Когда цветёт гортензия

      Взгляд Джемина был пристальным, сканирующим, словно рентгеновский луч, а улыбка бесцветной. Ренджун нервно улыбнулся ему в ответ и поставил корзинку на транспортировочную ленту. Когда он проснулся, Донхёк ещё был у него дома, лежал на постели рядом, и Ренджун не знал, что за чувства по этому поводу испытывает: вроде как правила случайной ночи гласили, что надо уйти с утра, а вроде Донхёк и был его другом, и даже как будто что-то к нему испытывал. Они вместе позавтракали остатками риса (кимчи, что передавала бабушка Донхёка, Ренджун больше не рисковал есть), а потом Донхёк вернулся на работу. Сидеть в тишине дома было почему-то странно, и страшно, и Ренджун оделся, поспешно принял душ и побрился, вышел в сумрачный, моросящий полдень. Стоило пойти купить что-то поесть.       — Хорошо спалось? — ровным тоном спросил Джемин, пробивая покупки, и Ренджун поёжился.       Был в чужих словах тонкий подтекст. «Чем ты занимался ночью? Тебе не совестно?» Нет, Ренджуну было не совестно: неловко, пожалуй, да. Ну и ещё немножко стыдно перед Джемином — последнее особенно раздражало. Невидимые отпечатки донхёковых губ на коже вспыхивали жгуче, и обжигающий румянец плеснул на щёки. Не мог же Джемин знать, что он делал вчера? И почему Ренджуна вообще заботило то, что он может подумать что-то? В гневе на собственное разошедшееся сердце, Ренджун мотнул головой, откидывая от лица непослушную прядь волос, слишком короткую для того, чтобы быть заправленной за ухо, и пробормотал:       — Нормально.       — Ничего странного не было? Может… ты видел что-то?       Ах, да. Ренджун всё никак не мог отделаться от странного ощущения, что там, на периферии зрения, нечто шевелилось в тени и, стоило ему отвернуться, будто подбиралось ближе. Наверное, это был побочный эффект от принятого галлюциногена. Ренджун передёрнул плечами. Чёрт, больше он никогда не пойдет в тот ресторан. Что, если миссис Ли уже в маразме, и решит сыпануть ему мышьяку? Или стекла толчёного? Странно, но бабушка Донхёка вовсе не выглядела душевнобольной, она мило Ренджуну улыбалась и часто передавала выпечку. Может, та добавка была подсыпана случайно? Нет, это тоже звучало не слишком правдоподобно. Ну кто стал бы хранить у себя на кухне банку с галлюциногенной травой?       — Да нет, всё как обычно. Глупости только всякие мерещатся, — выдавил он наконец.       Рассказывать Джемину о подобных вещах было бы проявлением трусости и слабости: уже того, что тот вынужденно эвакуировал Ренджуна с горы, было более, чем достаточно.       — Глупости, значит? — Джемин протянул пакет, но когда Ренджун взялся за ручки, не отпустил. — Мне тоже иногда чудятся глупости. Но, думаю, не в этот раз, — он потянул на себя, перегнувшись через транспортировочную ленту.       А потом, подцепив пальцем воротник чужой футболки, шепнул на ухо:       — Ты пил тот настой, что я оставлял? Без него у тебя есть тенденции раздеваться до того, как успеешь подумать, действительно ли это то, чего ты хочешь.       Сердце колотилось в глотке. В тот раз, после странного чая с ядовитой добавкой, Ренджуну было так жарко, что хотелось с себя кожу содрать. Он и правда разделся бы полностью, и только волей Джемина остался в белье. Тот действительно очень помог, но что, теперь вознамерился обсуждать его сексуальную жизнь и делать какие-то свои выводы на основании одного лишь факта того, что Ренджун хотел раздеться? Моргнув, Ренджун поджал губы и прошипел:       — Что ты имеешь в виду?       Джемин посмотрел на него долго, и глаза его были тёмными, как предгрозовое суровое, пронизанное молниями небо.       — Я имею в виду лишь то, что ты должен быть осторожен, — сказал он, отпуская пакет, и Ренджун, продолжающий тянуть на себя, оступился, попятился назад, врезаясь по инерции в полку. — Я хочу тебе кое-что показать. Завтра возьму выходной, будь готов к девяти, ладно?       Он улыбнулся как ни в чём не бывало, достал из-под кассы упаковку жевательной резинки и принялся раскладывать её. Ренджун посмотрел на него пару мгновений, испытывая невыносимое, сладкое и раздражающее волнение, а потом вышел на улицу, нарочно громко хлопнув дверью. Джемин знал что-то, но дразнил его и… как будто ревновал? И почему ревность эта будила что-то слабое, податливое внутри?       