Rock "n" Roll Never Dies

      У Эда хватает сил только разлепить глаза, но понимание, что он не в своей квартире, отрезвляет лучше ледяного ведра воды — лучше бы на него вылили его, чем дали проснуться после пьянки в одной постели с Егором, мысли о котором неплохо так тиранили его голову последние несколько дней.       Если бы глаза были в прямом смысле отражением души и мыслей, то сейчас у Эдика они бы горели не голубым, а ядрено-красным с просьбой о помощи.       Ладно, проснуться с Егором — не такая трагедия, но проснуться в обнимку с Егором — взрыв башки. Тут из вариантов только два: закрыть глаза побыстрее и дать отреагировать первому Булке или же смыться в ванную комнату, чтобы подумать. Второй вариант на больную голову кажется более разумным — вдруг тот увидел, что он не спит, и тоже решил ждать реакции? Так и будут лежать всю жизнь, дожидаясь, пока кто-нибудь из них подаст признак того, что не спит, первым.       Эдик убирает его ладонь со своей оголенной груди и вдыхает глубже, пытаясь собрать разлетающиеся мысли-мошки в ладонях, чтобы сосредоточиться и не натворить глупостей. То, что они спят в трусах, можно объяснить жарой и приколом по пьяни, да и после Арсового предложения на какой-то из репетиций сделать фотографию полностью голыми удивляться, кажется, уже нечему.       Как в самом идиотском сериале Эд подхватывает с пола свои шорты, рядом с которыми лежит одиноко телефон, и ретируется в коридор, планируя по памяти найти ванную комнату или хотя бы туалет, чтобы прийти в себя. Но беда, как известно, не приходит одна.       В соседней комнате включен телевизор, а на кухне что-то трещит то ли на сковороде, то ли в чайнике, и Выграновский замирает, словно уличенный на самом ужасном преступлении — лучше бы он сжег весь любимый и далекий Питер и повесил на стену «Рождение Венеры» вместо ободранных темных плакатов рок-групп — и словно попавший под самый яркий луч света, и прислушивается для пущего эффекта.       Если он не ошибается, то слева от него гостиная, из которой как раз слышен звук ленивых шаркающих шагов, и Эд пулей влетает в ближайшую комнату. Благо хоть попал в ванную комнату, где никто не был занят утренней рутиной. Он щелкает замком и смотрит на светло-коричневую дверь перед собой, слыша, как мимо нее проходят.       Самая нелепая ситуация уже случилась — еще немного пьяный, почти что голый, с разрывающейся на части головой он стоит посреди ванной комнаты с шортами и телефоном в руках, не зная, как лучше поступить. И решение находится само собой, когда Эд кладет мобильник на стиральную машинку, чтобы умыться — не просто так же он здесь заперся.       Он сейчас как заблудившийся в лабиринте человек, вдруг нашедший лестницу, чтобы залезть и пройти испытания косвенно — по верху. Написать Антону нужно, даже нет, жизненно необходимо, пока его еще не хватился Егор, если еще что-то помнит, и не стали расспрашивать его родители. Пускай они и видели Эдика не раз, но одно дело видеть перед собой друзей со своей группой и своими интересами, а другое — спящих чуть ли не в обнимку, обнаженных парней, один из которых их сын.       Сначала сообщения похожи на адекватные вопросы, но чем дольше Шаст не появляется в сети, тем больше паникует Эд, забывая уже и про опухшее после пьянки лицо, и про выпускной, который уже буквально на носу. Он же сам боится сказать какую-нибудь чушь, не суметь объяснить и все окончательно испортить.       Выграновский до последнего пугающую мысль о том, что они случайно с Егором переспали, отгоняет как назойливую муху — а они летят, как всем известно, только на сладкое и на дерьмо. И Эду кажется, что он явно не похож на пирожок с вишней или на ванильно-клубничное мороженое.       И уже через минут десять смс получаются косыми, кривыми, с адски дурацкими ошибками, так еще и капсом. Такое чувство, что у Эдика сорвало вдруг тормоза, и он решил подскочить ни с того ни с сего в девять утра, забить их с Шастом — и Арсом, просто он там на роли серого кардинала — диалог бесполезными сообщениями и потрепать себе самому нервы, представляя, как Егор ему потом вырвет последние волосы за то, что они просто взяли и переспали по пьяни, не сходив до этого, например, пососаться на последний ряд и не погуляв по ночному городу за ручки. И от их группы останется два голубя, лысый из «Brazzers» и Булка со сбитыми костяшками.       В целом, если Егор вырвет ему все волосы, то можно будет набить татуировки прямо на голове — тогда Эдика мать точно выселит на лестничную клетку, понимая, что ее сын вряд ли уже остановится.       И на выпускной они так и пойдут, чтобы поубивать в конце концов на нем друг друга гитарами — у Егора вообще мощное оружие — и глаз выколоть, и в задницу запихнуть — и сорвать этот недопраздник. Да и какое же веселье без пьяной драки? Правильно, никакое, поэтому Булаткин может прямо там Эда и убить, тот будет рад и подставится под кулаки с удовольствием.       Только вот у Выграновского включился отвратительный режим какой-то драмаквин, в связи с которым он уверен, что все будет плохо, а основанные на пустом месте предположения считает чистой правдой, не постаравшись разобраться в их появлении и причинах. Надежда на то, что у него есть две светлые головы друзей, растаяла на глазах, когда Антон предложил ему выйти и поговорить.       У Эда в голове не укладывается, как можно просто взять, побороть себя и выйти к Егору, чтобы обсудить случившееся и понять, есть ли повод волноваться. Быстрее Булка ему ударит по лицу наотмашь и отправит в пешее эротическое, чем он сам сможет предложить поговорить и реально постарается, пускай и на пьяные, больные головы, решить вопрос.       Но действовать нужно быстро, без промедления, и Эдик еще пару минут разбрасывается самыми нецензурными словами в чате с Антоном, а потом откладывает мобильник, чтобы умыться и надеть хотя бы шорты — можно было бы, конечно, выйти без стеснения в трусах, но перед родителями Егора, которые все никак не уходили на работу почему-то, было бы не совсем прилично появиться в таком виде.       Жалко, что в ванной он не находит никакого тазика, чтобы опрокинуть его махом себе на голову, которая напрочь отказывалась включаться и протестовала против любых мыслей. Именно поэтому вода Эду льется чуть ли не в уши, когда он пихает голову под теплую струю в раковину. Он смотрит в зеркало, как на идиота, бегло слизывает языком стекающую с волос каплю и опускается на локти, втягивая прохладный — в ванной при жаре можно и нужно жить — воздух и мысленно продумывая план.       В целом, реально просто выйти и лечь досыпать, а потом сделать вид, что он после пьянки ничего совсем не помнит, а особенно свои утренние похождения по чужой квартире, но это вариант максимально хреновый, от того и легкий до безумия. Егор, может быть, помнит все случившееся под утро, но будет молчать до последнего. А это ни ему, ни Эду невыгодно. Значит, нужно говорить. Хотя бы взглядами.       