Когда цветёт гортензия

      Запах краски, кажется, въелся в саму кожу, и потому Ренджун, после того, как занялся рисованием, отмокал в душе дольше обычного. Благо, несмотря на то, что дом бабушки был старым, водопровод в нём присутствовал, и не стоило беспокоиться о том, что горячая вода в самый неожиданный момент кончится.       Впрочем, в неожиданный момент случилось другое.       — Ты не обязан был приходить.       Ренджун сложил на груди руки, поглядел на Джемина, стоящего в дверях. Сказать по правде, их отношения потеплели с той самой первой встречи: Ренджун перестал дергаться каждый раз, стоило тому оказаться в непосредственной близости от него, но диаметральной смены чужого поведения всё равно не понимал. Если подумать, Джемин был забавным со своими шутками, а ещё заботливым — это совершенно не вязалось с первым впечатлением, что он произвел своим агрессивным выпадом, и потому у Ренджуна в голове каждый раз выплывала ошибка 404. Вот и теперь, когда Джемин, узнав из общей беседы, что Ренджун ещё не ужинал, засидевшись за рисованием, скинул ему в личные сообщения «Я буду через пятнадцать минут, если ты не против», и Ренджун, успевший уйти в душ, прочитал написанное лишь двадцать минут спустя, когда Джемин стоял у дверей.       — Ты не можешь просто сказать мне уйти, детка, — Джемин надул губы и скорчил столь умилительную мордашку, что в груди сладко ёкнуло.       Было в этом непрошенном прозвище что-то по-родительски тёплое, не несущее в себе двусмысленного, сексуального подтекста — пожалуй, потому Ренджун и смирился раньше, чем планировал. Он отступил в сторону, освобождая проход, и Джемин вошёл внутрь, ворча:       — Опять ты полуголый ходишь. Тебя продует. Пожалуйста, хотя бы вытирайся насухо.       Ренджун, обмотанный одним неплотно сидящим на бёдрах полотенцем, споткнулся, когда Джемин по-хозяйски вынул из шкафа другое, чтобы накрыть ему голову и начать ворошить волосы.       — Вот так. Совсем не слушаешь, что тебе говорят. Говорю: уезжай, а он упорствует и сидит; говорю не относиться беспечно к своему здоровью, а он ходит с мокрой головой и даже не вытирается после душа, — он перевернул полотенце, чтобы провести вниз, по обнаженной груди, влажно блестящей от невысохшей воды, и сердце забилось так оглушительно сильно, что Ренджун испугался, что Джемин услышит.       — Опять ты за своё! Я остаюсь здесь, сколько ещё повторять, — отобрав полотенце, Ренджун яростно растер кожу, а потом накинул халат, завязал на поясе и сдёрнул едва держащееся на бёдрах.       — Что ты принёс там? — спросил он, засовывая нос в пакет и усаживаясь за низкий обеденный стол.       Джемин вынес с кухни две миски и палочки, деловито вытащил кастрюльку с рисом, жаренную с овощами говядину и кимчи. Наложив две порции, он протянул одну Ренджуну:       — Приятного аппетита! Попробуй, Ренджуни, это вкусно.       Готовка Джемина и правда была превосходной, она даже ничуть не уступала тому, что делала донхекова бабушка. Отрицать очевидное Ренджун не собирался, и потому коротко поблагодарил, принимаясь за еду. Джемин смотрел на него поверх миски. Закончив, он положил её на стол, облизнул испачканные соусом губы.       — Ты стал выглядеть не так болезненно. Думаю, пару-тройку нужных килограммов в тебе прибавилось. Хоть что-то хорошее от жизни здесь, в Тэбэке.       Ренджун поперхнулся, закашлялся страшно. Он… потолстел? Тема веса для него всегда была болезненной, как и для любого артиста балета, и сейчас он ощутил, словно нечто ударило поддых, выдавило дыхание.       — Наверное, — шепнул Ренджун, отставляя в сторону миску. Руки дрожали, и он ощутил себя таким ничтожным и уродливым, что слёзы навернулись на глаза.       — Послушай, — сказал вдруг Джемин, и голос его прозвучал расстроенно, — что ты там думаешь? Перестань, серьёзно. Разве ты не видишь, Ренджун? Ты наконец начинаешь выглядеть здоровым.       