Когда цветёт гортензия

      Что было дальше, Ренджун помнил смутно. Чьи-то руки подхватили его, притиснули к часто вздымающейся груди, оторвали от земли. Ренджун сжался в комок, не смея открыть глаз. Звуки шёпота, сбивчивых требований, стонов боли и злобных пожаланий ввинчивались в уши, заставляя потихоньку терять рассудок. Липкая темнота затягивала всё глубже, заливала восковым, вязким жаром глотку, резала в глазах. Уткнувшись в чужую рубашку, Ренджун, силясь собрать себя по кусочкам, хватал ртом воздух — от тонкой ткани пахло чем-то свежим, напоминающим нагретый на солнце влажный хлопок, и он вытеснял горячечное, неестественное тепло, угнездившееся внутри, чтобы тянуть, выкручивать жилы.       Ренджун заскулил, когда крепко держащие руки отпустили его, укладывая на постель. Он поднял голову, утыкаясь взглядом в знакомый острый подбородок, сцепил пальцы на рубашке крепче:       — Нет… Не уходи.       Джемин накрыл его сжатую ладонь и склонился ниже, так, будто знал, как сильно всё расплывалось перед глазами от шевеления пронизанного призрачными руками воздуха:       — Тише, детка. Они не тронут тебя.       Ренджун не верил. Он отчаянно замотал головой: казалось, стоит Джемину уйти, страшные видения навалятся на него целиком, оглушат и утопят в липком, сером тумане — Джемин не ушел, вместо этого сел рядом. Рука его легла Ренджуну на голову, ласкающе пробежалась по волосам и скользнула на шею, разогнала цепкие жгучие мурашки:       — Не бойся. Я никуда не уйду.       Шмыгающий носом Донхёк подобрался с другой стороны постели, ухватился за свободную руку своей, влажной и горячей:       — Боже, Ренджун, ты как? Ты в порядке? Пожалуйста, скажи, что ты в порядке.       Он должен был знать. Знать про того мужчину за его спиной, с грудью, простреленной насквозь — тот хотел сказать что-то, шептал на ухо, но Донхёк не слышал. С трудом раскрыв слипшиеся губы, Ренджун выдохнул:       — Ты видел его? В военной форме. Он был сзади.       Долго посмотрев на него с болью и виной, Донхёк поджал губы, но ответил почему-то Джемину:       — Чёрт, да я правда понятия не имею, что за дерьмо моя ба туда намешала. Я думал, это обычный чай травяной. Что на неё нашло вообще… и что происходит?       Ренджун не стал слушать его дальше, вместо этого беспомощно он повернулся в другую сторону, выхватил взглядом нечеткую фигуру:       — Минхён, — тот тут же придвинулся ближе, забормотал что-то ободряющее, но Ренджун не мог слушать, ему надо было сказать, пока тени снова не захватили его. Собрав остатки сил, он шепнул: — Оно ело тебя. То существо…       Горячая волна вновь накатила, выцарапала жалкий скулеж из груди, и Ренджун, теряя мысль, нетвердыми пальцами расстегнул оставшиеся пуговицы на рубашке. Джено, сидящий в ногах, помог стянуть её, отложить в сторону:       — Хей, как ты? — его прохладная ладонь легла на бедро чуть выше колена, и Ренджун застонал, ёрзая на постели.       — Жарко… — шепнул он. — Сними.       Джено послушался, поспешно стянул с него шорты, но существенно легче Ренджуну не стало: он захныкал, цепляя бельё пальцами в попытках снять и его тоже, и Джемин перехватил его руки.       — Детка, посмотри на меня, — мягко попросил он, и когда Ренджун поднял на него расфокусированные глаза, шепнул: — Ты не хочешь оказаться обнажённым сейчас, с четырьмя парнями рядом, один из которых не против увидеть тебя в таком виде при других обстоятельствах.       Его слова доходили до Ренджуна туго, будто через туманную завесу, и он моргнул, силясь понять, что тот имеет в виду. Похоже, мучительность мыслительного процесса отразилась на его лице, ведь Джемин улыбнулся:       — Потерпи, хорошо? Я принесу попить, и тебе станет легче. Джено, посиди с ним. И не дай наделать глупостей.       Ладони Джено были приятно холодными, и Ренджун перехватил одну из них, уткнулся в неё горящим лицом, вырывая удивлённый вздох. Открыв глаза, он посмотрел на Джено и увидел вдруг стоящую рядом с ним бабушку. Она улыбнулась — так, будто ждала, когда Ренджун наконец заметит её, — а потом опустилась на колени, положила изящную руку ему на центр груди и нараспев начала что-то читать. Это была песня, полная силы древней, как сам мир — Ренджун закрыл глаза, убаюканный ей, и страшные тени, тянущие к нему лапы из углов, затрепетали, нехотя отступая.       