В конце концов, сейчас у Эдика есть второй шанс понять, на самом ли деле он нравится Булке или это всего лишь слишком крепкая дружба. Бывают такие, где и целуются по дружбе, и ночуют друг у друга точно по такой же причине — откровенно говоря, они потом либо начинают встречаться, Арсений и Антон тому пример, либо так и продолжают сосаться чисто по приколу, обговорив это со своими вторыми половинками — а здесь уже образ отношений между самим Эдом и Шастом.       Уже натянув шорты и пихнув в карман мобильник, Выграновский елозит пальцем по вычищенной раковине и отстраненно вслушивается в то, что происходит за стенкой. Кажется, Марина Петровна зашла к Егору в комнату, то ли разбудить пытаясь, то ли решая выяснить, почему он заявился не один, так еще и в стельку пьяный. И Эд чувствует — пора. Если уж позориться, то по полной программе. Таким девизом живут те, кто в старости на каждую историю могут рассказать свою, только в несколько раз круче.       Например, у Эдика есть история о том, насколько велики у страха глаза. Они тогда шатались по заброшке, где постоянно по первым этажам ошивались наркоманы, алкоголики и желающие надавать пиздюлей тем, кто лазит по разрушающемуся зданию. И Эд, у которого шило в заднице, видимо, тогда было больше и шире всех, решил, что нужно проверить, что в комнате с разбитым балконом на первом этаже зашумело. И это оказалось совсем не что-то, а кто-то, причем в количестве трех молодых пацанов, которые обычно гоняли по этой заброшке всех подряд, надеясь перепугать и зашугать. Так и получилось, что Эдик захотел обойти их через другую часть, чтобы не связываться лишний раз со сбродом, но, первым спускаясь по хлипкой досочке, рухнул в груду мелких камней, пустых банок из-под пива и энергетиков, сломал этот импровизированный мостик и пару секунд под смех остальных лежал, не понимая, кто он и где вообще находится. Потом Егор с Арсом заставили его пойти домой обработать порезы и царапины, сами этим занялись, пока Антон причитал и уверял, что их никто бы не тронул все равно, а сам в тот момент на заброшке был готов распустить руки, будучи напряженный как струна, отправивший сначала Булку и Арсения вниз со своей помощью, а уже потом спустившийся сам в последнюю очередь.       И сейчас, вспоминая ее, Эдик улыбается, понимая, насколько все-таки дорожит этими людьми.       По принципу «быстрее отстреляюсь, быстрее буду свободным» он осторожно отпирает дверь и входит, сразу же понимая — не ошибся, когда предположил, что Марина Петровна хотела узнать, в честь чего вчера у них был праздник с реками алкоголя. Она Эда еще не видит, говорит с Егором, который сонно протирал глаза, облокотившись на локоть. И Эдик понимает, что мало того, что пришли они пьяные под утро, так еще и пытались сделать чай, смеясь — по ее словам, на всю квартиру, но такого быть не может, они же не совсем идиоты — и договариваясь еще раз так затусить, и разбили кружку, осколки которой — не все, они вообще-то прибрали за собой — утром были обнаружены на полу в кухне. Благо их кот ест только из миски, а к тому, что лежит на полу, даже не принюхивается.       И этот самый наглый рыжий котяра, у которого вместо глаз два больших зеленых блюдца, сейчас смотрел на замершего за дверью Эда таким взглядом, будто бы вся квартира, люди в ней, мебель и даже та разбитая кружка — его личная собственность, на которую тот бесстыдно позарился.       И Эдик не знает, что сделать будет правильнее, и при этом не имеет возможности достать мобильник прямо сейчас, чтобы сделать звонок другу — и Арсению, и Антону, они все равно остались ночевать вдвоем в гараже и вроде как не спали, отвечая ему на сообщения.       Просто зайти обратно в спальню, потупив взгляд — слишком по-дебильному. Молча стоять до конца их разговора за дверью и слушать — не очень-то красиво. А вот поздороваться, извиниться — это вообще Эд? Или копия, подсунутая инопланетянами, которые настоящего его утащили на свой корабль, чтобы провести эксперимент над пьяным человеком? — и вернуться к Егору, мысленно поддерживая и давая ему понять, что в любом случае он рядом и он поможет, если что-то пойдет не так — идея самая неплохая из придуманных за считанные секунды совсем не работающим мозгом. — Я, конечно, тебя не посажу на арест, мы с отцом проходили твои голодовки из-за этого, но можно было остаться там, где вы в это состояние, — Марина Петровна любезно намекает сыну на алкоголь, — себя привели. Тебе же папа голову взмылит потом за такое, он все утро вздыхает ходит, ему вообще не нравится, что ты вместо подготовки к ЕГЭ играешь в группе и пьешь. — Мы все были молодыми, — вставляет свои пять копеек Эдик и тенью сначала по косяку, а затем по стене проскальзывает в комнату через небольшую щель, стараясь не смотреть Марине Петровне в глаза. — Доброе утро, — удивленная этой беспардонностью — подслушивал, не поздоровался — и наглостью, женщина собирает руки на груди и смотрит то на одного, то на другого. — Доброе, — хором вторят они ей, и Эд чувствует рукой, точнее ее задней частью, как Егор беззвучно выдохнул, когда он оказался рядом.       Будто бы одним своим присутствием Выграновский мог его поддержать, дать понять, что он не останется один, и сидел с прямой спиной, смотря на Марину Петровну и дожидаясь ее вопросов. Ни одного раза еще не было в жизни у Егора, когда бы он чувствовал себя настолько защищено, не ощущал того давления, которое стоило бы, от матери, которая нет-нет, да метнет в их сторону чуть недовольный выходкой взгляд. Конечно, скандала затевать она не собирается, не думает даже ругаться с родителями Антона — ему же уже есть восемнадцать, значит, ответственность как таковая на нем — и хочет просто втолковать им, что в ее квартире в таком виде появляться нельзя. Матерись — но не дома, пей — но там, где никто не видит, и домой в таком пьяном виде не заявляйся, получай двойки — но исправляй их на следующий день. — Я понимаю, ребят, что вы не глупые, — начинает Марина Петровна, устремляя задумчивый взгляд куда-то в стену — наверное, думает, какой у нее сын дурачок, — и поймете то, что я сейчас скажу. Если вас в таком виде ночью задержат, вина будет в первую очередь на нас, на ваших родителях. Почему бы, раз уже напились, не остаться там, где и, извините, конечно, наклюкались до такого состояния? — Егор открывает рот, чтобы сказать про спящих вдвоем Арса и Антона, которые этот диван постоянно крыли матами, но оставались на нем ночевать, но вовремя замолкает, делая вид, что хотел лишь кивнуть.       Во-первых, сказать, что те спят вместе и живут, равняется почти тому же, что и сделать за них каминг-аут перед своей матерью. Во-вторых, об этом никто, кроме их четверки, не знал, поэтому решено было никуда больше эту информацию не выносить. Тем более, знать не нужно взрослым с их советской закалкой, где сексом занимались в темноте под одеялом ради ребенка и не принимали такого понятия, как нетрадиционная сексуальная ориентация — имелась даже статья за мужеложство. — Ясное дело, что дурак какой-нибудь не понял бы меня, но вы-то..       