Если бы в полночь показывалось самое часто произносимое слово за день, то у Антона бы было «блять». С техникой вопрос был решен, но пришлось после уроков оставаться, чтобы объяснить однокласснику то, что им нужно завтра, и по его просьбе — ответственный какой — посмотреть на то, что он сделает. Просто целый час на ветер, только один Эдик, благополучно подремавший сидя, так не считал. Он во всем был уверен — ни Шаст, ни Арс, ни Егор не дадут их новоиспеченному помощнику, Диме, ошибиться — и хотел спать, поэтому выбор был очевиден.
Потом они протестировали сцену, без музыки повторив движения несколько раз и оценив, хорошо ли смотрится выставленный свет и движения софитов следом за ними. У Антона просто кипит голова из-за жары, из-за отсутствия сна, из-за той ответственности, которая висит на нем, пусть они и работают всегда вчетвером. Почему-то за завтрашнее выступление он считает себя главным человеком — он должен правильно начать, должен вести их по сцене, должен быть жарче, чем в прошлые разы на репетициях, иначе, как он считал, все получится лишь на твердую «четверку», а ему безумно нужна «пятерка с плюсом». К сожалению родителей и радости самого Антона, с учебой так не прокатывало никогда, за отличной оценкой на уроке он не гнался, но в любимом деле хотел быть лучшим при любом удобном случае.
А то, что было дальше, Антон хотел оплевать, сжечь, пепел истолочь в крах и закопать глубоко в землю.
На час они разошлись, чтобы Арс мог собрать все нужное для покраски ногтей и Эдику, и Егору и чтобы была возможность немного подремать, урывая полчаса, и позавтракать — самое время ведь, почему нет? И после того, как они встретились уже в гараже, началось самое интересное и, по мнению Антона и Булки, отвратительное.
Им вдвоем пришлось разбирать барабанную установку. Можно, конечно, ее просто разъединить и донести в руках — это долго, муторно, тяжело и растянется до ночи, когда школа уже будет закрыта. Их скорость не увеличится правда, если они разберут отдельно стойки и барабаны с тарелками, но хотя бы потратят на такси от гаража до школы триста рублей, а не здоровье спины, которое им еще понадобится при выступлениях на улице. В таком-то случае загрузили все нужное, донесли только до актового зала и на ключ, который они так и не вернули, заперли дверь.
Антон обматерил всех и все, послал куда подальше Эдика с его приколами и сломал случайно несколько сигарет, намереваясь покурить прямо в гараже. Благо Егор был чуточку спокойнее, постоянно забирал у него что-то сложное и бесящее до безумия их обоих и сам старался разобраться. Иногда не получалось, и Шаст, хуями кроя свои руки, объясняющего блогера на экране мобильника и «ножки» барабана, угрожал технике, что еще пару минут он потерпит, а потом выкинет ее жить на мусорку. На удивление, это работало. Либо же Антону так не хотелось потом получить по шее, которая все еще адски ноет, требуя полежать хотя бы часик, от Егора, что мгновенно понимал, как и что нужно сделать ради разбора.
Его настроение поначалу веселило, но теперь и остальные ходили, то и дело шипя «блять» или хмурясь.
Меньше всего забот было у Эда, которому Арс красил ногти. Откровенно говоря, Арсений один раз чуть не разбил ему лак о голову за то, что Эдик в шутку сказал, что у него один ноготь смазался, и потом реально его смазал, пытаясь уйти в сторону от шлепка по бедру. Тогда Арс послал его на хуй и на все четыре стороны, сказав, что тот будет ходить с шестью накрашенными ногтями, и открестившись от закрывания гештальтов.
«Сам выебывался, сам и крась, пидрила», — слово в слово так сказал Арсений, забирая с тумбы Антонову пачку сигарет и выходя на улицу выдохнуть и успокоиться.
Понятное дело, нервничают все. Завтра же не просто как остальным нужно прийти нарядным, послушать стишков и спеть одну коллективную от класса песню, которую их четверка, например, не слышала вообще, про любовь к школе. Им нужно выступить, показать свой уровень не только игры, но и возможностей по отношению к таким мероприятиям — зал не должен скучать, это понятно как и то, что дважды два равно четыре.
Пусть на вид Эд волнуется меньше всех, но внутри он переживает точно так же за их совместное детище, которое хотелось подать в лучшем свете и не дать кому-то на поругание. Их песня, столько раз сыгранная в гараже, должна выглядеть презентабельно, как и они сами, поэтому ни одной ошибки допустить нельзя.
Если уж так боролись за возможность, получили ее долгими уговорами, то нужно воспользоваться ей и показать всем, какой великолепный трек они чуть не упустили. Да и из школы хотелось уйти на своем «звездном» пике, пока большинство семиклассниц бездумно фанатеют, а пятиклассники наворачивают круги по этажу, на котором у их четверки урок. В стенах школы хочется остаться теми, про которых будут говорить младшеклассникам, которые, увы, не застали эти времена. Уходить нужно на пике своей школьной популярности, чтобы находить новые уровни, новые дороги и новую жизнь, в которой нет места контрольным, экзаменам и постоянной учебе. Может быть, через пару-тройку лет каждый поступит на специальность, которая будет по душе и сможет подвинуться, если так понадобится для их группы, но пока в голове только удар о тарелки, свист Антона, звук бас-гитары и шлепки о голую кожу ремня на плече.
Репетировать сегодня уже не получится — барабаны разобраны. Осталось только успеть до восьми вечера заскочить в школу и занести все свои инструменты, пока охранник их не забыл. Они ждали такси прямо у своего гаража, слезно упросив найти им водителя с большим багажником, и пили энергетики, принесенные Эдиком от чистого сердца — он сегодня меньше всех был занят и старался хоть как-то помочь друзьям. У Арса ладони и до того были холодные от волнения за завтрашний день, а после ледяной банки вообще задрожали так, что Антону пришлось ловко их греть, не выпуская из зубов сигареты и держа сжатыми коленями свою ярко-голубую банку с черепом скелета.
На наручных часах почти половина восьмого, такси должно быть к сорока минутам, а они уже вытащили на улицу все, что нужно увозить в школу, и ловят взгляды проходящих мимо соседей по гаражному комплексу, не зная, кому и что может взбрести в голову. Да и они явно не выглядит лапушками-цветочками, которые не дадут в ответ по лицу, поэтому их никогда не трогают всякие гопники в ночных переулках, пьяные — на улицах города. По ним видно — вмажут в ответ и не стушуются.
— Я надеюсь, ночью мы будем спать? — зевая, Антон приваливается на плечо Арсу головой, продолжая греть его ладони и затушив уже сигарету — ожога на губах ему не хватало еще для полной картины.
— Это вы как сами решите, я точно выключусь в десять, — и, встряхнув черной банкой, Эд хмыкает. — Даже с энергетиком. Завтра в школу сразу к выпускному идем же, да?
