Zitti e buoni
Арс по памяти скользит пальцами по струнам, слышит справа от себя, как ударяет в первый раз Егор, и от волнения, закрутившегося в животе и ударившего в голову адреналином, переступает широкими громкими шагами с ноги на ногу, отбивая каблуком ритм и давая юбке покачиваться, дразня голой кожей над верхней линией чулка. У него сердце колотится безумно, в глазах пелена от мерцающего света, и он слышит несколько воодушевленных вздохов в толпе. Эд стоит по другую сторону от Егора, потому краем глаза видит, как Антон пару раз переминается с ноги на ногу, решаясь, а затем выпрыгивает, сверкая своими зелеными глазищами куда-то вниз — на знакомых и незнакомых. Сам Эдик туда не смотрит, переглядывается огненным взглядом с Арсом, перекидывается усмешками с ним и облизывается, ощущая на себе взгляды. Ему тоже не страшно, он скорее волнуется, но ошибаться не посмеет. С легкостью Антон отбивает каблуками ритм, остановившись на мгновение, и начинает медленным, хищным шагом идти вдоль границы сцены, заглядывая в глаза стоящим ближе всех и замечая среди них Иру — плевать, она ничего не значит сейчас, у него в глазах пожар от любви к делу и желанию сегодня стать звездами. Шаст показывает пальцами ходьбу, летящую походку, как поется, едва сгибает ноги в коленях и тянется свободной рукой к Ире — та, видно, что с удивлением и удовольствием, подает ладонь в ответ — но в последний момент он отдергивается, отпрыгивает назад и рывком оказывается посреди сцены, выцепляя шокированный взгляд у дверей — учительница по итальянскому удивлена. И Арс, и Эд все еще на своих местах, только отбивают подошвами ритм и уже на автомате перебирают струны, чувствуя себя в своей тарелке. Спиной Антон шагает назад, замирает, подсознательно ощущая, что может задеть барабаны, и отводит одну ногу назад, подавая им знак — пора.E buonasera signore e signori
Шаст склоняется в мелком, смазанном поклоне, свободной от микрофона рукой очерчивает в воздухе спираль, отправляет в толпу несколько горящих взглядов и боковым зрением видит, что Арсений и Эдик не сбиваются со вбитых в память движений. В сторону Эда он выводит прямую руку, которая через мгновение уже указывает в зал, поверх чужих голов, куда-то в сторону дверей. Он мысленно усмехается своей шалости, выверенно идя вперед, и у края останавливается. Точно играя, Антон одаривает и Арса, и Эда таким взглядом, что, кажется, их трахнет прямо на этой сцене, не размениваясь на прелюдии — ему от самого себе жарко и голодно. Колени едва сгибает, опускается вниз, не отрывая подошв от пола, и проскальзывает пальцами по внутренней части своих бедер, поднимаясь до торса по паху.Sguardo in alto tipo scalatori
Выпрямившись и ни на секунду не сбив дыхания, Шаст отпрыгивает рывком назад, запрокидывая голову и покачивая игриво бедрами — нужно знать себе цену. Эд чуть ли не пополам сгибается, обжигая пальцы о струны, и надеется, что не рухнет вниз головой в толпу, так уж наклоняется, ходя на месте. Арс, помня, что сейчас именно ему нужно будет развернуться к Антону, чуть приближается к нему спиной, встряхивая волосами и тоже оказываясь в согнутом состоянии — у него все возможные инстинкты самосохранения отключаются. Эд же, в свою очередь, наоборот, отходит в сторону, чтобы не столкнуться ни в коем случае. Егор серией бьет по малому барабану и тарелкам, обозначая самую яркую часть всей песни.Sono fuori di testa ma diverso da loro
Не чувствуя тяжести в ногах от тяжелых ботинок, Эд бросается в сторону, решая подогреть толпу по краям, и не ошибается, только вот едва не оступается, заходя на первую сверху ступень лестницы — места все-таки больше, чем в гараже, он просто не рассчитывает, но держится на месте стойко, не подав и вида. Свет софитов, скачущих по стенам, сцене, закулисью едва слепит, но им не мешает, они в таком запале, что доиграют даже провалившись внутрь конструкции, если такое вообще возможно. Разворачиваясь одновременно с Арсом, Антон сгибает ноги в коленях, отклоняется назад и уверенно стоит, не ощущая каблуков на ногах — ничего не имеет смысла, кроме мгновений. Арсений подается чуть назад, чтобы не врезаться гитарой или пальцами ему в лицо, уверенно обжигает пальцы о горящие — раньше такого не было, и он чувствует эту новизну даже на языке — струны и то и дело запускает одну руку себе почти за плечо. Ощутив колыхнувшийся воздух, Шаст подмечает, что Эдик рванул к барабанной стойке, и несколько приподнимается, выкрикивая текст Арсу едва ли не в лицо — ему не страшно, ему не волнительно, ему до пизды хорошо. У него все тело горит от происходящего, ему кажется, что по окончании он просто рухнет на сцену, не выполнив главной задумки.E tu sei fuori di testa ma diversa da loro
Эд устраивается возле барабанов, продолжая отбивать до боли, отзывающейся в ногах, ритм, и опускает вниз гитару, уезжая вместе с ней и сгибаясь в пояснице. Бросив на него взгляд, Егор на мгновение жмурится от ударившего прямо в глаза света, но не теряется, продолжая делать все по инерции. В ответ Антону Арс одними губами кричит текст, зная, что так его пламя подхватывает и поддерживает, давая выплеснуть все эмоции. Да и он сам поднимает гитару выше, когда Шаст опять скользит вниз, почти ударяясь коленями о жесткий пол. Передергивая на себя, Арсений тоже играется, то приседает, то вновь поднимается, гитарой размахивая и не забывая играть. Они тянутся друг к другу как за поцелуем, облизываются поочередно и разом оба идут назад, ударяя каблуками о пол — рано, не сейчас. У Антона свой план, и он его придерживается — будет огонек еще и в конце. Развернувшись и оказавшись к залу вновь лицом, Шаст делает два шага и становится на краю, опираясь носком на небольшую дощечку, обозначающую границу. В это время Арс с Эдом разбегаются по сторонам, чтобы спуститься вниз, к залу. Арсений уходит в левую от Антона сторону, Эдик, соответственно, в другую. Они резво и почти идентично сбегают по ступеням с грохотом обуви, на секунду замирают, переглядываясь, и срываются, надеясь, что успеют — хочется оббежать толпу сзади, пройтись рядом с теми, кто далеко от сцены, и поменяться местами — это не по плану, но Антон понимает их желание, и они это знают.Risalirai dal tuo oblio