У Эда в голове только звенящая пустота, от ее громких ругающих разговоров разболелась голова, виски приняли на себя основной удар, так еще и смешно вдруг стало. Почему-то он был уверен, что переспал с Егором, поэтому называл себя последними словами, а особенно дураком и уебком, не умеющим себя держать в руках и не подождавшим еще пару недель, за которые можно было начать ходить на настоящие свидания и ночевать друг у друга — к Булаткину он идти с ночевой больше не хочет, боится, что у Марины Петровны появятся вопросы насчет них. — Вы-то должны понять, что я имею в виду, — разводя руками, женщина смотрит с укором на улыбающегося от своих мыслей Эдика, а потом хмыкает, встречаясь взглядом с сыном.       Мало того, что пришли под утро пьяные — хоть бы постыдились, что так напились — и слишком громкие, навели шороху и вырубились, так еще и смеются, когда она им пытается дать дельный совет. Кажется, они под конец года совсем нюх потеряли, причем все вместе в один момент. Еще по зиме в школу они ходили, избегая возможности залезть в холодный гараж — не продержавшись и пары дней без репетиций, они все равно срывались и тусовались в своем гнезде в куртках, пока с них не начинал литься реками пот, заставляя раздеваться постепенно, словно бы дразня и себя, и морозец. Но уж куда им теперь? Из гаража и квартир, где нет взрослых, не вылазят, а если и вылазят, то домой заявляются напившиеся в стельку и смеющиеся так, будто побывали в цирке на самом дорогом представлении с клоуном-дебилом, падающим на каждом шагу, кидающимся шариками и кеглями, кричащим что-то про «клоунскую» революцию и угрожающим снять ботинки и побросать их в зал. И это не устраивало Марину Петровну. Она была в курсе того, что Арс перекочевал жить к Антону, но списывала это только на проблемы с родителями — все, кто знал про существование семьи Поповых, ознакомлены были с тем, что родители у Арсения разводятся. Как оказалось, дело не только в семье, Арс просто нашел ее новую. — Разве не боитесь, что вас задержат в пьяном виде и поставят на учет? Ладно бы, если бы вам было по восемнадцать уже. Но даже если вы скоро станете совершеннолетними, то это не значит, что вы уже можете так открыто пить, курить и гулять по ночам. — Антону уже восемнадцать, — с важным и довольным видом заявляет Эдик, чуть покачиваясь в сторону и ухватываясь только за Егорову коленку рядом. И теперь он еще и в таком странном положении. Убрать руку равняется дать возможность Егору задуматься, а Марине Петровне — выдохнуть. Оставить ладонь на чужом — на самом деле, родном — колене и не делать из этого трагедию — дать возможность уже Егору выдохнуть, а Марине Петровне — задуматься. И выбор очень тяжелый. На пьяную голову потом вряд ли что объяснишь такому же Булке — оба пили примерно одинаково, только вот у Егора так называемый стаж меньше. Но тем, что оба бухие, можно было объяснить такой близкий телесный контакт.       Да и вроде Марина Петровна так была увлечена своими мыслями, разъяснениями и просьбами, что на эту несчастную татуированную ладонь на колене своего сына не обратила никакого внимания. А вот Егор в свою очередь чуть дрогнул, но быстро собрался и снова смотрел нечитаемым, сонным взглядом на начавшую ходить от стены к стене маму, которая была уверена, что ее слушают, но в том, что слышат, не особо. — Разве вам самим не хочется постараться сейчас с экзаменами, чтобы пойти учиться, а не куда-нибудь в армию? — она смотрит преимущественно на Выграновского, как будто сканировать пытается, но тот лишь хмыкает, пожимая плечами, и смотрит в ответ так, точно ему море по колено тогда, когда сама Марина Петровна едва ли не тонет в нем, захлебываясь в гуще событий.       Он свободен от рамок, честен перед собой и — не всеми, хорошо, можно постараться забыть ему грешок с неправильными номерами телефона — людьми, окружающими его. В конце концов, он не верит тому, что говорят отъевшиеся морды в телевизоре по первому, и не считает виноватыми во всех российских проблемах Америку, Запад, Украину и всех подряд. Кто обосрался, тот и виноват, для чего ответственность перекладывать?       Ему, кстати, это очень подходит, потому что мысль про то, что они с Булаткиным все-таки переспали и смогли неплохо так замести следы, не покидала его голову ни на минуту, только иногда отходила на второй план, позволяя Эдику подумать о чем-то отстраненном, ином, но совсем чуть-чуть — все сводилось к тому, что разговора не избежать, как и представленной во всех мелочах пощечины. — Никто в армию не пойдет, в самый хиленький колледж мы уж точно поступим, не переживайте так, — у Эда в голосе ирония, смешанная с нотками похуизма. — Да и всегда можно запороть какой-нибудь предмет в конце года, шобы остаться на второй круг, на повторение. Зато два выпускных, целых двадцать минут славы перед всеми остальными школьниками, которые наверняка на нас полезут смотреть. — Эд, — Егор благоразумно его одергивает, зная, что тему учебы и забивания на нее хуя с мамой лучше не обсуждать, тем более на утро после пьянки — не переспорит, насколько бы остроумен он ни был. — А почему нет? План-то пи.. — Эдик осекается, делая вид, что подавился воздухом. — хороший. Отличный, я бы даже сказал. — Вам бы обоим лучше проспаться, потому что голова у вас пока еще, — она делает шаг к выходу из комнаты, и у Эда замирает внутри все, сердце уже валяется бесполезно в пятках, не стуча минуту точно, — не работает. Вот совсем не работает.       Выграновский бы с радостью впрягся, поспорил и, он уверен в себе на все имеющиеся сто процентов, убедил Марину Петровну, что у него-то как раз в голове копошится что-то, пусть и слабенько. Но в голове только понимание того, что сейчас — максимум, еще десять секунд — дверь за женщиной закроется, ее шаги стихнут на кухне или в гостиной, и Егор попробует заговорить на какую-нибудь отрешенную тему, чтобы сбить то напряжение, которое в воздухе витало и на пальцах отвратно пахнущим порошком ощущалось. И все, Эд и слова не скажет, крутя в своей голове самые различные сцены того, как и где это могло случиться.       И если бы Эдик сказал в своей манере, что ничуть не ссыт, то обязательно бы остался на всю жизнь самым наглым лгуном — обогнал бы даже, будь он не ладен, президента, а это надо поучиться. У него ладони потеют — как у Антона, когда тот первые дни проявлял особо нежные чувства к Арсу и заигрывал. А мышцы на правой ноге смешно сокращаются, заставляя коленку подскакивать нервно и неминуемо подпихивать его руку.       Марина Петровна что-то говорит с особо требовательным взглядом, глаза щурит в шутливой манере то на одного, то на другого — Эд этого и не видит, у него мозговой штурм в голове такой, что любой позавидовал бы — и выходит, бесшумно запирая за собой дверь.       