Ренджун не видел. Сказать по правде, он вообще не мог оценить себя в полный рост вот уже пару недель, что жил в Тэбэке: здесь, в старом доме, попросту не было зеркал подобного размера.       — Я… — выдавил он, сам не зная, что собирается сказать, и Джемин вздохнул, а потом отодвинул вдруг стол.       Его пальцы пробежались по лодыжке вверх, откидывая край шелкового халата, сжались нежно, но крепко на внутренней стороне бедра.       — Посмотри на себя Ренджун, — он погладил выше, и дыхание сбилось окончательно, а коленки дёрнулись, силясь сомкнуться. — Такие потрясающе красивые ноги. У них будет любой, кого ты только захочешь, — Джемин опёрся на свободную руку, чтобы оказаться ближе, впиться взглядом в ренджуновы глаза. Было в них предчувствие, и предвкушение, и что-то ещё, названия чему Ренджун не знал. — Но гораздо более важно, что ты чувствуешь: разве не стало тебе лучше после того, как ты стал есть столько, сколько твоё тело хочет? Разве не заслуживает оно внимательного отношения к своим потребностям? Прислушайся к себе. Чего ты хочешь, Ренджун?       Его ласковые, длинные пальцы продолжали массировать кожу, мять её, и Ренджун с возбуждением и стыдом осознал, что хочет, чтобы Джемин продолжил. Чтобы опустился вниз, накрыл его своим красным, улыбающимся искушающе ртом, и сделал так хорошо, что ноги бы онемели. Чтобы поцеловал его, глубоко и крепко, забирая остатки воздуха из лёгких и заполняя голову эйфорической пустотой желания.       Подобные мысли привели Ренджуна в смятение, хотя он и признавал, что они здорово помогали отвлечься от нежелательных размышлений о собственных размерах.       — Я хочу пить, — пробормотал он, поспешно вставая, чтобы выйти в кухню.       Сердце билось так сильно, что изображение двоилось перед глазами, и Ренджун схватил из холодильника бутылку с водой, чтобы залпом выпить половину.       Да что здесь вообще происходило? Жизнь будто решила компенсировать ему все те годы, что он провел без романтических отношений, и сейчас вокруг Ренджуна кругами ходило четверо чертовски красивых парней — его друзей детства, — и мотивы у них были неясными, и у некоторых будто носили сексуальный подтекст. Или это Ренджун, изголодавшись по сексу, расценивал любую близость как намек на большее?.. Впрочем, это было не единственным, что беспокоило Ренджуна.       Странные сны не оставляли его ни на одну ночь — бабушка в цветном платье, звон ритуальных бубенцов в её руках, водящие хоровод полупрозрачные, призрачные люди. Каждый раз, стоило закрыть глаза, Ренджун видел один эпизод за другим, и ему становилось всё более тревожно: однажды он даже проснулся от собственного крика и долгие минуты не мог успокоить зашедшееся сумасшедшим стуком сердце. Он был там же, в бабушкином доме, и когда открыл дверь в одну из комнат — ту самую, в которой были шкаф и полки, — увидел лежащего на алом покрывале мальчика. Его лицо, накрытое шелковым платком, выгнутая в судороге спина, сжимающиеся пальцы и душераздирающий, нечеловеческий рёв — Ренджун попятился, и бабушка подняла на него бледное, напряжённое лицо. Глаза её блеснули отшлифованным базальтом, рот исказился в гневной гримасе:       — Вон отсюда!       Это был первый раз, когда Ренджун смог разглядеть её, и он поразился удивительному их сходству. У него были бабушкины глаза. Непокорные, яростные и решительные. Что за странный обряд она проводила? Это было вовсе не похоже на целительство, скорее, на какой-то странный экзорцизм. Нервный холодок скользнул по позвоночнику, свернулся змейкой в животе.       «В сезон дождей по ночам с гор спускаются проснувшиеся духи. Они могут захватить твоё тело, и ты станешь ими одержим, можешь уйти в лес и не вернуться».       Как бы сильно Ренджун ни пытался убедить себя в том, что эти сны лишь плод его творческого, возбужденного запретной тайной сознания, до конца поверить в это не мог. Он знал: тот мальчик был одержим тёмной, злой сущностью. И бабушка проводила обряд, чтобы изгнать её туда, в жуткую темноту дождя, откуда она и пришла.       