— Уроки сокращенные есть, но я думаю, мы обоюдно забьем и пошлем их на хуй. Уже ничего не сделать, если и надо. Двоек в четвертях нет, троек мало, поэтому все зашибись, — лениво чокаясь банками сначала с Эдом, а затем и с Арсом и Антоном, Егор зевает и свободной рукой протирает глаза, впервые в жизни настолько сильно хотя спать.
— Я один, что ли, подумал про то, шо можно ночью трахаться? — перебирая струны на гитаре и наигрывая какую-то знакомую мелодию, Эдик вытягивает ноги сильнее и подставляет их заходящему за дома солнцу, уже привыкнув к постоянной, нескончаемой жаре и желанию жить в бассейне или реке.
— Трахаться можно и днем, — у Булки на лице самая наглая усмешка из всех, которые видел Эд, и он давится смехом, поднимая только взятую с горячей земли банку.
— Вот за это и выпьем.
Тамадой или ведущим Эдику точно не стать, это уже понятное всем дело, но они все же пьют еще по глотку, мысленно благодаря продавцов, которые выставляют энергетики и газировки в холодильники. В такую жару только и пить ледяное, обжигающее холодом и зубы — уже плевать становится на это отвратительное ощущение, когда весь горишь — и рот, и глотку.
Хорошо, что к вечеру остается лишь духота, а в глаза уже не бьет солнце, планируя уничтожить все живое своим жаром. Можно даже на улице посидеть, гараж проветрить, а не прятаться от любого лишнего луча внутри.
Их радует то, что таксист попадается адекватный, помогает им разместить их багаж, советует, как лучше, и смеется, уточняя, куда они с таким приданным и где можно их послушать, раз они так трепетно и чутко относятся к своему делу. Арс, отличавшийся большей разговорчивостью в кругу друзей, быстро и понятно объяснил ему про выпускной, про песню, про школу, в которой их сначала не принимали со всем достоинством и лишь пытались задавить их таланты. Мужчина сначала хмурился, укладывая аккуратно тарелки с помощью Эда, а затем начал улыбаться, услышав, что они все-таки добились своего и нашли разрешение завтра, на единственном своем выпускном, выступить и продемонстрировать кому-то свое творение, над которым те долгое время корпели как курицы наседки. Ему радостно, что кто-то умеет постоять за свои возможности, дать о себе знать, пропуская отказы мимо ушей и продолжая идти напролом. За такими людьми будущее. Им все нипочем, хоть бей их, хоть трави, они продолжат стойко делать свое дело и будут чувствовать себя на своем месте — ничего лучше этого чувства нет.
У Арса подскакивает настроение, а Антон больше не хмурится, услышав, что кто-то их группу хвалит за стойкость, за смелость, не слыша ни ноты, ни слова из их песни. Наверное, на их лицах написано, что они далеко пойдут в своих мечтах и готовы биться за ощущение того, что они чего-то да значат.
Эдик смеется, держа в руке барабанные палочки и постукивая им по Антоновому бедру, раз тот уж сел на заднее рядом с ним и отказался от переднего места возле водителя из-за неудобства ехать там с гитарой. Все равно Арсений никак не может прекратить говорить, пускай он и сидит там, радуется побольше. В животе у Егора отдает каким-то сладким ощущением, и это не из-за касаний Эда, а из-за похвалы, которой ни один из них еще не слышал. Спросит обязательно потом, было ли в этот момент такое же чувство у них.
— А кто из вас на чем играет? Кто солист? — с самым настоящим, читаемым в глазах интересом мужчина оборачивается назад, в вопросе изгибая бровь, пока перед ним проезжает другая машина — иначе из двора этого не выехать.
— Антон у нас солист, — ероша чужую, кудрявую до безумия челку, Эдик улыбается тепло, радуясь такому вопросу. — Мы с Арсом, — он кивает вперед, указывая тем самым на сидящего спереди Арсения, — на гитарах играем, я на басе только, — на Булку он смотрит еще теплее, чем на остальных, и надеется, что этого его взгляда не видно в зеркале. — А Егор — ударник.
— Думаю, отлично получается. Вы и внешностью очень сочетаетесь, разные в чем-то, но внутри, как я понял, один огонь на четверых? — автомобиль едет медленно, потому что таксист боится растрясти их технику, тем более, у двоих из них — у Антона и у Булки — гитары в руках, чтобы струны случайно не повредились за день до выпускного в багажнике, по приезде машины пустым, а сейчас набитым барабанами, стойками для них и тарелками, к которым еще и педаль идет.
Антон, покачивая пальцами по струнам, наигрывает мелодию их песни, не осознавая этого — по инерции мозг выдал первым — их песню. Она и снилась им, и казалась на улицах, и в головах отбивала ритм, когда вокруг все вдруг затихало. Странностью было то, что они не всегда ее напевали и наигрывали, имея возможность.
— А сыграете хотя бы на гитарах? — мужчина оборачивается через плечо вновь, кидая внимательный взгляд на бренчащего сбивчивую мелодию Антона.
— Попробовать реально. Егор может бить по голове ему как в барабан, — кивая с усмешкой на сидящего рядом Шаста, Эдик сам тянется легонько отбить хотя бы по чужому плечу барабанными палочками, но ловит тяжелый, сверкающий от удачно сдерживаемой улыбки взгляд и только хихикает. — Ладно, можно по коленям или в ладоши. Нам эти барабаны в школе собрать надо, а не на улице.
Арс копошится в своем рюкзаке, постоянно висящем на плече полупустым, и достает мобильник, чуть не роняя его вниз под ноги — это в его репертуаре, никто бы, кроме водителя, не удивился бы.
Обычно Эдик гогочет, что у него руки с дырками — шутки про дрочку тоже уместны, но за них прилетает по затылку, и он старается держать их в себе до последнего — но сейчас молчит, все-таки компания не особо та, чтобы можно было так откровенно стебаться — вдруг не поймут их шуток и сочтут за идиотов — и пошлить.
— Давайте мы вам потом наше выступление скинем? Нас же наверняка будут снимать, а если нет — камеру всегда можно поставить самим, — Арсений нервно тычет пальцами по восьмерке на открывшейся большой клавиатуре всего лишь с двенадцатью знаками и ждет, пока мужчина продиктует ему номер — своим триумфом хотелось поделиться не только с одноклассниками и родителями, которые никаких слов поддержки ни разу не сказали, но и с теми, кто в первую встречу поддержал их начинание, не зная совершенно ничего о нем. — Думаю, вам будет интересно посмотреть на нас, — он трет подушечками пальцев развод на экране и улавливает кивок, надеясь, что это согласие оставить номер.
Связь с водителем в приложении была возможна только в специально созданном для этого мессенджере.
— Я помогу вам дотащить все до входа, там и дам, — он кивает на дорогу, говоря этим, что сейчас занят, а нарушить правила или попасть в аварию, понятное дело, не хочется.
— Даже так, — Эд, тихо присвистнув, чувствует мелкий тычок от Егора, который отлично удерживает гитару одной рукой и во все оружии хочет посмешить его. До Шаста не дотянулся бы, а вот до Эдика вполне доставал бы. — Спасибо, мы вообще уже намучились с ними, шо пи.. — он осекается, крякая, и начинает смеяться, уловив такой же радостный настрой водителя, ухмыльнувшегося и кивнувшего размеренно — ясное дело, что он хотел сказать. — Извиняюсь.