И правда, Булка дожидается, пока она точно отойдет от двери и не услышит ни слова из их разговора, и только выдыхает, жуя губу и не дергая коленом — пускай ладонь Эдика лежит, ему не мешает — только лучше. — Пиздец, я обосрался, — наконец, шепотом комментирует произошедшее Егор, дергано глянув под дверь — если там кто-то стоит, то видно, что с кухни не льется свет, можно легко заметить глупого подслушивателя. — А ты? — он смотрит на Эда, у которого пока нет хороших идей для поддержания разговора обо всем, кроме того, что было до их сна, преимущественно, прямо в этой комнате. — Я тоже обосрался, — отстраненно поддакивает Эдик, ожидая пощечину, затрещину, но никак не мягко гладящую его щеку ладонь. — Ты шо? — Да так.. Ничего, — на лице у Егора ни мускулы не дрогнуло, руки он не убрал и смотрел прямо в голубые глаза. — Точно? — Эд себе немного не так представлял их последующий разговор, поэтому хорошего словца заранее не подобрал, импровизируя на ходу. — Просто я подумал, что тебя эта ситуация напрягла, — ладонь сползает вниз, на плечо, цепляя пальцами темные волосы, уложившиеся как-то криво, косо из-за того, что спал их хозяин кое-как, не заморачиваясь с мягкими прядями.       Видно, как Егор сдает позиции, двигается чуть назад, держать начинает дистанцию. Значит, у него тоже было иное представление, происходить все должно не так, Эдик это понимает как то, что получит по морде, если без спроса тронет гитару Арса, но ничего сделать не может — не думается, идей, чтобы выправить происходящее на адекватную дорожку, нет. В голове пусто, летает перекати-поле, вороны редко каркают, и ни единой здравой мысли. То шутка какая-то идиотская, то стеб. Это все не то, что нужно прямо сейчас как воздух. — Напрягла, а шо, тебя разве нет? — пока можно тянуть время, Эд будет это делать, цепляясь за мгновение, в которое могла прийти нужная идея, решившая бы все проблемы. — Тоже напрягла, просто как-то не очень удобно, ты-то — мой гость.       У Эдика в голове все точно то же перекати-поле, только уже больше раза в три, а Егор берет и подводит к моменту, когда не обсудить случившееся — поглумиться над самими же собой. — Да ладно, шо такого? Ну покричала, — Эд голос понижает, чтобы Марина Петровна вдруг, проходя мимо, не услышала, — и покричала, поругалась и поругалась, будто бы шо-то чрезвычайной важности она сказала, а мы не знали. — Я.. — Булка осекается, сказать что-то хочет, но меняется в лице и продолжает говорить на ту же тему, что и раньше. Не смог, струсил и отказался от такой рискованной авантюры. Эдик, если бы не был так напряжен ситуацией, точно бы сказал: «головка от хуя», — считаю примерно так же.       И в тот момент, когда Егор замолк, устремив взгляд в пол, у Эда в голове стало еще тише, хотя куда еще? Даже верное перекати-поле пропало куда-то бесследно, как и желание Булки о чем-то бесконечно важном рассказать. Кажется, будто там вселенская тайна насчет того, есть ли пришельцы на планетах или люди одиноки? И Егор хотел бы сознаться, что хранит такое в душе, но каждый раз он пугается чего-то, тормозит и говорит себе «стоп». — А шо ты сказать хотел? Говори, — выдавливает из себя Эдик, и на душе становится чуть лучше.       В конце концов он не смирился с ситуацией, попытался что-то изменить, а результат зависит только от Егора, у которого на лице не было написано ничего, его невозможно прочесть, если он сам не захочет открыться. И сейчас позволять узнать свои мысли Булка явно не хотел, видимо, решив, что пока лучше отступить и подождать — чего? Ему бы дождаться чего-нибудь, хотя бы мало-мальского комплимента от Эдика — чтобы быть уверенным, что ему не дадут за такое в нос и не пошлют куда подальше. — Да я о своем задумался, вот и затупил немного, — Булаткин пасует, но не отодвигается больше. — Не тайна там никакая, я бы от тебя ничего не скрывал.       Конечно, Егор бы не скрывал ничего, но на теме своей недовлюбленности съехал бы с вопроса, отмолчался или соврал. В целом, он отлично понимает, что никто ему в нос за такое не заедет, не отвернется, но все равно страшно. Уверенности внушали только Арсений с Антоном, по воле случая и своей отвязности сумевшие быстро понять друг друга, будто бы предназначены были именно для взаимопонимания с полуслова. Но снаряд дважды в одну воронку не попадает, именно такого случая Егор и боится. У Арса и Шаста так сложилось, а вот у них, вероятнее всего, так не получится. Естественно, в жизни все бывает, нужно уметь через это проходить, миновать все испытания, но страх оказаться непонятным и остаться после признания ни с чем растет у него в голове, превышая уже и тот, где они никуда не поступают и не знают, что делать дальше. — Ты уверен? — Эд все еще надеется, что сейчас Булка хотя бы намекнет немного, чтобы дать и себе, и ему пищу для размышлений, чтобы во время следующего разговора они уже могли определиться хоть с чем-нибудь, а не молчали, скрывались и таили такие важные слова.       Да и тем более Егор не совсем уверен, что может называть свои чувства к Эдику влюбленностью, потому что ему такое в новинку. Понятное дело, в классе шестом Булка, видя, что некоторые одноклассники и одноклассницы влюбляются друг в друга, тоже представлял, что любит Машку из параллельного класса, чтобы не вызывать ни у кого подозрений и лишних вопросов — не отцепились бы, не узнав, кто ему симпатичен, вот он и выдумал сам себе чувства, которых и в помине не было. Но это же не настоящие бабочки в животе, это вообще все неправильно и плохо с его стороны было — во-первых, врал и себе, и людям, во-вторых, сам себя мучал, делая вид при появлении этой самой Машки, что ему не наплевать на то, какая красивая у нее сегодня блузка или насколько хорошо начищены туфли. И теперь, почувствовав те эмоции, которые играл, Егор понимает, что его выдумка была максимально нелогичной и построенной лишь на наблюдении за влюбленными в кого-то друзьями — а они в свою очередь наверняка тянули комплименты и поступки из пабликов, на то время популярных, и сериалов про любовь. Выглядело нелепо и смешно. — Я? В чем? — Эдик вздыхает, понимая, что Егор далеко в своих мыслях плавает, не планируя выходить на берег, и только слушает его слова, но не находит в них смысла. — В том, шо не хочешь шо-то мне сказать, — повторяет Эд и сам задумывается над тем, что, возможно, Егор поговорить хотел о другом, явно не о чувствах и отношению к нему. И от этого внутри все напрягается, заставляя Эдика смотреть куда-то в стену позади Булки, который тоже прятал взгляд. — Кажется, да.       И Выграновский в край путается, не понимая, для чего тогда Егор начал этот разговор, и смотрит на него с вопросом во взгляде, словно на самую сложную в его жизни задачу по физике на доске. Ему жизненно необходимо понимать, может ли он намекнуть сейчас о том, что ему тоже есть что сказать, или лучше замолчать, засунув язык далеко и надолго. — Просто ты выглядел так, будто вопрос жизни и смерти решался.. Вот я и подумал, что нужно тебя переспросить.       