Когда цветёт гортензия

      На этот раз странные звуки Ренджун услышал раньше, до того, как уснул. Было это на следующий день после встречи с друзьями детства: когда все разошлись, он уснул тут же, стоило голове коснуться подушки, и проснулся на утро с похмельем и твёрдой решимостью больше так не напиваться. Вечером — часов около девяти, — снова начался лёгкий дождь, и вместе с ним вернулась беспокойная беготня и шуршание под полом. Достав из пакета, оставленного на кухне под столом, химикат от мышей, Ренджун переоделся в закрытую одежду, натянул на голову кепку, включил телефонный фонарик и вышел на задний двор. Дом стоял на сваях, и из черноты между ними тянуло сыростью и холодом. Из-за того, что те располагались на небольшом возвышении, земля под домом оказалась сухой: Ренджун с неудовольствием оглядел покрытые паутиной перекрытия и следы мышиной деятельности на них. Стоило залезть дальше, чтобы хорошенько насыпать отравы там, и Ренджун, преодолевая брезгливость, стал на колени, чтобы дотянуться до особенно поврежденной сваи.       Темнота нехотя отступала под жёлтым светом фонарика. Но вот луч выхватил что-то блестящее, и Ренджун с любопытством подобрался ближе, подтянул к себе пыльный округлый предмет, и тот развалился в его руках на две части. Пятясь и окончально пачкая джинсы, Ренджун выбрался наружу, чтобы рассмотреть находку получше: это была резная сферообразная курильница для благовоний, потемневшая от времени. Удивительно, но на ней не было ни следа мышиной активности, лишь толстый слой пыли, забивающий металлическое кружево, оплетающее всю её конструкцию. Там были горы, птицы и рыбы, и море цветов — Ренджун знал их сердцеобразные соцветия.       Гортензия. Цветок сезона дождей.       Похоже, эта странная изящная вещица лежала здесь уже давно. Могла ли она принадлежать его бабушке?       «Ренджун».       Это прозвучало неожиданно близко, будто сам ветер шепнул на ухо, и Ренджун обернулся, но увидел лишь серые валуны, кусты влажных цветов и склонившиеся, будто силясь заглянуть к нему в комнату, деревья. Вздохнув, он поспешно залез обратно в подпол, рассыпал отраву, а потом, скинув грязные кеды, прошёл в ванную комнату, чтобы как следует отмыть находку. Даже если она и не принадлежала бабушке, всё равно была красивой, и Ренджун, слабый ко всему эстетически привлекательному, просто не мог не оставить её у себя.       Из-за дерева, растущего на заднем дворе, на Ренджуна смотрело бледное лицо. Было оно скорбным, полупрозрачным, с опущенными вниз жидкими усами. Оно вздохнуло, не сводя с него чёрных тусклых глаз, и Ренджун замер, выпуская из ладоней игрушечную лейку. За лицом всегда следовала рука. Она появлялась в воздухе будто сама собой, начинала махать, подзывая ближе, и стоило Ренджуну сделать шаг навстречу, лицо начинало улыбаться. Так случилось и в этот раз: Ренджун подобрался к мшистым валунам, тронул поросший зеленью камень.       — Привет, — сказал он, забавно картавя, помахал ладошкой.       Бесшумно подошедшая со спины бабушка подхватила его, четырехлетнего, на руки и улыбнулась. Пахло от неё привычно: ладаном, травами, горной, последождевой свежестью и влажной глиной. Ренджуну нравился бабушкин запах, он был не похож ни на что другое: ни на мамины дорогие французские духи, ни на папин одеколон, и подходил ей больше, чем что-либо.       — Опять пришёл. Ну что тебе, старый? — проворчала она, и Ренджун уткнулся в расшитый цветами воротник, потянул аромат носом.       — Зачем дедушка продолжает приходить? — спросил он. — Мама ведь говорила, что он уехал в другую страну.       Бабушка вздохнула. Она поднесла Ренджуна к стоящей за деревом фигуре ближе, и та высунулась, показываясь целиком, протянула прозрачные руки.       — Ренджун…       — Да, это наш милый Ренджуни. Посмотри на дедушку, маленький. Не бойся. Мёртвые не опасны.       Отзвук голоса бабушки, её цветастое платье и запах, прядь иссиня чёрных волос, тронутых серебром седины всё ещё бродили в голове, когда Ренджун открыл глаза. На мгновение ему даже показалось, что бабушка всё ещё здесь — ароматная дымка струилась по воздуху, и дышалось тяжело и сладко, так, что голова кружилась. Потерев глаза, Ренджун сел, и изображение перед глазами прояснилось, заставляя нервное напряжение уколоть остро внутри. Дверная створка была приоткрыта. Там, между ней и стеной стояла найденная курильница, и сладковатый, пряный дым распространялся от неё по комнате.       