Под загоревшийся от смеха взгляд Булки Эд морщится, пожимает плечами и крутит в руках палочки, не зная, куда деть руки и инструменты, которыми он мог пользоваться только благодаря шестому чувству. Угадает — хороший звук получится, нет — значит хреновый, чего поделать, если уж так?
— Да договаривай, ты че? — по Егору видно, что он стебется, и Эд это понимает всегда и слепым, и глухим, и без всяких ощущений — просто так получается.
— А я забыл, ты помнишь, шо я хотел сказать? — Эдик отлично переводит стрелки, он в этом, оказывается, мастер и гений, раз так ловко выкрутился и нашелся. — У меня вдруг в памяти пробелы появились, а ты вот рядышком, значит поможешь вспомнить, — и добивает грамотно и по-сучьи довольно.
Хмыкнув, Шаст смотрит в зеркало перед передними сиденьями и встречается взглядом с хихикающим от разговора ребят Арсением, сжавшим губы в тонкую полоску, чтобы не захохотать на всю машину. Такие они, конечно, тоже женатики. Будет две пары в группе, совсем органично смотреться будут и целоваться по дружбе между друг другом, тем самым показывая и адекватность отношений, и близость в их общении.
— Я не слушал твое бормотание, откуда я знать могу? — продолжает Егор, но уже Эдику на ухо, дернув за локоть и попросив его наклониться ближе — не станет же он скакать по салону с гитарой наперевес, чтобы поговорить. — Ты обалдел, что ли?
— Может быть, а шо? — а вот Эд не скрывает их разговор, устраивается поудобнее и говорит все так же громко, не стесняясь водителя и не намереваясь шушукаться.
— Выграновский, да ты..
Клацнув языком на полуслове, Булка насупливается, хмурится и смотрит убийственно-шутливым взглядом на него, надеясь, что сейчас они все выведут в шутку и не станут по-настоящему разбираться, кто из них кто. Ну, хотя бы не при водителе. Он-то вряд ли шутки их поймет, подумает, что они обкуренные или просто без башни, и высадит побыстрее, отказавшись от своей похвалы, помощи и обещания посмотреть их выступление.
Дальше не говорят. Только изредка тишина в автомобиле прерывалась на какую-то смешную, классную историю от Арса с репетиции, и все этому были несказанно рады — неловкую паузу занимать не нужно, Арсений с этим справлялся на твердую «пять с плюсом».
— А медиаторы у вас есть? — обернувшись, мужчина с вопросом кивает на гитары, на что Эдик качает головой.
— Они-то есть, но мы с Арсом ими не пользуемся — неудобно вообще. Пальцами же намного.. удобнее, — он запинается из-за прыснувшего в кулак от смеха Егора, который тут же отворачивается к окну и делает вид, что трет щеку, а не прикрывает растянувшиеся в улыбке губы.
Кто о чем думает, у кого на что, так сказать, фантазии и мозгов хватает. Только вот Эдик не может тоже увести взгляд или выглянуть в окно, не обращая для вида внимания на свою запинку, потому что сидит посередине, чувствуя, что ему то и дело врезается в ребро локоть Антона, а Булка, и так за короткую поездку, успевший отличиться, настырно поглядывает на него краем глаза и точно на понт брать пытается.
— Привыкли просто уже голыми руками, — констатирует факт таксист, провожая взглядом проезжающую мимо машину, и постукивает пальцами по рулю, видимо, не хочет больше дожидаться удобного момента. — А давно играете?
— Довольно.. Да, — укладывая ладони на свои колени, Арс отзывается первым — считать года и месяца совершенно не хотелось, да и не дают они ничего, дело ведь все равно в старании и работе над своими способностями. — Точно больше года, — он, честно говоря, и в этой цифре не уверен, но смотрит четко и ровно, не выдавая сомнений — умеет на кого-то играть, не выдает тайны своих слов, с такими и в разведку смело идти можно.
— Мы не особо засекали, просто начали, — на ходу подхватывает Эдик, поддерживая Арсения, который явно сейчас задумается насчет точной даты из чистого любопытства. — Взяли и, шо получалось, то и играли, — он трет палочки между собой, иногда постукивая по своему колену, бедру или едва ли незаметно делая вид, что он отбивает по барабанам, несуществующим перед ним в жизни, но живущим в годных фантазиях.
Он сам себе фантазер, сам себе идейник.
— И много у вас за этот год получилось? — видно, что ему по-настоящему интересно, по искренней улыбке, поэтому Арсений и рассказывает.
Если бы он чувствовал, что их расспрашивают из скуки или ради лишнего раза незаметно подшутить над чужим творчеством, не имея своего, то тогда бы Арс не то что бы не говорил ничего, он бы вообще молчал как партизан.
Заинтересованность приятна, значит не все люди еще согласны с обыденностью и покорностью перед ситуациями. Кто-то же продолжает бороться, трудиться, чтобы добиться своего мелкого золотого зерна среди куч обыкновенных.
— Смотря для чего, конечно, — на выдохе произносит Егор, откинувшись на кресло и уперевшись ногами в пол крепче.
— Если для выхода, то одна только. Есть, понятное дело, еще другие песни, задумки, но они пока в долгом ящике.
У Арса в руках мобильник скачет, он не знает, куда деть руки и почему-то появившееся волнение. Они впервые обсуждали с кем-то посторонним свое творчество, и он не понимал, чем же таксиста, наверняка желающего побыстрее выполнить свою работу и получить плату, они смогли привлечь и заинтересовать.
— И еще много чего просто в голове, — усмехается Антон, давая Эдику понять мелким щипком, чтобы он эту тему сейчас не развозил, и надеется, что закинутая удочка была кристально понятна.
— Я тоже в вашем возрасте играть пытался с друзьями в группе, мы называли себя, кажется.. «Марсиане», — засмеявшись, мужчина легко качает головой, вероятнее всего, вспоминая годы своей молодости и песни, которые играли во дворах на скамейке.
Правда аккомпанемент был не из лучших — одна на троих гитара, выпиленные из широких веток палочки для барабана, к слову, также самодельного — на сито натянули найденный кусок кожзама, настроили по удобству и получили плохой, не пригодный для долгой игры и настоящих выступлений барабан, но зато он у них, простых мальчишек, был. Во дворе они тогда были самыми крутыми, уважение к ним было даже от старшеклассников, по углам курящих сигареты и дававших им изредка прикурить за попытку сыграть на их инструментах.
— Почему «Марсиане»? — садясь вполоборота на переднем сиденье, Арс улыбается друзьям, а затем переводит любопытный взгляд на мужчину, сосредоточенно ведущего автомобиль.
— Тогда часто байки были про всяких пришельцев у нас, младших ими пугали, свои придумывали, а нам нравилась эта тема, в целом. Поэтому и решили, что будем «Марсиане». Просто, например, «Инопланетяне» не заинтересует, звучит плохо. Да и из каждого утюга кричали про них, так уже не получалось выделяться и крутыми быть, — заворачивая на дорогу, ведущую прямо к школе, он пожимает плечами и с теплой улыбкой вспоминает прошедшие давным-давно годы. — А вот «Марсиане» и всем понравилось, и презентабельно было на тот момент. Сейчас, наверное, такое название есть у кого-то уже.