Они ходят как идиоты вокруг да около, не приближаясь, боясь обжечься. — Да не, я пошутить хотел просто, — выкручивается же, избегает всякой возможности сознаться и пояснить, что дело вовсе не в этом. — А там шутка черная прям, такие лучше не шутить.       Сам же и нашел, на чем расколоться. — А шо там за шутка такая? Мне теперь до пизды интересно. Вкинул интригу и молчишь, так не делается, — у Эда взгляд чуть тускнеет, но он все еще уверен, что Егор всего лишь пытается потянуть время, как и он сам.       В любом случае, если Булка не скажет сейчас, то Эдик не станет давить, просить рассказать, потому что, во-первых, уважает его личное пространство, во-вторых, не хочет окончательно все испортить — хотя бы мысль про то, что они случайно переспали, ушла на второй план, но оставила на своем месте другие жрущие изнутри рассуждения. Уже сейчас это маленькая победа, раз ему по лицу не прилетело. И тут-то он начинает задумываться, что, может быть, ничего и не было? Егор старается все контролировать, да и в общем странно, что никаких следов в Егоровой комнате нет. Не могли они на пьяную голову так отлично сориентироваться, убраться, чтобы на трезвую не найти хотя бы намека на ночные страсти. — Да забей, — Егор отмахивается, поднимается резво с постели и исчезает за дверью из комнаты в коридор. Через пару десятков секунд слышно, как в ванной комнате начинает литься вода.       Эд только лицо ладонями трет, не собираясь оставлять все так, как есть. Это как-то по-идиотски было бы, это настоящая жизнь, а не идиотский роман, где герои пересекаются миллионы раз, не зная друг друга, и через несколько лет знакомятся, тут же признаваясь в любви.       С одной стороны, можно было бы подойти к Егору позже, чтобы самому признаться в симпатии — от одной такой мысли у Эдика на лбу появилась испарина, которую он тут же смахнул, глухо вздыхая. С другой стороны, его бы не трогать, дать подумать — вдруг сам решится и скажет? Определиться тяжело, а писать Антону — и Арсению заодно, у них там скоро все одно на двоих будет, не важно даже, что нужды в этом нет — не хочется.       Хотя бы времени на размышления Егор ему оставил сполна, будто бы намеренно не появлялся в спальне двадцать минут, чтобы Эд себе дыру изнутри выгрыз, надеясь разобраться в той вакханалии, которая происходит с ними сейчас.       Еще и выпускной на носу, буквально глаза выклевывает, требуя готовиться, разбираться в конце концов с костюмами — лучше бы просто в трусах вышли, вот был бы фурор, особенно кричать будут в таком случае классы шестые-седьмые, нелегально пробравшиеся в актовый зал посмотреть на шумиху.       Не на каждый выпускной допустят рок-группу из выпускающихся чудом парней, которые и по школе ходят так будто школьная форма для них пустой чих, а на свое выступление придут явно одетыми похлеще. А после них и подавно никто не задумается во второй раз нарушить традицию школы со стишками, с песенками, с признаниями в любви к школе и рассказами, какие же все-таки учителя здесь хорошие — а это на самом деле не так, выходят отличники, которых всегда любили за их оценки. Именно поэтому нужно успеть посмотреть на происходящее, пока есть такая возможность.       У Эда был еще план по поводу разогрева зала — учителя сорвут ему голову за него — и подготовки к их выходу, но Антон попросил приберечь его на крайний случай, в знак протеста, если все пойдет не по их грандиозному плану, сказав, что не все имеют точно такой же музыкальный стиль и будут тащиться от происходящего.       Хоть и сам Шаст предложил все-таки выйти с нецензурной версией трека — кто заметит? — на сцену, но учительница по итальянскому явно бы не одобрила такую выходку и рассказала бы все вышестоящим учителям, директору. Мало того, что никакой сценки на выпускной и никаких стишков про «милую школу», «второй дом» у них нет, так еще и выступить посмели с матом, пускай их там всего ничего и они на иностранном языке — только в десятом им добавили итальянский, видимо, поебать лишний раз всем мозги, когда одна из учительниц по немецкому вдруг уволилась посреди года, а занять детей хоть чем-то было обязательно.

***

      Антон тяжело выдыхает жгущий горло дым, откашливается и зажимает сигарету между передними зубами, пытаясь понять, как Арс вообще умудрился. Мало того, Шаст себя в этом еще и винит.       Они решили, что пешком идти до дома Егора будет не комильфо, и поехали на мотоцикле, все равно ведь дворами — никто заметить не должен, что оба не в самом трезвом состоянии. Так еще и шлем никто надевать не стал — таскать его потом еще не хочется. И, в целом, добрались они без происшествий, правда, Арсений все равно умудрился вляпаться в неприятности. Он вообще-то не подозревал, что так можно, но с удовольствием уверился в такой возможности, так еще и оставил себе на память след.       Теперь на коже чуть выше ступни красовался ожог от выхлопной трубы, которую Арс случайно задел, слезая с мотоцикла не совсем аккуратно — конечно, важнее же попонтоваться, увидев проходящего мимо Амурского — после уроков шел, видно, что портфель от учебников аж рвался. Так и появился красный круг на коже, внутри чуть бледноватый, но от этого только сильнее болезненный. У Антона был такой, но совсем слабый, он успел в последний момент отдернуть ногу, почувствовав кожей огненное касание. А вот Арсений сначала вида не подал, видимо, не решившись при проходящем мимо однокласснике, который в него еще и влюблен по уши, вскрикнуть или пожаловаться.       Только тот скрылся в арке между дворами, так Арс сразу же подергал за рукав футболки закурившего в первый раз за сегодня Антона и указал взглядом на свой ожог. Благо там был всего лишь небольшой волдырь, а не темно-серые струпы. Быстро оглядев покрасневшую кожу под постоянные вопросы от Арсения, который начал переживать, что у него до выпускного ничего не заживет и он все сорвет, Шаст впихивает ему ключи от мотоцикла, рюкзак и заскакивает в ближайший ларек за какой-нибудь холодной банкой или бутылкой, чтобы приложить — это все его знания насчет ожогов, но у него самого всегда работало.       Пока Арс сидел под домом Егора, болтая здоровой ногой и пытаясь дозвониться то Эду, то самому Булаткину, Антон купил банку холодного пива — и к ожогу, и опохмелиться потом — и всунул ее Арсению. Он даже не возмущался, что Шаст опять собрался выпить — а на дворе еле два часа дня стукнуло.       Они просидели минут пятнадцать, Антон все это время придерживал возле ожога банку, сипел на ухо и обещал, что больше Арса с собой кататься не позовет — он пойдет сам пешком, целее останется. Ни Булка, ни Эдик не отвечали как назло, и Шаст даже прокричал им знакомое «Выходите, черти!», но окна были закрыты, а шторы не дернулись.       