Антон ставит ноги широко, устойчиво и опускает взгляд свысока на толпу, тут же замечая Иру — она стоит в самом центре, тяжело избежать ее существования здесь, но ему, как и раньше, плевать. Из-за его спины Булка внимательным взглядом прослеживает убегающих к концу толпы и опять же не сбивается, чувствуя приятное жжение палочек о кожу ладоней. Арсений следит за тем, чтобы самому не запнуться и другого своим огромным каблуком не задеть, затем встречается взглядом с Сережей Амурским, который тоже здесь, и подмигивает ему, облизывая губы. Он пробегает мимо него, не останавливаясь, и слышит радостный возглас — Эд, по-видимому, коснулся кого-то младше их, например, из тех фанаток или фанатов, что следят за их инстаграмом. Люди руки не тянут, но осматривают его скачущую от бега юбку, удивляются, каким образом он так прыгает на лабутенах, и подхватывают челюсти, ловя его дерзкий и сучий взгляд. Ощущая бесконечную энергию — такое чувство, что он съел перед выходом энерджайзер — и готовность работать на максимум, Эдик старается успеть и подпрыгнуть, ударяя подошвой в ритм, и на стоящих наклониться, избегая столкновения чего-либо со струнами, и вовремя подскочить к центру, где он и должен встретиться с Арсением. Они останавливаются рядом на пару секунд, тянутся как для поцелуя — вновь передергивают на себя одеяло внимания — и меняются местами, успевая перекинуться парой слов — оба в полном ахуе от того, насколько им сейчас хорошо. Арс убегает дальше по правой стороне — если судить от Шаста, показывающего в топлу, что перережет глотки, и снова приседающего для устойчивости — и, наконец, чувствует первую тяжесть в ногах — внимания не обращает, в груди бьется сердце, которое вот-вот вылетит. Рванув по левой стороне, Эд переглядывается с удивленным Амурским, даже задерживается, чтобы чмокнуть воздух рядом с ним, и ускоряется, чтобы не опоздать по тексту и движениям. Не обращая внимания на бьющий нагло в глаза свет, Егор ровно в нужный момент выдает отбивку, встряхивая волосами и откидывая их с лица. Приподнявшись разгибом коленей, Антон возносит руку выше, дергано падает обратно и выпрямляется только тогда, когда ощущает присутствие за спиной по бокам и Эда, и Арсения — прискакали даже чуть раньше положенного, красные, горящие, точно из Ада.E tu sei fuori di testa ma diversa da loro
В который раз Эд отходит чуть назад, давая себе больше места, а Антон сдвигается к Арсу, отходящему в бок и махающему в толпу рукой — в проигрыше только Егор и Эдик участвуют. Яркий луч свет падает только на Эдика в полной темноте зала, он отбивает подошвой ритм, стучит так громко, как может, и прикрывает глаза, надеясь, что снесенная моментом голова еще работает. Пока есть несколько десяток секунд, Шаст разворачивается через левое плечо, чтобы коротко усмехнуться Арсу, и тормозит ударом каблука, ни капли не переживая за его сохранность, в считанных сантиметрах от Эда, ударами подошедшего ближе.Parla, la gente purtroppo parla
Вместе с Антоном Эд сгибается, наклоняется вперед и лбами почти сталкивается, усмехаясь в ответ на взгляд, полыхающий то ли возбуждением, то ли волнением от приближающейся концовки. Они едва не давят друг другу ноги, жмутся ближе и ближе, не зная границ. Первым сделав поворот вокруг своей оси, Эдик продолжает отбивать подошвой ритм, сияет белоснежной улыбкой и оббегает спину Антона, повторяющего его движения, голодным взглядом — в толпе тут же слышно перешептывание, но до них оно не долетает. Почти ударяясь лбом о лоб, они отшатываются назад для того, чтобы опять рвануть друг к другу, и Антон почти задевает гитару — он сам поднимает руку, а Эд вовремя отшагивает назад. Одну ногу зафиксировав, Шаст проворачивается на каблуке и приставляет вторую с характерным цоканьем.Parla, la gente purtroppo parla
Только Арс скользит ближе, как Антон хватает его плечо, наклоняется для удобства и дает мгновение ему, чтобы успел повторить. Обхватывая до боли в пальцах микрофон, Шаст жмурится, отклоняется назад и присаживается глубже, когда Арсений задирает гитару вверх, выдергиваясь из железной хватки на плече. У него в его голубых глазах мечется все то же возбуждение, что и у остальных. Послав в вырванную секунду ему воздушный поцелуй, Антон отшагивает назад, ударяя каблуком слишком уж громко, и, ловко извернувшись, направляется к Булке. Химия между двумя гитаристами явно нравится залу, и тот встречает их тандем посреди сцены одобрительным свистом. Арс жмется боком к спине Эда, позволяя ему максимально отклониться и задрать повыше гитару — так точно не упадет. Выграновский в порыве выбрасывает вперед ногу, сильнее наваливаясь на Арсения, которому сейчас нужно оставаться посередине. Подмигнув с улыбкой Егору, Антон пускается к правому спуску, тянет к стоящей там девушке руку, касается ее пальцев и вздергивается, подпрыгивая и ударяя каблуками о пол — больно уже ступням, но это обязательно пройдет. Пересекшись с Шастом где-то посередине их путей, Эд кивает в сторону Булки, и они добегают туда, намного сокращая время. Эдик закидывает ногу на самый край бас-барабана, переносит вес тела на эту же ногу и совсем немного не дотягивается, чтобы удариться с Егором лбами в знак полного их единения. Оставшийся в середине, Арс отрывается по полной, шумно дышит, подскакивая на месте, взмахивая гитарой, встряхивая запутанными, растрепавшимися волосами, и крутится у края, где-то в глубине души ставя галочку напротив пункта «забить на Кузнецову хуй». — Ты — пиздец! — орет сквозь звуки ударов на малом барабане и тарелках Антон, поймав бешенный взгляд Булки, и резко кивает, чтобы смахнуть челку назад — лезет в глаза, сейчас есть шанс поправить. Различив нужный момент сквозь звон в ушах и белые засветы перед глазами, Арсений разворачивается и прыжками достигает начального места, останавливаясь там с ударом каблука при повороте, чтобы не стоять к зрителю спиной. Вернувшись в центр, Антон сбрасывает сначала с одного плеча куртку, потом с другого и швыряет ее куда-то назад, зная, что ни в Эда, ни в Арса не попадет.Noi siamo diversi da loro