Каждый вдох обжигал лёгкие. Это было так мучительно, что слёзы щипались, накатывали на глаза — Ренджун ничего не видел из-за них, изображение расплывалось, дробились бликами. Он вздрогнул от неожиданности, когда его подняли, усаживая на постели, а потом поднесли к губам чашку с чем-то пахучим.       — Не волнуйся, это всего лишь настой из гортензии, — шепнул Джемин, и его тихий голос прорвался через пелену песни и бормотания призраков, словно ослепительный разряд молнии. — Давай, детка. Тебе станет лучше.       Пить что-то Ренджун не хотел, да и не мог, если по правде сказать. Но Джемин был настойчивым и осторожным, он надавил ему на челюсть, заставляя открыть рот, а потом, успокоительно воркуя, словно говорил с ребенком, влил напиток. Ренджун поперхнулся, закашлялся, и тёплый настой потёк по горлу вниз — Джемин охнул, вытер большим пальцем испачканный подбородок и пробормотал:       — Ну-ну, не торопись. Вот так, мой хороший.       Из стоящего рядом чайничка он налил ещё и снова напоил Ренджуна, а потом позволил ему лечь обратно на подушку. Ренджун свернулся калачиком на постели, закрыл глаза. Сколько времени прошло, он не знал — всё тянулось, кружилось, словно душный, шумный омут. Лихорадка потихоньку отступала, и вместе с ней покидали его сумрачные, жуткие тени. Там, в углу комнаты, до последнего стояла его бабушка, продолжая свою протяжную песнь, и Ренджун слушал, слушал её, пока не провалился в тяжёлый сон.       Очнулся он, когда солнце медленно клонилось к горизонту. Косые лучи пронизывали воздух, падали на кусты гортензии в саду, заставляя капли дождя на них вспыхивать, словно бриллианты. Голова и тело были на редкость лёгкими, и страшно хотелось пить, и Ренджун встал, прошёл на кухню, где и столкнулся с Донхёком: тот радостно воскликнул, когда увидел его, обхватил крепко, прижимая к себе. Так они простояли пару минут, пока нервная дрожь, сотрясающая Донхёка, не отступила, и он не отстранился. Выглядел он неважно: волосы были взъерошены и торчали во все стороны, белки глаз сияли красной сеточкой капилляров, а губы оказались искусаны до крохотных ранок.       — Боже, я так испугался, Ренджун! Я думал, тебе никогда не станет лучше. Ты говорил всякое, смотрел в пустоту. Джемин сказал, что судя по запаху в чае было какое-то галлюциногенное дерьмо: это то ли гриб местный, то ли хитрая трава. Бабушка мне ничего не сказала про неё, я клянусь!       Обсуждать подобное сейчас Ренджуну не хотелось: волнение тошнотой подкатило к горлу, желчью укусило за корень языка. Он видел духов потому, что находился под действием галлюциногенного вещества? Или дело было в нём самом, пробудившем в себе нечто жуткое, дремлющее глубоко внутри?..       — Давай не будем, — Ренджун отвернулся, силясь подавить нахлынувшие слёзы.       Сквозь их завесу он увидел вдруг, как из-за дверцы приоткрытого нижнего ящика на него глядит огромный глаз с янтарным, вертикальным зрачком — Ренджун попятился, вытер лицо рукавом, чтобы с бьющимся судорожно сердцем взглянуть снова. Это был всего лишь корень женьшеня, виднеющийся через мутное стекло в бутылке настойки — Ренджун яростно захлопнул дверцу и развернулся к Донхёку.       — У меня есть пиво. Хочешь?       На голодный желудок пить алкоголь было плохой идеей, и хотя Ренджун есть не хотел, всё равно позволил виноватому Донхёку впихнуть в себя рис с омлетом. Кажется, Ренджун уже потихоньку начинал ненавидеть яйца: в его холодильнике в последнее время выживали только они, и чтобы не доводить себя до голодных обмороков, Ренджун ел их то в варёном, то в жареном виде. Донхёк его страданий не разделял, и, всё ещё шмыгая носом, уничтожил свою порцию, а потом, по-джентльменски открыв Ренджуну пиво, приступил к своему.       — Посмотрим фильм? — спросил Ренджун, отставляя в сторону полупустую тарелку. Больше в него не лезло ни грамма, и Донхёк, хотя и не выглядел удовлетворенным количеством съеденного другом, ничего не сказал.       