В конце концов, он второй раз закурил, медленно расхаживая возле лавки, на которой сидел Арсений с теплеющей из-за жары банкой пива, и то и дело бросая на окна Егора взгляд. Уйти те не могли — сказали бы, куда намылились с утра пораньше. А это значит только одно — что-то происходит. Машины Николая Борисовича под домом не было, поэтому взрослых в квартире нет, путь чист. Антон даже позвонил в домофон, но ему никто не ответил. — Они умерли там, что ли? — закусывая изнутри щеку, Шаст опускается обратно на лавку, тушит сигарету о низенький синенький заборчик и забирает телефон.       Над ними раскинулась цветущая и пахнущая прекрасно вишня, благодаря которой было не жарко ждать, пока им кто-нибудь ответит или на звонок, или на крик под окнами. — Не думаю, хотя.. — Арс пожимает плечами, от нечего делать читая в сотый раз надпись на банке пива и собирая ровные брови к переносице.       Сегодня краситься он не захотел, да и после пьянки опухшее лицо все равно никакая косметика не скроет, это было бы бессмысленной тратой времени. Зато с утра они, выждав момент, вернулись к Антону домой, доползли до прохладной воды — Шаст понял, что предложение посетить вдвоем душ оказалось лучшим за последнее время — и позавтракали вполне себе адекватно, если бутерброды еще считаются сытной и не особо вредной едой. — Они могли друг друга поубивать, честно говоря. Эдик вообще шума навел такого, что и мы проснулись, — ворчит Арсений, у которого день не совсем задался — и он ни разу не обвинил в этом Антона, потому что сам оказался тем еще лохом.       Сначала ему попал шампунь в глаза, и он намочил полотенце, пытаясь стереть с лица пену и не слушая просьб Шаста замереть, чтобы тот ему помог — виднее все-таки. Потом чай плеснулся на футболку, и Арсу пришлось идти в Антоновой — правда, не особо обидно, футболка сразу же была застирана, а в вещах Антона приятнее даже, чем в своих. А теперь вот, ожог на ноге — прекрасное дополнение к и так пошедшему по пизде дню. — А я еще хотел поспать, думал, мы останемся еще хотя бы на часок-другой, а теперь вот ждем их. Вдруг они куда-то съебались вообще? — кидая взгляд на окно Егора, Арс крутит в руках теплую банку и вздыхает, разглядывая красный след. — Не съебались, Эдик бы тогда сказал мне, чтобы я не потерял. Да и у нас в планах было же сегодня еще костюмы погонять. Тебе-то и Эдику мы придумали, вы у нас будете королевы сцены, а нам с Булкой надо закончить. Думаю, мне поверх этих черных подтяжек просто кожанку, нормально будет? — опуская в ласковом жесте ладонь ему на плечо, Антон прижимается губами к его мягким распушенным после поездки волосам и переплетает пальцы, чтобы тот не лез к ожогу. — Думаю да, но рубашку надо все равно. Иначе в школу не пустят. — Тебя как будто пустят, слушай, — он смеется хрипло и убирает пиво на лавку, сжимая пальцами второй руки, расположившейся на пояснице и на боку, его запястье.       Арс на это хмыкает: — Не пустят, так я им ебальники набью лабутенами. Это мое секретное оружие и ближнего, и дальнего боя. Можно хоть швырнуть — замедлишь и отвлечешь внимание, хоть пихнуть в бок — то же самое.       У Антона слов не остается, он смеется, прижимаясь теплым носом к уху сквозь волосы, и оглаживает его ладони пальцами, зная, что его Арсений любит тесный контакт с самыми близкими — если бы Эдик вдруг захотел его шлепнуть по заднице в шутку, то ничего бы он не сделал, но если бы это был, например, застенчивый Сережка Амурский, то тот бы ушел обязательно с синяком от кого-нибудь из их четверки. — Я в тебе не сомневался. Смотри только, со сцены не швыряйся, а то, мне кажется, нам обратно прилетит что-нибудь. От директора, например.       Закатив со смехом глаза, Арс откидывается ему на плечо и вытягивает на лавочке вторую ногу, решительно начиная расслабляться. Жарко, еще и Антон сзади жмется, будто бы намереваясь поджечь его, душно от спертого воздуха, но отстраняться он не собирается. — Да ладно уже, выпустимся через неделю, сдадим экзамены эти поганые, и все, чао. — Нам бы после выпускного не сдохнуть, мы же в зюзю будем, если свалим. А мы вообще-то планируем уйти из школы, чтобы не проебать такую ночь под тухлые стишки, да и выпить нам не дадут, — у Шаста голос понижается, и Арсений подается назад сильнее, чтобы слышать его. — Только бы не накидаться, чтобы ваше с Егором и Эдиком приданое утащить до гаража опять. На одном такси столько бабла проебем. Гитары бы дотащили, ладно, но барабашки Егоркины — пиздец.       У Антона либо собственный язык, либо лень, причем, очень сильная, раз сказать «барабашки» вместо «барабанная установка» ему легче. И Арс хихикает, прикрывая глаза и забывая, что еще минут десять назад был готов содрать кожу или отрезать себе ногу ниже колена, чтобы ожог не так болел. — Их сначала разобрать, отвезти, потом собрать, настроить опять. Потом отыграем, нужно же их снова разобрать, дотащить до такси, в гараж хотя бы вернуть — потом настроить можно, я не дам Булке в самую лучшую ночь ебаться с этим, — машинально оглаживая ладони Арса большими пальцами, Шаст тоже старается расслабиться, но слишком печется из-за приближающегося неминуемо выпускного.       Кивая, Арсений представляет, насколько это муторно будет. Так еще и нужно попросить ключ — что легче — или же время, когда им откроют актовый зал, чтобы они могли осмотреться, разобраться со школьной техникой, которая наверняка на ладан дышит.       Еще полгода назад они и не предполагали, что будут реально планировать выступление в школе с разрешения учителей. Казалось, что это — какая-то недостижимая цель, но на самом же деле все намного легче. — А одежду мы как пронесем? У нас в первую очередь проверят пакеты и рюкзаки, чтобы алкашку не пронесли, — сдвигаясь назад, Арс буравит взглядом кружащуюся рядом осу и выдыхает, когда та улетает восвояси. — У меня есть вариант, но Егор меня за него, вероятнее всего, порешает, — под вопросительным взглядом Шаст продолжает, уже не оглядываясь на дверь нужного дома, когда домофон издает пищание, говорящее, что кто-то выходит. — Нам же все равно разбирать барабаны его, чтобы до школы довезти. Так можно в большой самый сложить самую провокационную одежду, типа твоего корсета и юбки, в которой тебе выступать. А украшения можно сразу надеть — под всю остальную одежду. Я же в галстуке думаю выступать, значит, натяну его поверх рубашки, хрен с ними, — из-за их экстравагантного вида придется еще перед самым выпускным бежать переодеваться, чтобы не выглядеть как обычные школьники — в этот вечер они станут настоящими рокерами на сцене — во время такой-то песни.       Если бы не требование прийти в праздничной, легкой одежде, то они бы сразу ворвались с ноги в школу в своем одеянии, но их просто-напросто, во-первых, не пустят в само здание. А во-вторых, если и пустят внутрь, то не в актовый зал, где им выступать. — Обувь-то у нас более-менее ничего. Твои лабутены, боты, который Эдик у меня упиздил, Егор еще не решил, в чем будет, а я, думаю, пойду в тех туфлях, которые тебе огромные. Столько там сантиметров, я не наебнусь со сцены? — у Антона в глазах неуверенность и боязнь все испортить своим желанием тоже встать на каблук, пусть и совсем незначительный. — Пять где-то, совсем чуть-чуть, — успокаивает его Арсений, подозревая, что он переживает и на этот счет тоже. — Хочешь, научу тебя ходить на них? Мы же их принесли в тот раз к тебе или они у меня дома остались? — Вроде у меня уже, но я не знаю точно, — отмахивается Шаст, будучи уверенным, что за пять дней он точно научится бегать и скакать на таком маленьком каблучке как миленький.       