Это было предложением Донхёка: устроить в горах пикник. В яростной своей радости воссоединения, он вознамерился восстановить в памяти Ренджуна все события из их общего детства, и потому предложил отправиться в горы. Конечно, Ренджун далеко идти пешком не мог, но поесть сендвичей где-то вблизи туристической тропы он был вполне способен, и потому с энтузиазмом согласился. Сидение дома, эти пугающие сны и странные мысли, что отказывались покидать его голову после визита Джемина, случившегося несколько дней назад, и тот поцелуй с Джено, продолжающим приходить, смотреть на него голодными глазами… Всё это сводило с ума.       Пожалуй, именно Донхёк и был способен помочь Ренджуну отвлечься от этих смутных, зарождающихся чувств — и он ухватился за возможность пообщаться всем вместе в неформальной обстановке. К тому же, здесь был Минхён, по которому Ренджун успел соскучиться: последнюю неделю тот много работал в семейном бизнесе и времени на общение у него оставалось маловато. Поездка была и правда им всем нужна.       Загрузившись в машину Джено, они двинулись к Тэбэксан. Ренджун, как всегда, имел приоритетет в выборе места на переднем сидении, у плохо работающего вентилятора, и Донхёк по этому поводу вдохновенно бубнил половину пути. Сидел он сзади, по середине, стиснутый с двух сторон индифферентным Джемином и хихикающим Минхёном, и полушутя, полусерьёзно жаловался на то, как ему чудовищно жарко и как сильно все должны ценить его жертву в виде сидения в «этой консервной банке».       И правда, день стоял на редкость солнечный, даже в прогнозе не намечалось дождя — для июня, особенно в горной местности, это было редкостью. Каждый взял с собой что-то съедобное — Ренджун ограничился покупкой пары килограмм фруктов, весь прошлый день убив на рисование. Вся его комната была завалена красками и карандашными набросками, а в углу, там, где освещение было самым хорошим, у открытой створки двери располагался мольберт. Утонув в новом хобби, Ренджун периодически забывал есть, а на готовку и подавно времени не хватало, зато он мог не вспоминать собственные тёмные, тревожные сны.       Всюду, на каждом его полотне и наброске были гортензии. Они теснили друг друга, перемешивались восковыми лепестками — розовый в них перетекал в фиолетовый, а глубокая синева выцветала в небесно голубой. Ренджун не знал, зачем так отчаянно рисует эти цветы, но каждый раз, когда его ладонь замирала над бумагой, лишь эти сердцеобразные соцветия стояли перед глазами. В них словно был зашифрован ответ на все его тревоги и вопросы, но сколько бы Ренджун ни рисовал, не мог приблизиться к разгадке.       Он потратил три дня на то, чтобы спрашивать о бабушке тех, кого встречал на улице, и уже начинал думать, что потихоньку едет крышей: никто не говорил ему ничего нового, лишь повторял уже известную информацию о том, что она занималась целительством и готовила травяные настойки и чаи. Пожалуй, один Джемин знал что-то ещё, но говорить он отказывался, изящно уходя от разговора к своему излюбленному «Уезжай отсюда. Тебе не надо ничего знать. Не верь никому». Ренджун спорил с ним поначалу: «И тебе мне тоже не верить, получается?», но Джемин был непреклонен, и каждый раз заявлял: «Да, и мне тоже не верь». В общем, ни к чему это не привело. Ренджун в поисках истины даже изучил карту Тэбэка и обнаружил на одном из склонов горы буддистский монастырь. Могли ли там что-то знать о бабушке? Верования в Корее плотно переплетались друг с другом, и местных целительниц и экзорцисток — кем бы госпожа Бэ ни была, — обычно знали представители других религий.       — Давайте как-нибудь съездим в буддистский храм, — попросил он, когда все наконец вышли из машины и, поднявшись невысоко в гору, разместились в укромном месте в отдалении от туристического маршрута.       