Дом встретил Ренджуна тишиной, но теперь она казалась неестественной, наполненной нагнетенным, натужным молчанием — будто те призраки, что терзали его недавно, всего лишь стали невидимы, умолкли и стояли за спиной, ожидая, когда снова смогут заговорить. Войдя в кухню, Ренджун принялся раскладывать купленные продукты. Хотелось съесть что-то особенное, но теперь он не мог спокойно обедать где-то вне дома. Что, если ему снова что-то подсыпят, он поедет крышей и убежит в горы?       Убив два часа за приготовлением говядины в кисло-сладком соусе и риса, Ренджун вернулся в комнату, чтобы остаток дня провести за рисованием. Слова Джемина всё никак не шли из головы, и он вспомнил вдруг, как в горячечном забытьи пытался сорвать с себя одежду. Тот сказал что-то о том, что один из друзей не против увидеть Ренджуна в обнажённом виде при других обстоятельствах. Кого он имел в виду? Донхёка, который следующей же ночью смог залезть Ренджуну в штаны, или…       Горячий комок подкатил к горлу, и сладкое, обжигающе тепло скутилось, легло приятной тяжестью в низу живота.       Что, если говорил Джемин о себе? Хотел ли он увидеть Ренджуна под собой или над собой, касаться ничем не скрытой кожи, делить надвоих удовольствие?..       Нет, думать об этом было невыносимо. Ренджун выронил из пальцев кисть, накрыл лицо руками. Боже, не мог ведь он влюбиться? Да и в кого? В Джемина, своего друга детства, всеми силами пытающегося заставить его уехать из Тэбэка, но при этом продолжающего притягивать всё ближе своей ненавязчивой заботой?.. Надо было срочно сделать что-то, чтобы перестать вспоминать о том, какими нежными и приятными были чужие ладони на теле, и, кажется, Ренджун знал, что ему делать. Где-то в кухне он видел бутылку женьшеневой настойки.       Утро пришло резким стуком в дверь. Ренджун поморщился, перевернулся на другой бок и застонал. Голова была тяжёлой, будто кто-то заменил мозг на камень. Думалось ей так же. Потерев глаза, когда стук повторился, Ренджун нащупал телефон и посмотрел время. Без пяти девять. Дверь распахнулась, являя Джемина, одетого в обрезанные выше колена джинсы и белую футболку. За спиной у него был рюкзак, а на лице расплывалась раздражающе жизнерадостная улыбка.       — Проснись и пой, детка, — пропел он и опустился рядом с постелью. — Ты такой сонный. Поздно лёг вчера? Кажется, ты хорошо повеселился в одиночестве, — взгляд его смеялся, медленно скользя по комнате, и язык бегло коснулся нижней губы, заставляя её блестеть.       Ренджун вспыхнул. Воспоминания пронеслись перед глазами кометой. Вчера, перебрав с алкоголем, он не нашел ни единой причины не делать того, что сделать хотелось: вытащив из угла шкафа привезенный с собой вибратор и смазку, Ренджун устроился на постели и долго мучил себя наслаждением. Затуманенный мозг с трудом концентрировался, и блаженство было острым и ленивым, никак не хотело переливаться через край, и в конце он устал и взмок, и дрожал всем телом. Идти в душ не хотелось, к тому же Ренджуна пугали эти тёмные, скрипучие коридоры, и потому он небрежно вытерся влажной салфеткой, завернул в такую же игрушку и накрылся тонким одеялом, мгновенно проваливаясь в сон.       Утренний свет откровенно и ярко освещал неприличную картинку ренджунова вчерашнего одиночества: рассыпанные по полу эскизы, пустая бутылка из-под настойки, белые смятые салфетки. Ренджун знал, что запах прошлого удовольствия всё ещё хранился на его коже, и неловко пошевелился, натягивая одеяло выше. Под ним он был совершенно голым, и Джемин смотрел так, будто знал об этом и о том, почему Ренджун оказался в таком виде.       — Я… мне надо в душ, — пробормотал он, неловко поднимаясь и оборачивая себя одеялом.       Джемин кивнул:       — Давай. А я пока тут приберусь.       — Нет! — вскрикнул Ренджун, спотыкаясь в дверях, и Джемин насмешливо приподнял бровь. — Не надо. Лучше приготовь завтрак, пожалуйста. Я быстро, ничего здесь не трогай.       