Сердце в груди дребезжит, рвется наружу, а Шаст оглядывается бегло, отступает на шаг и, слепо хватив Арса за плечо, чтобы побыстрее подтянуть ближе, выкрикивает последнюю строчку в зал, сдирая горло и отлично понимая, что завтра будет ходить охрипшим. Арсений его внезапного порыва не понимает, дергается вперед, уводит гитару в сторону и переглядывается с Эдиком, который в свою очередь ждет для поклона Егора — тот, ударив последний раз, вскакивает и бежит к ним, бросая палочки где-то на стуле — они с него, по закону подлости, скатятся. — Иди ко мне, — микрофон опущен, этой реплики никому, кроме Арса и самого Антона, не слышно. Той рукой, что с микрофоном, Шаст обхватывает его талию, тянет ближе, заставляя выдвинуть гитару из объятий, и звонко целует его, ладонью зарываясь в темные, мокрые волосы и смазывая Арсению всю помаду. Из толпы кричат то ли «Горько!», то ли просто, мешая с аплодисментами, кричат что-то вразнобой, но Антон не отдергивается от него, целует глубже, жмурится до ярких вспышек перед глазами и чувствует на своем плече пылающую ладонь Эдика — значит, у Арса также расположена рука Егора. И этот момент, определенно, самый лучший в их жизни. Ничего нет круче и мощнее того, что они сейчас выдали, выложившись на полную и закончив выступление значимым и говорящим многое многим поцелуем. Не отстраняясь, Антон вталкивает Егору в ладонь микрофон, цепляется освободившимися пальцами за рукав Арсового лонгслива, и тот выпускает гитару, оставляя ее бесполезно болтаться на ремне — благо он с плеча во время выступления не соскочил, иначе бы сейчас все закончилось плачевно. Не понимая замысла Шаста, Арс поддается его движениям, доверяя и зная, что если Антон так делает, значит так нужно. Задрав ему рукав до локтя, Шаст разворачивается и за ладонь тянет в точно такую же позицию Арса, который молча повинуется и задирает вверх руку с татуировкой после того, как Антон первым показывает ему тон. Две одинаковые татуировки на разных руках выделяются на их светлой коже, и Антон лучезарно улыбается в толпу людей, не чувствуя ничего, кроме отчетливого счастья после их первого выступления, после того, что они наконец представили свой трек, правда, без названия его самого и группы, но до этого особо нет дела. Среди стоящих перед ними есть и те, кто смотрит одобрительно, и те, кто пялится на них нечитаемым взглядом, и те, кто хмурится, видимо, поняв все без лишних слов, и те, кто морщится — если кто-то скажет, что из-за их отношений — иначе никто и трактовать не будет — их группа является ужасной, то они вчетвером разобьют этому кому-то лицо. Творчество создается людьми, а их отношения, сторонние увлечения и отношение к чему-либо касаться никого не должно. Песню же слушают не из-за гетеросексуальности и гомосексуальности исполнителя, а от того, что она нравится, хорошо звучит, продумана. Шаст захотел поделиться, он поделился. Об этом он не собирается жалеть, сколько бы угроз в их сторону ни кидали потом гопники в переулках — одно дело просто быть неформальными, отличными от остальных, а другое почти что заявить о своих отношениях. Так Арс еще и в юбке стоит, не стесняясь ничего и не боясь последствий — у него есть друзья, готовые в любой момент защитить, поддержать и помочь, в конце концов, у него есть он сам — со своими мнениями, желаниями и поступками. Но повод-то доебаться у дворовой гопоты есть — и в юбке ходил, и татуировку с членом группы, с которым у них и так явная химия, набил, и накрасился. И Арсений надеется на то, что они понимают, что это не их дело, что не им выбирать, во что он будет одеваться. Правда, в нынешний момент его это мало волнует, у него все внутри трепетает, не давая адекватно оценивать происходящее, дающее ему только удовольствие — ничего больше. Никто из них, стоя на сцене сейчас, не думает, что теперь им придется ставить новую цель, чтобы не стопориться на месте и не терять времени. Ведь идти намного легче к цели, чем просто бессмысленно скитаться, заглядывая в разные двери и выискивая что-нибудь себе по душе. Да и тяжело это с учетом того, что на экзамены им особенно плевать — как сдадут, так и сдадут. Будет плохой результат — нормально. Будет хороший — нормально. Поступать все одно никуда не хочется, им бы хоть годик свободной от учебы жизни урвать и оградиться от всех этих книжек-тетрадок-ручек, позволяя себе думать лишь о подработке и музыке. Послевкусие выступления ощутится значительно позже, сейчас в голове нет ни целой мысли, ни желания размышлять в минуты первой славы о будущем — все как-нибудь само там образуется, от постройки своей судьбы они отстраняются на пару дней, чтобы отпраздновать долгожданный выпускной. Понятное дело, учителя сам факт татуировки не одобряют, потому ворчат из-за этого, не копая глубже и не разбираясь — сделали и сделали, показали и показали, разве там должен быть какой-то тайный смысл? Наверное, это и лучше. Меньше лишних вопросов от взрослых — больше кислорода. Кому хотелось понять, что между ними, тот сейчас все отлично увидел. Бывают случаи, когда и друзья бьют парные татуировки, но вряд ли друзья показательно целуются на первом выступлении их группы — так-то для себя можно, но никакого желания выносить поцелуи на публику нет. Может быть, и целуются, но точно не на школьном выпускном. Учителя ждали явно не то, что они показали, поэтому желательно побыстрее ретироваться с их глаз долой и отметить выпускной не в душном, старом зале, а, например, в их точно таком же душном гараже, но с алкоголем, сигаретами и любыми разговорами — пьяным себя не особо контролировать можешь, лучше перестраховаться. Эд как-то обещался пару лет назад послать учительницу по географии нахуй на выпускном из-за выведенной тройки в четверти — он сам ступил, вовремя не исправил, но готов был хоть на коленях выпрашивать задания, которых ему, к слову, не дали и не должны были — изменить оценку можно было и во время четверти, а не начинать скакать под конец, не зная, куда себя девать. Ему-то самому насрать на оценки было уже тогда, но мать еще пыталась держать его в узде и не давала карманных денег — так начинается у каждого подростка подработка или, если очень сильно повезет, работа. — Ахеренно получилось.. — на выдохе шепчет Эд, прижимаясь плечом к плечу с Антоном, у которого во взгляде то ли звезды перепрыгивают с места на место, то ли счастье ручьями переливается. Егору хочется что-то добавить, он открывает было рот, но Шаст тянет их в сторону с намеком на заканчивание этих телячьих нежностей со своими ощущениями от первого выступления, чувствуя на них тяжелый взгляд учителей, стоящих у дверей вдалеке и дожидающихся, пока они, затянув кулисы, уйдут уносить со сцены барабанную установку. — Съебываем? — отпуская гитару болтаться на ремне, Эд хватает Арса за руку и тянет к шторам, которые им самим нужно сейчас задернуть, пока учителя не достали свои бластеры и не начали в них палить. Антон с Егором, соответственно, уходят в противоположную сторону, чтобы