневом чайничке. За тонкими стенами дома шёл дождь, он стучал-стучал-стучал.       Он стучался.       — Посмотрим, — Ренджун откинулся на пол, на прохладное дерево.       Потолочные балки переплетались над головой, и в самых уголках их висела паутина. Она трепетала от лёгкого ветерка, и Ренджуну подумалось, что она — это тонкие одежды старого дома, сотканные самим временем. Когда-то здесь жила его бабушка. Кем была она для жителей Тэбэка? И для своей соседки, что даже спустя десять лет после её смерти та продолжала ухаживать за домом?       — Почему твоя бабушка велела присматривать за этим домом?       Ренджун перевернулся на бок, поджал ноги к груди и посмотрел на Минхёна. Тот был подсвечен ярким, катящимся к зениту днём, и глядел на Ренджуна внимательно и тихо. Было в его лице воспоминание и будто бы узнавание — Минхён промедлил пару мгновений перед тем, как снова схватить полупустой стакан, скомкано пробормотать в него:       — Я же говорил: госпожа Бэ была для бабушки очень важна. Они… ты правда ничего не помнишь, Ренджун?       Его взгляд потемнел, как предгрозовое небо, и Ренджун сел, подбирая под себя ноги.       — Что такое я должен помнить?       Смутное чувство внутри затрепетало, будто крохотная искра огня в живой, подвижной темноте, но тут же затухла, и Ренджун с мрачным бессилием ощутил, что не может вспомнить ничего. В его голове было пусто, как в гулкой горной пещере — там бродили лишь нечёткие, призрачные силуэты, будто сотканные из пряного дыма, и это привело его в столь сильную досаду, что он ухватил чужое запястье, требовательно сжал его:       — Минхён. Что я должен помнить?       Парень отпрянул, резко втянул ртом воздух. Он выглядел так, будто Ренджун его ударил, испугал, и это так контрастировало с впечатлением, что он производил в целом, что Ренджун ощутил удивление и вину. Впрочем, чужая гамма эмоций быстро сменилась столь лебзящей доброжелательностью, что сахар заскрипел на зубах. Минхён мило моргнул, улыбнулся мягко уголком рта:       — Ничего особенного, на самом деле. Просто разве это не странно: ты говоришь, что уехал из Тэбэка, когда тебе было восемь. Это вполне сознательный возраст. Да и разве твои родители ничего не говорили о бабушке? — его горячая ладонь опустилась на ренджунову руку, и шершавая подушечка большого пальца погладила кожу там, где её полосовали синие венки. — У нас вот есть огромный альбом с фотографиями. Там много всякого: и семейные фото, и всякие глупости вроде меня пятилетнего, перемазанного арбузом, и снимки с друзьями на велосипедах — и если я и не помню, как сделали первую, то вторую уж точно не забуду. Мне последнему из компании наконец купили велосипед, и мы все тут же отправились в поездку вдоль Тэбэксан, и вернулись ближе к полуночи. Ох, и влетело же мне тогда!.. Мне всего девять было. На год больше, чем тебе.       Это было странно.       Ни единой картинки в памяти, относящейся к своей жизни до восьми лет, Ренджун не мог отыскать, как ни пытался. Он не видел фотографий отсюда, не слышал рассказов о бабушке, каких-то забавных случаев, относящихся к его жизни здесь, в Тэбэке. Всё, что хранил в себе его разум — это звуки трещотки и запах пряного ладана, струящийся из курительницы для благовоний, мшистые серые валуны и влажный, пронизанный каплями воздух.       Больше ничего.       Это новое знание не помещалось в голове, и Ренджун отпустил чужую руку, глядя в пустоту, не замечая, что Минхён пальцев не разжал и продолжил рассеянно поглаживать его запястье, будто успокаивая.       — Бред какой-то, — выдохнул, наконец, Ренджун.       Похоже, виной всему был хитрый механизм нашего мозга, перезаписывающий воспоминания, изменяя их, оставляя самые значимые — видимо, то, что было в детстве он счёл не таким уж и важным. Это было единственным разумным объяснением — не то, чтобы Ренджуну так уж нужно было хоть какое-то. Ну что он терял, когда не мог воспроизвести в сознании кадры своего босоногого детства? Такой же эпизод с арбузом и велосипедами? Даже не будучи озвученным, это казалось глупым, и Ренджун встал, чтобы достать из чемодана шорты и сандалии.       — Слушай, — улыбнулся он, забавляясь видом вновь покрасневших ушей Минхёна, старательно глядящего в другую сторону, — есть тут у вас магазин? Я хочу закупиться.       Ренджун, медленно бредя вверх по главной улице, вертел головой и много шутил, чтобы заставить Минхёна смеяться — впрочем, тот и так хихикал без остановки. Цвели буйно гортензии: их пышные, сердцеобразные шапки переливались удивительным градиентом от нежно-розового до тёмно-синего, уходящего почти в черноту. Кажется, было это связано с различающиеся кислотностью почвы, но здесь, в предполуденной тишине Тэбэка, так легко было поверить, что виновна во всём магия, древняя, как сама жизнь. Мелкий дождик, сошедший серой рваной тучей с горы, подул холодком, плеснул прозрачным бисером на соцветия и в лицо — Ренджун ойкнул, оступился, и Минхён поддержал его за локоть, помогая восстановить равновесие.       — Хей, осторожно, — пробормотал он, и Ренджун поднял лицо, не сдержал улыбки.       