Когда исчезнет людской грех И души обретут свободу, Я позабуду этот смех И допишу немую оду.
Двери сыроварни открылись в семь утра. Гроза прекратилась, ясное небо встречало людей. Угольный дым вновь расходился с заводов по ближайшим улицам, горожане спешили в пекарни и лавки. Когда Осаму спал на сыре, то половину раскидал по всему помещению. Дверь на улицу была всё так же приоткрыта, а сладкая дрёма ни в какую не хотела уходить. Гул машин и людских голосов с улицы никак не мог разбудить парня. - Мама-мия! Руцине! - воскликнул пухлый смуглый мужчина с чёрными усами. Из-за низкого роста и итальянского акцента он выглядел смешно. Недовольный итальянец был одет в белую рабочую одежду и чёрные туфли, усы и густые брови добавляли ему комичности. - Виторо-сан, хватит меня называть Руцине, — худой и высокий парень почти вбежал в кладовую. На нем была такая же рабочая униформа, как и на итальянце. Испуганный взгляд работника метался по комнате, пока не наткнулся на гостя, — а... я не виноват. - Это не так важно сейчас! - мужчина активно жестикулировал руками, — ты почему не закрыл дверь?! - продолжал причитать брюнет, — я лишу тебя зарплаты за сегодняшний день! - Но это же может сделать только Кенджи-сан, - тихим голосом сказал работник. - Я могу на это повлиять! Дазай наблюдал за их ссорой почти десять минут, после чего «под шумок» ушёл. Когда шатен услышал маты и звуки падающего железа, то ускорил шаг.***
Занавеска развевалась от легкого ветерка, дувшего в открытое окно. Махровое тёмно-серое одеяло валялось скомканным в углу кровати. Достоевский и Гоголь лежали в обнимку, ровное дыхание молодых людей разбавляло тишину. Кот разлёживался на одной из многочисленных подушек, олицетворяя что ни на есть настоящую лень. В доме Фёдора появлялось всё больше ярких вещей. Казалось, что мрачная атмосфера будто меняется на более позитивную. Николай откуда-то взял много красных подушек и свечей, пёстрый гобелен с картой Таро, ароматические палочки и белый коврик. Волосы цвета позолоченных лилий распластались по подушке, а их обладатель крепко обнимал своего мастера. Тело брюнета затекло, мужчина открыл глубокие аметистовые очи и посмотрел на Николая: абсолютно расслабленное лицо, слегка дёргающиеся ресницы и тихое сопение. Первые три пуговицы на широкой рубахе были расстегнуты, а на молочной коже была пара родинок, напоминающих брызги карамели. Кое-как высвободившись из крепкой хватки, молодой человек встал и тихими шагами пошёл на первый этаж. Дома было прохладно, как бывает летним утром, а шум паромобилей эхом разносился от площади неподалеку. Включив плиту, механик поставил греться сковороду и стал ждать. Настроение было спокойным, оно, скорее, отражало его истинную флегматичную натуру и сейчас парню было действительно комфортно. Он до сих пор колебался от испытываемых чувств к Гоголю. Иногда забывался в своих мыслях, а ещё чаще сравнивал белокурого с ветром: такой же непостоянный, вечно куда-то спешащий и неукротимый. Приятное наслаждение разливалось в груди брюнета, когда клоун случайно касался или заботился о нём. Лёгкая улыбка лежала на устах Фёдора, предвещая новый поток мыслей о Гоголе. Из-за своей замкнутости и рассудительности темноволосый страдал, не мог отдаться резкому порыву чувств и просто ждал чего-то странного и непредсказуемого. И с каждым днем ожидание росло, а желание создать разнообразие становилось больше, но из-за своей упрямости Достоевский наступал на те же грабли, превращая свою жизнь в скопление серых будней. Николай чуть-чуть разбавлял это своей суматохой, вносил малейшие изменения, которые казались самому мастеру глобальными. Послышался тихий топот лапок по деревянному полу в коридоре. Кот потёрся спиной о дверной косяк, после чего подбежал к хозяину и стал мяукать. Налив в миску молока, брюнет вернулся к готовке и разбил яйцо на уже раскалённую поверхность сковороды.***
- Чу-у-у-у-у-уя! - пропел Дазай, закрывая дверь в бар, — я дома! - Пошел нахуй, ебалай, - рыжий парень влетел в пустой от посетителей главный зал, предварительно хлопнув дверью, ведущую на кухню. - В смысле? - удивленно сказал шатен, — хотя, если пойду, то только на твой. - Собирай манатки и отправляйся в свободное плавание, Скумбрия, - процедил сквозь зубы голубоглазый, сведя брови к переносице. Накахара был в ярости из-за нарушенного обещания Дазая, из-за его поведения, в целом, из-за всего него. Он любил и ненавидел одновременно, сердце разрывали тысячи собак, а главной псиной оставался именно темноволосый дурак с суицидальными наклонностями. - Чуя? - растерянно спрашивал Осаму. На данный момент эмоции переполняли обоих, но никто не проронил ни слова уже минуту. Чуя просто ожидал, когда же до сожителя дойдёт вся суть происходящего. В карих глазах читалось непонимание, страх, ярость, всё что угодно. Целый букет