Главное — этим надо заняться в ближайшее время, чтобы мозоли успели сойти, если появятся. Антон-то и голыми ногами по стеклу готов прыгать и довольно быстро передвигаться, если это будет нужно для выпускного.       На дворе стоит май, пахнет липко от цветущих деревьев, Арс, расслабленный, с ожогом от выхлопной трубы, казался совсем еще юным, у него взгляд светился от представления, что через пять дней — не месяцев, не недель, а именно дней! — они ворвутся на сцену, покажут свой трек. Осуждения никто не боится, знают же, что песня безбожно хороша, а те, кто попробует высказаться в ее сторону, не имея ни слуха, ни тембра, лишь завидуют. Может быть, кто-нибудь из параллели музыкант и сможет им посоветовать что-то после выступления — они не против, если критика будет обоснованной, а указания на ошибки — от желания помочь, а не выстебать.       В конце концов, в эту школу они больше не вернутся, можно и набить лицо тому, кто решит пошутить по-ублюдски над их треком, который выверялся и готовился очень долгое время.       Это как не уметь писать книги, но раскритиковать чужую, говоря совсем идиотские вещи, строя из себя умника, но не умея сложить ни на бумаге, ни в речи свои мысли и впихивая перед каждым словом паузу с растянутой гласной, чтобы успеть подобрать хоть какое-нибудь заумное слово — иногда такой человек и значения не понимает, но пихает все равно. — А корсет? Его же покупать нужно, куда ехать? — у Антона, к счастью, был мотоцикл, пусть и оставивший на Арсовой ноге след на долгое время, поэтому он мог себе позволить отвезти кого-то из друзей в центр, особенно если дело касалось выпускного. — Я поискал, пока ты бутылки выносил, там есть несколько магазинов, где корсеты в наличии. Хочу себе черный, на шнуровке, — мечтательно вздыхая, Арсений покачивает здоровой ногой и задумывается о чем-то своем — с Шастом приятно и молчать. — На шнуровке, чтобы я тебя раздевал пьяного потом?       Антон смеется, по-доброму скалясь и устраивая одну из рук на своем привычном месте — не по-мальчишески стройной и узкой талии. — Это был мой план, который ты раскусил, — шуткой на шутку отвечает Арс, показывая ему язык и мелодично посмеиваясь, когда Шаст пытается начать его щекотать, чтобы доказать свою победу в таком коротком споре. — Да тебе она покоя не дает? — Кто «она»? — тот вскидывает брови, подушечками пальцев скользя по часто вздымающемуся животу и ребрам под футболкой — во дворах никто не ходит сейчас, значит, никто не увидит. — Тут скорее он, — Антон касается его торса ладонью и мягко оглаживает, уже не вызывая щекотки, — покоя мне не дает. Ну, может быть, они, — вся пятерня скрывается под тканью, укладываясь по-хозяйски на ребра.       Арсений еще пытается пару минут призвать его к благоразумию, мало ли какие люди ходят по этим улицам, но потом сдается, услышав обещание набить морду тому, кто полезет, и только смеется, пытаясь крутиться не так часто — нога все равно побаливает и жжет в месте ожога. А еще он уверяет его первые пару минут, что скоро выйдет или перезвонит кто-нибудь из ребят, а им будет, ясное дело, неловко. — Когда хочешь поехать за своим этим прекрасным-распрекрасным корсетом? — уже пару минут разглядывая фотографии самых разных по размеру, виду и цвету корсетов, Антон больше заниматься этим не горит желанием и готов прямо сейчас отвезти Арса, чтобы тот купил и покрасовался уже вживую, а не объяснял, как это будет на нем сидеть. — Завтра? — на пробу уточняет Арсений, не зная, вдруг у Шаста уже есть какие-то планы и дела. — Завтра так завтра, похуй на школу, — Антон зевает, пряча лицо в темных, вкусно пахнущих лимоном волосах, и крепче прижимает его к себе, словно бы кто-то может забрать прямо из объятий. — Или сходим для приличия, пока нас не выперли оттуда до выпускного? — Давай на последние два-три? — зная, что в чем-чем, а в этом Шаст ему никогда не откажет, Арс довольно лыбится, чувствуя затылком, как тот кивает, и вытягивает по-быстрому его ладонь из-под футболки, как только слышит писк домофона.       Они не оглядываются резко, просто остаются на своих местах, делая вид, что все у них самое гетеросексуальное, особенно переплетенные пальцы. И Егор не может не засмеяться их вздрогнувшим от внезапности спинам. Наконец оказавшись на улице, Булка ожидал увидеть все, что угодно, но не такую картину от своих друзей. — Долго тут сидите? — интересуется Егор, одергивая майку и важно пихая ладони в карманы — он почти сразу же пожалел, что сделал это, потому что стало мгновенно жарко. — Да блять, — Антон дергается еще раз, думая, что вышла какая-нибудь из соседок Егора покормить бездомных кошек и котят. — Напугал.       Эдик хлопает в ладоши, сгибается пополам и морщится от смеха, думая, что Шаста нужно снимать всегда, чтобы создать свою коллекцию нарезок для важных переговоров. — А мы вот вас ждем уже минут тридцать точно, — наугад бросает Арс, крепче сжимая чужие — на самом деле, самые родные и теплые — пальцы, и оборачивается через плечо на смеющегося Эда и хихикающего втихую Булку. — А еще у меня теперь есть клеймо от Антона.       Выграновский уверен, что он сейчас покажет им засос на шее, укус, может быть, даже синяк, набитый в попытках спастись от щекотки, или случайно получившийся — только по неосторожности — удар, за который Шаст до конца своих дней будет извиняться, считая себя виноватым. Но Арсений выбрасывает с изящностью ногу в сторону и демонстрирует им красный кругловатый ожог. — Красота? — теперь Арс смеется, а Егор хлопает глазами через стекло красных понтовых очков, не понимая, где тот уже нашел себе приключений на задницу, а точнее, на ногу. — Да вообще, — подхватывая его под голень, Эдик рассматривает след и цокает. — О мотоцикл гвазданулся? — Прям о выхлопную трубу поджарился, круто, да? — Пиздец как, — ероша его и так растрепанные волосы, Эд с понимающей улыбкой кивает и сочувствующе смотрит на Антона, не разделяющего радости от ожога на его ноге.       Арсений вдруг усмехается и дополняет, надеясь, что Шаста так не доведет до чрезмерной нежности вечером: — Я — все тот же Арс. Только вот теперь я еще и яичница-Арс. — Ты просто дебил, Арсюх, — с влюбленной улыбкой шепчет Антон, сжимая его бок ладонью, как бы намекая, что защекочет насмерть, если он не прекратит.       