встретиться с ними, так сказать, «на мясе». Сначала желтые банты не поддаются, но затем с шорохом ткани оседают на пол, и Шаст слышит в толпе замеревших выпускников какие-то перешептывания — убеждения, что говорят про их песню, пересиливают воспитание, и он прислушивается, затихая по возможности. Говорят, кажется, про продолжение выпускного — никто, по-видимому, не собирается выслушивать долгие нотации на будущую жизнь, скрываемые под маской наставлений, и все планируют свалить, должным образом не засветившись ни перед кем. И в таком случае уйти им становится намного проблематичнее — первая толпа еще успеет выскочить, а им же нужно убрать хотя бы на новые, школьные места свои инструменты — в гараж не понесут, не дураки ведь. Антону остается только надеяться, что они успеют разобраться со всем быстрее остальных и свалят первыми — их, вероятнее всего, выпустят без вопросов, если не будет огромной толпы выпускников до или сразу после. Благо с речи директора никто точно не сумеет скрыться, а вот с тех же стихотворений и песенок про милую школу можно убежать, сославшись на выход в туалет, звонок или головную боль — какой идиот оставит человека слушать громкие разговоры с головной болью? — Эд, да ты не оторви их нахуй, нам и так по шапке дадут, когда узнают, что никаких стихов мы не выучили, — Арс цепляется за его рукав, перехватывая сжатую в его ладони ткань и с осторожностью задергивая штору самостоятельно. — Или где-то проходит конкурс «Получи больше всех пиздюлей и выиграй еще пиздюлей совершенно бесплатно»? Прыснув, Эдик кивает с важным видом, будто пытается уверить Арсения не в какой-то бессмысленной чуши, а в каком-то неизвестном, интересном факте, без знания о котором тот точно не сможет жить дальше. — Никаких стишков, зато песня пиздатая, они такой и не слышали ни разу в своей жизни, им еще повезло — первыми сожрали трек наш, а не где-то в соцсетях через пару лет наткнулись. Вот тогда бы они пожалели, что нас тут гоняли как котят. У нас же таланты, шо пиздец, а они губить пытались — ироды, — он смеется, придерживая Арса за плечо, и оглядывает через небольшую щель зал — у них есть минут семь-восемь, чтобы успеть вынести со сцены барабаны, оттащить их вместе с гитарами на прежнее место и свалить поскорее, не думая о том, что им скажут при следующей встрече учителя — все равно уже у них не учиться, можно не беспокоиться, что «двойку» выведут в четверти, вспомнив былые «заслуги». Антону бы еще не забыть отдать микрофон — он-то его из актового зала взял, чтобы не заморачиваться с подключением своего или сбившимися настройками — мути на пару лишних часов, которые можно проспать или пролежать в полном удовлетворении моментом. — Шо вы там вошкаетесь? — Арс все-таки не отвечает на его реплику, и Эду приходится сгладить то напряжение, отдающееся огнем в кончиках пальцев, треском сердца напополам от осознания, что они только что отыграли их песню первый раз при ком-то незнакомом. Думая от чего-то о том же самом, Антон шутит у себя в голове, что они, по сути, сейчас лишились музыкально-сценической девственности, и откладывает рассказывание этого каламбура на время позже — у самого крыша едет от понимания, что они своего добились. Столько было возможностей опустить руки, отказаться, махнуть рукой, начать учиться, заморачиваться с грядущими экзаменами и печься о поступлении, но они не отступили, продолжили заниматься тем, в чем видели и видят до сих пор смысл, и совсем не обращали внимания на слова взрослых, считающих их идиотами за такую безответственность по отношению к учебе. Им, откровенно говоря, плевать с высокой колокольни на то, что им указывают, как обязаны они жить, люди, соглашающиеся со всем, что подпихивает им жизнь с лозунгом «Раньше все равно было хуже». Если уж человек хочет добиться определенной высоты — он добивается. Кровью, потом, слезами, ранами — а может быть, ему все достается вполне легко? У Егора на глазах едва ли слезы не стоят от того, что они показали всем высший пилотаж, пускай и только в одной песне. Дальше — всегда больше. С каждой победой мы находим новую высоту, к которой опять начинаем идти, сражаясь за свою жизнь с самим собой. Многие же сидящие в зале имеют похожий потенциал, но остаются под плитой давления чужого мнения, чужих решений и с надеждой смотрят в будущее, не зная, будет ли где-то там лучше. Ведь плиту всегда можно опрокинуть, отряхнуться и пойти дальше, чувствуя лишь приятную усталость от старой ноши и прилив сил от очередной, может быть, совсем маленькой, победы. Победа, она и есть победа, пускай не особо значительная. Обесценивать ее ни в коем случае нельзя, ведь это какой-никакой труд — не на диване же они лежали, думая о светлом, звездном будущем и ни крошечки ради него не предпринимая. Они долго продумывали текст и музыку, потом выверяли каждый свой шаг, репетировали без конца и без края, зная, что многое достигается тренировками — а если они еще и в удовольствие, то это вообще отлично — и желание, и стремление есть. И они заслужили эти три минуты выступления как никто другой. Даже большинство учителей, взявших текст с первого попавшегося сайта, не достойны тех десяти минут, на которые они разведут обязательно речь, обсуждая каждое слово и уделяя внимание чуть ли не каждой паузе — в ней тоже есть смысл, вы не понимаете! Поправить пару слов или перевести с русского на итальянский и они могли, но ведь это тогда получается не их собственная песня, не их творчество, не их труд и, соответственно, фанфары тоже будут не для них, а для настоящего автора. — Это ты вошкаешься, балдень, — смеется Антон потише, не смея отказать себе в этом, и направляется чуть ли не вприпрыжку к барабанам — побыстрее разобраться с ними, убрать все по-тихому и, пока учителя думают, что они готовятся к выступлениям со стихотворениями, уйти незаметнее черной кошки темной ночью. — Сам ты балдень, — Эдик закатывается показушно глаза, останавливаясь в шаге от барабанов и собирая руки на груди. — Усек? — Усек, — Шасту легче согласиться, кивнуть и похихикать почти бесшумно, чем сейчас спорить — он его с удовольствием и любовью переспорит тогда, когда будет знать, что им не нужно поскорее ретироваться из школы, чтобы избежать даже разговора с учителями. Те ведь наверняка найдут, что раскритиковать, особенно после поцелуя Антона и Арсения и после показанных татуировок — вряд ли кто-то там из них хочет наблюдать за их историей