Только когда Ренджун вымылся, он вспомнил, что вся его одежда осталась в комнате. В одном полотенце он выскользнул в коридор и на цыпочках вернулся в комнату, чтобы одеться. Джемин обнаружился в кухне. Он снова заварил тот сладковатый травяной настой и разливал по тарелкам твенчжан чиге, и Ренджун вдохнул аппетитный запах супа, ощущая, как желудок в предвкушении булькает. Они быстро поели — Ренджун чувствовал себя слишком неловко для того, чтобы смотреть на Джемина, и тот смотрел на него за двоих, — а потом обулись и вышли в солнечный день. У калитки стоял припаркованный мотоцикл, и Ренджун застопорился на пару мгновений, когда Джемин закрепил на кожаном сидении рюкзак и достал два шлема.       — Мы поедем на нём?       — А что, ты боишься? — по-доброму хмыкнул Джемин. — Я поведу медленно, но тебе надо будет держаться за меня крепко. Хорошо, детка?       — Ладно, разберёмся, — фыркнул Ренджун, надевая шлем и усаживаясь за чужой широкой спиной, чтобы обхватить за талию.       Джемин был горячим. Жар его кожи просочился через тонкую ткань футболки, и Ренджун переплел пальцы, стараясь сильно к нему не прижиматься. От близости Джемина его лихорадило, и он сказал себе, что это оттого, что погода стоит жаркая. Пока они ехали по городу и скорость была низкой, Ренджун мог позволить ветру обдувать пространство между ними, где джеминова футболка трепетала на ветру, щекотно касаясь кожи рук. Но когда мотоцикл выбрался на шоссе, ветер стал сильнее, засвистел в ушах. Ренджун невольно прижался ближе, адреналин взвился в крови восторгом и трепетом, и сердце часто забилось в горле. Это был короткий полёт, но в этот раз он был в нём не один: Джемин летел с ним вместе, и вся фигура его источала столь безмятежный покой, что растворяла малейшие остатки страха, оставляя лишь удовольствие. Наверное поэтому Ренджун даже испытал смутное разочарование, когда им пришлось остановиться, но виду не подал и вместо этого отпустил Джемина и спрыгнул на траву. Ноги дрожали. Ренджун снял шлем, позволяя прохладному воздуху охладить горящую кожу, и посмотрел наверх:       — Опять эта тропа, — нехорошее предчувствие затянулось на шее ледяной петлёй.       В прошлый раз он даже не помнил чётко, как спустился оттуда: галлюциноген заставлял его видеть страшные вещи. И теперь, стоило оказаться вблизи Тэбэксан, Ренджун снова не смог отделаться от мыслей о том, что вот-вот узнает что-то, способное перевернуть всю его жизнь с ног на голову.       Джемин припарковал мотоцикл в тени деревьев, закрепил на нём шлемы и взял рюкзак, вытащив оттуда две соломенные панамы, одну из которых надел на Ренджуна:       — Мы выехали позже, и солнце уже высоко. Тебе напечет голову, поэтому вот, — он затянул завязки под подбородком и удовлетворенно себе кивнул. — Пойдем, детка. Путь предстоит неблизкий.       Восхождение и правда было долгим и сложным. Ренджун, успевший отвыкнуть от физических нагрузок, переносил его с мрачным упорством: он не мог ударить в грязь лицом перед Джемином, шагающим медленно, подстраиваясь под его шаг и то и дело предлагающим сделать привал. Нога ныла так, словно титановый штифт в ней вот-вот собирался вылезти наружу, и Ренджун сцепил зубы, одной лишь силой воли заставляя себя продолжать идти. Потому он даже обрадовался, когда холодная, зияющая пасть пещеры неожиданно вынырнула из зелени густо растущих деревьев.       Впрочем, радость от окончания пути была недолгой. Ренджун замер, вгляделся в чернеющую пустоту между скал, и сердце его забилось чаще, подгоняемое инфернальной, жуткой дрожью, словно землетрясение поднимающейся изнутри. Скудная почва у входа была вся в зарослях белоснежной гортензии, и провал пещеры казался на её фоне лишь более мрачным. Цветы клонили тяжёлые головы ко входу, и Ренджун затаил дыхание. Там, в темноте, что-то было. Ворочалось и вздыхало в нетерпении, тянуло к нему тысячи рук, словно готовилось разорвать на кусочки.       — Мы туда не пойдем, — бросил Джемин, будто прочтя его мысли. — Я хочу показать тебе кое-что другое.       