Он сидел на краю матраса и так непохоже на себя поглядел робко исподлобья:       — Мы… можем просто поговорить?       — Хорошо, — Ренджун залпом выпил половину банки, а потом откинулся на постели. — Давай поговорим.       По потолку ходили неровные тени. Они пришли вместе с начавшимися снова дождем и теперь будоражили воображение, заставляли нечто тонко, тревожно сжиматься неясным предчувствием. Ренджун повернулся на бок, чтобы больше на них не смотреть, и вместо этого, прикрыв ресницы, следил за тем, как желтоватый, тёплый свет лампы ложится на нежные черты лица Донхёка — округлые щёки с едва заметными высокими скулами, большие миндалевидные глаза, ровные, широкие линии бровей и маленький, чувственный рот. Донхёк весь был деликатным, словно сотканным из мягкого вечернего солнечного света — розовеющий закатным румянцем, дышащий тёплой июньской ночью.       Какими были бы его касания? Такими же осторожными и ласковыми? Как звучал бы его нежный голос, когда так хорошо, что дыхание перехватывает?..       Ренджун не заметил, как Донхёк, увлекшийся пересказом недавно просмотренного фильма, замолчал. В лице его проступило вдруг то самое жадное, любопытное и опасливое, он облизнул мягкость своих губ и уронил:       — Можно спросить тебя?..       — Спрашивай.       Ренджун поёрзал на постели, в занимающемся изнутри сладком волнении откинул в сторону тонкую полу халата, обнажая изгиб ноги, и Донхёк подавился вдохом, но всё же смог выговорить:       — Это личное. Ничего?       — Спрашивай, Хёкки, — Ренджун нашёл его ладонь, чтобы успокоительно сжать, но спокойнее не стало ни одному из них. Донхёк вспыхнул весь, словно факел, и скороговоркой выпалил:       — Может ли быть так, что тебя интересуют парни?       Он был так очаровательно испуган собственным выпадом, что Ренджун рассмеялся. Но до того, как Донхёк успел что-то себе напридумывать, уронил:       — Его звали Донён. Мою первую любовь.       Донхёк неотрывно смотрел на него. Так, словно Ренджун хранил драгоценное, тайное знание, и готовился вот-вот им поделиться. Наверное, потому Ренджун добавил:       — Он был моим учителем по классическому балету, и каждая наша частная тренировка заканчивалась поцелуями в балетном классе.       — Каково это?       — Тренировки по балету? — Ренджун вздернул насмешливо бровь, приподнимаясь на локтях, и Донхёк, силясь звучать так, будто ему всё равно, уронил:       — Нет, я… про поцелуи.       Это было забавно и казалось неправдой: неужели так могло быть, что в свои двадцать три Донхёк оказался девственником? У него было чувственное, сексуальное тело и яркий темперамент: Ренджун видел, как Донхёк реагировал на его полуобнажённые ноги, как он тихонько вздыхал и хмурился, пытаясь сесть так, чтобы его вставший член, явно доставляющий ему дискомфорт, не так врезался в ширинку. Неужели никто даже не целовал его?       — Только не говори, что ты?.. — изумление в чужом голосе ударило Донхёка наотмашь, и черты лица его затвердели.       — Знаешь, в Тэбэке быть открытым геем не слишком отличается от того, чтобы публично признаться в том, что ты больной урод, — сказал он, смял пустую банку из-под пива, и больше на Ренджуна не глядел. — Ведь одно дело — это гетеросексуально отодрать пидора в задницу, и совсем другое — поцеловать его.       Горький комок подкатил к горлу. Ренджун резко выпрямился и сел, ярость плеснула кипятком, обожгла нервы:       — Не смей так говорить, слышишь? — прошипел он. — Они просто моральные уроды. Пусть не смеют даже приближаться к тебе со своими грязными предложениями. Ты достоин нормального отношения, Донхёк.       Раздавшийся всхлип резанул сердце — в глазах Донхёка была такая сумасшедшая, болезненная бездна чувств, что Ренджун не удержался, оседлал его бёдра и притянул Донхёка к себе, запутав пальцы в жёстких алых волосах:       — Ты хочешь поцелуй? — шепнул в приоткрытый красный рот, и Донхёк кивнул, не сводя с него искрящихся восторгом глаз.       