— Звучит очень круто даже для нынешнего времени, — несмотря на то, как Арсений мог выражаться при друзьях, в обществе малознакомых людей он всегда старался фильтровать свою речь.
— Не особо по-молодежному, — и Арс сейчас категорически не согласен с мужчиной, имени которого все еще не знает, как и номера.
— Да какая разница, где молодежно, а где не очень? Звучит бомбезно, я знаю, что сейчас вкусы у людей разные, иногда специфические бывают, но «Марсиане» как название для группы очень ничего так.
— А у вас название хоть какое? — а тут-то и попадает новый знакомый в их огромную дыру, заделать которую у них не получалось за отсутствием вариантов и предложений. Пустота в голове, скотча на разрыв не хватает.
Больше всех говорящий про важность и нужность срочно придумать им название, Эдик сейчас хмыкает и вздыхает.
— У нас нет его, пока просто группа, вот и все. Не получается, сядешь думать — ни слова путного в голове. А нужно и хорошее, и запомниться должно, шобы из головы не вылетело при первой же такой возможности, — он неуютно ежится, смотря в окно со стороны Антона и нервно постукивая палочкой о палочку.
Откладывание этого важного дела все сильнее начинало напрягать, иногда заставляя нервничать и переживать за будущее группы, название для которой за год так и не было придумано. И это не очень хорошо.
— Вот вы сказали, — Арс улыбается одними уголками губ, смотря на улицу через лобовое стекло, — и я подумал, что нам тоже нужно похожее название. Конечно, ваше не возьмем, ведь оно ваше, но похожее можно придумать! — по нему заметно, что воодушевился не на шутку.
— Лунатики, да? — кладя свободную ладонь на спинку Арсового кресла, Эдик смеется и смешно морщится, поджимая губы. — Или как еще? Венериане?
— Ой придурок.. — намеренно прикрывая ладонью губы, чтобы не понятно было, кто это сказал, Антон вздыхает и косится на друга усталым взглядом — хочется спать, но движение и разговоры явно сбивают сонный настрой на вечер. — Такое слово вообще есть?
Чертыхнувшись, Эд пихает себе между плотно сведенных — Арсу повезло, а они тут как килька в банке — бедер палочки и заводит руку за спину, намереваясь достать телефон.
— Шо, узнать хочешь? Ну наконец-то за ум взялся, сейчас я тебе все найду, все покажу, — причитает напущенно по-матерински Эдик, открывая поисковик и уже начиная вводить в строку волнующий вопрос.
— Отстань вообще, понял? — Шаст смеется, цепляя его бок локтем, и незаметно — он думает, что незаметно — бросает взгляд на хихикающего спереди и развернувшегося, вопреки правилам, на сиденье Арса.
Автомобиль останавливается, пускай и не вовремя, и Арс чуть дергается, стукаясь коленом о дверь справа.
— Давайте помогу вам дотащить все, — скорее напоминает мужчина, прикрывая дверцу за собой и направляясь назад, к багажнику.
Он делает это из уважения к ребятам, не побоявшимся заявить о своей индивидуальности и о своих талантах, вылившихся в музыку. В своей молодости он сам ограничился игрой во дворе и не мог себя за это уважать. А они, добившись своего первого выступления, выглядят в наше время героями. Мало кто решит отстаивать свою позицию или свое мнение, зная, что от этого зависят, возможно, оценки в аттестате. И тем более в такой школе, где нещадно губят любое проявление индивидуальности, то есть почти в каждой школе России. Ногти — нельзя, крашеные и распущенные волосы — нельзя, каблук высокий — нельзя, яркий макияж — нельзя, громче всех петь — нельзя, иметь отличное от учителя мнение — нельзя. А что тогда можно? Быть серой мышью, соглашаться со всеми словами, даже если они противоречат рамкам адекватности ради оценок, о которых через несколько месяцев и не вспомнишь? Самому разве не будет обидно, что не отстоял позицию, что не возразил, что смирился?
Да и по их виду явно не сказать, что песня у них про неразделенную любовь или школу, по которой они будут безумно скучать и плакать всю оставшуюся жизнь. Они отличаются от других, не хотят быть заложниками требований и указов, стараются жить так, как нравится им. Конечно, не все их поступки правильны, но все-таки насчет их индивидуальности не согласиться невозможно. В каждом должна быть изюминка, если он не хочет до последних дней отсиживаться за компьютером в офисе под крик начальника, под приказы не ходить защищать свои права, под требования задержаться на работе — и не имеет никакого значения, если дома праздник или нужно срочно помочь маме на другом конце города.
В жизни либо бороться нужно, либо сразу сдаваться, если не готов стоять до конца под пулями, большинство из которых не пробьет броню сильного.
— Если в школу пустят, я вам и до кабинета — или куда вам? — донесу, — уверенно заявляет мужчина, открывая багажник и протягивая первые попавшиеся под руки стойки подошедшему Егору.
Булка, еще выйдя, отдал гитару Эдику по его же просьбе — наигрывать что-то хочет, аж глаза блестят океанской голубизной. И тот сейчас, оперевшись на забор рядом, наигрывает отрывок из их трека и ждет, пока остальные разберутся с барабанами. У него в руках вряд ли что-то еще поместится, поэтому смысла пытаться облегчить задачу нет. Арс, краем глаза заметив Эда с его же гитарой, забирает свою у Антона и крадущимся шагом подходит к черному, чуть пыльному забору, подмигивая стоящему там Эдику.
— Тоже филонишь? — покачиваясь из стороны в сторону, он усмехается Арсению и делает шаг в его сторону — легко понять можно, что он хочет сыграть вдвоем.
— А куда еще взять можно что-то? В зубы? — Арс смеется, наигрывая отрывок из старой песни по памяти и пару раз ошибаясь — не заучено же, да и не играли ее давно.
Он скорее какой-нибудь трек Пошлой Молли сыграет без ошибок, чем их старую, не переделанную совсем и полную мелких недочетов песню. Вот сначала улучшить ее, отыграть новенький, чистенький вариант, а после уже заучивать как следует.
— Можно и в зубы, шо такого? — оголив блестящий оскал, Эдик отбивает ритм ногой, откинувшись окончательно на забор, и старается тоже вспомнить их старый трек.
— Ты первый тогда, — выравнивая звук, Арсений улыбается своей обворожительной, яркой улыбкой, наклоняется вперед, бьется о его плечо лбом и пританцовывает бедрами.
Он знает, что сейчас из-за старой, до безумия родной игры обернуты на них двоих и Антон, и Егор, достающие барабаны и распределяющие, в сколько заходов они смогут все занести в школу. Так обычно получалось, что кто-то из их четверки занят, а другие сами по себе прямо-таки хуи пинают.