любви, какая бы красивая она ни была — еще не все люди различают любовь и болезнь. Но Шасту и Арсу можно отдать честь — не побоялись. Точнее, не побоялся воплотить свою идею в жизнь Антон, а Арсений поддержал, не брыкаясь и не пытаясь прервать нравящееся им обоим действо. Мало ли что говорят — они терпели больше двух лет однозначные негативные комментарии по поводу их стиля, по поводу их выборов, разве еще раз не промолчат, всем видом показывая, что еще мгновение — и чьи-то зубы ударятся о пол — пока еще неизвестно, выпавшие они будут или вместе с остальным телом. Благо они умеют держать себя в руках и зубы не летят. Если кому-то так не хватает собственной жизни, что хочется обсудить чужую, то пожалуйста, они не против, пускай хоть книгу пишут про их похождения, про большинство из которых никто не в курсе, а они сами не распространяются — им наплевать. — Шо мы делаем? Прячем наше по-бырому и бухать? — у Эда не всегда алкоголь на уме, сегодня день такой, когда не набухаться будет трагедией и драмой на следующий десяток лет. — Я знал, что ты предлагаешь только ахуенные планы. Так и задумывалось, но ты молодец, что напомнил, — Арс дразнится, язык ему показывает и улыбается так широко, что сам не уверен, не порвет ли случайно себе рот. — Да пошел ты, Поповка, — не обращая никакого внимания на хихикающего Егора, Эдик быстро обходит барабаны, берет палочки и бессмысленно ударяет по малому барабану, а затем по тарелкам — он уверен в том, что, ни разу в жизни не играв, выдает все одно тот же звук, что и играющий уже как минимум года четыре — если вообще не пять — Булка. Из зала что-то выкрикивают, и Арс вздрагивает от неожиданности — он был уверен в нулевой реакции на эту попытку в ударника от Эда. Как бы он сказал: «Ебанул, да ебанул, смысла никакого, ноль без дырки». — Да я могу и на гитаре, и на барабанах шпарить, — воодушевленно восклицает Эдик, больше шутя, чем говоря серьезно. Ему же надо двигаться, бегать постоянно по сцене, он же, если переквалифицируется в ударника, и в группу их не влезет в этой роли, и бросит через пару репетиций все — во время проката трека у него кровь закипает, ему энергию нужно выбрасывать, пока он не разорвал струны на бас-гитаре. — Я знаю, что ты можешь все, давай сюда мои палочки, Всемогущий, — Егор появляется за его спиной бесшумно, и тот даже дергается, оглядываясь рефлекторно через плечо. — Всемогущий, че ты замер как неродной? — он укладывает свою горящую от игры ладонь на его плечо, улыбается так по-егоровски тепло и ждет, пока Эд выйдет из своего транса и прекратит пялиться. Между ними коротит не по-детски, и Булка это чувствует.***
На дверях в их гараж красуется огромная, красная надпись «Fuck», и Антон довольно усмехается, крутя в руках бутылку пива — сразу не хочется напиться и забыть все происходящее в выпускную ночь. — Заебись получилось, да? — он оборачивается через плечо на Арса, стоящего на земле ногами, обтянутыми лишь чулками — лабутены были брошены где-то в гараже, а обуваться он еще не спешит. — Все теперь знают, что это именно наш гараж. — И с хуя ли? Типа никто другой бы не написал? — проскальзывая подушечкой пальца по красной полосе и проверяя, мажется ли краска, Булка оглядывается на привалившегося к чистой стене Эда с двумя бутылками — и своей, и его. — Это ж мы, умники, отличились. — Мы вообще, знаете кто? — Арсений играет смешно бровями, морщится, захихикав, и цепляется пальцами за плечо Булки, подтягивая его поближе. — Мы гении. Ахуевшие, причем. Шаст закатывает сначала глаза, но затем делает задумчивый вид, закусывает губу и кивает с усмешкой — а почему, собственно говоря, нет? У него на лице весь вечер написано, как безумно он рад, как любит своих друзей, с которыми у него своя группа, как ему хочется провести так жизнь — без всяких учебников, книжек, а со сценой, музыкой и друг с другом. Арс весь такой сияющий, так сказать, цветет и пахнет, как и все остальные. Они до сих пор поверить не могут, что выступили по-настоящему со своей песней перед людьми, которым даже понравилось, и не допустили каких-то, даже мелких, ошибок. Мотивация творить дальше не просто выросла, она махнула сразу на десяток метров вверх, оставляя их самих далеко внизу, и, по-видимому, планировала пробить облака. Им хотелось прямо сейчас сесть что-нибудь придумывать, пока жара еще не спала, но Эд, помня про задумку новой песни у Антона, уговорил их эту ночь пробухать и прогулять, наслаждаясь тем, что им осталось лишь сдать экзамены — а потом свобода, полная, беспрекословная. Правда, чтобы им этот доступ к свободе и счастью без учебы никто не пытался перекрыть, нужно где-то работать, чтобы было на что жить. Попробовать вывезти зимой в гараже без еды и воды, конечно — отличный эксперимент. Но на него они не готовы — им еще нужны пальцы и голос — а после таких краш-тестов вряд ли останется от них хотя бы полтора землекопа — или, если говорить уже прямо, полтора гитариста. — Да ты гений, — Егор сам пододвигается ближе и целует звонко Арса в висок, без проблем дотягиваясь и до лба, ведь он без своих огромных каблуков, а сам Булка все еще в своих черных, но уже запыленных кроссовках на не такой уж и маленькой подошве. — Вот надо было нам всем пересосаться на сцене, прикиньте, как учителя бы ахуели. — Выпустили каких-то придурошных, они заебашили свой трек, а потом перецеловались все подряд без разбору, — Эд хихикает, отпивая, кажется, из своей бутылки — а может и нет. — Ну, хорошо, шо хоть не потрахались. Хотя Антоха уже готовился к этому, и Арса раздеть там пытался.. — договорить ему не дают. — Я татухи показать наши хотел, никого я не раздевал! — протестует Антон, склоняя голову вниз — Эдик в свою очередь обувь скинул еще у школы и пошел до гаражей, держа ботинки в руках, носками, к счастью, черными. — Пиздишь тут, пиздун, — он смеется от своей тавтологии, собирая брови на переносице. Цокнув, Эд отмахивается от него как от назойливой мухи и продолжает, отпуская челюсть ниже и сдерживая тем самым смех — его с шутки выносит еще до момента рассказывания. — И Арса раздеть пытался, и сам кожанкой бросался. Как дома, ей-богу. — Зато эффектно, — подмечает Булка, пожимая плечами, и забирает вроде бы свою бутылку из Эдовых рук — в их компании все друг другу доверяют, поэтому напитки не прячут, а со спокойной душой дают подержать на время. — Кому, блять, эффектно? — сжимая его локоть чуть сильнее обычного, Арс приподнимает