Он снял рюкзак, достал оттуда небольшую лопату с телескопической ручкой, мусорный пакет и резиновые перчатки, и Ренджун нервно рассмеялся:       — Ты же не собираешься меня здесь закопать в углу?       — Нет, — Джемин посмотрел на него странно. — Лучше подержи, — он протянул Ренджуну лопату, а потом надел перчатки, кинул рюкзак под деревом и пересёк небольшую поляну перед пещерой, чтобы раздвинуть гортензиевые заросли слева от входа.       Ренджун подошёл ближе, и волна удушливого, сладковатого смрада окатила его целиком. Он зажал нос ладонью, часто заморгал, силясь подавить рвотные позывы, и лишь тогда смог разглядеть, что именно источало столь отвратительный запах.       Там, в окружении белоснежных цветов, лежала полуразложившаяся тушка кролика. Брюхо его было вспорото, и шерсть испачкана в запекшейся крови. Глаза зверька словно шевелились — Ренджун присмотрелся невольно, и в ужасе отпрянул. Это были мелкие чёрные жучки, копошащиеся в пустых глазницах.       — Что… что это?!       Джемин повернулся к нему, жалость и боль были написаны в его лице.       — Это мёртвый кролик, — сказал он. — Жертва богу Тэбэксан. Беззащитное создание, убитое жестокой рукой человека и выброшенное вон.       Воспоминание резануло внутри — острое, как скальпель, и ослепительное, словно молния.       У Джемина был загон с кроликами. Мама его разводила зверьков на продажу: стайка пушистых комочков вырастала в маленький табун, и тогда их отдавали под нож. Джемин, маленький и серьёзный, будто совсем взрослый, знал об этом и не видел в подобном укладе ничего необычного. Пожалуй, дело было в том, что был он провинциальным ребёнком, знакомым с понятиями жизни и смерти с самого детства.       — Есть тонкая грань между жестокостью и необходимостью. И всю свою жизнь человек балансирует на этой грани, — он подкинул одуванчиковых листьев кроликам и опустил ладошку одному из них на голову, чтобы нежно почесать за ухом.       Джемин говорил странные вещи, и Ренджун его не всегда понимал. Сам он был другим — папа говорил, что Ренджун был избалованным, а мама считала, что добрым. Бабушка называла Ренджуна особенным, «тонко чувствующим» — он не мог есть крольчатину с того момента, как увидел смерть одного из этих пушистых созданий, и хотя знал, что все они в конце концов обречены умереть, всё равно приходил поиграть. Вместе с Джемином он рвал для них сочную траву у подножия горы, убирал клетки и гладил пушистые спинки. У Ренджуна даже был свой любимчик: родился он совершенно белым, с крохотным чёрным пятнышком на хвосте. Его звали Хвостик — он узнавал Ренджуна, шёл на его голос и забавно подпрыгивал, будто радовался, когда видел его.       Хвостик пропал в середине июня, и Ренджун с Джемином потратили несколько дней на то, чтобы найти его, думая, что кролик убежал — Ренджун не мог спать, пока думал о том, что где-то в темноте ночи его маленький потерянный Хвостик сидит, трясясь от страха. А потом, когда они играли у пещеры на горе, в кустах растущей рядом гортензии нашли кролика мёртвым. Хвостик лежал на боку, и белая его, гладкая шерстка была алой от крови. Ренджун упал на колени с ним рядом и горько, надрывно заплакал.       — Кто сделал с ним это?       Джемин сел на корточки рядом. Он сорвал огромную цветущую ветку с куста, чтобы накрыть зверька.       — Это ужасная жестокость, — сказал он, глядя на кролика чёрными, серьёзными глазами. — Волка, убивающего овец без разбора, они безжалостно уничтожают, а сами не видят ничего дурного в том, чтобы из прихоти отобрать жизнь. Бог горы не хотел этой жертвы. Она лишь больше разгневала его.       Лицо было мокрым от слёз. Ренджун, не видя ничего перед собой, попятился, споткнулся и упал — цветущий куст разомкнулся, выпуская его, и скрыл пугающую картину, словно опуская занавес. Сердце колотилось так сильно, что эхо стояло в ушах. Ренджун дёрнулся, когда Джемин вышел, ухватился за его локоть, помогая встать.       — Поэтому я говорил тебе уезжать. Ренджун, эти люди способны на жестокие поступки ради вещей, в которые верят.       — Но что это за вещи и причём здесь я? — прорвавшись через спазм в горле, прошептал Ренджун. Изображение кружилось, и чёрные мушки мелькали перед глазами.       — Детка, давай ты подождёшь меня там, под деревом? У меня есть успокоительный чай, возьми в рюкзаке. А я вначале должен похоронить кролика.       Джемин скрылся в цветочных кустах только тогда, когда убедился, что Ренджун способен самостоятельно дойти до места, где они оставили вещи. Не чувствуя ног, он осел на землю, посмотрел на чёрный провал пещеры. Что за жуткие вещи происходили там? И неужели он и правда когда-то участвовал в этих ритуалах? Несмотря на жаркую погоду, холодный пот катился градом и мерзкий озноб заставлял тело ныть. Дрожащими руками Ренджун открыл рюкзак, достал термос с напитком. В прошлый раз ему стало лучше после него, и потому, отвинтив крышку, он отпил сладковатого настоя.       Джемин вернулся спустя десять минут. На лопате у него были налипшие комья чернозёма, и он положил её под солнце, чтобы просушить. Сняв перчатки, он засунул их в пакет, свернул и опустил в рюкзак.       — Тебе получше? — усевшись рядом, он снял шляпу, чтобы вытереть взмокший лоб, и Ренджун кивнул.       — Теперь ты расскажешь мне всё, наконец?       Закрыв термос, он протянул его Джемину, и тот взял его, покрутил в ладонях и глубоко вздохнул. Откинув от лица влажные волосы, он перевёл на Ренджуна взгляд своих тёмных, агатовых глаз:       — Ренджун, твоя бабушка была шаманкой — мудан. И люди надеются, что ты займёшь её место.       — Шаманкой? — глупо переспросил Ренджун. — Бабушка Бэ…       — Люди в Тэбэке все эти десять лет жили без возможности общаться с духами предков и никак не могли узнать волю богов на всё то, что делали. Когда была жива госпожа Бэ, лишь один раз совершалось жертвоприношение — бог Тэбэксан гневался, он не принял этого подношения, и больше никто не смел предлагать ритуальное убийство животного для того, чтобы добиться его милости, — Джемин замолчал на пару мучительно долгих минут, открыл термос, чтобы сделать несколько крупных глотков.       — Несколько лет назад всё изменилось. Без мудан старейшины культа проводили обряды самостоятельно: каждый сезон дождей они стали приносить жертвы богу горы. Как будто в своей жестокости они могли получить исполнение желаний!.. — горький смешок вырвался из его рта, и лицо исказила гримаса отчаяния. — Увы, даже боги не способны изменить некоторых вещей. Но людям часто кажется, что вопрос лишь в размере жертвы: раз ничего не изменилось спустя несколько убитых голубей, стоит попробовать с кроликом. Как думаешь, Ренджун, на что способны эти люди, думающие, что в Тэбэк вернулся наследник мудан?       — Но почему ты не рассказал раньше? — изумлённо воскликнул Ренджун. — Я столько раз спрашивал о бабушке и о том, кем была она, и ты не говорил ничего, только туманные фразы бросал.       — А ты бы мне поверил? — горько усмехнулся Джемин. — Поверил бы в то, что тебе действительно надо уехать отсюда?       Ренджун не поверил бы. Он был слишком упрямым для того, чтобы делать то, что говорит ему кто-то: пока он сам не решил, что в Тэбэке ему не место, ни за что не уехал бы отсюда. Он принял решение остаться, чтобы узнать всё. Но теперь сомнение кололось, ёрзало в сознании, и он фыркнул:       — Какой из меня наследник мудан? Да я понятия не имел до этого момента, что моя бабушка занималась шаманскими ритуалами. У меня нет дара — или что там требуется для того, чтобы стать мудан, — и я не собираюсь заниматься всем этим дерьмом. Да, это чертовски жутко — убитый кролик, жертвоприношение и пещера — не буду врать: но на что ещё «эти люди» способны? Снова подсыпать галлюциногенной травы в чай? Убить очередное несчастное животное? И ты говоришь, что хочешь, чтобы я уехал из-за горстки отбитых культистов?       Джемин посмотрел на него внимательно и устало. Во взгляде его была дурманящая, беспредельная нежность, и крохотная искра раздражения.       — Ты упрямый, — вздохнул он. — И что же мне делать, Ренджуни? Я ведь просто хочу защитить тебя.       Ренджун облизнул губы. Пульс его стучал крохотными барабанами в висках:       — Если и правда хочешь этого, то будь рядом, — буркнул он, ощущая, как кровь приливает к лицу. — Чтобы со мной ничего не случилось.