Оставляя Арса на лавочке одного, Шаст поднимается и потягивается устало, чувствуя, как приятное тепло разливается по телу большими волнами. У него есть одна тайная задумка, которой очень нужно поделиться с Эдиком как с самым продвинутым и имеющим связи в этой сфере. — Покурить надо, — хлопая себя по карманам, он вытягивает помятую пачку и театрально вздыхает, смотря на три оставшихся сигареты. — У меня кончились, пойдем, до мотоцикла дойдем? — у Антона взгляд хитрющий до безумия, и Эд понимает — ему это важно — и молча направляется следом, отсалютовав Егору, в вопросе изогнувшему бровь. — Поболтайте пока сами, — не оборачиваясь, смеется Выграновский и подхватывает Шаста под локоть, прижимаясь бок о бок.       Если уж он решил отойти, значит, вопрос серьезный. Не став расспрашивать, Булка опускается на лавку и откидывает голову Арсу на плечо, сталкиваясь спинами. У него в голове только происходящее утром, разговор с Эдиком, который сейчас светился как начищенный пятак. Арсений же лениво следит взглядом за говорящими друзьями и смеется, когда Эд играючи пихает Антона в плечо и смотрит наигранным взглядом исподлобья. — Ты ахуел? Я тебе зачем? — стараясь не сильно громко говорить, Эдик все равно сбивается с шепота и дергает Шаста за руку, чтобы тот к нему наклонился. — Ты и сам можешь разобраться, где и шо тебе набивать. Если бы мы не забухали, то вчера бы уже наклепал себе. — Я забыл, а ты не напомнил мне, понял? — смотря — влюбленные так быстро становятся похожими! — по-сучьи в ответ, Антон упирает одну руку в бок, другой придерживает Эда за плечо. — Тебе все равно делать нечего ночью, пойдем со мной? Я ж там помру со скуки, если буду с Русиком трепаться. Судя по твоим татушкам, можно сказать, что мастер он от бога, но вот разговор поддержать не сможет, я его, что, не знаю? — для убедительности он даже треплет его за плечо, раскачивая слегка и все еще не теряя надежды.       Тяжело вздохнув, Эдик хмурится, собирая брови на переносице, и подмигивает незаметно, чтобы их план не выкупил ни Арсений, ни Егор. Им Антон собирается сказать позже, чтобы сделать татуировку сюрпризом. У него, конечно, было пару рисунков на теле по мелочи — едва заметный крест на пояснице и не закрашенная звезда на запястье правой руки. Они были сделаны на спор или же ради эксперимента, поэтому Шаст о них вспоминал раз в пятилетку, не считая их за полноценные татуировки. — Ладно, только шо ты Арсу скажешь? А то он проснется, а тебя нет дома, — Эд бросает взгляд на расслабленного, прикрывшего глаза Арсения и тут же отворачивается, возвращаясь к лицу Антона. — Думаю, мы придем быстрее, чем он встанет. Это же сюрприз, поэтому он утром узнает, как проснется, — на его месте Эдик не был бы так самоуверен, но что ж поделать, если Шаст уже решил — хотя, вероятнее всего, в случае Антона выход из ситуации придуман прямо на ходу.       Хмыкнув, Выграновский задумчиво кусает губу, смотря на Егора, опирающегося спиной на Арса и о чем-то с ним говорящего с широкой улыбкой. Наверное, рассказывает про их утренний разговор.. А может быть, они общаются вообще о своем. — Тебе не кажется, что мы долго ищем сигареты? — Антон даже к мотоциклу не подошел, а Эдик заранее его секрет раскрыть не хочет — даже Булке не скажет, потому что уверен — Шасту важно, чтобы пока что никто, кроме них — самого Антона, Эда и Русика — троих, не знал про такие грандиозные планы.       Чертыхнувшись, Шаст в два шага преодолевает расстояние до мотоцикла, выхватывает сигареты из-под стекла над спидометром и закуривает, передними зубами стискивая край. Эдик прикуривает у него, откашливается с непривычки — курит он в два раза меньше, чем Антон — и крутит сигарету между пальцев, не зная, рассказать ли ему про утренний разговор с Егором или все-таки оставить все между собой и Булкой. Он же не может точно сказать как то, что Булаткин по секрету поделился важной новостью с Арсением, так и то, что Егор все-таки решил повременить, обдумать самому и только после обсудить это с кем-то из друзей. — Я, по правде говоря, ссыкую делать такую большую.. — Шаст жует губы, держа сигарету меж пальцев и не обращая на то, что она тлеет постепенно, никакого внимания. — Ну, если с твоими сравнивать, то она малюсенькая, — он смеется, запрокидывая голову и вдыхая душный воздух полной грудью. — Но я себе только звезду и крест набивал, а они совсем мелкие. — Ты же решил уже, шо хочешь наебенить? — Да. Я тебе позже расскажу еще приколюху одну, пока никто не знает, — Антон смотрит с удовольствием от того, что смог заинтриговать Эдика, который теперь вряд ли отцепится, если не будет первым в курсе дела. — Ты хотя бы намекни мне, шо в кусты сразу сныкался?       Облизнувшись, Шаст бросает короткий взгляд на Арсения за своей спиной, улыбается еще шире, выкидывает сигарету в рядом стоящую урну и потирает ладони, как злой гений, придумавший вдруг план по порабощению человечества. — Я песню вторую пишу. Точнее пытаюсь. С переводчиком правда иногда, но пишу. Я после выпускного думал вам предложить музыку попробовать написать, поэтому ты молчи пока. Там такой хитяра крутой получается, я уверен, что мы в дерьме на мусорке не утонем в будущем.       Конечно, перспектива хорошая, но Эдик только смеется, закатывая глаза, и кивает счастливо. — Я знал, шо ты пиздатый, у нас попрет все, если вчетвером ебашить будем, — говорит Эд уверенно, смотрит с гордостью за своего лучшего друга и, главное, улыбается широко, подозревая, что этого Шасту не хватало, пока он скрывал этот факт. — Пока тебе татуху будет Русик бить, можно потрепаться насчет трека, расскажешь, в чем там прикол? Может, напоешь даже? — Я пока только разгон самый придумал, не думаю, что я прямо уверен, что так оставлю. Но текст принесу, покажу, он дома спрятан, чтобы Арсюха заранее не спалил. — А трек про него, шо ли? — у Эдика улыбка становится еще больше, он внимательно слушает то сбивчивое бурчание, которым что-то пытается пояснить смущенный Антон.       Такой вот человек он разный. Как лица набивать или мстить за кого-то из друзей, так Шаст готов первым рвануть в драку. А как признаться, что из-за Арса начал что-то корябать для новой песни, так сразу руки сложит и молчит.       И Эд надеется, что если с Егором у него что-нибудь сложится, то он не станет таким же, как Антон, у которого сейчас треснет лицо от улыбки. — Да не прямо про него, просто некоторые моменты.. — он не договаривает, осекается и заламывает пальцы на руках, звеня кольцами и браслетом-цепочкой на правой руке. — Есть строчки, где отсылки на нас, а остальные просто в рифму с подходящим смыслом.       Не став давить и расспрашивать, Выграновский кивает, выбрасывает сигарету, уже начавшую обжигать пальцы, улыбается, тем самым говоря: «Никто не узнает, я — могила». Это же не просто какая-то дрочка на Егора, намек на которую подвинул их с Булкой отношения в нужное русло, а сюрприз. — Там и про тебя есть, и про Егора. Там прямо про нашу группу, — Антон усмехается, прокручивая в голове моменты, подходящие под написанные строки, и благодарно кивает Эдику, будучи уверенным в том, что завтра об этом не станет говорить весь район.       Оба знают — трек будет пушечный. И они уже не отступят.