— Ну уж нет, шо это ты придумал? — а вот Эд из-за сонливости и не очень хорошей памяти не может вспомнить нужные струны, путается, но все равно быстро понимает свои ошибки, настраивается на нужный лад и вторит Арсению, покачивая головой. — Это не так работает, ты запутался, Поповка.
Цокнув, Арс придвигается ближе и, едва не ударившись о чужую гитару своей, изгибает в игривом вопросе брови.
— Хуевка, понял? — на выдохе шепчет Арсений, чтобы никто кроме них не услышал этого, но так, чтобы Эдик понял — не шутка. — Не называй меня так, а то я тебя как котенка утоплю, — он хихикает, но старается и грозно выглядеть, донося серьезность вопроса, и не сбиться с найденной наконец правильной вариации песни — пальцы не ползут никуда сами по себе, Арс их контролирует, постоянно задумываясь, не путает ли чего.
— Он по-другому любит, — держа в руках стойки для барабанов, Антон дыханием щекочет Арсов затылок и целует плечо незаметно для Егора, забирающего несколько барабанов сразу, и для таксиста, расспрашивающего его про технику игры.
Если осторожно, то можно.
— И как же? — заметив вспыхнувшие уши под распущенными волосами Арсения, Эд довольно посмеивается и сам начинает наступать, не стирая с лица ухмылку.
— Не скажу, а то еще воспользуешься моими словечками и отобьешь его, — Шаст, перехватывая одной рукой все стойки, показывает ему фак, смеется звонко — были бы руки свободны, то хлопнул бы в ладоши — и кивает на вход в школу. — Идемте, а то охранник нас нахуй пошлет.
— У нас есть палочка-выручалочка, — отпуская гитару болтаться на ремне, Эд достает из заднего кармана ключ от актового зала и с плывущим взглядом трясет им в воздухе, намекая, что охранник в любом случае ждет возвращения ключа, а они его не отдадут, пока не закончат все дела.
Главное, чтобы разрешили пройти им всем, а не сказали, что кто-то один это все заносит — это ж столько времени насмарку, когда можно за десять минут разобраться впятером. Понятное дело, школа закрыта, осталась парочка ответственных учителей, заканчивающих проверку тетрадей или заполнение журналов, и сам охранник, которому нужно запереть здание на ночь. Они, по правде говоря, не знают — может, он там всю ночь сидит, как-то особого желания спросить об этом его не было.
— Приключение на двадцать минут, зашли и вышли, — кинув взгляд за спину, чтобы проверить, идут ли за ними, Арс тоже поступает как Эдик и довольно урчит, отводя плечи назад и потягивая руки — за поездку засиделся, да и сонливость свое дело делает беспощадно. — Давайте побыстрее с этим всем разберемся и по домам. Спать пиздецки хочу, кому-нибудь уебу, если через час не окажусь в кровати.
— Да ты Антоху попроси, он быстро уложит, — кажется, шутки Эда насчет их отношений не закончатся никогда. Им дождаться бы, пока тот сам будет с Булкой урывать моменты для поцелуев, чтобы подшучивать по-сучьи точно так же в ответ.
— Ты сейчас сам его укладывать будешь. Может быть, уложишься вместе.
Все обходится обычно закатыванием глаз, Арс не обижается, только делает вид, что ему не нравится, и все это понимают. А Шаст обычно вместе со всеми смеется, не заморачиваясь. Знают же — это всего лишь безобидные шутки ради приколов.
— Меня бы кто уложил. Если отдашь укладывателя, то я только «за», — укладывая ладонь на Арсово плечо, Эдик бегло оборачивается на Булку, давя в себе нежную улыбку.
Он бы с удовольствием позвал его на свидание сегодня ночью, если бы не завтрашний выпускной, к которому нужно проснуться раньше, успеть собраться, встретиться за пару часов, чтобы Арс навел им с Егором марафет — Антона оприходует еще дома — для выхода на сцену, проверить готовность света и музыки и всем вместе выдохнуть, сидя за кулисами.
А так Эд не против был бы провести еще вечер, перетекающий плавно в ночь, с Булкой под фанту, закат и его смех в пустых дворах и арках.
Надо позже, после выпускного через пару дней, позвать его снова, но уже официально на свидание. Только бы Эдик не зассал перед малюсенькой перспективой получить отказ и не пропустил свое счастье — иначе никак же больше не назвать.
***
При свете тусклой настольной лампы Арсений перебирал что-то в своей сумке-косметичке, отставив чашку с остывшим чаем — Антон, откровенно говоря, устал ему снова и снова приносить, когда тот охлаждался под вентилятором — в сторону. По нему видно, что волнуется за завтрашний день до ужаса. А ему ведь не только на сцену выйти выступать как остальным ребятам, но и накрасить их качественно, чтобы уж наверняка сразить мгновенно всех и добить с легкостью. Спать Арс все не шел, а Шаст зевал, лежа на животе на постели, и изредка проваливался в дрему. Он готов был смело заявить, что спать без него больше никогда не намерен, но язык не поворачивался во рту, будто бы его там приклеили к небу.
Арсений уже пару раз в полном одиночестве выходил на балкон, чтобы покурить вынутые из его джинс, висящих на спинке стула, сигареты, и стоял до последнего, пока не становилось ужасно жарко — вентилятор из комнаты не додувал, да и направлен был преимущественно на упарившегося и разморенного душем и долгими объятиями Антона. Он сквозь сонливость надеялся, что Арс тоже побыстрее уляжется — завтра им подниматься нужно без всяких этих привычных «еще пять минут полежим» и «не поедим — ничего, зато поспим».
Но у Арсения либо самый настоящий моторчик имеется, и он его внаглую скрывает, не раскрывая свой Карлсонский секрет, либо он сумасшедший — сутки не спал, еще, по-видимому, одни хочет прогулять без сна. На выпускном возьмет и вырубится, что это тогда будет?
— Арс, — насилу продрав глаза, Антон приподнимается на локте и, сонно моргая и предплечьем прикрывая лицо от льющегося света, хмурится. — Иди ко мне, я тут уже один заскучал без тебя.
— Погоди минуточку, — тот только ногу под себя подгибает — значит точно не минуточка и не десять явно — и кончик языка прикусывает, листая что-то в телефоне. — У меня тут неотложное дело. Я обосрусь завтра с утра жестко, если не закончу вот прямо чичас, — Арсений смеется тихо, стараясь сгладить обстановку, и по инерции прислушивается, не идет ли кто-то из родителей Антона по коридору проверять их.
— Прямо чичас я тебя покусаю.
Перекатившись на спину, Шаст уже не может его видеть — мешает верхняя полка, присоединенная к основной части стола — и потягивается, хруща спиной — сразу становится легче и просыпаться начинает. И Арс отлично понимает, что такие уговоры действовали на маму — к слову, с ней он почти не общался, лишь редко звонил, спрашивал про дела, отвечал про свои и прощался по-быстрому, не давая себе расклеиться по поводу прошлой жизни — в лет десять, но не на Антона, который ему Карлсонский секрет и оторвет, если тот сейчас не уляжется под боком.