Донхёк говорил, что именно здесь они провели своё детство, лазая по полузаросшей травой тропинке, восходящей вверх, петляющей между кустов. Вела она куда-то в ущелье, и раньше там располагалось святилище местного бога — кажется, Ренджун смутно припоминал серые каменные своды пещеры, покрытые каплями скопившегося конденсата, мелькание ритуальных одежд бабушки, травянистый дым, стелющийся низко по полу. Может, ему стоило подняться туда? Посмотреть, не найдется ли что-то, способное помочь ему вспомнить больше?       — Парк с храмом с другой стороны горы, — отозвался Джено, помогая Джемину расстелить плед. — Если хочешь, я могу отвезти тебя на следующих выходных.       — Я тоже хочу, — вклинился Донхёк.       Он плюхнулся на плед и принялся шуршать пакетами в поисках газировки. Найдя заветную бутылку, он отвинтил крышку и жадно присосался к горлышку. Сам он принес на пикник топпоки, бисквитные пирожные со свежей клубникой и какой-то травяной чай, приготовленный на местных травах его бабушкой. Есть Ренджуну не хотелось, как и пить вредную газировку, и потому он принялся цедить этот самый чай, рассеянно глядя на приятную зелень деревьев и слушая болтовню Донхёка, рассказывающего о том, как прошла его рабочая неделя.       Температура воздуха потихоньку поднималась, сопровождаемая назойливым, тихим шумом в ушах, словно там билась крохотная мушка. Ренджун расстегнул пару пуговичек на рубашке с коротким рукавом, вытер взмокший лоб. Боже, почему ему было так жарко? Они ведь находились в горах, сидели в густой тени раскидистого дерева, и лёгкий веторок шевелил его волосы. Зной становился всё более невыносимым — Ренджуну было так чудовищно горячо, что захотелось снять с себя кожу. Он пошевелился неловко, потёр глаза и поморгал, и выронил вдруг чашку.       Из-за ближайшего дерева на него смотрело знакомое полупрозрачное лицо со скорбными, опущенными вниз усами. По заросшему зеленоватым мхом стволу скользнула рука, она расправила пальцы, а потом махнула. Туманные тёмные глаза поглядели прямо на Ренджуна, и улыбка растянула тонкие губы.       «Ренджун».       Крик рвался наружу, он распорол полуденную сонную тишину Тэбэксан. Ужас ошпарил Ренджуна, сорвал сердце, заставляя его упасть вниз, разбиваясь на сотню осколков. Он не мог отвести взгляда от дедушки, и снова закричал, когда кто-то коснулся его плеча.       — Боже, Ренджун, что с тобой?! — Донхёк ухватил его двумя руками, заставляя обернуться.       За Донхёком стоял мужчина, одетый в военную форму, и в левой стороне мундира его было сквозное отверстие, величиной с крупное яблоко. В дыре что-то клубилось и капало. Тошнота подкатила к горлу, Ренджун отшатнулся, и тут же выхватил взглядом другое существо. Маленькое и сгорбленное, серо-чёрное, оно сидело на самом краю пледа, и скрюченными пальцами хватало оранжевый дымок, что струился от Минхёна, и жадно толкало себе в рот. Увидев Ренджуна, оно ощерилось, обнажая четыре ряда мелких зубов и отступило, скрываясь в кустах. И оттуда, словно по команде, выступила прозрачная фигура, и за ней ещё, и ещё одна.       Вдох застрял у Ренджуна в глотке. Они были повсюду. Духи. Их искалеченные, полупрозрачные тела двигались, подбираясь всё ближе, бормотали свои бесконечные просьбы и проклятья, и Ренджун застонал, вырвался из чужой хватки, упал на землю, зажмурился и закрыл руками уши:       — Вас нет, вас не существует! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..       Голос Джемина прорвался через эту жуткую пелену, но обращался он не к Ренджуну:       — Что ты ему дал, мать твою?! — он прогремел, словно гром, и сознание на мгновение прочистилось. Ренджун оглянулся и увидел, как заплаканный, испуганный Донхёк бормочет что-то оправдательное, и в голосе его слышится начинающаяся истерика, но Джемин слушать не стал:       — Минхён, помоги ему собрать здесь всё. Джено, ты идёшь со мной. Надо унести Ренджуна отсюда.