чувств расцвёл в обоих и они ожидали, когда же цветы станут пеплом от подступающего пламени гнева, от накативших к векам слёз, которые сдерживают узды ресниц, от стиснутых до боли зубов, от всего. Вдумчивый взгляд пересекся с бесцветными очами, — я тебя понял... Молодых людей прервал звон колокольчика над дверью. Повернувшись, парень увидел Акутагаву и стоящего рядом с ним блондина. - Здравствуйте, я принес сочинения, - после сказанного Рюноскэ прокашлялся. - А... э... привет. Я ушел, - последнее высказывание Чуя фактически прошипел, косо глядя на Дазая. - Здравствуйте, - тихо сказал парень с серебристыми волосами. Он был застенчив, но ведь это нормально при первом знакомстве. На вид ему было около двадцати, в нём не было ничего примечательного, но была своя изюминка, спрятанная в необычных глазах. - Акутагава, кто этот молодой человек? - подмигивая, спросил бармен, увидев злобный взгляд ученика, шатен только распалил свой же азарт; прильнув к гостю, Дазай продолжил, — а ты чего, язык проглотил? Как тебя зовут? - Ацуши Накаджима, - медленно протянув ладонь к руке шатена, светловолосый почувствовал, как её зажали крепкой хваткой. После этого молодые люди сели за стол и начали разгребать написанный Акутагавой роман.***
Освободившись только вечером, парни вышли на улицу. В тёмное время суток город затихал, приятный аромат свежей листвы сопутствовал запаху росы. Облокотившись на рельефную бурую стену бара Осаму устало выдохнул, потёр переносицу и закрыл глаза. Рычаг на металлической зажигалке выпустил синее пламя после того как его сдвинули. Приятный привкус свежести перебил вязкий дым табака, смешанного с лавандой, исходящих из жерла трубки. Рюноскэ курил; Ацуши молча наблюдал за влиянием пагубной привычки на здоровье сожителя. Все его попытки прекратить сие безобразие оканчивались очередным скандалом. Скверный характер писателя никак не мерк перед положительными качествами брюнета. Он был довольно немногословен, мстителен и ворчлив. Проявлялась его забота только в действиях, и они обязательно должны иметь хорошие последствия. Несмотря на своё терпение, практичность и предусмотрительность, с Ацуши он съехался через неделю после знакомства. - Блять... - полушёпотом сказал Дазай, — меня Чуя выгоняет и мы, видимо, расстались. - Естественно. Ты бросил писательство и сидел у него на шее, - ответил Рюноске, наконец туша́ свою трубку. - Его всё устраивало! - воскликнул Осаму. В потускневших глазах виднелись странные искры. - Но ты пил. - А это его не устраивало, - ухмыльнулся кареглазый. Всё это время Ацуши сидел тихо и слушал разговор писателей. Ему было жаль и Чую, и Дазая. Первого, потому что терпел это и тянул бар на себе, а Дазая за его упрямство и строптивость. - Мы можем как-то помочь? - спросил светловолосый, надеясь на положительный ответ. - Нет, я сам виноват, - твёрдо сказал бармен. - Ацуши, не вмешивайся, - метнув на Ацуши взгляд, полный строгости, Рю слегка нахмурился. - Л-ладно... - Акутагава, не затыкай его. Он такой же человек, как и мы, - Дазай говорил серьёзно. - Ой, ты у нас прям сама серьезность, - усмехнулся Чуя, облокачиваясь на дверной косяк, — Скумбрия нашла остатки рассудка, удивительно. - Да... - вдумчиво шепнул шатен.***
Свет тускло освещал кухню. Аромат тушёного мяса распространялся по первому этажу, затмевая запах железа и жженой резины даже в мастерской. Ушанка лежала на столе, а потёртый плащ был испачкан в машинном масле, пыли и топливе. Сам механик лежал под машиной и копался в передатчиках. - Дос-кун, ужин готов! - прощебетал Гоголь с кухни. Недовольно прокряхтев,***
Скитаясь по пустым, безжизненным улицам, Дазай отчаянно пытался найти, где переночевать. Вспомнив про своего старого друга Оду, шатен быстрыми шагами направился к нему. Тем более, недалеко находился его дом. В месте, где кончаются уютные кафе, двухэтажные домики и лавки, там начинаются особняки и зеленеющие парки. Именно в последних домиках Лавн-стрит затерялись писатели и среди них Ода Сакуноске. Постучав в деревянную дверь, молодой человек стал дожидаться, когда же выйдет друг. Дубовая полированная дверь открылась со скрипом и на Осаму уже смотрел высокий парень с рыжими растрепанными волосами: — Дазай? — Приветик. Можно у тебя переночевать? — сделав щенячьи глазки, кареглазый даже снял монокль. — Ладно, проходи, — сонно протянул Ода. Его внешний вид за год не изменился, так же, как и дом. Всё только самое полезное и роскошный минимализм. Казалось, что только Ода никак не менял своё жилье с приходом новой моды. Пройдя на кухню, Ода сел за стол напротив Дазая: — Опять со своим поссорился? — Да, — отчаянно выдохнул шатен. — Насколько требуется – настолько и оставайся, — грустно улыбнувшись, Сакуноске встал из-за стола, — пошли спать. Я тебе дам покрывало и подушки. Постелешь себе на диване. — Спасибо тебе...