Ренджун влетел в магазин, хлопнув дверью так сильно, что стекло в ней зазвенело. На подвижную ленту у кассы он шлепнул курильницу, едва успевшую остыть и всё ещё храняющую на себе пепельный отпечаток ладана, его вязкий и пряный запах, и прошипел:       — И что это, по-твоему?       Джемин, сидящий за кассовым аппаратом и занятый раскладыванием сигарет в шкаф рядом, обернулся.       — Здравствуй, Ренджуни. Как твой день? — он улыбнулся уголком рта.       Его длинные, чёрные ресницы прикрыли на мгновение глаза, и Ренджун растерял половину своего запала. Чёрт, ну почему всем его детским друзьям нужно было быть такими красивыми?       — Мой день ещё не успел начаться, как уже был испорчен, — фыркнул он, и ткнул в тёплый металл с резными фигурками. — Зачем ты её зажёг? Думаешь, это заставит меня уехать?       Чужой взгляд упал на лежащую на ленте изящную вещицу. Джемин, поколебавшись пару секунд, накрыл её ладонью. Пальцы его, гибкие и длинные, обхватили верхнюю полусферу, осторожно сняли её и положили рядом. Указательным он очертил край курильницы, погрузил его в едва тлеющие остатки пепла на дне, растёр между подушечек.       — Откуда она у тебя? — нахмурился он. — Это не простая таблетка от комаров, детка. Внутри ладан с горными травами.       — Мне плевать, что ты туда запихнул, — раздражённо прервал его Ренджун. Он схватил курильницу, закрыл её и процедил: — Зачем было приходить ночью? Это немного невежливо, знаешь ли. Я в курсе, что я тебе сразу не понравился, но подобное выходит из всяких рамок приличия. И, кстати, не смей звать меня «деткой», — он развернулся, чтобы покинуть магазин, но Джемин вдруг встал.       Ладонь его деликатно, но крепко сжалась на запястье:       — Ты говоришь, что кто-то пришёл к тебе ночью, чтобы зажечь ритуальный ладан? — его глаза были серьёзными, и Ренджун ощутил, как тонко треснуло что-то внутри.       Джемин выглядел искренне озабоченным, и черты лица его словно затвердели — углы скул, острые в рассеянном утреннем свете, чёткая линия челюсти и тяжёлые, сведённые к переносице брови. Он показался Ренджуну отражением грозового неба над Тэбэксан — захватывающего дух, тревожно-предвещающего, и колюче-сладкие мурашки пробежали по телу вниз, угнездились в коленках.       — Хочешь сказать, что это был не ты? — продравшись сквозь спазм в горле, пробормотал Ренджун.       Он не мог отвести взгляда от чужих чёрных, тяжёлых глаз. Было в их глубине что-то обжигающе горячее, будто лавовый поток в камне. Неожиданное тепло в этой влаге сезона дождей, вечное лето, яркий, неудержимый огонь.       — Я не зажигал курильницы, — чужие пальцы нежно погладили бьющуюся в смятении венку. — Ренджун, для тебя здесь опасно. Я не причиню тебе вреда, но… — он сделал шаг навстречу, и вдруг оказался так близко, что дыхание перехватило. Его пальцы протанцевали по руке вверх, погладили тонкую кожу шеи и заправили за ухо прядь волос. — Люди могут оказаться не теми, кем представляются на первый взгляд, а прошлое хранит те тайны, воскрешать которые не стоит. Это может обойтись тебе слишком дорого. Пока ещё не слишком поздно, уезжай.       Судорожно сглотнув, Ренджун опустил глаза. Сердце грохотало, теснилось, рвалось из груди. В своём прошлом он носил бомбу с часовым механизмом. Но отступать было поздно. Страшная, тёмная тайна звала его из темноты, и он уже ступил на тропинку, ведущую к ней. Наверное, потому Ренджун сказал:       — Я хочу знать всё. Мне не так много, чего осталось терять. После того, как я лишился возможности танцевать, жизнь для меня стала намного меньше значить. Впрочем, это не значит, что я дёшево отдам её.       Это было откровением, удивительным даже для самого Ренджуна. Он так глубоко затолкал боль своей потери, что только сейчас осознал: он хотел заполнить эту пустоту чем угодно, словно надеялся, что это новое знание — какое бы пугающее оно ни оказалось, — способно будет спасти его. Ренджун стоял в руинах своей жизни и продолжал думать, что сброшенная боеголовка позволит ему почувствовать себя лучше.       — Ты не уедешь, да? — Джемин улыбнулся грустно. В лице его было понимание и лёгкая тень огорчения, будто он знал, что в итоге так и случится, но всё равно попытался Ренджуна переубедить.       — Нет, — сказал Ренджун, и это слово будто наполнило его силой. — Нет, я не уеду, — повторил он и, сжимая в дрожащих руках тёплый металл курильницы для благовоний, вышел в июньский занимающийся день.       