— Арсюх, да ты ахуел там? — раздается еще через пять минут, когда Арсений продолжает настойчиво постукивать ногтями, покрашенными в черный, по столу и ищет что-то в косметичке, то языком цокая, то закатывая глаза свои голубые, но ставшие благополучно красными из-за отсутствия сна, то вздыхая так горечно, что, казалось, у него трагедия мирового масштаба — явно не меньше, но вот больше — возможно.
У Антона плана по утаскиванию своего парня в кровать нет, а сонный, выключившийся мозг отказывается его придумывать или хотя бы подсказки подкидывать. Еще и голова взрывается каждую секунду от боли, и Шасту хочется уснуть, не дожидаясь Арса, но он так, к сожалению, не может и продолжает покорно ждать. Чуть ли в потолок не плюет от скуки, но ждет. Ему бы себя хоть чем-нибудь занять, чтобы не отключиться, ощущая подушку под ухом и прохладный ветерок вентилятора. Благо Арсений постукивает то по экрану, то по столу, то своими баночками, кисточками и всякой прочей лабудой, поэтому он, только нырнув в дерьму, тут же дергается и промаргивается с удивлением — как Арс еще не засыпает, прямо сидя за столом?
— Арррс, ну я уже соскучился, — он пихает руку в отверстие между ящиками и основным столом и там цепляет чужую голую коленку пальцами. — Давай пообнимаемся? — у него голос хриплый, низкий и сонный, в целом, как и сам Антон на вид.
— Еще.. — он глядит бегло на время на мобильнике, пихает его в сторону — на зарядку — и трет глаза пальцами, поджимая губы, — пять минут последние, и приду к тебе.
— Это так больше не работает, соня, жопу поднимай и неси ко мне.
Антон призывающе пошлепывает его колено, скользит пальцами по теплой коже и выдыхает, когда слышит шебуршание сверху, обозначающее только одно — Арс, сдавшись или просто забив огромный хуй, убирает все накиданное к углу стола — что-то наподобие порядка.
Победно ухмыльнувшись сквозь сон и головную боль, Шаст дожидается, пока тот поднимется со стула, нажмет выключатель настольной лампы и наощупь двинется к постели, желая только одного — уснуть как только коснется подушки головой.
— Вот так лучше, детка, — у Антона даже в сонном состоянии есть желание с ним пофлиртовать, да и в конце концов, почему нет? — Чур, ты маленькая ложка.
— Опять? — стоя на постели одним коленом, Арс выгибает бровь и, кажется, хочет только поспорить — он же обожает лежать в горячих объятиях Шаста по ночам, зная, что спина под надежной защитой, и никогда не отказывается влезть под его руку.
— Тебя что-то не устраивает? — тот уже никуда не денется, Антон перехватывает его запястье, мягко массирует и тянет на себя, как бы говоря, что сил на игривые препирания нет совсем, да и голова у обоих забита явно не тем.
Где-то между полным отключением мозга на пару минут плавает мысль о выпускном, на котором, во-первых, нужно отыграть на «пятерку с плюсом», а во-вторых, отжечь по полной программе — один раз же такое в жизни, чего им терять? Никому дела не будет до них. У каждого свои заботы, а все будут следить за четверкой самых дерзких и самостоятельных выпускников? Кому это нужно?
И ежу понятно, что они идут туда только ради своего звездного часа, точнее, правильно будет сказать, ради своей пары десятков звездных школьных минут.
— Все устраивает, — Арс бурчит что-то еще невнятно, заваливаясь с шумом на постель, и подползает ближе.
Антону не впервой, он его за плечи ближе тянет, чуть ли не в себя впечатывает, старается покрепче обхватить талию рукой, когда Арсений все-таки поворачивается на бок, лицом к вентилятору, и прячет за ладонью глаза — ветерок, конечно, приятный, но не в глаза же прямо.
— Заебался? — понятливо уточняет Шаст, целуя куда-то в темные, закручивающиеся после душа каждый раз волосы на затылке.
— До пизды, — больше ничего говорить не нужно, Антон и так понимает его сполна, сам сонный, с головной болью, так еще и мысли о возможной ошибке завтра грызут изнутри получше кота, спиздившего втихаря наушники со стола.
— Буду твоим гангстером, хочешь? Мне будут кричать «Жулик, жулик, не воруй», а я это Путину передам, ему как раз пора остановиться, — шутит, значит все не так плохо.
Арсений ерзает на месте, выдыхает напущенно громко и, он знает, растягивается в широченной улыбке, не понимая, откуда Антон взялся такой ебанутый на их голову. Такой ебануто-прикольный и родной до боли.
— Какой к черту жулик? — через плечо развернувшись, Арс смотрит уставшим взглядом и жмется к ладони, тут же скользнувшей с талии на его щеку. — Ты ебанулся?
— Нет вроде как, — на Шастово лицо падает беглый свет из окна — автомобиль со включенными фарами проезжает мимо. — Хотя, может быть, я просто этого не заметил.
— Ты ебанулся. Я тебе говорю как сам Арсений Попов, понял?
Арсений усмехается чуть игриво, хитринку в глазах прячет и отворачивается, самостоятельно подаваясь назад и обхватывая обнимающую вновь руку своей — плевать, что жарко, хотелось до безумия сильно обниматься.
— Так что, разрешаешь быть твоим гангстером?
Сейчас-то Антон может без зазрения совести усмехнуться, зная, что для Арса это всего лишь хорошо придуманный подкат, а не строчка из их будущей песни. К слову, Арсений даже и думать не мог, что у Шаста хватит смелости взяться писать трек на английском после того, как прошлый точно такой же блин получился комом и лежал в закромах их гаража памятью.
Когда-нибудь они старые треки перепишут немного, исправят к ним музыку, поправят их совместное сочетание и будут и их репетировать, наслаждаясь разнообразием — слушать и подпевать «Пошлую Молли», безусловно, прекрасно, но еще лучше — радовать и себя, и близких тем, что создано их руками. Потусоваться под любимые треки «ПМ» или «Завтра брошу» можно, но и загонять себя в рамки одной лишь песни нельзя.
Они могут двигаться вперед, ведя друг друга за руки и подтягивая, если вдруг что-то у кого-то внезапно не получается. И Антон, один раз напевший исправленный и спутанный с какой-то заставкой мотив, теперь работал в одиночку над новым треком — Эдик только знал, потому что Шасту, естественно, нужны были советы и слова поддержки. Арсу не сказать же пока, нужно преподнести сюрпризом, может быть, на день рождения. Егору — тоже, потому что он ему по секрету расскажет, зная любопытство и дотошность Арсения, который не отцепится, пока не узнает нужного. А Эд должен был быть точно могилой. Да и музыку надо было начинать пробовать сочинять и пробовать с текстом, чтобы быть уверенным в своих возможностях.
О записи треков и разговоров не заходило, но все понимали — скоро будет пора. Скорее всего, после выпускного нужно записать хотя бы для самих себя — отклик в сети не так важен, когда глаза всех их группы горят в предвкушении возможности слушать их песню где-то, кроме их гаража.