бровь и игнорирует наглющий взгляд Антона, который почему-то уверен, что Арсений встанет прямо сейчас на его сторону. — Ирке, может быть, эффектно, а я такое каждый день вижу, мне-то че там увидеть нового было? — Мы будем гении, — опять же сдерживая смех, Эд даже немного сгибается, держась за живот, который точно надорвется после ночи, если они не прекратят ржать, — а Антоха будет эффектун. Теперь уже все забывают, о чем говорили, и смеются, стукаясь ладонями о свои колени и прижимаясь к чужим плечам лбами — только Выграновский мог сказать что-то настолько ебанутое и прикольное, что они все попадали от смеха, хотя шутка вообще-то самая идиотская. — У тебя тут че такое? — тыкая Эду в висок и подразумевая голову, Егор цепляется за его взгляд и начинает смеяться громче, не выдержав тех огоньков в чужих глазах. От них хотелось лишь хихикать, не прерываясь ни на что — у Эдика глаза чаще всего говорящие. И сейчас Булка, посмотрев на него, сам себе подписал приговор смеяться еще минут десять — будет вспоминать шутку, взгляд и снова заливаться смехом, не понимая, почему остальным уже не смешно. — У меня тут шо-то такое, от чего вы ржете как кони, — сквозь смех выдавливает Эд, стараясь отвлечься на личное граффити на их гараже — отмечен теперь, никто мимо не пройдет, не глянув, чего же там такое любопытное написано. — Сам ты коня, — Антон подается вперед, хлопая в ладоши от не особо удавшейся, но вызвавшей точно такую же бурную реакцию шутки. — А я поня! Егор и сам не понимает, откуда в его голове взялось такое сочетание слов «коня-поня», но от этого только угарнее сейчас, и новая волна смеха их с радостью накрывает, не давая вдохнуть поглубже и заставляя продолжать ржач. — Ты — хуеня, — Эдик сам не понимает, каких сил стоит ему выговорить это через бесконечный смех, и морщится, закрывая лицо ладонью и растирая его до красных щек. Им, уже поддатым, отыгравшим свое первое выступление, такие шутки кажутся безумно смешными — после тех переживаний и волнений, которые этим утром были им друзьями-товарищами, даже показанный палец будет смешным. Стресса особого уже нет, послевкусие выступления, правда, еще долбит в виски, заставляя вспоминать о прошедшем, и ноги ноют, особенно у Эдика с Арсом, пробежавших целый нехилый круг по актовому залу. Не на каждой репетиции у них такая ответственность, не каждый раз на них смотрит неисчислимое количество глаз, то ли желая выесть каждую деталь из их образов, то ли надеясь таким образом их испепелить. — А умнее мог придумать? — Егор и сам понимает, что этот юмор не подразумевает понятий «умнее» и «острее», но вот шутки про дерьмо, задницы и потрахаться прямо на сцене между ними, ясное дело, приемлимы — иначе такого бы не было, если бы кому-то стало некомфортно. — А ты придумай, помоги мне, ты ж у нас — придумкин хуеня, — Эд только фак ему не показывает, но смотрит уверенно своим уже плывущим взглядом и приподнимает по-сучьи — у Арсения перенимает привычки? — бровь, как бы намекая на то, что пора и предложить что-нибудь годное, раз не устраивает то, что имеется. — Был басист, стал долбаеб-поэт, — подытоживает Антон, обхватывая плечи Арса рукой после того, как сам немного успокаивается и больше не намеревается согнуться в бублик от любой шутки. У Эдика нет ничего лучше, чем ответить по-детсадовски, но привычно: — Сам такой. Тоже долбаеб-поэт, понял меня? — Эд то ли себя этим уверить пытается, то ли самого Антона, у которого на лице усмешка человека, довольного всем происходящим вокруг. — Сям тякой. Тозе долбаеб-поет, понил меня? — дразниться Антону до безумия нравится именно с ними — пиздюлей особых не дадут — разве что шутливый пинок под задницу — и поржут с ним.***
Бутылка гуляет по рукам уже который круг, потому что каждому нужно то посмотреть, за забором заброшка или просто какой-нибудь бесполезный палисадник, то на огромный ствол без веток, стоящий посреди двора, влезть, то попробовать подтянуться хотя бы несколько раз — Антон почему-то уверен, что никто не замечает, как он привстает на носочки и делает вид, что по-настоящему подтягивается. Вино они оставили на самый конец, чтобы, как сказал Эдик, помянуть их учебные, школьные годы чем-то не особо крепким — это не комильфо. И теперь эта бедная, полупустая бутылка ходит по рукам, потому что слишком теплая — а кому нравится теплое вино? Лучше уж пойти глинтвейн сварить, если хочется разнообразия в напитках. Но и не выкинешь же, поэтому носят за собой, изредка отпивая по глотку и шутя, что в случае чего всегда можно отпиздить гопников ей — во-первых, они просто от вина шарахнутся, во-вторых, будут гордиться шрамом где-нибудь на виске или плече — розочку Эд сделает на раз-два. — Как хорошо, что мы не пошли на каблуках топтаться, — выдыхает Антон, крутя оторванную от земли ступню по часовой стрелке, а потом и против нее, и жмурится, вдыхая не такой уж душный, как днем, воздух. — А то я бы ими выбил кому-нибудь глаза, и так ноги растерты в хлам, как будто я не часик-полтора в них походил, а три часа на шесте крутился в них, — он отфыркивается, ощущая, насколько удобнее ступням в мягких кроссовках — самая удобная обувь, не иначе. Как бы красив ни был на каблуке, он его обует лишь на выступление — лучше уж принести с собой сменную обувь, чем мучаться в тесной, высокой обуви — тяжело, ноги ведь не железные. — Шлепанцы бы ебанул, — Эдик приподнимает вверх ногу, смеясь от того, что чуть не падает на ровном месте, и показывает во второй раз свои красные шлепки, как бы говоря Антону, что он потерял, не захотев заскочить домой за ними — пьяным не хотелось заходить. Понятное дело, его не загонят домой, позвав на чай или ужин. Но прерывать череду хороших ощущений и эмоций не хотелось возможным пренебрежительным взглядом матери — даже при том, что раньше он пил даже чаще, и том, что сегодня можно как-никак. Для чего им в таком случае гараж? Они там не только пьют, тусуются и иногда ночуют — чаще всего там остаются некоторые вещи, которые внезапно могут понадобиться, поэтому тащить их домой нерационально, чтобы в нужный момент вдруг бежать к себе в комнату, а не в гараж, расположенный к школе ближе их дворов. Они все живут недалеко друг от друга и, соответственно, от школы, поэтому всегда могут выскочить из школы через окно в туалете или через запасной вход, который используется обычно трудовиком, выходящим покурить на перемене. Им-то приходится шкериться либо как