И тогда Ренджун подался навстречу, чтобы мягко коснуться его губ своими, а потом медленно скользнуть внутрь языком. Острая дрожь пронзила Донхёка, он горячо выдохнул в поцелуй, неловко пытаясь повторить движения, а потом опустил горячие руки на бёдра, заставляя сесть, притереться плотнее — Ренджун коснулся собственным возбуждением чужого мягкого, плоского живота и не сдержал стона.       С каждой минутой Донхёк целовал всё настойчивее. Он быстро учился и явно осмелел: ладонь его погладила бедро, а потом скользнула под шёлк халата, пересчитала рёбра воздушными касаниями и вновь вернулась на талию, чтобы разогнать скопившиеся там мурашки. Донхёк отстранился, блестя глазами и улыбаясь. Он осыпал лицо Ренджуна поцелуями-бабочками, а потом ткнулся губами туда, где шея переходила в плечо. Поцелуи его стали более крепкими, медленными и выверенными, и Ренджун сжал пальцы на чужих плечах, откидывая кружащуюся удовольствием голову в сторону, давая безмолвное позволение продолжить, и Донхёк сжал его крепче, бурно исцеловал линию плеч и ключицы.       — Можно я отсосу тебе? — хрипло шепнул он на ухо, и яростная, сладостная судорога сковала Ренджуна. — Пожалуйста, позволь мне. Я буду стараться, тебе понравится.       — Сделай всё, на что способен, — мурлыкнул Ренджун.       Он откинулся на спину, соскальзывая с чужих колен, пригласительно распахнул ноги, позволяя полам шелкового халата растечься по бокам от себя. Донхёк не мог оторвать от него взгляда, даже дыхание затаил — всё смотрел, смотрел на него своими сияющими тёмными глазами, и такие щемящие сердце восхищение и неверие были написаны во всей его фигуре, что Ренджун не выдержал, стянул с себя бельё.       — Долго ты собираешься заставлять меня ждать?       — Прости, — Донхёк вздрогнул, покраснел гуще, но брови его сосредоточенно, уверенно нахмурились.       Он опустился на колени, склонился ниже и жадным ртом накрыл дернувшийся от пронзительного наслаждения член, заставляя Ренджуна вскрикнуть, вцепиться в его волосы, подаваясь навстречу. Несмотря на столь яркое нетерпение поначалу, Донхёк явно не торопился. Он лизнул широко вдоль, закружил языком вокруг головки, толкнул её за щёку — и всё это не сводя с Ренджуна взгляда. Пальцы его сжались у основания, чтобы мягко массировать, а губы издавали влажные, неприличные звуки, и острые, сладкие иголочки впивались от них в кожу, заставляли потихоньку терять себя, поддаваясь этому мучительному блаженству.       — Я… я скоро кончу, — шепнул Ренджун, жмурясь и задыхаясь, и Донхёк отстранился, ускоряя движения своей руки, всхлипнул:       — Пожалуйста!.. — и открыл рот шире.       Ренджун, глядя на его раскрасневшееся лицо, влажно блестящие страстью глаза и опухшие, зацелованные губы, вскрикнул, кончая так сильно, что весь на мгновение погрузился в ослепительный свет. Очнулся он десяток секунд позже и не сдержался от сдавленного стона: Донхёк всё ещё касался его своими губами, собирая остатки семени, и улыбнулся, когда поймал на себе взгляд.       — Снимай штаны, — выдохнул Ренджун. — И иди сюда, малыш. Ты так хорошо постарался: кажется, я не чувствую ног.       Поспешно стягивая с себя джинсы, Донхёк кротко, мягко рассмеялся, и Ренджун захлебнулся этим звуком. Он притянул Донхёка к себе на постель, лениво скользнул языком в его приоткрывшийся в удивлении рот, а пальцами вниз, накрывая болезненно твёрдый, весь влажный от смазки член. Донхёк простонал громко, надорванно, зажмурил глаза.       — Разве… тебе не противно? — выдохнул он, когда Ренджун оторвался. — Ты только что кончил мне в рот.       — Ты ведь был хорошим мальчиком и всё проглотил, — шепнул ему Ренджун на ухо. — Думаю, ты заслужил поцелуй.       И когда он снова коснулся донхёковых губ своими, тот вздрогнул, выгнулся на постели, выплескиваясь горячо ему на пальцы. Он весь дрожал — мелко, податливо, и Ренджун поднёс ладонь к его лицу:       — Ты испачкал меня, — шепнул он, и чужие расширенные зрачки смазались кляксой. Донхёк резко втянул воздух, и открыл рот, чтобы позволить толкнуть внутрь пальцы, сжал вокруг них губы и обвил языком.       — Хороший мальчик, — повторил Ренджун, глядя, как Донхёк — раскрасневшееся и смущённый, вылизывает его. — А теперь пойдём в душ. И... у меня есть второй матрас для тебя.