В объятиях засыпать намного легче, чем предполагалось, и Арсу даже ворочаться долго не пришлось — уснул как миленький, только прижавшись к чужой груди позади спиной и обхватив бедрами пропихнутую между них же ногу. Слиплись все же.
***
Если бы Арс так быстро не отключился и знал, что Эду тоже не спится, то скаламбурил бы, что они — две миндалинки. Оба сутки не спали, оба не сразу легли в постель по приходе домой. Из сети Егор вышел первым, поэтому понятно, кто из них больше всех думает о своем завтрашнем состоянии. Выспаться нужно, двое ничем особо важным не были заняты — проверить, точно ли будет смотреться выдуманный Арсом макияж, можно было и потом — а третий ждал одного, чтобы уснуть вместе в объятиях — что-то наподобие ритуала, настраивающего их на хорошую ночь.
А Эдик просто занимался ничем. Он скорее пытался занять голову, нежели быть продуктивным. Ведь ничего не стоило после душа рухнуть в постель и отключиться, но он бахнул кофе, отлично понимая, что кофеин уже не действует на него — чего уж говорить, если некоторые, более слабые энергетики тоже оставались лишь вкусным напитком, а не предназначенной изначально возможностью почувствовать себя бодрым и отказаться от нескольких часов сна, а то и вообще от отдыха.
В голове крутятся мысли о завтрашнем выпускном, который нужно раскрасить ото скуки своим выступлением, об Егоре, уже уснувшем или нарочно убравшем мобильник в сторону, чтобы отдохнуть и поскорее отключиться, что с их-то идиотски героическим режимом легче легкого. Вряд ли какой-нибудь человек, получив свободное время и завершив большинство дел, откажется от сна.
Но Эд это правило нагнул с самым довольным видом — спать лег не сразу.
Для вида он даже открыл какую-то книгу, которую классе в восьмом взял из школьной библиотеки и забыл отдать, так и не открыв ни разу. Его все — краткое содержание или отзывы людей из интернета о прочитанном.
И сейчас, в конце одиннадцатого, она ему тоже не оказалась интересна. Когда было настроение, Эдик читал что-то из той литературы, которая ему нравится, но большинство школьной программы намеренно избегал, понимая, что так только потратит время и не получит никакого удовольствия от чтения — так и желание к чтению отбить вполне себе реально.
Всегда в моменты безделия хватаются за телефон, так и Эд от нечего делать начинает листать ленту, шарится по пабликам, на которые подписан, смотреть чьи-то сторис и хмурится от скуки — ничего не привлекает, спать хочется, но что-то внутри подсказывает ему отказаться еще от двадцати минут сна. Точно демон на плече ему кричит, царапая шею до кровавых разводов, чтобы не смел засыпать и дальше мучался, думая, чем же себя суметь занять.
Он понимает, что сон ему нужен именно в эту ночь как никогда, чтобы не проспать завтрашний, решающий все выпускной. Вот прикол будет, если за час Антон вышибет дверь к нему в квартиру, там и придушит, обматерив с ног до головы предварительно.
Эдик даже на страницу Егора в инстаграмме залезает, листает немногочисленные сторис, грустно смотрит на лайки, уже стоящие на фотографиях и редких видео, и блокирует экран телефона, чтобы наверняка уснуть.
В голове рождается шутка, и он прыскает в кулак, переворачиваясь с одного бока на другой.
Если он опять решит после этого подрочить на Булку, то уж с собой позовет, хоть тот и спит. Надо же как-то продвигаться вперед, вот Эдик и придумал, каким образом можно сблизиться уже не как друзья.
Благо оканчивается все только шуткой в голове, и Эд сдуру на свою сонную голову не пишет ему об этом, решив, что в случае чего завтра пьяным выдаст свой секрет, пока будет смелым и решительным. Может, они даже поцелуются, и Эдик надеется, что не упившиеся вдрызг, потому что у Егора, видимо, на бухую голову жесткие пробелы в памяти. А он бы уже хотел трезвым смело его целовать, не боясь того, что оттолкнут или отвернутся.
Как бы сильно Эд ни топил за еще один осознанный «первый» поцелуй с Булкой, он сам все равно боится сделать первый шаг в трезвом виде. Если исход окажется плохим, то можно списать все на пьяный бред, но никак не на настоящие чувства — хотя сам Эдик понимает, что так только отдалит их как симпатичных друг другу людей, но с друзьями ничего не сделает. Вон, Эд с Антоном сосутся только так, это ведь не значит, что они тайно ото всех встречаются и трахаются — да и Арс бы вряд ли не заметил вдруг уходящего без каких-либо слов посреди ночи Шаста за время их отношений. Да и по влюбленному до безумства взгляду Антона понятно, кто предмет его симпатий и чувств.
Мысли потихоньку утягивают его в сон, точно давая возможность уснуть, но Эдик сам крутится с боку на бок, глазами лупает бессмысленно в потолок, телефон с места на место перекидывает, жуя губу, и не может погнать взашеи мысли, заставляющие думать-думать-думать, пока мозг еще немного функционирует. Вот совсем выключится, и Эд сможет уснуть, не заморачиваясь с борьбой против вредящих мыслей. И он ждет момента, когда окончательно устанет и выдохнется, чтобы больше не накручивать себя их маловероятной ошибкой во время их выступления, возможным отказом Егора.
Огромные надежды возлагаются на то, что Эду вдруг не начнет сниться сорванное выступление, отказ Булки или что-то, что ему явно не понравится. Проснуться с хуевым настроением в важный день — самое отвратительное, что можно чувствовать в мире. Еще вчера ты горел будущим, ждал именно этого момента, возлагал на него все надежды. А теперь хочется лечь обратно в теплую постель и вырубиться, показав средний палец куда-то в сторону двери из комнаты на манер американских сериалов про подростковую жизнь. Всякое желание к чему-то стремиться сквозь тернии теряется.
Провалившись в бездну чуткого дрема — обычно Эдик спит так, что танками не разбудить — и обняв рукой выпихнутую из-под головы подушку, он наконец теряет последнюю нить мысли, сожравшей за последний десяток минут его мозг и оставившей пустовать черепную коробку.
Из окна раздается шум проезжающей мимо машины, и Эд вздергивается на мгновение, задирая сонно голову и еще пару секунд молча пялясь самым нечитаемым взглядом в сторону далекого, приоткрытого на щель окна. У него в голове тишина, звенящая, гудящая и пустая, поэтому он долго не думает, переворачивается на другой бок, хмурясь, и лезет дальше обнимать подушку — он был уверен, что так быстрее и проще уснуть, чтобы не считать с закрытыми глазами баранов, скачущих через забор как на хуях, и не планировать завтрашний день — Арс попросил еще днем только проснуться, собраться и прийти одетым по списку — и его Арсений тоже должным образом составил, выслушивая желания каждого — к ним с Шастом, чтобы он его накрасил.
***
На самом деле Егор лишь выключил интернет на телефоне и, логично, в сети не появлялся, решив побыстрее сегодня уснуть, чтобы завтра на выпускном быть бодрым и полным сил — отжечь они должны, никто не должен быть лучше их, даже кандидатов нет, с их-то идиотскими, лживыми стишками только галочку об участии зарабатывать, а не память других выпускников.