Как Ренджун пришёл домой и достал остатки женьшеневой настойки, он не помнил. Он обнаружил себя сидящим на кухне, у открытого нижнего ящика и жадно глотающим обжигающую янтарную жидкость с травянистым, лекарственным привкусом. Но это было не лекарство. Ничто не могло стать лекарством для его истерзанной души. Задрав штанину, Ренджун коснулся тонкой, розовой полоски шрама на левой лодыжке. Боль внутри звучала, словно эхо — мучительный отголосок потерянного прошлого, недавнего и незабытого, где он был живым и подвижным, и всё, о чём только мог думать — это балет.       Танцы были для Ренджуна всем, что он знал, и единственной целью, к которой он стремился.       А теперь всё было потеряно. Не осталось ничего, кроме банковского счёта с крупной суммой — Ренджун отдал бы в сотню раз больше, чтобы снова иметь возможность взойти на сцену, стирать ноги в кровь пуантами и танцевать-танцевать-танцевать, до изнеможения, до ломоты во всём теле, вытесняющей любую малейшую мысль. А теперь мысли — страхи, — атаковали Ренджуна с накопленной за все эти годы силой, затянули стальную петлю на шее.       Какой смысл в его жизни?       Что будет дальше?       И что делать с новым собой, чужим, непривычным, искалеченным, словно бабочка с оторванными крыльями?..       Ренджун обхватил себя двумя руками, уложил кружащуюся голову на колени. Слёзы мгновенно промочили тонкую ткань брюк, обожгли кожу. Он чувствовал себя таким слабым, таким жалким, что не мог даже вдохнуть — всё стискивало внутри, перекручивалось и ныло, и Ренджун беспомощно вцепился в бутылку. Если он ещё выпьет, ему ведь станет лучше? Ведь так?       Резкий стук в дверь заставил Ренджуна дёрнуться — он выронил бутылку, и та шлепнулась на бок, выплескивая своё содержимое. В отчаянии Ренджун вскрикнул, поднял её, но было уже поздно: остатки настойки медленно просачивались в щели между досками, и острый её, пряный аромат взвился в воздухе.       — Что случилось? Ренджун, ты в порядке? Ты поранился? Я слышал, как ты кричал.       Рядом на колени опустился Джено. Его рука перехватила ренджунову ладонь, поднесла к лицу, чтобы рассмотреть, и Ренджун всхлипнул. Непрошенные слёзы рвались из него, толкали друг друга, и он выпустил бутылку, вцепился в чужую футболку в немой просьбе. И тогда Джено привлёк его к себе, прижал к твёрдой, широкой груди. Он ничего не говорил. Просто гладил успокаивающе по спине, и дрожь, сотрясающая Ренджуна, потихоньку отступила. Уложив голову на чужое плечо, Ренджун закрыл глаза. Обрывочные картинки вертелись в его голове, словно в калейдоскопе, и одна из них вдруг развернулась, расправилась — скомканный фантик от съеденной карамельки.       — Джено всегда отдаёт тебе свой велосипед, — Донхёк, одетый в разрисованные кеды, насупился и сложил на груди руки. — Так не честно! Я тоже хочу покататься.       Стоял жаркий летний полдень, и тени были короткими и густыми. Ренджун, одетый в бейсболку, чтобы голову не напекло, устроился на нагретом кожаном сидении, ухватился за обтянутые резиной ручки и показал другу язык. У них в компании велосипеды были только у Джено и Джемина, и если Ренджуну удавалось выклянчить покататься у любого из них, Донхёку не так везло, и он мог рассчитывать только на доброту Джено. Велосипед у него был классный, ярко-голубой, горный, и когда Ренджун крутил педали, так здорово было представлять, что едет он на крутом мотоцикле. Летом, когда не требовалось ходить в школу, это было лучшим возможным развлечением — разве что в горы лазить Ренджуну нравилось не меньше, — и он никогда не упускал возможности немного погонять по городу, чтобы свист ветра в ушах и мышцы ног ныли, а сердце ухало в груди.       — Пусть Ренджун покатается, а потом ты, — миролюбиво пробормотал Джено, улыбаясь.       Глаза его совсем спрятались, превращаясь в полумесяцы, и крохотная родинка под глазом запрыгала. Он сдул со лба отросшую челку и поглядел на Ренджуна. Улыбка его стала ещё шире, и Ренджун улыбнулся в ответ, кивнул и с азартом надавил на педаль.       — У тебя всё ещё остался велосипед?       Ренджун поднял голову, чтобы поглядеть на Джено, и тот моргнул, губы его растянулись в улыбке такой же очаровательной, как и в детстве.       — Велосипед? — переспросил он, и в тоне его проскользнуло недоумение. — Да, есть. Мы с Джемином любим устраивать велопробеги вдоль горы. Там, на шоссе, хорошая дорога. А почему ты спрашиваешь?       Ренджун рассмеялся. Радость наполнила его, словно шарик — гелием, вытеснила болезненную пустоту, и он, едва справляясь с собой, выдохнул:       — Дашь покататься?