Болтать с Минхёном было просто, словно с давним другом. Он охотно поддерживал любую тему, живо реагировал на юмор и сиял радостью так, будто именно беседа с тобой это то, чего он ждал весь сегодняшний день. Говорить с кем-то, с театром не связанным, последние годы для Ренджуна было сродни роскоши, и он только сейчас осознал, каким голодным был до простого человеческого общения — и с разочарованием выдохнул, когда Минхён остановился вдруг у небольшой стеклянной двери местного магазина. Дождь усиливался, и они оба шагнули под небольшой навес.       — Я пойду, — сказал Минхён, но с места не двинулся. — У меня работа.       — Да. Конечно. Я и так тебя задержал, — нервно рассмеялся Ренджун.       Боже, наверное, он был таким отчаянным и жадным до разговора, что добродушному соседу было неловко оставить его раньше. Видимо, отразилось в его лице что-то подобное, ведь Минхён, неловко покачавшись на пятках, робко улыбнулся, глядя исподлобья.       — Я… живу рядом. Ну, ты и так знаешь, я ведь теперь твой сосед. У нас дом справа. Если что-то будет нужно: помощь там, или город показать… В общем, да.       Он покраснел, поспешно вышел под открытое небо, и, помахав рукой, широким, решительным шагом направился куда-то дальше вверх по улице. Ливень быстро проглотил его вытянутую, стройную фигуру, и Ренджун, поглядев ещё пару мгновений, пригладил встрепавшиеся от влаги волосы и вошёл в пригласительную сухость магазина.       Это был обычный провинциальный минимаркет, очаровательный своей функциональностью: ровные ряды его полок были забиты всем, что только могло понадобиться в маленьком городке. Ренджун, поблуждав по помещению пару минут, кинул в пластиковую корзинку упаковку зубной пасты и щётку, туалетную бумагу, полотенца и резиновые тапочки. В молочном отделе его рука потянулась к обезжиренному творогу — привычки питания на минимальный калораж въелись в кости и кровь, — и Ренджун дёрнулся, словно обжегшись.       Больше не было никаких диет.       Терзаемый глухим и пресным чувством раздражения, перетекающего в болезненное, мрачное смирение, он взял банку йогурта с персиком, какой-то готовый сэндвич с кремом и клубникой. Раньше на такую еду Ренджун даже смотреть боялся. Но теперь, в этой внезапно обретенной бесконтрольной пищевой развратности, он мог есть сколько хочет и что хочет. В корзинку отправился десяток яиц, упаковка говяжьей вырезки, банка помидоров в собственном соку, упаковка риса, свежие овощи и сладкий леденец — его Ренджун раскрыл, чтобы сунуть за щёку. В таком виде он и появился у кассы, шлепнул на ленту корзинку и принялся шарить в карманах в поисках бумажника. Интересно, у них была оплата картой? Тэбэк, вроде бы, не считался таким уж дремучим захолустьем, чтобы сейчас с него потребовали наличность: её осталось не так много, и Ренджун понадеялся, что ему не придется выкладывать часть продуктов, а потом судорожно искать на Гугл картах банкомат.       — Здравствуйте, — Ренджун вытащил леденец, чтобы сказать это, — его тоже посчитайте, пожалуйста.       Он поднял голову, протянул кассиру фантик от леденца, и парень вдруг встал. Он был выше Ренджуна едва ли на голову, но ощутимо больше и тяжелее, и буквально навис сверху. Чужие широкие плечи, натягивающие ткань гавайской рубашки с коротким рукавом, иссиня чёрные волосы, зачесанные назад, сведённые к переносице брови, и тяжёлый, пронзительный взгляд запустили едкие, противные мурашки по спине: Ренджун захлебнулся воздухом и сладкой слюной, сделал шаг назад. Чужие длинные пальцы сомкнулись на прозрачном пластике обертки, потянули на себя. Не отводя взгляда от побледневшего лица посетителя, парень спросил:       — Что ты здесь делаешь?       Голос его был хрипловатым и низким. Влажным, будто наполненным этим дождем, серостью заливающим шуршащие за стеклом розовые гортензии — словно в ответ в него стукнулась особенно пышная ветка, и Ренджун, выдернутый из ступора, стиснул ладонь на бумажнике крепче, силясь угомонить зашедшееся в стакатто сердце.       — Продукты покупаю?       Это прозвучало, как вопрос, но в остальном Ренджун гордился своим самообладанием: ничто не выдало его напряжения, и собственный ровный тон будто лишь больше успокоил его. Ренджун выпрямился, улыбнулся плотно сжатыми губами:       — Если это из-за леденца, то я уже сказал, что собираюсь заплатить за него.       — Оставь себе. Пусть будет подарок, — чужое лицо оставалось таким же бесстрастно-угрожающим, и Ренджун холодно отчеканил:       — Нет, спасибо. Я в состоянии заплатить за все свои покупки.       Кассир хмыкнул, и отпустил фантик, чтобы медленно начать пробивать продукты. Ренджун смотрел, как мелькают его гибкие пальцы — они задержались, когда коснулись упаковки зубной пасты, лежащей на дне корзинки. Парень осторожно извлёк её под тусклый грозовой свет, будто ядовитую тварь. Гром раскатисто прогремел за окном, и молния распорола чернильную темноту неба, испачканную кляксами цветов, и чужие пальцы сжались, сминая картонную коробку.       — Тебе здесь не место, — выдохнул незнакомец, и вдруг поглядел прямо в глаза. — Уезжай, Ренджун. Сегодня же.