Но уснуть у него сразу не получилось, он то проверял, точно ли всё подготовил к завтрашнему дню, чтобы утром не прыгать в одной штанине и не паниковать, понимая, что жестко опаздываешь, то крутился с боку на бок, думая, что надо было еще сегодня забрать футболку Эда. Он, к слову, решился все-таки выходить в ней, точнее, так получилось. Эдик был, в целом, только «за», а Булка не мог придумать, в чем ему выходить на сцену. Так и получилось, что безобидная прикольная шутка перетекла в настоящее. Егор бы мог еще поспорить для приличия, повыкидывать коленки, но сам хотел бы оказаться с косвенной поддержкой Эда — не бросит же он все посреди выступления, почувствовав волнение или неуверенность, и не побежит к нему ради объятий или теплых слов — во время выступления, ощущая приятную ткань майки на груди.
Выграновский без всяких колебаний отдал ему майку, сообщив, что сам будет выступать с голым торсом — Егор постарается на него не смотреть так долго, иначе слюнями зальет свою барабанную установку, сцену и собьется с выученных наизусть движений. А подставлять друзей совсем не хотелось. Да и Булка умел вовремя взять себя в руки, чтобы контролировать ситуацию и не давать волю эмоциям — почему-то с Эдиком в последнее время это получалось кошмарно плохо.
Если бы Егор знал, что и Эд сейчас еще не заснул, то обязательно написал бы под предлогом напомнить про майку или спросить, например, во сколько они собираются у Арсения дома, сославшись на то, что он случайно прослушал или забыл напрочь — и не важно, что Арс как человек благоразумный закрепил в их общем чате время с тремя красными восклицательными знаками с обеих сторон. Ну, с кем не бывает, не заметил просто, Булка ночью вообще плохо соображает, если не репетирует и не пьет, поэтому спасительная отговорка есть всегда.
Но Егор уверен — Эдик спит — и писать ему сейчас не комильфо, да и тот спит так, что танками не разбудишь, не то что вибрацией об уведомлении, потому бесполезно и пытаться. И именно поэтому у него в голове почти не остается мыслей об Эде, пускай спит, и, чтобы себя занять, он покручивает в голове каждое свое действие с репетиций — любая мелочь может изменить ситуацию и поставить ее с ног на голову, требуя стать гибче, чем они есть.
Дойдя до половины трека, Булка сипло выдыхает — выматывает даже это, а засыпать в каком-то смысле даже страшно. Так у него есть возможность себя мысленно подготовить к выступлению, самому факту выпускного и конца школьной жизни, которая ему все одно приелась, но была родной. А если он возьмет и уснет, то проснется уже в новом дне, оставляя себе лишь время на сборы и мысленную панику, которой полностью отдаваться ни в коем случае нельзя — чем меньше в голове загонов насчет дела, тем лучше оно, вероятнее всего, получится.
Если уж они хотят быть музыкальной группой, которую любят и знают, то нужно уметь бороться со своими страхами, своими головными демонами и, ошибаясь, начинать импровизировать, вытаскивая самого себя за волосы с ощущением помощи остальных согруппников. Чтобы все обожали их, им в первую очередь нужно себя любить и представлять не просто как начинающих, неуверенных музыкантов с парой-тройкой готовых песен, а готовую к борьбе за место под солнцем — любовью слушателя и, конечно же, зрителя — и подкованную во всем группу из четырех парней, в каждом из которых есть своя изюминка и идея.
Быть для всех сильными не значит быть мощными и внутри. Подать бы себя правильно завтра при выходе, показать, что они выше на несколько ступеней, пусть в аттестате и тройки, и мощнее всех выпускников вместе взятых, и не облажаться.
Егор, будучи уверенным в своих друзьях, которые никогда не подводят, отлично понимает, что на каждом из них своя индивидуальная ответственность. Антону нужно подать трек в правильном, отменном свете и завести толпу, чтобы воспоминанием с отвратительного выпускного был их выход, а не стишок про любимого учителя. Арсению и Эду — взаимодействовать друг с другом, с Шастом и при этом не сбиваться, распаляя вместе с ним остальных выпускников. Если те решат, например, спрыгнуть со сцены и рвануть вдоль рядов, подбегая к прошедшим без разрешения младшим фанаткам или фанатам, то будет просто великолепно — про них будут говорить еще как минимум года три-четыре, пока эти самые фанаты не выпустятся из школы. А даже такая сомнительная память важна. Егору — держать ритм, не сбиваться и задавать удары, чтобы всем слушателям хотелось двигаться или хотя бы пританцовывать от прослушивания. Вчетвером, работая по запомнившемуся плану, они смогут прийти к нужному результату и себе самим доказать, что они могут не только в гараже пьяными прогонять опять и опять трек, но и на сцену выйдут, и исполнят все так, что ничего лучше никто больше в жизни не увидит, и останутся в памяти хотя бы своим нравом, самовольностью и уверенностью в правильности поступков.
В конце концов выбиваются в люди только те, у кого стержень внутри. И очень хорошо, что этот стержень они нарабатывали в школьное время тычками от учителей, наказаниями от родителей, ошибками в творчестве и отсутствием возможностей расти в своем деле из-за требования доучиться все одиннадцать, по их мнению, не особо нужных, классов. Больно драть было бы по-живому лет в двадцать, они изнутри запеклись огнем и кропотливым трудом, показывая, насколько можно быть сильным и настойчивым по отношению к любимому занятию в их возрасте.
Взрослые до безумия любят кричать, что они — поколение потерянное, что ничего не добьется ни один из них, что только и успевают все сидеть безвылазно в мобильнике. Благо именно их родители дело не одобряли, но и старались не обесценивать, потому слова о том, что их репетиции — сплошное фуфло, выпивка и мобильники, они слышали от некоторых учителей, родственников и соседей по гаражному кооперативу.
Понятное дело, их родителей вообще не устраивал тот факт, что они прекратили учиться и делать что-либо для школы — ходили туда исправно, мелкие крупицы запоминали из-за того, что на уроках все-таки слушали, и даже что-нибудь короткое записывали для вида. Учащий язык Антон все равно на уроках итальянского абстрагировался от происходящего, будучи в своих знаниях уверенным. Они ведь не были просто деревянными, каждый что-то понимает, умеет логично размышлять и выкручиваться, если приходится отвечать, сдавать что-то или писать контрольную — и списать могут, и подумать своей головой, если прошедшей ночью она отдыхала, а не работала с помощью алкоголя и адреналина, выбрасывающегося в кровь каждый раз, когда они долгое время прогоняют трек по кругу, не обращая внимания ни на время, ни на свои силы.
Под свои размышления о будущем Булка отключается, уткнувшись носом в подушку, и забывается, наконец, во сне. Завтра у них четверых важнейший день — не только выпускной, но и первый показ их трека — иногда они называли его своим ребенком — другим людям. Волнительно до дрожи в коленях и сосания под ложечкой, но справиться со всем они обязаны.