крысам по туалетам в началке — так тяжелее выследить, кто там надымил — либо под розово-красной лестницей, где обычно мало кто ходит. — Да че я пойду как бомж? Вроде выгляжу заебись, подтяжки, шорты понтовые и, на тебе, шлепки, — Антон смеется, опуская ладонь Эду на голое плечо — зачем было одеваться, если, во-первых, на улице все равно жар идет от земли, во-вторых, они никого не встретят на ночных и под конец гулянки утренних улицах. — Ты считаешь, что подтяжки — заебись? — отпивая пару глотков теплого вина, Булка поднимает едва-едва брови и пьяно смотрит из-под упавших на лоб передних прядей. — Это типа для этого ты напялил? Сократив расстояние — Егор почему-то плелся чуть впереди — между собой и Шастом, он оттягивает одну подтяжку, шлепает ей о кожу звонко и усмехается, подмигивая Арсу, тут же закивавшему в одобрении — это же не только выглядит эстетично, но и использоваться может с пользой. — А ты после такого не считаешь, шо подтяжки — заебись? — а кому не понравится? Эдик вон тоже ухмыляется, прикусив губу — не о том думает, но на пьяную голову можно, он это все равно завтра уже не вспомнит. — Да вы у меня парня уводите, ало, — Арсений шутливо протестует, подхватывая Антона под руку по канонам всех русских мелодрам, которые он иногда посматривает вместе с Майей Емельяновной утром на кухне, и подтягивая ближе за другую сторону подтяжки, ту, что на спине. Засмеявшись, Булка отпивает еще глоток, морщится от того, что вино совсем уже теплое, и пихает бутылку в руки хихикающему Эду, который без вопросов ее забирает, не подозревая, что ему ее придется таскать после. — Кому он нужен, Поповка? — Выграновский подмигивает Шасту, а затем, обойдя их позади, обхватывает талию Арса рукой, радуясь тому, что на нем нет корсета — иначе весь прикол смазался бы наверняка. — Теперь у меня уводят, вы посмотрите. Вот минуту не дышишь рядом с ним, а уже увел цыганский табор его, как коня, — Антон выкупает все шутки, но не упускает возможности как-нибудь изощренно продолжить прикол. — Живешь-живешь, а тут налетают цыгане, пиздят все и радуются. Эдик и Егор отвечают одновременно, после чего сразу устремляют взгляды друг на друга, улыбаются на мгновение, и взгляды их теплеют, пересекаясь и сплетаясь: — Спиздить могут не только цыгане, — замечает Булка, склонив голову к плечу. — А тебе шо, цыган, что ли? Ты ахуел? — у Эда на лице мешается с теплом удивление. — Шастун ахуел, так и запишем. Стоит бы ответить остроумнее обычного, чтобы подловить Эдика, но у Антона после трех бутылок мешаного алкоголя ничего в голове не состыковывается, не крутятся в ней шестеренки, отвечающие за ясность ума — легче хихикать над дурацкими приколами из 2012, чем что-то придумывать ради ничего не дающей победы в словесной шуточной перепалке. — Ахуел, может быть, ахуел. А ты часом ебанулся? — Шаст скользит рукой на талию Арсения, накрывая ладонь Эда своей и хмыкая довольно — на это пьяной сообразительности все же хватает. — Шел такой крутой, шел, а потом ебанулся и стал дурачком. Так, да? — в его зеленющих, поплывших глазах пляшут настолько же пьяные, как и их обладатель, чертики, и невозможно перед ними устоять — именно так оправдывается в своей голове Эдик, сдаваясь и начиная смеяться. — Ебанулся еще как, — он кивает, морща смешно кончик носа — они друг у друга все привычки уже перетащили. Сжав губы в нежелании засмеяться так же быстро, как Эд, Антон смотрит искоса на Булку, цепляется за его трепетный взгляд, направленный куда-то левее Арса, на смеющегося Эдика, и его сбитая с толку алкоголем и этой Егоровской улыбкой голова ничего лучше того, что Эд с Егором точно сближаются не по-дружески, не выдает. И Шаст за них рад, если он, пьяный, счастливый и довольный жизнью, не ошибается. — А шо, ебануться уже нельзя? Когда запретили? Кто такой умный, шо сам не хочет ебануться? — продолжая смеяться, Эд сжимает и талию Арса, и руку Антона крепче, не замечает взгляда Егора и продолжает свой пьяный стендап. — Ебануться — всегда хорошо. Вы сами разве не знаете, шо ебанутые — гении? — Он сойдет с ума, а мы и не заметим, пока он не начнет листики с деревьев жрать вместо адекватной еды, — Арсений, глянув на ржущего Эдика, сам хихикает, приподнимая плечи, и чувствует себя комфортно под двумя руками — одна отдает понятным холодом колец, а другая горячая, чуть ли не обжигает через тонкую ткань лонгслива. — Да он и без сумасшествия их пожрет, если захочет. Ты че, Эда не знаешь? — пощекотав едва заметно, легонько Арсов бок, Антон встречается с его взглядом и срывается, начиная тихонько — так кажется, что не сильно-то и проиграл он — посмеиваться. — Знаю, но.. — Арсению договорить не дают. — Вот и все, — качнув головой, Егор улыбается широченно, все еще сдерживая смех, чтобы они опять не остановились посреди улицы с бутылкой, чтобы просмеяться всем вместе. — А то он сейчас типа не ебанутый? Отлепляясь от Арсения и ускоряя шаг, чтобы быть впереди, Эдик разводит руками и смотрит напущенно убийственным взглядом — все равно он понимает, что дальше шуток они не зайдут, поэтому и сам не преступает ее границ. — Че ты вылупился, ебанутый наш? — хихикая, Егор оборачивается через плечо — идет же спереди всех, решая каждый раз залезть на попадающиеся заборы, чисто теоретически, за которыми могут стоять заброшенные, никому не нужные дома. Это ведь не центр города, чтобы на каждом углу по две кофейни и по три Макдоналдса, тут скорее полузаброшенный дом найдешь, чем кафе. — Да кто тут еще ебанутый, слушай, братка. Шо ты мне затираешь? От себя внимания отводишь? — делая еще шаг и ровняясь с Егором, Эд скользит рукой по его плечу, зарывается в волосы на затылке и чуть сжимает, слыша судорожный выдох — и ему реакция, кажется, даже понятна. — А ты знаешь еще че-нибудь, кроме вот этих «слушай, братка» и «шо ты мне затираешь?» Или это тоже отвод внимания такой своеобразный? Чувствуя шутливо — у обоих на лицах широкие улыбки — накаляющуюся обстановку, Антон от внимательности присвистывает, переводит взгляд на Эдика, ожидая ответ от него, и крепче обвивает рукой талию Арса, устроившегося на его плече головой — не засыпает, но приятно разморен после всплеска эмоций, после алкоголя, после бессмысленных шатаний по району в поисках приключений на задницу и в ожидании утреннего рассвета, который обязательно нужно встретить сегодня, и, понятное дело, после Антона в его шортах, едва ли не несущих на блюдечке с голубой каемочкой в голову одну пошлятину — здесь уместен даже тот белый кот за столом со своим «Пашлятена». — А ты за базар мой не наезжай, — Эдик почти срывается на смех, но вовремя берет себя в руки — его быстрее алкоголь в свои руки возьмет сегодня, чем он себя, но это получается без особых проблем — и лишь ухмыляется, путая чужие светлые пряди между собой. — Я могу тоже наехать, ты понял? — А знаете, за что нужно по серьезке на нас наехать? — не зная, зачем он вообще влезает в «полный смысла» разговор, Арс даже замирает на пару секунд, переваривая сказанное самим собой — как будто кто-то внутри за него сам решил, что надо срочно сказать что-то эдакое, выпизднутое, прямо в его манере поведения. — И за шо же? Замедляя шаг, Эд поворачивает голову назад, не отпуская мягких волос Егора и продолжая по инерции их то разглаживать, то путать опять, то разводить в стороны, то пропускать через пальцы. — Нам надо научиться ебашить на инструментах друг друга, чтобы мы могли меняться. Это ж круто как, у нас не будет однообразия, застоя, — и эта мысль появляется у Арсения в голове слишком спонтанно, он даже забирает почти пустую бутылку у Эда и отпивает, салютуя своей идее куда-то в воздух. — Ты еще про смену власти затирать начни, мы не в такой стране, где она есть, тут некоторые люди ссут кипятком от счастья, шо у нас сидит дед двадцатку и ножками болтает. Ты думаешь, таким не будет похуй, кто там и на чем играет? — поправляя свои разлетевшиеся из-за ветра — руку от Булки убирать не хотелось, поэтому до своих волос он добрался только сейчас, освободив руку — волосы, Эдик пьяно косится на Антона, который от смеха чуть не хрюкает, собирая брови на лбу и дергаясь вперед от смеха. Закатив глаза, Егор пожимает плечами, но ни в коем случае не отказывается, зная, что такая практика для них как для музыкантов, планирующих в дальнейшем свою группу, нужна и даже важна, какой бы та ни была сложной. В целом, было бы неплохо научиться играть на гитаре, чтобы иметь возможность тоже принимать участие в «разговорах» со зрителем и слушателем, а не оставаться — перерывы между треками не считаются, да и практики такой у них слишком мало, Булка судить по этому не может — постоянно за барабанной стойкой. Он, конечно, любит свой инструмент, обожает играть на нем, но и новое пробовать ему нравится — всегда нужно находить в любимых вещах новизну, чтобы вдруг не перегореть, устав заниматься одним и тем же каждый день. — Это же интересно! Я бы за барабанами посидел, если меня Булка просвятит и в жопу не пошлет после какой-нибудь очередной шутки или проеба, — естественно, Арс понимает, что Егор такого не сделает, хоть Арсений будет на барабанах учиться подвесившись на веревке с крыши гаража — идея же. Мало ли они будут клип когда-нибудь снимать, вот уж сколько задумок: и волк вместо члена в штанах, и с потолка свешиваться, устраивая косвенный Англетер. — Ты будешь кидаться в меня палочками? — выгибая дугой бровь, Эдик хихикает, растянувшись в кошачьей наглой ухмылке — будто сметаны нажрался втихаря. — Для тебя я куплю их больше, буду собирать возле стула после каждой песни и швыряться, чтобы ты, помимо игры, освоил уход от снарядов, — подхватывая прикол, Арсений, оторвавшись от Антонового плеча, кивает часто и в конце концов отпивает еще раз, запрокидывая голову — он почему-то уверен, что его обойдет участь потекшего по шее и одежде вина. — Ты ему голову отобьешь, когда наловчишься! Перехватив бутылку, Антон допивает последний глоток и взмахивает ей бессмысленно, глазами ища какую-нибудь урну — не бросать же посреди улицы, они же не свиньи. — А пусть и он ловчится, чтобы я ему не снес башку как нунчаками, — поймав вопрошающий взгляд Эдика, Арс делает вид, что он вообще не при делах и не планирует никаких покушений. Даже в шутку! — Шо, приловчишься бегать быстро? А то пиздов раздавать я всегда готов, а сейчас особенно, — развернувшись и отшагнув в сторону, Эд начинает идти спиной, не смотря ни под ноги, ни на дорогу — ради этого он даже волосы Булки отпускает, а это дорогого стоит, ему так прикольно их перебирать, ощущая отклик в виде подставлений под его пальцы. — Тебе пиздов скорее земля надает, если ты продолжишь пьяным тащиться спиной, — подмечает Антон именно в тот момент, когда Эдик чуть не запинается о небольшой подъем, о котором, понятное дело, даже не знает — вы дорогу рассматриваете и запоминаете, когда идете? О, здесь квадратиками вымощено, а здесь ромбами, вот это разнообразие! А здесь просто лужа вместо дороги, какое счастье! Понятное дело, на улице конец мая, наконец-то гулять ночью можно без курток, кофт и горячего кофе, поэтому они часто замечали идущих по другой стороне улицы ребят — вряд ли выпускников, потому что только их школа отличилась выпускным в актовом зале. Даже машины проезжали с громко орущей музыкой — либо на тусовку ехали, либо уже с нее. Антон бы взял мотоцикл, чтобы попробовать каким-нибудь хитрым образом поехать куда-то вчетвером, но выбор пал на алкашку, и про поездку куда-нибудь они забыли разом — можно выбраться куда-то летом, почему нет? Даже пляж у водохранилища или речки — прекрасный вариант. — А еще, знаешь, шо? — Эдик обходит спиной столб, выходя на пустую дорогу и не помня правила, что по ней не ходят, особенно если есть вблизи поворот. Намного быстрее реагируя, Антон делает два шага, сбиваясь, и рукой, в двух пальцах которой зажато горлышко бутылки, оттягивает Эда с дороги, давая какому-то жигулю с молодежью в окнах проехать мимо и не задавить, выскочив вдруг из-за поворота. Обхватив его локоть свободным тремя пальцами, Шаст дергает его ближе, заставляя врезаться в себя, и обхватывает и его талию рукой, хмыкая — кто ж так неосторожно ходит? Сипло выдохнув, Эдик провожает прищуренным взглядом уезжающую машину и не замечает руки на себе, будучи увлеченным мыслями о том, что его чуть не переехали прямо сейчас — не отлетел бы, конечно, в сторону, но травм бы получил на добрую «четверку» уж наверняка. Встречаясь взглядом с Булкой, Антон пожимает плечами и чуть ускоряется, понимая, что тогда быстрее пойдут и Эдик с Арсом. — Третьей руки у меня нет, но знай, что я тебя тоже пиздецки люблю, — подмигнув Егору, Шаст показательно пробегается пальцами по талии Арса и боку Эда, проверяя, кто первым отреагирует, но оба только улыбаются и молчат, ощущая, что это очень даже правильно. Между ними четверыми коротит не по-детски, и они это чувствуют.